Текст книги "Ольховый король"

Глава 4

– Это Александрия?

В отличие от своей матери, Кабир почти не знал французского, но едва ли не понял такого простого вопроса. Однако ответом Ксению не удостоил. Что ж, наверное, задавать вопросы ей больше не будет положено никогда, и мужчины не будут считать себя обязанными отвечать ей хотя бы из вежливости. К этому надо привыкать. Может быть, она и привыкнет, а может быть, нет. Ни то, ни другое никак не скажется на ее жизни.

– Это Сиди-Фредж. Алжирский порт.

В голосе русского незнакомца вежливости не слышалось. Да и то, что за все дни пути он так и остался незнакомцем, не посчитав нужным назвать свое имя, о вежливости тоже не свидетельствовало.

– А как мы попадем в Александрию? – зачем-то спросила Ксения.

Как будто не все равно!

«Я просто хочу услышать русскую речь, – догадалась она. – В последний раз, скорее всего».

Речь у него была не просто русская – в ней слышался московский говор. Это бередило сердце, несмотря ни на что.

– Попадете вы, – ответил он. – Я здесь с вами прощаюсь. А вас Кабир доставит в Александрию морем.

– Александрия находится у моря? – все-таки уточнила Ксения.

Тоже в последний раз. Больше не у кого будет спрашивать.

– Про Александрийский маяк рассказывают в гимназии.

Впервые в его голосе послышалось нечто человеческое – насмешка. Ксения покраснела.

– Я не окончила гимназии, – пробормотала она.

– Всего доброго, – сказал он. – Надеюсь, ваша жизнь сложится благополучно.

И, кивнув на прощание, пошел вдоль причала, свернул за угол и скрылся в лабиринте прибрежных лачуг. Ксения вздохнула. Теперь – немота. Не о чем говорить в этом портовом грае, да и не с кем, кругом слышна лишь арабская речь.

Когда час назад оставили верблюдов у хозяина какой-то хибарки в предместье и вошли в город, Ксения встрепенулась. Как давно она не видела города! После пустыни и туарегской медины он показался ей просто огромным. А главное, это был, несомненно, французский город: по набережной прогуливались по-европейски одетые люди, слышалась французская речь, видны были красивые дома. Один, из красного кирпича, был построен даже не в колониальном алжирском, а прямо в парижском стиле. Ксения остановилась, якобы для того, чтобы получше его разглядеть, на самом же деле в надежде, что ей удастся с кем-нибудь заговорить, а потом… Что потом, она, правда, не знала, но это было и не важно: Кабир все равно сжимал ее руку как клещами и не позволял сделать ни шага в сторону. Он потянул ее за собой, ей пришлось подчиниться, и вскоре они оказались вот здесь, в застроенном лачугами порту, где у причала качались уже не яхты под разноцветными флагами, а одни лишь простые рыбацкие лодки.

«Качаются разбойничьи фелюги, горят в порту турецких флагов маки», – снова некстати всплыло в памяти.

В одну из лачуг Кабир и постучался. Дверь открыла женщина в чадре. Кабир что-то сказал, женщина кивнула. Не входя, он втолкнул Ксению внутрь и захлопнул за ней дверь.

«Оставил на подержание. Как верблюда», – поняла она.

Женщина подняла сетку чадры. У нее оказалось лицо злобной ведьмы из «Тысячи и одной ночи». Она произнесла что-то резкое, будто выругалась, и указала на низкую дверь в стене. Чтобы войти в эту дверь, которую ведьма открыла перед ней, Ксении пришлось согнуть колени и нагнуть голову. Дверь за ней закрылась. Лязгнул, задвигаясь, засов.

Свет и воздух проникали в эту комнату через узкое отверстие под потолком. На полу лежали кошмы и подушки. Очередная тюрьма. Сколько времени ей предстоит здесь провести? Да не все ли равно!

С той самой минуты, как туареги подобрали ее в пустыне после папиной смерти, Ксения гнала от себя мысль о своем полном одиночестве. До сих пор ей это удавалось. И вдруг сейчас эта страшная в своей простоте мысль ударила ее: на всем белом свете нет ни единого человека, которому она не то что нужна или тем более дорога, но который хотя бы знает о ее существовании. Если она исчезнет, никто не прольет о ней ни слезы. От нее не останется на земле ни следа, ни даже тени.

Она задохнулась, как будто удар был нанесен наяву. Потемнело в глазах, холодный пот потек по спине, задрожали руки, ослабели ноги. Ксения положила на пол свой оставшийся от экспедиции рюкзак, в который умещались все ее вещи, села на кошму, привалилась спиной к стене.

«Я не должна об этом думать. Не думать, и всё. Малодушие ничему не служит, папа не зря же говорил. Надо просто гнать от себя такие мысли. Как дурные сны».

От этих слов, даже произнесенных беззвучно, стало как-то полегче.

Лачуга была глинобитная, снаружи слышался портовый шум. Через отверстие под потолком доносился запах моря. Потом запахло жаровней, дымом. Потом дверь приоткрылась и женская рука переставила через порог тарелку с жареной рыбой, а вслед за ней глиняный кувшин.

«Как собаке», – подумала Ксения.

Но она была голодна, а рыба, свежевыловленная кефаль, дразнила и запахом своим, и видом. Кувшин был наполнен водой такой холодной, что на глине выступили крупные капли.

Вздохнув, она съела рыбу, запила водой, полила из кувшина себе на руки и умылась. От еды и скудной гигиенической процедуры ощутила почти что бодрость, но ненадолго – тут же навалилась усталость. Ксения легла на кошму и, едва коснувшись головой подушки, уснула.

Глава 5

Проснулась она оттого, что луна светила прямо в лицо. Свет был такой яркий, каким лунный свет бывает только на юге.

Как ни странно, ей ни одной минуты не потребовалось, чтобы вспомнить, где она и что с нею происходит. Подняв голову с кошмы, Ксения обвела взглядом комнату.

Наверное, предстоит остаться здесь по меньшей мере до утра. Не ночью же Кабир выйдет в море. Да и ладно. Горшок для естественных нужд стоит в углу, а окажется она у своего господина через день, через два или через месяц, не все ли ей равно?

От того, как она мысленно назвала Ахмеда, Ксения поежилась. Но лучше называть его так почаще, и даже вслух. Она должна смириться со своей участью. Иначе не вынести того, что ее ожидает в гареме. И золотые украшения не помогут.

Логические доводы помогали, впрочем, тоже слабо – она не смогла сдержать судорожный всхлип.

Дверь открылась так неожиданно, что Ксения вздрогнула. Что в такой час может понадобиться от нее ведьме из «Тысячи и одной ночи»? Но в комнату заглянула не ведьма, а Кабир. По резкому тону, которым он что-то проговорил, и по жесту, которым указал на рюкзак, Ксения поняла, что путь ее продолжится прямо сейчас. Что ж, пусть так. Она закинула рюкзак за плечо и, согнув голову, шагнула за порог.

Ее не удивило, что в прибрежном городе и ночью продолжается жизнь – мелькают меж лачуг какие-то тени, слышатся чьи-то голоса. В Бизерте тоже было так. Правда, в Бизерте Ксения побоялась бы выйти из дому ночью, да и папа не позволил бы. Но сейчас страха не было: не приходилось сомневаться, что Кабир позаботится о ее сохранности.

На мгновенье показалось странным, что он ведет ее не к причалу. Но потом Ксения поняла, что они направляются к городскому порту. Наверное, Александрия не близко и на рыбачьей лодке до нее не доберешься, требуется что-то более солидное.

В этой части порта ночная жизнь была еще более оживленной, что следовало, наверное, отнести за счет бурного восточного темперамента городских жителей и моряков. Или не только восточного – в порт ведь заходят самые разные суда. Словно в подтверждение этого, Ксения услышала яростные французские ругательства, доносящиеся из окна одного из домов, потом звуки ударов и визг. Потом дверь этого дома открылась и из него вышли двое мужчин. Им вслед неслись женские всхлипы и мужской хохот.

Один из вышедших был высок и широкоплеч, второй плюгав и суетлив. Кабир что-то сказал высокому и вытолкнул Ксению в световое пятно перед открытой дверью. Взгляд, которым высокий окинул ее, заставил Ксению вздрогнуть.

– Зачем ты меня сюда привел? – забыв, что Кабир не говорит по-французски, воскликнула она.

Впрочем, он не обратил на ее восклицание ни малейшего внимания, а стал говорить что-то высокому. Хотя тот был в европейской одежде, разговор шел по-арабски. Высокий о чем-то расспрашивал, Кабир отвечал так горячо, будто нахваливал товар.

«А ведь так и есть», – вдруг поняла Ксения.

Ужас пронзил ее.

«Может быть, этот высокий просто должен доставить меня в Александрию? – пытаясь справиться со своим ужасом, подумала она. – Конечно! Кабир, верно, не может сам… по морю…»

Но эти жалкие доводы не казались убедительными даже ей самой.

– Ты правда здорова? – Высокий обратился к ней по-французски. – Сифилис есть?

– Нет, – машинально ответила Ксения.

– Мужчины точно не было у тебя?

– Зачем вам это знать?! – закричала она.

И словно со стороны услышала свой крик. Он напоминал крик затравленного собаками зайца. Когда Ксении было пять лет, дедушка зачем-то взял ее с собой на охоту по первой пороше, и она долго не могла забыть жуткого заячьего крика, несущегося над полем.

– Я не могу ему платить за одни только слова. – Высокий кивнул на Кабира. – Тебя сначала осмотрят. Пойдем.

Он указал на открытую дверь. Женского визга из притона – Ксения теперь не сомневалась, что это притон, – уже не доносилось, но хохот и крики слышны были по-прежнему.

– Я не пойду! Вы не имеете права!

Господи, да какие же здесь права!.. Она попятилась, взмахнула руками, рюкзак упал с ее плеча. Не думая больше ни о чем, Ксения отшатнулась от распахнутой перед нею двери и бросилась прочь.

Никакого смысла в этом, конечно, не было – Кабир и плюгавый догнали ее почти сразу. Пока они тащили ее обратно к притону, она вырывалась, кричала, звала на помощь. Хотя смысла в ее призывах было еще меньше, чем никакого.

– Не бегай, – спокойно сказал высокий, когда Ксению подвели к нему снова. – Иначе мне придется тебя бить. А за тебя дорого просят, и я не хочу портить твое лицо и тело.

– Я не пойду к тебе. Убей прямо сейчас.

Решимость умереть была такой ясной, такой несомненной, что Ксению охватила та легкость, которую дает лишь отсутствие страха.

– Как хочешь.

Он пожал плечами и сделал шаг к ней. Ударит? Убьет? Лучше бы сразу второе, и поскорее.

– Ты не можешь ее бить. Это моя женщина.

Ксении показалось, что это произнес Кабир. Но такого не могло быть, конечно, Кабир ведь не говорит по-французски. Она попыталась оглянуться, потому что человек, сказавший это, стоял у нее за спиной, но плюгавый и Кабир держали ее за плечи так, что ей не удалось даже голову повернуть.

Лицо высокого окаменело. Указывая на Кабира, он произнес:

– Он говорит, что это его женщина.

– Лжет.

– Чем ты докажешь?

– Пусть докажет он, а не я. Слово против слова.

Обернуться Ксения по-прежнему не могла, но это ей было теперь и не нужно. Она узнала холодный этот тон. Ледяной взгляд прожег ей спину.

Ничего не изменилось – ее по-прежнему держали за плечи, и по-прежнему нависал над нею высокий страшный человек. Но ей вдруг показалось, что мир переменился полностью.

Хозяин притона молчал. Несмотря на каменную неподвижность его лица, Ксения понимала, что он колеблется. Она даже не понимала, а чувствовала это физически. И так же, физически, почувствовала, когда его колебания прекратились. У нее в глазах потемнело в это мгновение.

– Я покупаю ее, – сказал хозяин притона. – У него или у тебя, мне все равно. Договоритесь между собой.

– Хорошо.

Ответ прозвучал абсолютно спокойно.

«Он просто хочет получить за меня деньги сам», – с невыносимой тоской поняла Ксения.

Никогда в жизни она не падала в обморок. Даже не верила, читая об этом в романах, что такое вообще возможно. Но по тому, как свет замерцал у нее перед глазами и так же замерцала фигура высокого, поняла, что именно это с нею сейчас произойдет.

«И пусть… – проплыло в сознании. – Так даже лу…»

Но вместо того чтобы погрузиться в спасительную тьму, сознание ее взорвалось болью. Не убийственной, но такой ощутимой, что Ксения мгновенно пришла в себя. Боль пронзила плечо, за которое ее держал Кабир, и произошло это потому, что, не отпуская ее плеча, он вдруг полетел вперед. В эту-то секунду ей и стало больно, но уже в ту, когда Кабир плашмя ударился оземь, Ксения почувствовала, что обе ее руки свободны, Куда подевался плюгавый, она не поняла, но это было и не важно.

– За мной! – прозвучало у нее над ухом.

По-русски прозвучало. Но она и так не усомнилась бы, что эти слова обращены к ней.

Крутнувшись на пятке, Ксения бросилась прочь от злосчастного притона. Дыхание своего спасителя она слышала у себя за спиною. И понимала, что именно такую последовательность он подразумевал, сказав «за мной».

Добежали до крошечной площади – мощеного пятачка между домами. Тут Ксения перестала слышать его шаги, его дыхание и сразу остановилась. Хотя, наверное, надо было бежать дальше, все равно куда. Но ей не все равно было куда! Его слова «за мной» самым точным образом выражали то единственное, что она могла теперь делать.

Обернувшись, она увидела его и с облегчением вздохнула. Хотя причин для облегчения не было, потому что диспозиция открывалась отчаянная: он стоял к ней спиной, лицом же к трем темным массивным фигурам. Угрожающая дуга, которой те сходились в центр мизерной площади, словно загоняя дичь, ужаснула ее. Она попятилась к растущей поодаль пальме, прижалась спиной к стволу.

Тот громила, который был в середине дуги, метнулся вперед. Что произошло дальше, Ксения не поняла. Вернее, не уловила. Показалось, что ее спутник просто скользнул в сторону и замер вполоборота, пропуская нападающего мимо себя. Но тут же рука этого нападающего вывернулась за спину, взметнулась там, за спиною, вверх и хрустнула так, что у Ксении мороз прошел по коже. Громила упал с жутким воем, но вой этот сразу же прервался, так как стоящий над ним человек коротко, без замаха ударил его ногой, и упавший сделался неподвижен, как темный мешок.

Двое других, видимо, не ожидали подобного. Но из замешательства они вышли быстро и с диким, каким-то первобытным визгом бросились на человека, от которого Ксения не могла отвести взгляд. Так совершенна была его фигура! Невозможно было вообразить, чтобы он устоял против двух разъяренных чудовищ.

Один из нападающих вскинул ногу в ударе, в руке другого блеснул короткий нож с широким лезвием. Глаза Ксении привыкли к темноте достаточно, чтобы это разглядеть. Потом она снова уловила лишь скользящий полуразворот человека, на которого те двое должны были обрушиться, но не обрушились, потому что он словно бы поддел – она не знала, как назвать это его движение, – ногу нападающего своей согнутой в колене ногой и одновременно сделал движение, которое она еще менее умела назвать, в сторону другого. Его совершенство в один миг сделалось хлесткой жестокостью. Дернулись темные фигуры, послышался звон ножа, потом глухой треск от удара двух голов о мостовую. И всё стихло.

Он замер, прислушиваясь. Потом бесшумно приблизился к лежащим и поднял с земли нож – сверкнуло широкое лезвие. Потом спрятал нож в карман, обернулся к Ксении, которая по-прежнему вжималась спиной в ствол пальмы, и прерывисто проговорил:

– Теперь быстро отсюда.

Может быть, вид у нее такой, что он засомневался, понимает ли она сказанное. Может быть, он прав и она в самом деле не разбирает уже смысла простых человеческих слов. После того, как осталась одна в пустыне и поняла, что обречена на смерть. Или после того, как Кабир погрузил ее на верблюда, чтобы отвезти в александрийский гарем. Или после того, что случилось сейчас, вот только что, и о чем свидетельствовали три темных, мешками лежащих на земле тела.

– Поскорее, – произнес он, выравнивая дыхание, и, подойдя к дереву, за руку вывел Ксению из-под раскидистых пальмовых листьев. – Приходите в чувство поскорее.

Ей не надо было приходить в чувство. В тот миг, когда она ощутила прикосновение его руки, сухой и прохладной, несмотря на влажный жар приморской ночи, все, что происходило до этого, ужасало и уничтожало, – сделалось несущественным и просто несуществующим.

Ксения пошла рядом с ним, ускоряя шаги в такт его шагам и сознавая с необъяснимой ясностью, что сейчас происходит лучшее, что было, есть и будет в ее жизни.

Глава 6

– Но я не умею… парус…

Со стыдом она слышала свой жалкий лепет. Будто за неумение обращаться с парусом он сейчас же сбросит ее в воду!

– Ничего особенного от вас не требуется. – Его слова звучали отчужденно и ясно. – Выполняйте мои команды.

– Конечно… буду! – воскликнула Ксения.

Может быть, он и не услышал ее, так как возился с какой-то веревкой. И вдруг взлетел вверх парус, и шлюпка сразу устремилась прочь от берега. Это произошло так неожиданно – плоский парус, пока лежал на дне шлюпки, был даже незаметен, – что Ксения ахнула.

– Я закреплю фал. А вы следите, чтобы кливер не падал. Парус, – уточнил он, догадавшись, что она не знает, что такое кливер.

– Да, – поспешно кивнула Ксения.

Он шагнул вперед, взялся за какую-то длинную рукоятку, чуть повернул ее, и шлюпка дала такой крен, что показалось, вот-вот перевернется.

– И постарайтесь не свалиться за борт, – не оборачиваясь, сказал он.

Ксения ухватилась обеими руками за поперечную скамью, на которой сидела, и уперлась ногой в такую же скамью перед собою.

«Вдруг этот кливер как раз сейчас и начнет падать? А он ведь не сказал, что мне тогда делать!» – панически подумала она.

И решила, что в таком случае станет удерживать кливер за этот самый фал, даже если свалится в море.

Но шлюпка, изменив курс, выпрямилась и понеслась по морской глади.

– Море спокойное, – сказал он. – Надеюсь, румпеля будет достаточно, чтобы удерживать ветер. Но может быть, вам придется мне помогать.

– Каким образом? – спросила Ксения.

Ее охватило счастье от того, что он ожидает от нее помощи, и паника от того, что по своей бестолковости она может обмануть его ожидания.

– Сейчас покажу.

Он закрепил румпель, перешагнул через свободную скамью, встал рядом с Ксенией, сразу же вскочившей со своей скамьи, и сказал:

– Возьмите фал из шкива. Да, так. Держите крепко. Чувствуете ветер?

– Да!

Ощущение было таким необычным и таким сильным, что Ксения не проговорила это, а радостно выкрикнула. Пока она сидела на скамье, ей казалось, никакого ветра нет вовсе, но теперь она чувствовала, что парус ловит его и что она может помогать парусу, то натягивая, то приотпуская фал.

– Видите, это не сложно, – сказал он. – Если ваша помощь понадобится, я скажу. А пока закрепите фал в шкиве. Да, вот так. И отдыхайте.

Он вернулся к румпелю. Ксения села на скамью снова. Руки помнили ветер. Она поняла, что не забудет этого никогда.

Шлюпка летела по легким волнам. Силуэт стоящего у руля человека был так ясен, словно чья-то твердая рука прорисовала его на светлеющем небе рядом с утренней звездою.

– Благодарю вас…

Ксения замешкалась, хотя и не ожидала, что он назовет свое имя.

– Сергей Васильевич, – сказал он. – Не стоит благодарности.

– Как же не стоит! Вы мне жизнь спасли.

– Положим, не жизнь.

Он не обернулся, но Ксения расслышала в его голосе усмешку, которая, возможно, обидела бы ее, если бы она могла испытывать по отношению к нему что-либо кроме восхищения.

– Я не предполагала, что вы так поступите…

Она произнесла это почти мысленно и думала, что он не услышит. Но он услышал.

– Почему не предполагали? – наконец обернувшись, спросил Сергей Васильевич.

– Ну, вы же говорили – лучшее, на что я могу рассчитывать…

– Я говорил это не о портовом борделе.

– Все равно…

– Не думаю, что все равно. Во всяком случае, не хотел бы, чтобы меня из-за вас упрекали ночами синеглазые ангелы.

Как неожиданны и странны его слова! Откуда он знает, что ангелы синеглазые? Впрочем, несколько кратких встреч с ним позволяют предположить, что он знает все. И все умеет.

– Вы тех троих так… остановили, разбросали… Даже не знаю, как это назвать! – восхищенно произнесла Ксения.

Он пожал плечами.

– Моей заслуги в этом мало.

– Да как же!..

– Есть голицынская система самообороны. Меня ей учили. Если бы учили вас, вы, возможно, освоили бы ее не хуже.

– Я точно не освоила бы, – вздохнула Ксения. – Мама всегда говорила, что я телесно бестолкова. Папа не говорил, но, думаю, и для него это было очевидно.

Кливер накренился, теряя ветер. Ксения вскочила и потянулась было к фалу, но Сергей Васильевич тронул румпель, и ветер ударил в парус снова.

– Давно умерли ваши родители? – спросил он.

Его догадливости Ксения уже не удивлялась.

– Мама – в восемнадцатом году, – ответила она. – У нее была чахотка. То есть не в восемнадцатом году открылась, а раньше, я еще маленькая была. Папа отправил ее лечиться, и она взяла меня с собой, потому что папа был археолог, вечно в экспедициях, а дедушка, мама считала, не сумел бы меня воспитывать по вздорности своей. К тому же дедушка под Клином жил, в имении, а мне ведь надо было учиться… И мы уехали с ней за границу вдвоем. В Германию сперва, я училась в пансионе во Фрайбурге, а мама в шварцвальдской санатории лечилась, а папа приезжал нас проведать, когда мог. А после мы с мамой переехали в Ниццу, я должна была и там поступить в пансион, но тут маме сделалось совсем худо, и она стала говорить, что хочет умереть на родине, и просила, чтобы папа ей позволил вернуться хотя бы в Ялту, если уж нельзя в Москву. А все дело было, видимо, в том, что ей нельзя было ни в Ниццу, ни в Ялту, ни даже в Шварцвальд, а надо было сразу в Давос, совсем высоко в горы, и тогда, быть может, удалось бы ее спасти… Папа был на раскопках в Туркестане и телеграфировал мне, чтобы я не возвращалась в Москву, потому что революция, а дожидалась бы его в Крыму. Сама-то я и не заметила этой революции, такое горе было, что мама умерла, но после начался кромешный ужас, и людей убивали просто так, ни за понюшку табаку, и меня убили бы, может, но папа как-то добрался до Крыма, и мы с ним уплыли из Севастополя в Бизерту, нас взяли на последний военный корабль, хотя это неправильно сказать, что взяли, нас чуть не затоптали на сходнях, потому что тысячи людей рвались на борт и человеческий облик потеряли…

– Как вы оказались в Алжире? – спросил Сергей Васильевич.

Его холодный тон заставил Ксению опомниться. Она поняла, что говорит как в лихорадке и о том, о чем он ее не спрашивал.

– Извините! – Слезы выступили у нее на глазах от стыда. – Это оттого… Я просто очень давно молчу. А об этом и вовсе никогда не говорила. Мы застряли в Бизерте, в лагерях этих, где русские военные жили, очень надолго. Папа перебивался случайной работой, иной раз даже грузчиком в порту приходилось, потому что сбережений у нас совсем не было, и мы впали в нищету. Он прежде хорошо зарабатывал, и дедушкино имение приносило доход, но все ушло на мамино леченье, а имение в революцию отобрали, конечно. Мы совсем отчаялись, и тут вдруг ему предлагают экспедицию в Большой Западный Эрг. Предполагалось, что там могут быть древние стоянки, которых прежде не находили. И папа их в самом деле нашел. Деньги на экспедицию ассигновало какое-то французское учреждение, и тогда мы…

– Какое именно учреждение? – перебил он.

– Я не помню! – с отчаянием воскликнула Ксения. – То есть я этого даже не знала. Если бы могла предположить, что так всё сложится… Конечно, я тогда прислушивалась бы к каждому слову, ведь папа говорил какое. И теперь я попыталась бы в это учреждение обратиться. Может, они мне помогли бы. А может, и нет, – добавила она, помолчав. – Папа в пустыне умер от сердечного приступа, в Эрге этом проклятом. Проводники его тело закопали. Я смотрела, как могила исчезает, просто растекается с песчаным таким шорохом. Потом уснула, наверное. Хотя это больше на забытье походило. А утром никого уже не было и ничего не было. Они всё забрали и ушли. Верблюдов, снаряжение. И папины записи. И фотографическую камеру. Он наскальные рисунки ею снимал. Мы такие прекрасные композиции находили – буйволы, слоны, антилопы, страусы, целые вереницы животных были изображены… Проводники, кроме моего рюкзака, две фляжки воды мне оставили, но их ненадолго хватило. Когда меня туареги нашли, я уже умирала. Дина – это мать Кабира, ее все слушались – решила меня с собой забрать в медину, и… И вот, – вздохнула она. – Все-таки мне никогда не понять, как можно с человеком… так.

– Видимо, Кабир разнюхал в порту, что может продать вас дороже. Ахмеду сообщил бы, что вы сбежали, и вернул бы задаток.

– По-вашему, это всё объясняет?

– Извините.

Надо было спросить его, куда они теперь направляются. Но она не спрашивала. Бежали по темным улицам, он зашел в какой-то дом, сказав ей подождать, и Ксения ждала, думая, что если он не появится, то она бросится в море и просто поплывет от берега прочь и что, к счастью, море не пустыня, это не продлится долго. Но он появился через пять минут с небольшим саквояжем в руке, и ей показалось, что она родилась на свет заново, а потом она ждала снова, пока он по-арабски договаривался о чем-то у причала с человеком, который казался ей лишь темной тенью, и слышался звон монет… И зачем же она станет расспрашивать его теперь? Все равно что расспрашивать ветер – тот не изменит своего направления, потому что не боится никого, кроме Бога одного.

– Сейчас мы идем вдоль берега, – сказал Сергей Васильевич. – В порт Аль-Джазаир. А ваш рюкзак…

– Все документы были у папы. Они пропали. Если вы об этом.

– Да, об этом. Какое у вас гражданство?

– Я апатрид.

По тому, как он поморщился, Ксения поняла, что его не обрадовало это известие. Да и кого бы обрадовало? Впрочем, для того, чтобы высадить ее из шлюпки на причал, документы, наверное, не нужны. А что она станет делать дальше, это не его забота.

– Как вас зовут? – спросил он.

– Ксения.

– Это мне известно. Фамилия, отчество?

– Костромина, – ответила она. – Андреевна.

– Вот что, Ксения Андреевна, – сказал он. – Когда придем в порт, попрошу вас не отвечать ни на какие вопросы, кроме тех, которые задам вам я. И говорите только по-французски.

– Мне назваться француженкой?

– Посмотрим по обстоятельствам.