Текст книги "Город мелодичных колокольчиков"

ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ

В поварской священнодействовал старший повар, беспрестанно взмахивая сверкающим ножом. По настилу, заполненному грудами битой птицы, стекала кровь, и уже снимались котлы с готовыми супами из слив, кизила и вина, ставились на огонь глиняные горшки с чанахи, помощник поворачивал вертела с ягнятами, вдыхая пряный запах чахохбили и других яств, готовых к подаче наверх. В огонь очага летели все новые вороха сухих веток, багровые блики скользили по сосредоточенным лицам слуг, без устали разливавших вино по тунгам и втаскивающих на верхнюю площадку лестницы упругие тики – бурдючки.

Необычное оживление царило и в верхних помещениях Мозаичного дворца. Слуги взбивали мутаки, потом мчались с кувшинами в погреб и обратно и никак не могли понять, какое же вино угодно господину Папуна – белое, как туман, или красное, как закат, терпкое, как поцелуй красавицы, или нежное, как весенняя синева.

Дареджан торжествовала: «Бога вспомнили, и он вспомнил. Колокольный звон принес радость».

Ворота распахнул сам Димитрий. «Барсы» встретили Эракле рукоплесканиями и песней:

 
Счастлив будь тот, кто встречен
Дружбы дружной дружиной!
Блеском солнца отмечен
Братства круг нерушимый!
 

С трудом вызволив растроганного Эракле из цепких рук «барсов», Саакадзе повел друга в «комнату еды». И как ни протестовал Эракле, его все же усадили на почетное место. В глазах фанариота отражались застенчивость и признательность, и он смущенно повторял:

– Наконец сбылась моя мечта, и я нашел то, к чему стремился всю жизнь: семью! О боги, какую семью!

Смотря на сияющие лица, Вардан терялся в догадках: «Что произошло? Слава защитнице, видно, радостное!» И еще: «Я давно мог оставить Константинополь, но Моурави не отпускает меня, намекая на какое-то дело, которое вот-вот я возглавлю. Товар же мой не портящийся, и я, Вардан, в убытке не останусь. Так успокаивает меня Моурави. А я так рассуждаю: тот не купец, кто нетерпелив, – и поэтому покорно жду, как парус – ветра. Но сетовать, слава святому Саркису, нечего, госпожа Русудан часто удостаивает приглашением к скатерти, нередко „барсы“ обильно угощают, а Моурави жалует разговором. Но почему удерживает, так ни разу и не открыл».

И вот сейчас Вардан не сомневался, что такой радостный пир в будний день устроен недаром. Пытался он выведать что-либо у «барсов», но они лишь отшучивались, доказывая, что настоящий купец сам должен догадаться, почему доброжелательный Моурави задержал его в турецком раю.

– Задержал – мало, – сочувствовал Ростом, – но еще уверяет, что это выгодно Мудрому Вардану.

– А на деле выходит, выгодно нам одним, – умышленно сокрушался Элизбар. – Вот, Вардан, и отгадай, почему так долго замечательную Нуцу не видишь?

– Может, бог решил проявить справедливость и отмерил Моурави тысячу аршин удачи в беседе с султаном?

– О-о, дорогой Вардан! Ты почти угадал, – посмеивался Дато. – Удача пришла, но здесь не аршин нужен, а весы.

Пировали долго, но Вардан так и не смог понять причину веселья, ибо приобретение оружия держалось в большой тайне. И шепнуть купцу об этом решили к концу пира.

Никто из Афендули, по желанию Эракле, не был приглашен на пир: какая же тайна, если в нее проникнут болтливые женщины? Вот почему всех несказанно удивило, когда у ворот остановились крытые носилки и из них выпорхнула Арсана…

С некоторых пор Фатима настойчиво советовала Арсане быть в курсе всех дел дома Саакадзе.

– Что-то затевается, – шептала Фатима, зловеще позвякивая браслетами, – слух ходит, что твой дядя Эракле влюблен в ханым Хорешани. Может, все богатство ей оставит? О, что за жизнь без власти? А разве власть не дается богатством? – разжигала она воображение девушки. – Бедная ты, Арсана, ведь Моурав-бек зависит от монет султана, значит, и Автандил ничем не богат, их поместья в Картли забрал царь. О Арсана, Арсана! Открой шире твои прекрасные глаза! – вкрадчиво шептала Фатима. – Следи зорко за тем, что происходит в доме Саакадзе, где Эракле стал бывать до неприличия часто. Выспрашивай, Арсана, у своего возлюбленного, о чем говорят Моурави и его приближенные, по какому случаю пируют, по какой причине печалятся, выспрашивай и говори мне, а я щедро наделю тебя советами, приносящими пользу и счастье. Моя нежность к тебе, прекрасная из прекрасных Арсана, простирается до седьмого неба. Я помогу тебе стать счастливой, властной и всепокоряющей.

Арсана жаждала счастья, власти и богатства!..

Рассказав жене о выгодной продаже им оружия, Хозрев просил совета, как получить его обратно, ибо раз поместье их, на что имеется запродажная запись, незачем рисковать. Капудан-паша может выдать: ведь вместо трехсот ливров он дал ему двести и вместо пяти коней – одного и старую фелюгу. И потом, нехорошо греку иметь оружие. Ай-яй, как нехорошо! Да охранит аллах всех правоверных от гнева султана! Оружие должно быть возвращено!

Преподнесенное ей везиром бесценное ожерелье несколько смягчило Фатиму, и она заявила, что оружие будет возвращено, но не силой, а хитростью.

И вот Арсане почти приказано было внезапно появиться у Саакадзе, когда туда отправится ее дядя, и выпытать, о чем у них тайная беседа. Необходимо пустить в ход все свои чары, ум, ловкость. Пусть любыми средствами раздобудет тот ключ, которым Фатима откроет замок счастья Арсаны.

Наконец настал день, когда Эракле особенно тщательно облачился в богатый наряд и направил носилки к Мозаичному дворцу.

Еще утром пришел Ибрагим и рассказал «барсам», что Рехиме накануне встретила у ханым Фатимы чем-то взволнованную Арсану, которая жаловалась, что на пир к Саакадзе, кроме Эракле, никто не приглашен. И Фатима шептала: «Все равно ты должна быть там, может, против тебя заговор…».

Тщетно упрашивала Арсана сестру отправиться с нею к Саакадзе. О, она лишь взглянет в божественное лицо возлюбленного и тотчас вернется. Елена отказалась. Со времени знакомства с домом Саакадзе она стала чувствовать себя грузинской княгиней, подражая и Русудан и Хорешани. Она стала рваться в Грузию, где всесильный князь Шадиман пусть временно удалился от управления царством, но с новым «богоравным» возвратится к власти и создаст ей, Елене, настоящую жизнь. Она рвалась в Грузию, ибо к этому побуждал ее дядя Эракле. Он даже тайком от всех подарил ей ларец с драгоценными украшениями, дабы блистать ей при дворе. Нет, она не поедет в дом Моурави, поскольку их не пригласили обычно приветливые Русудан и Хорешани. Значит, так надо. Возможно, решают, каким способом отправить сыновей Шадимана с домочадцами в поместье Марабду; возможно, другое решают…

Осыпав Елену насмешками, Арсана обратилась к матери, но старая гречанка слишком боялась Эракле, чтобы ослушаться. Вспылив, Арсана топнула ножкой, приказала подать крытые носилки и с двумя слугами отправилась в Мозаичный дворец.

На недоуменный взгляд Эракле она весело ответила, что слуги не поняли ее и остановились не у дома подруги, а у дома Моурави, и она не смогла противиться соблазну. Но если она лишняя, то сейчас же покинет дворец.

Русудан молчала, но Хорешани, взглянув на побелевшего Автандила, обняла ее и сказала, что красота никогда и нигде не бывает лишней. Это, по-видимому, хорошо осознали «барсы», уже поспешившие наполнить чаши, чтобы выпить терпкое вино за сладкие уста.

Поймав взгляд Хорешани, первым поднялся Ростом.

Так Вардан и сегодня не узнал, по какой причине задан пир.

В зимний киоск, уставленный фаянсовыми кувшинами, в которых благоухали розы, Автандил привел возлюбленную. Она встряхнула серьгами, вскинула гибкие руки, налитые розовым огнем. Сразу стало жарко. Автандил слегка расстегнул ворот. Да, да, он уже просил, и мать обещала выслушать его завтра. – Почему не сегодня? – Сегодня мужской разговор. – Какой? – А разве Арсана забыла, что скоро рождение султана? Советуются, какой подарок возвеселит «повелителя вселенной». – Почему женщин не пригласили? – Боялись разглашения тайны раньше срока: ведь прекрасная Арсана дружна с ханым Фатимой. Нет! Даже владычице сердца его не может он сказать о том, что решили преподнести, ибо поклялся молчать.

Арсана надула пунцовые губы, повелительно сказала:

– Кто по-настоящему любит, тот нарушает не только такую клятву.

– Кто нарушает клятву, – любовно глядя на красавицу, сказал Автандил, – тот не витязь, а созданная раем не может любить нарушителя чести.

Арсана нежно прижалась к витязю. Киоск покачнулся, в глазах Автандила заплясали фаянсовые кувшины, к сердцу подступила сладостная волна. Он выхватил из кувшинов розы и закидал возлюбленную, жадными губами припав к источающей аромат шее. Она извивалась гибким телом, то привлекая его, то отталкивая, теребя его шелковистые волосы и целуя их.

– О Арсана моя!! Ты виденье рая на земле! Ты алтарь муки! Ты соткана из пряжи огня.

– О мой Автандил! Запах волос твоих слаще меда! Губы – блаженство сна!

Уста прильнули к устам. Потолок киоска рухнул куда-то вниз. В воздухе замелькали тысячи красных точек, и в них растворились воля, мысли. И сквозь какой-то вихрь донесся страстный, умоляющий шепот:

– Докажи, что любишь! Докажи!.. Нет, нет, сейчас!.. Скажи только, почему пируете?! Поклянись на кресте! – Опьянение не помешало Арсане вынуть крест, висевший на нитке жемчуга. – Поклянись, что говоришь правду! Разве я не твоя? – Она еще сильнее прижалась к его устам, но продолжала держать у его глаз крестик. И после долгого, как вечность, поцелуя: – Теперь говори! Или я убегу…

Автандил силился овладеть собой: «О чем она? Люблю? Но почему не помню, где я? Почему не спешу поделиться с возлюбленной радостью? Как смею томить прекрасную?»

– Докажи, что любишь! О море жизни моей, скажи!

– Хорошо, скажу…

И… Автандил очнулся. Удивленно оглядел киоск. Белые розы вздрагивали, словно от прохлады. Солнце смотрела в окно холодно, недружелюбно. И холодом веяло от потемневших глаз Арсаны. Помрачнел и Автандил: «Что со мною? Кажется, я пережил страшную пытку? Испытание любовью! Почему назойливо блестит крестик? Что это? Неужели я чуть не выдал тайну, доверенную мне? Неужели подобная слабость воли называется любовью? Кто она, искусительница? О святой Евстафий, что осмелился я подумать о любимой! Тогда почему пытала?.. Любопытство, и ничего больше? Нет, не таков сын Георгия Саакадзе, чтобы даже беспредельно любимой выдавать тайны». И он внезапно спросил:

– Тебя подослала ханым Фатима?

Смутившись, Арсана не могла найти слов, потом рассердилась:

– Святая Мария! Что, по-твоему, я у ней на посылках?!

– Избегай, моя Арсана, хитрости, она убивает любовь. Ты видела сегодня ханым Фатиму.

Арсана беспечно смеялась, но брови ее слились в одну черную стрелу.

– А кто проворковал тебе об этом?

– Случайный голубь. – И подумал: «Эта мерзкая владычица Хозрева может запутать ангелу подобную Арсану. Надо предупредить отца и… скорее назвать возлюбленную своей. Тогда я буду вправе оберегать ее».

– Радость моих дней, – прервал он затянувшееся молчание, – доверь мне свои мысли, если доверила сердце.

– Ты любишь меня, Автандил мой прекрасный?

– Не спрашивай о том, что давно знаешь.

– Тогда скажи… правду.

– Опять о подарке? – Автандил пожал плечами: «Почему так усердно допытывается?» – Правда, дорогая, – беспечно проговорил он, – почти придумали, что преподнести. Знаешь, как страшно не угодить властелину.

– Я не о том! – Арсана капризно скривила губы. – Хорешани очень любит своего Дато?

Автандил невольно насторожился: «А это что значит?»

– Госпожа Хорешани будет вечно любить азнаура Дато. Но почему тебя волнует это?

– Так… она слишком ласкова с моим дядей.

Автандил вскочил, охваченный гневом. Он привычно стал искать на поясе оружие. Арсана насмешливо смотрела куда-то вдаль…

– Никогда, слышишь, Арсана, никогда не произноси имя неповторимой Хорешани без предельного уважения!

– Иначе ты меня убьешь? – Она вызывающе звякнула браслетами. – Ха-ха-ха… А знаешь, я ничего не боюсь…

– Странный у нас сегодня разговор. – Автандил внимательно разглядывал линии своей ладони. – Не слишком ли странный?

– Ты прав, блеск моего солнца. Давай лучше грезить о любви.

Арсана обняла его за шею и соблазнительно прижимала свою щеку к его щеке. Автандил тихонько отстранил ее.

– Пока не признаешься, кто намерен очернить чистую, как слеза богоматери, Хорешани, не смогу предаваться радостям.

В его твердых словах звучал приговор. Не на шутку испугавшись, Арсана начала уверять, что просто сболтнула вздор, но, чем больше уверяла, тем больше путалась и не заметила, как дважды произнесла имя Фатимы… И вдруг оборвала разговор и прикусила губу. Автандил сидел рядом, но был далеко от нее, бледный, холодный. «О боже, как я ошиблась! – сокрушалась Арсана. – Это настоящий муж, а не безвольное дитя, каким я считала его». И страх потерять Автандила охватил все ее существо:

– Нет! Нет, мой возлюбленный, не отталкивай меня. Я погибну, клянусь, погибну! Только ты разбудил во мне любовь, только тебя лелею я в своих мыслях, желаниях! Без тебя меня ждет гибель! Я это знаю, предчувствую! Защити меня, мой… мой неповторимый.

И Арсана, обвив его руками, вложила в долгий поцелуй страсть и мольбу, точно от него ища у него же защиту.

Сразу почувствовав в ее порыве искренность, Автандил прижал девушку к своей могучей груди. И долго, долго скрывал киоск из роз волнение двух, унесшихся в мир сновидений.

Проницательному Эракле Афендули сразу пришелся по душе Вардан Мудрый. Вот почему он на следующий после пира день так тепло принял купца. Лишь одно показалось загадочным Вардану: Эракле говорил с ним только по-персидски. За полуденной трапезой Эракле весело объявил женщинам, что из дальних стран прибыл этот купец и предлагает им тонкий узорчатый шелк и другие изделия, хоть не очень ценные, но красивые. Если женщины пожелают, он пригонит сюда завтра верблюда.

Женщины хором просили не запаздывать и сожалели, что Магдана, уже три дня гостившая у Хорешани, не сможет выбрать себе украшения.

– Тогда я должен сговориться о цене.

Эракле начал по-турецки, чтобы и женщинам было понятно, нудно высчитывать, сколько он может заплатить за аршин ткани, сколько нужно каждой на наряд, сколько посеребренных запястий и сколько позолоченных браслетов.

Сначала Вардан удивился: ни позолоченных, ни посеребренных изделий он не привез сюда из Картли, его товар – тонкий сафьян, чеканные пояса, чаши, отделанные ажурным серебром, и тонкие украшения из чистого золота, пленяющие женщин. Он уже об этом хотел сказать вслух, но, взглянув на зевающих покупательниц, понимающе принялся еще скучнее объяснять, что позолоченное кольцо гораздо практичнее золотого.

Эракле в свою очередь принялся тоскливо доказывать обратное. Но Вардан не уступал и монотонно клялся рогами быка и копытом ослицы…

Первой сбежала невестка, сославшись на головную боль.

После бесконечного пояснения Вардана, как делают в его стране хлебные лепешки, исчезла Елена. Затем незаметно удалились Заза и Ило. Когда же Эракле затянул молитву, слышанную будто бы им в стране папуасов, выскользнул из комнаты его брат Иоанн, удрученный новым способом вести торг, от которого даже пустынник, покупающий лаваш, сбежит.

Не желая отстать, Вардан с жаром стал убеждать, что это не молитва, а свадебное приветствие у синеголовых.

Не вытерпев, выбежала, наконец, и Арсана.

– Думал, не выживем, – добродушно сказал Эракле. – Теперь все валяются на тахтах и глотают порошки против тошноты. Хорошо, Магданы нет, она бы сразу догадалась. Крови отца в ней много. Пойдем в «комнату тайн». Это сейчас ни у кого не вызовет подозрения и за нами никто не будет следить, не до того всем.

Вардан счел нужным извиниться за неучтивость, но Эракле похвалил его за догадливость.

Хорошо, что круглая комната произвела на Вардана ошеломляющее впечатление, иначе он бы не в силах был понять то, что предложил ему Эракле.

– Восемь фелюг, нагруженных дорогим товаром? В Картли? – Вардан вытер затылок большим шелковым платком. – А где взять монеты на такое?.. Восемь фелюг! Весь телавский майдан вместе с купцами продать – и столько монет не выручишь.

– Пусть с твоего чела сойдет забота о монетах, ты их возьмешь у меня. Не удивляйся, дело общее…

И тут Эракле рассказал Вардану, что нужно между тюками с дорогим товаром перевезти мушкеты, пушки, ядра и пули в Тбилиси и там спрятать так, чтобы даже мышь не проникла в хранилище до возвращения Георгия Саакадзе в Картли. Необходимо закупить в достаточном количестве войлок и завернуть в него оружие. Тюки сверху надо заставить ящиками с перцем, корицей и другими пряностями. Фелюги будут заранее закуплены, войлок через потайную калитку перетащат сюда слуги, а товар можно открыто покупать – никто не удивится: на то и купец, чтоб торговать. Фелюги ночью подгонят к тайному причалу, на них раньше погрузят оружие. Потом Вардан с переодетыми в гамалыков верными Эракле слугами начнет грузить купленный товар.

– Все исполню, уважаемый господин, одно хочу знать: какую прибыль хочешь получить за твою доброту?

– Прибыль? Из вырученных за товар денег ты, Вардан Мудрый, отделишь себе за труды половину, а другую отдашь Георгию Саакадзе на ведение войны с врагами вашей родины. Почему умолк? Не согласен?

– От такого не только лишиться речи можно, но и умереть. Как с третьего персидского неба богатство валится! Хоть не в характере купца отказываться от прибыли, но прямо скажу: плохой ты купец, господин. Много даешь, согласился бы и на треть.

– Ну, раз продешевил, в другой раз умнее буду. Слово – как чайка: вылетит, не заманишь.

– Война против врагов и меня радует, возьму меньше.

– Раз я сказал – половину, значит, возьмешь, половину. Не больше и не меньше. Свои решения раньше обдумываю, потом высказываю. Ты, Вардан, плохой купец, другой бы выпросил обе половины за то, чтобы перевезти оружие и укрыть в тайнике, – риск большой, за это дом в три этажа не жаль отдать.

Бери и не смущайся, это твой честный заработок.

Вардан только развел руками:

– Тогда, господин Эракле, следует торопиться. Я сегодня найму сарай, куда начну складывать купленный товар. Замки тоже крепкие приобрету, людям не стоит слишком доверять.

– Хвала твоей осторожности, Вардан Мудрый. Да, людям не стоит слишком доверять. Но я направлю к тебе своих слуг, им можно поручить стеречь даже порог рая. День и ночь они будут сторожить посменно. А теперь получи, я уже приготовил.

Эракле нажал какой-то рычаг и, выждав, открыл дверь. Вошли четыре грека, переодетых гамалыками.

Приоткрыв незаметную дверцу, они вытащили четыре кожаных мешка с монетами и, втиснув их в простые мешки, взвалили себе на плечи.

Обалделый Вардан, вытирая со лба пот, пролепетал:

– Господин, такое со мною еще не случалось.

– Ничего, мой Вардан, ко всему надо привыкать, смысл жизни в вечном познании.

Все было обычно – та же сутолока на прилегающих к базару улицах, та же давка на мосту, те же вопли нищих, и едкая пыль, и зловонный запах гниющей рыбы, и аромат жареной баранины, щекочущий ноздри, и высохшие дервиши, кружащиеся и подпрыгивающие.

Все было обычно. Но Вардану не хватало воздуха, не хватало спокойствия. Из-под ног его, как коврик, будто выдернули землю, будто бросало его от борта к берегу на палубе фелюги в часы жесточайшей бури. И все это не от ужаса, а от веселья. Как одержимый дервиш, кружась и приплясывая, мчался он к Мозаичному дворцу. Но, может, он уже спешит на праздник в Мцхета? Не иначе, как так! Недаром, лаская взор, празднично разодетые в бархат и шелк грузинки бьют в дайра, плывут в лекури, и легкий ветерок развевает прозрачные лечаки. А вот несутся в пляске с боевыми выкриками воины. Говор, шум. «Как? Почему веселятся? Откуда ты, странник? Разве не знаешь – у стен Мцхетского храма празднуют победу Великого Моурави над Ираном, а заодно и над князьями». Рассуждая так, Вардан осознал источник восторга, его охватившего. Не кто иной, как он, купец, способствует святому делу, ибо оружие довезет и спрячет не далее, чем в пяти аршинах от изголовья. Вардан ликовал и сам восхитился своей щедростью, сунув нищенке мелкую монету, – пусть тоже радуется, ведь он идет не куда-нибудь, а в дом Георгия Саакадзе.

ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ

– Буйволиная ступня! – негодующе вскрикнул Матарс и отодвинул от себя сочный шашлык из молодого козлика. Такое с ним случилось в первый раз за долгие годы его жизни. Принять наслаждение за издевательство! Надо признать, что неудовольствие «барса» вызвал все же не подвыпивший повар, – напротив, он был слишком трезв, ибо полил печеные яблоки вином вместо меда.

Причиной всему был Стамбул, вместе со своими фонтанами и лужами, кипарисами и железными колами, минаретами и базарами, хрустальными светильниками и одичалыми псами, ибо он вместо того, чтобы провалиться от стыда сквозь землю или море, продолжал терпеть в своих стенах такого злодея, как ага Муртеза. Этот начальник невольников, страдавших на галерах, отказался даже за большой кисет с золотыми монетами устроить побег Вавиле Бурсаку. Правда, жестокий ага вздыхал и жадно поглядывал на кисет, предлагая другого раба, не одного – двух, но тут же клялся, что без повеления капудан-паши не смеет не только выдать силача казака, именно этого атамана, причинившего немало бед туркам, но и кормить его лучше, чем других, а это значит – почти совсем не кормить.

При таком признании Матарс так зарычал, что Муртеза отшатнулся от него. Конечно, ага мог и прикрикнуть и попросить удалиться опасного просителя, но… о, эта черная повязка на глазу! Машаллах, разве не с поля битвы «барс» вернулся с черной повязкой? И разве с этого часа он не обладает волшебным свойством платить несчастьем за оскорбления?

«Слава аллаху, только глаза не хватает, – суеверно поежился Муртеза, – а если бы еще руки или ноги?! Не заставило бы это меня, Муртезу, передать головорезу в целости корзину с едой и одеждой? Видит пророк, заставило бы. О, как несправедлива судьба! Она послала мне вместо уцелевшего – безглазого и вдобавок хитрейшего. Поэтому пришлось изъять в свою пользу лишь половину еды и даже оставить невольнику из трех одну рубаху и шаровары, ибо безглазый, пока не получил ответа от казака, не отдал обещанного кольца с бирюзой. Ответа! Шайтан свидетель, пустой ответ на пустой вопрос! Но безглазый через меня приказал казаку раньше надеть чистую рубаху и шаровары, потом отведать каплуна, лежащего на дне корзины, лаваш, развалившийся посередине, и виноградный сок из кувшина, стоявшего на самом верху. Потом велел сказать, что если корзина напомнит ему, атаману Вавиле, пороховницу, то возле „барсов“ и та пищаль, которой он любовался под Терками. Казак даже четверть песочных часов не подумал, неучтиво, подобно собаке, опорожнил полкувшина, потом схватив каплуна, тут же покончил с ним и стал искать другого, благоразумно вынутого моим слугой вместе с бараньей ляжкой и гусем. Затем казак выгреб пирог с сыром и проглотил не разжевывая. Еще подавится, машаллах, а кто отвечает за жизнь невольника? Пришлось опустить на затылок огромный кулак. У другого, может быть, и треснул бы хрящ, а этот, проклятый, лишь крякнул и изрек чисто по-турецки: „Передай: чую!“ Пес, гяур! Пырты! Что чует? Бич! А одноглазый, услыхав: „чую!“, рассмеялся и подарил мне, о аллах, две пары!»

Не дарить монеты аге Муртезе, а двинуть его клинком хотелось Матарсу. Возвращаясь в Мозаичный дворец, он рычал:

– Ослиное копыто! Чтоб черт горло ему отлудил! Половину еды украл! Одежду!

– Если с луны не свалился, – пожал плечами Пануш, – чему удивляешься? В Стамбуле свой закон. Поблагодари, что лишь наполовину опустошил «пороховницу»! Эх, бедный наш весельчак Вавило! Но и в Картли свой закон: побратима вызволить необходимо.

– Еще бы! Жив не буду, если сам чашу с вином ему не поднесу.

Вернулись «барсы» домой мрачные, остервенелые.

– За нас должны говорить шашки! – выкрикнул Матарс, входя в «комнату еды» и шумно сбрасывая плащ.

Меркушка скользнул взглядом по лицам вошедших, подавил вздох и незаметно отодвинул чашу. Незаметно? Разве от «барсов» могло скрыться что-либо?

– Не печалься, друг. – Ради Меркушки говорили на понятном ему татарском языке. – Могу поклясться, Вавилу освободим! Наш Георгий даром слов не бросает!

Задумчиво крутил Саакадзе ус. «Обдумывает», – решил Дато и положил руку на плечо Меркушки:

– Э-э, друг, главное – атаман сыт теперь и знает: ты нашел нас, а брат для брата в черный день!

Меркушка встряхнул головой, приободрился и на просьбу «барсов» помнить, что вино вкусно холодное, а шашлык горячий, вновь пододвинул к себе чашу.

– В следующий раз применим воинскую хитрость: пошлем Вавиле жареного поросенка. Вот когда ничего из корзинки не потянут, – коран запрещает.

Под шутки «барсов» Отар счел нужным перевести на русский язык предложение Гиви. Совсем повеселев, Меркушка взялся за еду. «Барсы» вскинули наполненные роги, и песня, написанная Автандилом и Дато в честь встречи, дружно взлетела над скатертью:

 
Солнце! Золотая чаша!
Дружно молим об одном:
Оцени ты встречу нашу
На крутом пути земном.
 
 
Песней бурю перекроем!
Здесь орлу парить в кругу!
Воздадим хвалу героям!
Слава другу! Смерть врагу!
 

– Э-э, «барсы», песня песней, а вино вином! Выпьем!

– Выпьем!

 
Хлынь, вино, неукротимо!
Бурдюком хоть небо будь!
За судьбу! За побратима
Выпить море не забудь!
 
 
Подадим друг другу руки,
Если друга друг сыскал,
Не сильнее власть разлуки,
Чем союз степей и скал!
 

– Выпьем за удачу! – осушил рог озабоченный Георгий. – Воскресенье не за горой, Кантакузин тоже. Так вот, Ростом и Элизбар, отправляйтесь к Эракле и напомните о моем желании лицезреть у него в воскресенье епископа с блаженной братией.

– О-о, Георгий, если я не забыл, нас к полуденной еде пригласил Эракле, а ведь всем известно: когда Папуна пьет, он не любит, чтобы беседой с чернорясниками портили вкус вина.

– Ничего, Дато, для такого дела можно и уксус выпить. Уже не раз говорили: настоящие дела требуют настоящего мужества. Все должны перенести, даже врага вином поить, даже черту хвост гладить.

– Хорошо, Георгий, епископ тебя не слышит, иначе дело Вавилы треснутого кувшина не стоило бы.

– Не беспокойся, Дато, и я у епископа готов благословение получить.

– Как так? – недоумевал Гиви. – А черт?

– А что черт?

– Может обидеться, вот что! Одной рукой хвост хочешь гладить, другой крест к губам тянуть. Черт такое не любит, может хвост поджать, тогда что гладить?

– Найдется! – под общий смех изрек Дато. – Клянусь, найдется!

– Для тебя не найдется, черт не женщина!

Димитрий заерзал на мутаке, но Гиви, озлившись, сказал еще кое-что на ухо своему предприимчивому попутчику во всех странствиях.

– Ишак! Полтора хвоста тебе на закуску. Не видишь, госпожи отвернулись?

– Вижу, но это от твоего длинного сука, который ты почему-то зовешь носом. Крепкое спасибо скажи анчисхатской божьей матери, что не турком родился, ибо такое излишне растянутое украшение правоверные считают даром шайтана. Ведь нос мешает при молитве распластать лицо на плитах мечети.

– О-о, носитель веселья, – задыхался Папуна, – прикрой свой сосуд, который люди почему-то называют ртом, иначе рискуешь выплеснуть весь запас своего ума, тогда чем станешь радовать женщин? Лицом?

«Барсы» так тряслись от хохота, что Георгий счел уместным избавить смущенных женщин от слишком мужского веселья и предложил кальяны и кофе в ковровой комнате. Все, как по команде, поднялись и, едва сдерживая вновь нахлынувший хохот, низко поклонились женщинам и кубарем вылетели из «комнаты еды», подхватив недоумевающего Меркушку. Дато успел на лету дать Гиви здоровый подзатыльник.

Саакадзе не последовал за друзьями, он незаметно пробрался в свое «орлиное гнездо». Необходимо подготовиться к встрече. Конечно, не с чертом, который, взирая на людей, давно хвост поджал, и не с епископом, мало чем напоминающим серафима. Духовенство лишь для отвода лазутчиков везира Хозрева. Встречу с Фомой Кантакузином Эракле наконец устроил. Освобождение Вавилы дело не столь уж трудное для влиятельного грека-турка, оно лишь предлог для большой беседы с ним. Пора, пора узнать, с чем вернулся из Руси посол султана и чем сейчас дышит султан – розами или порохом.

Георгий прислушался к отдаленному гулу. «Барсы» веселятся! Очень кстати. Он многое скрывал от друзей, оберегая их душевный мир, и радовался каждому всплеску веселья, посещавшему их все реже. Распластав карту Анатолии, он задумался. Что озадачивает его сейчас? Больше чем странное поведение султана Мурада, по счету Четвертого. Почти накануне выступления против его кровного врага, шаха Аббаса, он внезапно прекратил необходимые встречи с Моурав-беком. Султан доверяет ловкачу Кантакузину. Значит, посол многое может знать. Но скажет ли? Какой посол будет откровенен, да еще с незнакомцем? Тот, который хоть на короткий срок забудет, что пять есть пять… Но кто-то из пашей в пятницу шептал, что переговоры с послами Московского царства идут туго. Выходит, русийцы много требуют…

Запоздал Саакадзе умышленно, и расчет его оказался верным. Кантакузин, довольно равнодушно отнесшийся к встрече с грузинским полководцем, стал уже проявлять нетерпение, сначала неуловимое, потом явное.

Епископ заметил, как нахмурил он брови и теребил парчовой туфлей бахрому ковра.

Прошло еще полчаса, и Эракле забеспокоился: «Уж не приключилось, не допусти бог, что-либо в доме всегда точного Моурави? Не послать ли гонца?»

И тут как раз слуга доложил о приезде долгожданного гостя. С ним – военачальники.

Эракле обрадованно поспешил навстречу, а Кантакузин с досадой отметил, что рука его зачем-то поправила склады кафтана, и так хорошо на нем сидевшего.

Войдя, Саакадзе почтительно склонился перед епископом, и, пока тот благословлял богоугодного мужа, Гиви, вздохнув, шепнул:

– Сейчас как раз время черту поджать хвост.

Гася улыбки, «барсы» смиренно подходили к осенявшему их крестом епископу.

– Прости, друг! – здороваясь, говорил Саакадзе. – Уже оседланные кони стояли у ворот, как внезапно прискакал гонец от Осман-паши с приглашением на завтрашний пир. Пришлось угостить гонца – всем известна гордость второго везира – и подобрать ему небольшой подарок. Не люблю опаздывать ни на поле битвы, ни на зов друга.

Сказав правду, Саакадзе скрыл одно: то, что просил еще вчера Осман-пашу именно в этот час прислать гонца за ответом. Таким ходом и началась игра Саакадзе с Фомой Кантакузином, хитрейшим дипломатом Мурада IV.

После взаимных, несколько выспренних, приветствий Эракле просил гостей отдать дань скромной трапезе, которая, впрочем, напоминала лукуллов пир.

Благословив яства, епископ первый опустился в кресло. Эракле поднял полную чашу, пожелал сто лет счастливой жизни застольникам и затем просил Папуна выполнить обычай Грузии и принять звание тамады, дабы удивить отцов церкови и мудрого мужа Фому Кантакузина богатством слов, отражающих благородство чувств.