Текст книги "Город мелодичных колокольчиков"

– А может, смешать с…

Иоанн уныло смотрел на веселящихся «барсов» и даже задрожал, когда из его сундука пересыпали золото в залатанный мешок; когда мешок, туго обтянув веревкой, подсунули под узкий диванчик, он облегченно вздохнул, но тут же забеспокоился:

– А сундук?

Давясь смехом, слуги оттащили его куда-то за дом. Дато вновь успокоил купца: мешок Ахилл принесет на рассвете в домик Ибрагима.

Все случилось так, как предсказали «барсы». Не успел Иоанн проехать две улицы, якобы направляясь в Белый дворец, как трое неизвестных затеяли драку, а из-за угла вырвалась с криком и бранью толпа, притворно силясь разнять дерущихся.

Де Сези так желал один овладеть сундуком, что не старался на этот раз быть оригинальным.

Через час королевский посол, от удовольствия потирая руки, велел вскрыть сундук. Боно брезгливо поморщился. Наконец крышка отскочила. Какое-то время де Сези бессмысленно лицезрел содержимое.

– Проклятие! – зарычал он, спеша облить себя крепкими духами. – Этот иезуит хотел перехитрить купца! К дьяволу!.. Боно, скорей выбросьте этот сувенир! Боже мой, весь дом пропах мерзостью иезуита!

– Ваша светлость, иезуит не обязан благоухать розами.

Утро лениво возлежало на куполах Стамбула, прикрываясь, как шалью, розовым маревом.

Сгибаясь под тяжестью, Ахилл в рубище турецкого носильщика медленно шел по улицам, еще сонным, поэтому тихим… Но, не доверяя даже тишине, Ахилл незаметно поглядывал по сторонам, в любой миг готовый к обороне. Его точно подталкивали в спину, так ему хотелось бежать, именно поэтому он замедлял шаги.

Вспомнился ему вчерашний разговор с Иоанном и его женой. Странный, почти дикий разговор. Да, благородный Георгий Саакадзе возвращает им сундук, но требует немедля покинуть Константинополь, захватив… свою дочь Арсану…

Афендули так обрадовало известие о спасении дочери, что они в один голос закричали:

– Где? Где проклятая богом? Покажи, чтобы мы могли растерзать губительницу всей семьи!

Долго бушевали родители Арсаны, пока Ахиллу не удалось запугать их:

– Если везир проведает, что Арсана жива, то подвергнет вас утонченным пыткам, дабы вы выдали ему опасную свидетельницу грабежа.

Тут Ахилл подробно рассказал, как высокопоставленные злодеи заманили в сети их дочь, жаждавшую власти и богатства. В конце концов удрученные родители согласились исчезнуть с дочерью тайно: Ахилл и еще двое верных слуг выведут их на спасительную дорогу. Уже все подготовлено к бегству, прощаться с Эракле не следует, опасно.

Несмотря на ранний час, они были уже на ногах и радостные встретили Ахилла, благополучно дотащившего их богатство. Вскоре молодой слуга Эракле, переодетый погонщиком, подвел к дому еще двух верблюдов.

Пустились в путь. Выехав за черту города, Иоанн, сопровождаемый молодым слугой, свернул направо – в рощицу, где предстояло ждать остальных.

Впоследствии, рассказывая о случившемся, Ахилл уверял «барсов», что и во сне не приснится подобное. Заполучив Арсану, мать уподобилась тигрице, раздирающей козулю. Золотые кудри, окрашенные кровью, густо устлали пол. Арсана от непомерной боли искусала губы, тщетно пытаясь вырваться из объятий обезумевшей матери. И только когда он, Ахилл, крикнул: «Довольно, госпожа, иначе даже бедный лавочник не возьмет ее замуж», мать опомнилась, накинула на истерзанную, полуживую Арсану старую чадру, поволокла на двор и впихнула, как тюк, в дешевый паланкин, приготовленный заблаговременно Ахиллом.

Лишь к вечеру, миновав окраины, они добрались до условленного места.

– Увы! – усмехнулся Ахилл. – Так тщеславная Арсана, вместо блестящего въезда в столицу франков, рабой потащилась за родителями в Афины…

Как раз в этот час де Сези и Хозрев-паша изыскивали способ, как уничтожить опасных свидетелей и присвоить второе поместье Афендули, находящееся в пределах Турции. Наконец Хозрев-паша решил донести султану, что Эракле, подкупив стражу, похитил из арсенала два раза по сто и еще пятьдесят мушкетов и пушки. Для достоверности Хозрев повесит двух стражей.

– О мой бог! Нельзя желать лучшего, тогда султан велит повесить еще капудан-пашу.

– Аллах свидетель, посол, а тебе не все равно?

– Нет, везир, ибо капудан-паша не захочет висеть один и откроет султану всю правду.

– Шайтан свидетель, ты прав! Но так оставить тоже опасно.

– В том случае, если не применить стеклянный колпак. Скажите, ваши лазутчики не напали на след Арсаны?

– Ай-яй, ты бы знал об этом первый, – ведь тебе, послу, она может сильно повредить.

– Не заблуждайтесь, везир, вам гораздо больше. Сейчас, как ни прискорбно, необходимо вернуть ожерелье.

– Ханым Фатима не согласится.

– Дивная роза в садах флоры не может напоминать куриную слепоту. Ведь вашей мадам также вреден гнев султана… И потом, вернуть можно раньше туда, потом сюда. Бильбоке!

– Туда, сюда, как скорлупа на волне. Оттянем на два раза по четыре дня и, если уничтожим Эракле за этот срок, тогда только сюда!.. Святой Осман подсказывает осторожность, потом избавимся от шайтана, подобного Моурав-беку.

– Мой совет – начать с грузина.

– Видит аллах, и мне это каждую ночь снится, но султан за него пол-Стамбула вырежет.

– Бог свидетель, везир, а вам не все равно?

– Машаллах! Почему посол сегодня так недогадлив? Или, думаешь, мне и всему Дивану хочется быть зарезанными, да еще вместе с половиной Стамбула? Время Моурав-бека настанет. Он мешает мне больше, чем тебе. На какой срок Моурав просил ожерелье?

– Мой бог! Просил? Он дурно воспитан, – он грозил рассечь меня пополам вместе с конем. Вы удивлены? Напрасно. Дикарь уверяет, что не раз прибегал к такого рода дуэли. Поэтому мой совет, везир: укройте вашего любимого коня.

Хозрев-паша сузил глаза, блеснувшие желтым огоньком:

– Тебе аллах подсказал одну, ай-яй, богатую мысль – отказаться. До Стамбула дошло, что не иначе как Моурав-бек отделил у Карчи-хана правую сторону от левой. Из одного громкого получилось два тихих.

– Небо, как можешь ты терпеть подобное на земле?! – граф улыбался потому, что ему стало не по себе. – Хозрев-паша, придумайте способ выудить Эракле из развалин. И надо бы узнать, не грызут ли там камни его брат и невестка? Их в греческом квартале не оказалось!.. Нападать второй раз банально. Да и голодная рвань уподобилась псам ада и стережет грека.

– Кто он, как не кол? Торчит и не падает! Ай-яй, обеднел! На что кормит обжор? Бессовестный! Слева от луны звезда раскололась. Везир все знает. Князья распродали на базаре драгоценности, что болтались на них в ночь твоего пира. Я повелел следить за ними в Фанаре и за фелюгами на море. Раз ценности были в Стамбуле, вырученное за них должно остаться здесь…

– Вы полагаете, Эракле намерен переправить ценности в Батуми?

– Вместе с собой.

– Подтверди, святая Клара, что я знаю больше. Грек скроется в своем поместье и… зная ваш нрав, попросит Фому Кантакузина выделить ему охрану.

– Билляхи! Пророк не допустит того, что не угодно первому везиру. Поместье…

– Достанется мне! Не правда ли? Ведь вы, паша, уже присвоили одно.

– Зачем делить сладкое, когда мешает горькое? Раньше возьмем Эракле.

– Отлично! Подкупите двух негодяев из греческой шайки. Пусть в богатых нарядах несколько дней прославляют щедрость Эракле. Потом начнут хвастать: «Так разбогатели, что уезжаем в страну…» Мой бог, какая страна нуждается в остолопах? Допустим… в Эфиопию торговать…

– Разъясни мне, о посол, зачем мне беднеть?

– О, я тоже раскрою кошель. Есть дела, где лучше лишиться украшения в виде кармана, чем украшения в виде шеи. Итак, мой везир, дадим им возможность обрадовать крокодилов, – кажется, там водятся; затем обрадуете султана известием, что фанариот Эракле Афендули подкупил двух плутов, и они, обманув многих османов, доставили греку двести пятьдесят мушкетов, пушки и ядра.

– Пуф! Пуф! Как легко! Эракле пожалуется Фоме Кантакузину.

– Не успеет. Капудан-паше тоже выгодно взять янычар, окружить развалины и, разогнав обжор, бросить Эракле Афендули в яму.

– Аллах свидетель, где не надо медлить, надо спешить. Скоро войско султана выступит на Габсбургов.

– Уплата за это – второе владение Эракле Афендули.

– Раньше уберем горькое.

Хозрев хихикнул. Де Сези, не выдержав, залился серебристым смехом. Еще долго, хоть и были одни, шептались везир султана и посол короля. Наконец де Сези откинулся в кресле:

– Согласен и… концы в воду.

– Если их два, то один туда и другой туда. Шайтан подскажет Моурав-беку отказаться от войны с Габсбургами. Яма примет того одного и этого одного.

– Наши старания предвещают успех. Ба! Спокойно любоваться приобретенным – вот награда за энергию ума. Итак, второе поместье пополам.

– Пусть будет так, а не иначе. Ожерелье я сам тебе привезу.

– Великолепно! И я сам вручу его Эракле… Не могу отказать себе в удовольствии видеть этого Креза обнищалым…

– Машаллах! Если есть одно желание, не надо другого. Прими хороший совет, посол: будь осторожен. Нападай только тогда, если узнаешь, что втрое сильней его стражи.

Ночь напролет пировали в доме Саакадзе. Эракле, в большой тайне доставленный «барсами» в Мозаичный дворец, сидел, как всегда, во главе скатерти, окруженный любовью и вниманием.

Единодушно определили: как только наступит подходящий час, Эракле со слугами отплывет в Венецию и там станет ждать гонца от Георгия Саакадзе. Возможно, пройдет год, два, отбушуют грозы и две фамилии встретятся в дорогой Картли, чтобы навек не расставаться.

Подарки, привезенные Русудан, Хорешани, Дареджан и Магдане, говорили о вкусе Эракле, ибо подходили не только к лицам женщин, но и к их характеру. Получили подарки Папуна и остальные «барсы», и Эрасти, и Бежан, и Иорам. Слугам Эракле роздал турецкие деньги.

– Мой брат и господин Георгий, хотел тебе мое кольцо преподнести, но, увы, у нас разные пальцы.

И под одобрительные возгласы «барсов» Эракле пристегнул к куладже Моурави застежку цвета морской воды. Автандил любовался кольцом, предназначенным отцу, но засверкавшим на его пальце.

Близился рассвет. На востоке ширилась оранжево-алая полоса, будто кто-то расправлял истамбольский пояс. Уже начинали петь птицы. Прощальный пир подходил к концу. Все молча встали, выпитое вино никого не опьянило, съеденные яства не вызвали удовольствия. Было тяжело расставаться с другом, встреченным на пути тяжелого странствия, с неповторимым Эракле.

Не желая смущать витязей, которые несомненно проявят слабость при прощании, женщины тепло простились с Эракле, выразив надежду на скорое свидание, и удалились раньше.

Хорешани искоса взглянула на Русудан; «Неужели, правда, ее сердце в камень замуровано?» Никогда не изменяя установленному порядку, Русудан и сейчас позвала слугу и спокойно приказала наполнить в комнате Моурави кувшин свежей холодной водой и получше взбить мутаки. Хорешани отбросила четки:

– Непонятно, дорогая Русудан, почему четки липкими кажутся? Ага Халил уверял, что агат тверд, как гранит, а Дареджан оспаривает: мягче воска. Следят за мыслями, говорит, потому и форму меняют…

Никто ей не ответил. Дареджан тихо плакала. «Счастливая, – подумала Русудан, – ей незачем сдерживать ни радость, ни горе».

Где-то раздались едва слышные шаги Георгия. Их всегда улавливала Русудан: «Значит, „барсы“ проводили Эракле до его развалин. Конечно так. Вот еще открылась дверь… Дато спешит укрыться. Вот осторожный скрип… Ростом боится потревожить кого-нибудь. Еще стук… Элизбар. Нет, он не один… Пануш, Матарс… В другую дверь Папуна вталкивает стонущего Гиви… А-а, Димитрий. Зачем вызывающе хлопнул дверью?.. Разве я поверю твоему спокойствию?.. А ты, Автандил, мой мальчик, напрасно едва дыша приоткрыл дверь, все равно услышала…»

Тишина! Трагическая тишина окутывала Мозаичный дворец! Ни сна, ни бодрствования. Так бывает при затмении солнца, когда мертвенно-бледный мрак поражает воображение людей, наполняя их души еще не осознанными предчувствиями. Как неживые, стояли на площадках слуги-ностевцы, облокотясь на копья. И возле ложа Саакадзе странно отсвечивало знамя: «Барс, потрясающий копьем».

Стамбул – город неожиданностей. Де Сези прислал Боно с известием, что в пятницу он сам отвезет Эракле ожерелье. По этой ясной причине он имеет честь просить монсеньёра Моурави присутствовать на церемонии передачи ожерелья и получения письма и медальона, так неосторожно врученных недостойной…

Едва за откланявшимся Боно закрылась дверь, Дато высказал мысль, что день пятницы выбран не случайно: больше половины стражей, охраняющих Эракле, турки, – значит пойдут в мечеть…

– Выходит, и тут предательство готовит посол?

– Э-э, Матарс, почему Хозрева, верховного везира, упомянуть забыл?

«Барсы» расселись в круг. Начался совет…

К воротам Белого дворца де Сези подъехал с охраной: пятьдесят янычар и пять оруженосцев в монашеских плащах. К приятному удивлению графа, их беспрепятственно пропустили. И тотчас янычары, по заранее установленному знаку, разбежались по всему двору, явно оцепляя уцелевшую часть здания. Пять монахов остались при графе.

– Высокочтимый, если ты пожаловал с ожерельем, то следуй за мной.

Де Сези, приложив к глазам лорнет, оглядел дряхлого грека с повязкой на одном глазу и направился было к мраморной лестнице. Но старик повел его в другую сторону и учтиво попросил войти в крытое помещение, напоминающее конюшню. На недоуменный вопрос старик сокрушенно заметил:

– Что делать, раньше господин Эракле принимал гостей во дворце, а их коней – в конюшне, но благодаря грабителям теперь гостей принимаем в уцелевшей конюшне, а их коней – в разрушенном дворце.

– Моурав-бек здесь? – резко спросил де Сези. – И почему меня не встретил Афендули?

– Господин посол, что делать на развалинах доблестному Саакадзе?

– Я не ищу здесь развлечений! Моурав-бек обещал присутствовать при передаче мною ожерелья!

– Некому передавать, высокочтимый. Мой благородный господин Афендули вчера покинул Стамбул.

– Как?! Ты бредишь, безумный старик!

– Видит бог, не порочу истину.

– А… ожерелье?

– Ожерелье просит тебя оставить себе на память. Оно ему не нужно.

– Дьявол! Куда бежал твой обманщик Эракле и кто…

– Почему, господин посол, обманщик? Разве непременно должен был ждать, пока янычары ворвутся сюда и схватят его?

– Молчи, негодяй! – Де Сези потряс шпагой. – Не то сейчас приколю тебя, как мотылька! Итак, куда бежал Эракле?

– В единоверную Русию, отплыл с попутным ветром. Оттуда решил просить у султана справедливого суда над…

– А письмо? Медальон? Ну, где сувениры, черт побери? Где? С собой увез?

Де Сези ужасало спокойствие старика, и вдруг он отпрянул: старик протягивал ему кожаный пояс.

– Это не змея, высокий франк, возьми! Раз витязь гор обещал вернуть тебе письмо и медальон, то мой господин Эракле изрек: «Быть этому!» Проверь, посол, твои ли это вещи?

С ловкостью пажа де Сези выхватил письмо и медальон, укрытые за подкладкой пояса, осмотрел со всех сторон и проворно сунул в карман.

– А теперь, старик, следуй за мной.

– Спасибо.

– Ты вежлив, это похвально. Будь так же исполнительным. Подробно и правдиво доложи о своем господине.

– Спасибо. Мой ангел, что сидит на моем левом плече, шепчет: «Твое „спасибо“ франк принимает за глупость. Не следуй за ним – избегнешь пыток, уготованных тебе иезуитами, или…» Я вежлив, не могу обидеть ангела, буду стеречь…

– Обломки?! Эй, стража, связать его – и в яму!

– В яму! Связать! – раздались крики извне.

Дверь распахнулась настежь, и раньше, чем де Сези успел что-либо сообразить, ворвались янычары, сбили его с ног и ринулись на пятерых «монахов». Забив им всем им рот кляпами и связав, янычары, не скупясь на пинки, обыскали их. Вот извлечены обратно ожерелье, письмо, медальон, в придачу пять стилетов в железных ножнах…

– Гюльдюр-гюльдюр! Осторожно, не обнажать ножи! Наверно, разбойники ядом смазали! – хрипло выкрикнул по-турецки рыжебородый янычар. – Оттащите их в угол! Делибаши, приоткройте дверь! Дверь приоткройте! Пусть дышат свежим воздухом!

Выбравшись из сарая, «янычары» – вернее, переодетые «барсы» – и среди них старик, не замедливший содрать парик и вновь стать Матарсом, уже спокойно вышли из ворот и направились в баню.

От фонтана отходили большие мраморные вогнутые уступы вроде чаш с бороздчатыми краями. Вода вытекала из самой верхней чаши и падала водопадом с одного уступа на другой, окатывая «барсов» вспененными струями. На бронзовых мускулах блестели тысячи алмазных капель, словно друзья резвились под освежающим ливнем, смывая походную пыль.

Они сошлись на одном: ничего не может быть приятнее, чем одурачить врагов, да еще после долгого ожидания войны. Пять мнимых монахов, конечно, не много, но ярости, полыхавшей в их глазах, хватило б с излишком для братии целого монастыря иезуитов. Что касается графа, то не хватило лишь ярких синих и зеленых перьев для хвоста, чтоб он превратился в разъяренного петуха.

Пустынным берегом «барсы» пришли к морю и бросили подальше в воду туго связанные узлы с янычарским одеянием. Теперь, когда они навели де Сези на ложный след, ибо Эракле как бы вернул ему ожерелье, письмо и медальон, а «башибузуки янычары» вновь овладели ими, – они могли перейти к выполнению других поручений своего предводителя.

В Мозаичном дворце «барсы», к удовольствию Дареджан, ели и пили весь остаток дня.

А там, за разрушенными стенами, происходило нечто странное. Настоящие янычары из орты «лев и пальма» спохватились и стали искать графа и пятерых монахов. Ругаясь от злобы и голода, они уже хотели покинуть развалины Белого дворца, как вдруг услышали звуки, напоминавшие мычание. Ворвавшись в конюшню, где, как они предполагали, должно быть в кадках молоко, они нашли связанных графа и монахов в самом жалком состоянии. С трудом сев на коня, граф велел беспощадно исполосовать стражей Эракле, но за воротами и возле стен никого не оказалось. Еще утром, щедро наградив бедняков, «барсы» разрешили им, после того как посол въедет в ворота, разойтись по домам, ибо сторожить больше некого. Посол приедет за господином Эракле и проводит его к греческому патриарху, в Фанар, откуда Афендули отправится в Афины.

«Пусть эта весть облетит Стамбул от дворцов до хижин», – так определили «барсы», полагая, что и небылица полезное оружие против злодеев.

А Эракле Афендули в это время благополучно совершал путешествие в Венецию.

Хозрев неистовствовал. Он ударял ятаганом по арабскому столику, и эхо отдавалось на земле и на море. За Афендули понеслись галеры. Стамбул ощерился копьями. Кишели лазутчиками берега. Верховный везир занялся делом. Он потребовал от де Сези уплату за ожерелье. Изумленный неслыханной суммой, граф пробовал протестовать, наводя лорнет на пашу. Но Хозрев был неумолим, грозя в случае неуплаты неисчислимыми неприятностями. Довольно и того, что он, Хозрев, главный везир, согласился разделить поровну второе поместье Афендули.

Неуступчивость паши претила графу, но он отложил лобовую атаку. Они одновременно подумали об одном и том же: не стоит терять время, – приятно улыбнулись и выехали на Принцевы острова.

Великолепный дворец возвышался среди пальм и кипарисов. Виноградники, нежившиеся в мягких волнах света и тепла, манили взор. А изящная стена, выложенная цветными плитками? А аромат роз, образующих яркие гирлянды? И еще неизвестно, сколько богатств они найдут там…

Хозрев и де Сези торопились, они понукали коней, кричали на стражу, но… У ворот их встретил степенный монах и заявил, что поместье Эракле Афендули подарил греческой патриархии, что дарственная запись хранится в костяном ларце у патриарха Кирилла Лукариса, а здесь вместе с церковной охраной находится охрана, присланная Фомой Кантакузином. Особенно покоробило Хозрева упоминание о Фоме… Заподозрив во всем этом руку Саакадзе, везир поклялся отомстить ему страшной местью.

«Как одинок бог, потерянный в сиянии тверди!» – сокрушался Клод Жермен, печалясь о себе. Запертый в иезуитской базилике, он строил всяческие предположения: когда же обессиленный враг наконец перестанет тревожить его? И может ли быть еще что-нибудь тоскливее, чем пассивное ожидание этого благодатного часа? Увы, граф обсчитал его, да покарает его святая Клара! Хозрев-паша – да станет он добычей кардиналов-инквизиторов! – так рассвирепел, будто бы Клод Жермен действительно присвоил большую часть добычи себе. А способен ли улучшить настроение глупый поступок Моурав-бека, да посрамит его Римский первосвященник! Вернуть сундук купцу, похожему на бочку!

«Перед лицом совести кается тот, кто нанес ближнему ущерб, а сам не обогатился». О Иисусе, я не обогатился! Но, сняв с себя грех, я хочу ради справедливости получить сундук, дабы с досады не впасть в отчаяние. Кто вздумал обижать монаха, тому придется расплатиться начистоту! Я устроил набег – греховодники обогатились. Пусть не ждут поблажки осквернители доверия! Я им не поставщик дешевых отпущений!"

Иезуит прислушивался. Ни малейшего звука не доносилось извне. Высокие свечи в каменных подставках, словно белые персты, указывали на небо, но оно безмолвствовало. Долго ли продолжится его затворничество? Как только, успокаивал де Сези, бросят в яму… для начала хотя бы алчного Эракле, который неизвестным путем приобрел неслыханное состояние и никогда не жертвовал на католические храмы. Закатывая глаза и стараясь походить на апостола, де Сези утверждал, что не кто иной, как сам святой Петр, в своем гневе направил карающую руку в сторону Белого дворца.

Но любые обломки напоминают о жизни, базилика – о могиле. С желтоватым отсветом щек Клод Жермен уже сам напоминал мертвеца. Это однажды даже озадачило вошедшего де Сези. Но иезуит проявил столько экспрессии в разговоре, что граф успокоился. Зато Клод Жермен при виде лорнирующего графа впал в ярость и стал требовать, чтобы тот принял решительные меры и дал ему возможность беспрепятственно ходить по Стамбулу. Иезуит выхватил из подставки свечу и размахивал ею как шпагой. Это обеспокоило графа, он откланялся. Опять было вдоволь часов для размышлений. «Что это за обещание: „Вот Саакадзе отправится на войну с Габсбургами или в преисподнюю – это одно и то же, – тогда…“ Что тогда?! Драгоценности Эракле к этому сроку совсем испарятся. Кто не верит в дьяволов, пусть пристально вглядится в друзей Клода Жермена: пашу Хозрева и графа де Сези. Что наконец уязвит их? Не иначе, как раскаленный добела прут! По турецкому образцу! Хозрев давно пропах серой! Но почему королевский посол тянется к дверям ада?»

Робкий стук в дверь базилики прервал размышления иезуита. Притаившись, Клод молчал. Стук повторился. Клод молчал. Стук стал повелительнее. Клод молчал. За дверью громко крикнули:

– Для твоей пользы пришли, о монах из монахов! Клод нащупал под рясой нож и крикнул:

– Входи, во славу Ордена!

Их было трое, трое турок. По бедной одежде и робким поклонам их можно было причислить или к обедневшим грузчикам, или к еще не разбогатевшим контрабандистам. Вытолкнув вперед старшего, двое застыли в почтительных позах. Проводя рукавом по носу, старший заговорил:

– Справедлив аллах в доброте своей, не позже как в эти дни он послал нам богатство. О Мухаммед! О пророк! Зачем всемогущий обогатил нас? Или мы паши? Или похожи на купцов? Почему на пыль наших жизней упала щедрость его глаз? Что делать нам с неслыханными сокровищами? Продать на базаре? Нас схватят стражи и под пытками заставят признаться, откуда взяли. Пытки не выдержим, еще не привыкли в горячей смоле кипеть, не латиняне…

– Довольно о смоле! Что вам нужно от меня? – Клод угрюмо оглядел пришедших. – Я вас не соблазнял на…

– О Абубекр! Не ты, сами пошли дограбить Эракле. Правда, «Олду оладжак, кырылды наджак», много не нашли, но аллах не оставляет без воды жаждущих – расстелил у дверей Афендули бархат, и посол франков бесшумно прошел в дом Эракле, а за ним пять монахов и…

Клод оживился:

– О Иисус! Говори скорее! Ну… прошел! Потом? Что потом?!

– Ожерелье привез.

– Какое ожерелье?

– Один верный дервиш сказал: «На вас золотые звезды упали, – но продать не советовал: – отнимут и еще в яму бросят или башку отсекут». А без башки какая радость от золотых звезд? И так прикидывали и еще так, потом Ахмед предложил: «Пойдем к большому миссионеру, может, он купит, свою страну поразит блеском. А мы куда денем? Обратно за облака?»

– Вы говорите: посол ожерелье привез, а как у вас оно очутилось?

– О служитель креста, сам твой аллах подсказал тебе так спросить… Мы там были и, когда подслушали, что Эракле в Русию бежал…

– Бежал? Как? Давно? О дьяволы, когда?! – Дикая радость отразилась на лице иезуита: наконец-то он свободен! – Но верно ли это? Говорите! Говорите дальше!

– Гвоздь твоей радости в горло печали нашего врага! Мы так решили: если продадим, в Мекку пойдем.

– И да воздаст там вам всемогущий от избытка своего! Говорите, когда бежал грек?!

– Ифрит свидетель, мы за ним не последовали. Мы тихие, потому рассердил нас кисет посла: сорвали тесьму, считаем – след от пузыря, след от пены, след от слюны! Машаллах!

– Не вызывай, Измаил, у аллаха досаду, – вмешался в разговор другой турок. – Еще пояс нашли, а в нем письмо и золотую усладу для женщин с белыми камнями.

– Билляхи! На что нам письмо на чужом языке, если и по-турецки не читаем?

– Покажите письмо! – нетерпеливо начал Клод. – И усладу покажите!

Турок нехотя вынул из-под грубого плаща пояс и достал оттуда смятый листок. Клод жадно схватил письмо и впился в строчки. Он испытывал неописуемое блаженство: «Наконец улика! О санта Мария, ты не оставляешь своих сынов! Ну, теперь посмотрим, господин посол!..»

В этот момент турок, которого звали Измаил, ловко выдернул из рук Клода листок. Иезуит хотел броситься на турка, но вовремя вспомнил, что он один, а турок трое. И прохрипел:

– Сколько за письмо?

– Машаллах! Что стоит письмо? Крупинку пыли! Мы тебе даром его отдадим, если купишь ожерелье.

– Покажи…

Вынув из-под плаща ларец с ожерельем, Ахмед, не выпуская его из рук, дал Клоду полюбоваться игрой золотых искр и вновь захлопнул крышку.

Клод раздумывал: он догадался, чье это ожерелье, его точно описывал де Сези. «Но что может дать мне эта драгоценность? Хозрев потребует уступить ему ожерелье даром да еще начнет угрожать: скажет, что я подкупил воров… Нет, опасно. Но если благо духовное ставлю выше временного, то почему должен здесь смущать души алчущих благоприобретенным? Разве мало найдется укромных уголков в Европе, где я сумею за… о, эти ослы совсем не знают цену ожерелья, я продам его не за след слюны! А главное – письмо! Медальон! И услада для женщин!»

– Покажите усладу для женщин!

– Да просветит меня святой Омар! Не понимаю, что тебе, святой отец, показать? Что на нас явно, все видишь, а что скрыто, зачем тебе показывать?

– Бесстыжие твари! Подслуживаетесь соблазнителю, да еще в базилике господней? Для женщин, говорю, что у вас спрятано?

Турки мялись, шептались, младший фыркнул и получил от старшего подзатыльник, а в итоге старший сердито сказал:

– Мы тихие, аллах запрещает нам показывать буйное неправоверным. Но если правда купишь и хорошо заплатишь… Аба, Измаил, покажи монаху усладу! Ты молодой, аллах простит…

– Да разбавят черти вашу кровь дегтем! О мадонна! – рассвирепел Клод. – Тьфу! Дьяволы! Да еще в храме божьем!

Турки заморгали глазами:

– Ага монах сам сказал: «Покажите»! – а теперь «тьфу!» Да еще в храме божьем!

– Усладу, нечисть! Чтоб на вас кожа висела клочьями!

– Ага монах, для нас чорба, для тебя шербет! Зачем сердишься? Разве не аллах создал человека, как задумал? Или лишнее прибавил?

– Молчите! Не вам обсуждать сотворенное духом святым!

– Мы тихие, как пастырма, тоже так думаем: что есть, то есть… а на золото посмотри.

Почти вырвав из рук турка медальон, Клод Жермен раскрыл его и просиял: «Так и есть, портрет де Сези! И надпись».

– Сколько за медальон и письмо?

– Ага монах, солнце твоей радости и гвоздь нашего желания! Мы раньше от ожерелья хотим избавиться, а этот… мед, как ты назвал, и на базаре можем продать, никто не удивится.

– Сколько за ожерелье?.. За все вместе?..

– Раз радуешься, тогда немного: тридцать кисахче за все вместе.

– Вы ума лишились, кабаны! Пять – и чтобы я вас нигде не встречал!

– Ага монах, мы тихие, тоже этого хотим, но меньше тридцати не возьмем… Дервиш сказал, сорок стоит одно ожерелье. Аллах свидетель, опасаемся.

– Тогда три за письмо и медальон.

– Грушу тебе, хвостик нам? Хар-хор! Нет, ага монах, медальон и письмо можем в Фанар отнести, греки тоже любят чужие украшения и ожерелье могут купить. Сюда ближе, потому в храм божий пришли, твое счастье! Тридцать кисахче. Аллах видит, дешевле нельзя.

Клод Жермен еле сдерживался: «Еще не хватает, чтобы к грекам попало письмо и медальон! Они в отместку за каверзы против патриарха устроят очищение этому де Сези. А я? Снова у него в подчиненных? Нет! В моих руках вещественная сила). Теперь граф должен прислуживать мне!»

Долго и нудно торговался Клод, то скидывая, то набавляя.

Но гурки стояли на своем и не уступали. Клод прохрипел:

– Согласен, подручники дьявола! Давайте!

– Раньше неси пиастры. И знай: хоть мы бедны, но считать умеем. Где монеты?

Иезуит с презрением взирал на турок: «О, как далеки они от евангельского идеала».

– Что же вы думаете, – надменно произнес Жермен, – столько денег – легче пуха? И я при себе их держу?

– Нет, ага монах, конечно, в святом месте прячешь… Мы тихие: кого режем, тот не кричит. Если предательски задумал на помощь звать, неподалеку наши правоверные, вместе посла обыскивали… А тебя не станем, прямо секим башка!

– Я слуга господа бога, глупостями не занимаюсь! И вам не советую хвастать, что мне продали ожерелье.

– Машаллах! Тогда будем медленно считать по-маймунски до ста, – если не поспешишь, уйдем отсюда к грекам.

Итак: ени, бени, трени, чени…

Не успели турки досчитать до девяноста, как Клод вбежал с ларцем, ибо он тоже умел ценить время.

После некоторых пререкательств порешили обменяться ценностями так: Клод положил перед турками десять кисахче, Ахмед – перед иезуитом письмо, Клод – еще десять, Ахмед – медальон, Клод – последние десять, Ахмед – ожерелье в ларце – и… Турки вмиг исчезли, словно растворились в зеленоватой полумгле базилики.

«Ну, и дьявол с ними! Что?.. Что такое?.. В ларце вместо ожерелья глиняный чертик! – Клод невольно перекрестился: – Хорошо, что я неверующий и знаю тайны святых проделок, иначе подумал бы, что слишком часто поминал дьявола в храме и он отомстил мне, превратив золотые звезды ожерелья, которое я видел своими глазами, в… Во имя Петра и Павла, я и из письма и медальона выколочу сто… Сто? Нет, двести! Триста! Миллион!»

– Гиви, – прошептал Дато, – ты «барс» или баран?! При серьезном деле как лошадь фыркаешь! Чуть дело не испортил.