Текст книги "Музыкальный приворот. На волнах оригами"

– Передам, конечно, – пообещала я, делая пометочку в голове.

Мы вышли из лифта и вместе направились на подземную стоянку, где припаркован был автомобиль Антона. Тут же неподалеку стояла и машина Андрея – вместительный брутальный внедорожник с затемненными задними стеклами.

Перед тем как уйти к машине, мужчина вдруг улыбнулся, глядя на нас двоих.

– Катя, вы определенно хорошо действуете на этого молодого человека, – не без некоторой насмешливости, впрочем, хорошо завуалированной, сказал менеджер НК.

– Не слушай его, – потянул меня за руку Кей. – Пойдем.

– Антон! Верни ее домой до двенадцати, – пошутил вдруг Андрей. – Не расстраивай Томаса!

Он явно не знал, что тому все равно, кто, во сколько и откуда приходит. Мне вдруг с едва заметным сожалением почудилось, что к своим детям Андрей наверняка очень строг. Потому что заботится.

– Не твое дело. Кстати, ты куда? – посмотрел на дипломат его в руке Антон. – Работа?

– Нет, в бар с приятелем еду, кхм, – кашлянул Коварин в кулак. – Но над документами дома посижу. Вас же без меня облапошат, дети, – добавил довольно-таки ехидно Андрей. – Ну, прощайте, – заторопился почему-то он, глянув на свою машину. – Отлично провести время. И, Антон, не увлекайся.

Я на какое-то мгновение подумала, менеджер скажет что-нибудь в стиле заботливого папочки, типа: «Вы еще так мало знаете друг друга», «Будьте осторожны», а он выдал, прочем вполне ожидаемо:

– Не ходи в людные места, где много молодежи. Не свети особо лицо. И лицо Кати – тоже.

И в тысячный раз Андрей напомнил:

– Для фанаток Кей должен быть всегда свободным.

– А для фанатов? – спросил тотчас Тропинин.

– А для фанатов – иметь множество однодневных связей с представительницами прекрасного пола, – посерьезнел Коварин и перевел взгляд на меня. – Извини, Катя. Но таковы правила этой большой игры.

Я только кивнула.

Мы уже разговаривали с ним на эту тему.

«Это для твоего блага, Катя, только для твоего. Вам необходимо держать отношения в тайне. Это обязательное условие. Иначе можешь пострадать и ты, и репутация группы», – говорил мне не раз менеджер «На краю». И я кивала, соглашалась. Он был прав. А мешать карьере Антона я не собиралась. Да и быть объектом зависти многочисленных поклонниц Кейтона мне совершенно не хотелось.

– Что же, до свидания. Меня очень ждут, а я терпеть не могу опаздывать, – посмотрел на наручные часы Андрей.

Мы распрощались, и он быстрым шагом направился к автомобилю. Когда он открывал водительскую дверь, мне показалось, в ней кто-то был. Коварин, кажется, даже что-то сказал. Или отвечал на свой очередной звонок?

– Интересно, а кто его ждет в машине? – спросила я, заинтригованная.

– А ты не догадываешься? – даже не оглянулся Антон. Ему было все равно. – Очередная женщина. Я тебе говорил, что тебе с ним ничего не светит, детка? – небрежно осведомился он.

Антон был в курсе, что Андрей казался мне едва ли не эталонным представителем мужского пола, что очень и очень его раздражало. Нет, не то, чтобы Коварин нравился мне, но я иногда чуть-чуть дразнила Тропинина, говоря, что он не такой классный, как его менеджер.

– Почему это? – подначивая его, спросила я, за что тут же была удостоена прищуренного и не самого доброго взгляда серых глаз со суженными зрачками. Кей сжал мои пальцы, которые покоились в его ладони.

– Потому что, – блондин внимательно посмотрел на меня сверху вниз, – я не собираюсь становиться таким, как он.

– В смысле?

Мне вдруг показалось, что на меня кто-то смотрит. Может быть, Андрей, машина которого как раз тронулась с места?

Не без проскальзывающего в спокойном, чуть хрипловатом голосе чисто мужского самодовольства Антон сказал:

– В прямом. Понимаешь ли, я твой единственный и неповторимый. И тебе придется терпеть меня таким, какой я есть. Клоном старика я становиться не буду. Так что уймись, детка.

– Я не детка! – в сто первый раз возмутилась я. – И хватит называть так Андрея!

Я пошла к машине, но он поймал меня.

– Тихо, дурочка, – обнял меня Кей, прижав спиной к своей груди, а я откинула голову ему на плечо и закрыла глаза. Странное дело, но каждый раз, когда он прижимал меня к себе, голова начинала кружиться, а виски словно сдавливало прозрачными руками неведомая, но мощная сила. Даже воздух вокруг нас становился другим: вязким, горячим, насмешливо касающимся кожи даже под одеждой. И этот воздух хотелось глотать ртом, словно он – волшебный.

– Нашла, кого защищать, – продолжал Кей, не убирая рук. – Если бы ты знала, сколько у него было женщин, и предвидела, сколько будет, ты бы считала его не эталоном, а уродом, малышка. Зато я – классный.

Тогда с этими словами он развернул меня к себе и снова обнял, коснулся губами волос, а после поцеловал в губы.

Мне оставалось лишь отвечать на поцелуй, положив руки ему на плечи.

* * *

Молодой человек, сидевший на заднем сиденье внедорожника Коварина, внимательно смотрел в окно, зная, что его самого не видно, а потому и не беспокоясь за сохранение своего инкогнито.

Он с большим интересом разглядывал стоящих неподалеку темноволосую девушку и светловолосого парня. В карих, чуть прищуренных глазах его было некоторое недоумение, совершенно, впрочем, искреннее. Парень озадаченно проводил по губам острыми костяшками пальцев – старая привычка.

Что-то было не так в их поведении.

И дело не в том, что девушка казалась знакомой, хотя за свою жизнь этот человек перевидал тысячи и тысячи лиц, а в том, как на нее смотрел ее спутник. Как касался. Как улыбался в ответ.

Между ними искрило. Или это иллюзия?

Андрей наверняка должен был быть в курсе.

– Кто это? – вместо приветствия спросил у него молодой человек.

– Будто бы сам не видишь, – хмуро отозвался Коварин, усаживаясь на водительское сиденье и пристегиваясь. – Господин Кей своей собственной, без сомнения, невероятной персоной. И ты отлично это знаешь. Или, – мужчина, по-доброму усмехнувшись, повернулся к молодому человеку, – ты имеешь в виду его спутницу, Кирилл?

– Спутницу, – подтвердил тот, жадно глядя на девушку. – Кто она?

– Некто Екатерина, – отозвался Андрей, подключая авторегистратор. Ему вдруг стало смешно. – Любовь всей жизни моего малыша. Не в курсе, что там происходит между ними, но в последнее время он написал уйму отличных песен. Коммерческий успех гарантирован, – всегда больше заботился именно об этом аспекте жизни мужчина.

О том, что происходило между Антоном и Катей, он, естественно, знал – не знать просто не мог по долгу службы, которая обязывала его пристально следить за всеми пятерыми музыкантами. Но рассказывать подробности не собирался. Андрей Коварин был бабником, жестким руководителем и хитрецом, но никогда не был сплетником.

Внедорожник тронулся.

Кирилл все так же смотрел в окно.

Вот оно что, любовь всей жизни… Странно. И звучит глупо. Если только…

– Значит, муза? – переспросил Кирилл и вдруг улыбнулся загадочно, словно задумал что-то.

Андрей взглянул на его лицо в зеркало заднего вида. Взгляд молодого человека ему не совсем понравился. Было в нем что-то коварное и дерзкое – как у шута, знающего о своей безнаказанности, но решившего повеселиться вволю.

– Может быть, и муза, – никогда не вдавался в такие подробности личной жизни своего беловолосого подопечного Коварин. – Хорошая девочка из хорошей семьи.

Они поехали к выезду. Кирилл, повернувшись, наблюдал, как светловолосый прижимает подругу спиной к своей груди. А после – целует. Выглядело это довольно трогательно – Кирилл даже улыбнулся.

– Некто Екатерина, значит, – повторил задумчиво он уже на вечерней улице. – Красивое имя. Так звали мою первую школьную любовь, – хмыкнул он. – И что, она любит его? А он – ее?

– Не интересовался, – коротко ответил Коварин, сосредоточившийся на вождении.

– Жаль. Журналисты знают о ней?

– Нет. Что за глупые вопросы? – не понял Андрей. – Ты приехал сюда интересоваться личной жизнью Антона или решать проблемы?

– Антон – моя проблема, – на полном серьезе заявил Кирилл.

– Хватит нести чушь. Вы едва знакомы, – поморщился менеджер «На краю».

– Мне хватило нашего «едва-знакомства», – весело откликнулся Кирилл, – чтобы память об этом славном малом осталась во мне навсегда. Он все так же равнодушно говорит: «Заткнись»? – с широкой улыбкой поинтересовался парень, спародировав Антона. Получилось похоже и смешно одновременно.

– Чего он только не говорит. Ладно. Закроем тему. Лучше послушай, как идут дела группы.

И Андрей принялся рассказывать что-то о звукозаписывающей компании, в которой, кстати говоря, записывались «На краю» и которая принадлежала Кириллу. Именно он вложил в них кучу денег в свое время.

– Ты меня вообще слушаешь? – раздраженно спросил Андрей Коварин, менеджер «На краю»,

– Да, дядя, – несколько запоздало ответил Кирилл.

Они действительно приходились друг другу близкими родственниками. Не сказать, что их отношения были особенно теплыми, но когда Кирилл, более известный миру под псевдонимом Кезон из «Красных Лордов», инкогнито решил помочь отечественной музыкальной индустрии, связанной с альтернативной сценой, он привлек к делу своего дядю, человека не только с образованием звукорежиссера, не понаслышке знающего, что такое мир музыки и умение раскрутиться в нем, но и хваткого бизнесмена, который умел ставить четкие цели и идти к ним напролом.

Андрей за проект племянника ухватился двумя руками. Используя капитал, предоставленный Кириллом, Коварин создал звукозаписывающую компанию.

Далее они нашли несколько молодых талантливых групп, которые предстояло раскрутить – сначала до уровня рок-звезд страны, а затем – и до уровня мирового. Видимо, Кезон решил сделать деньги, да и Андрею проект представлялся интересным и многообещающим. Группа «На краю», в последнее время приобретающая все большую популярность, стала их этаким знаковым совместным проектом. Только вот сами музыканты НК об этом даже и не подозревали – Кезон не желал, чтобы кто-то был в курсе его задумки. По мнению Коварина, его племянник вообще был весьма странным малым, однако талантливым, с детства занимающимся музыкой – фортепиано, гитарой и вокалом, и все странности списывал на творческую натуру Кирилла. Как и у Кея, у него были свои забавы с людьми, свои непонятные игры и правила, о которых зачастую не знал никто, кроме него самого. Ради музыки он в восемнадцать лет сбежал из дома. Старшая сестра изрядно намучилась с сыном.

– Ты должен будешь послушать сегодня еще одну группу, Кир, – напомнил Андрей по дороге. – Солистка – девушка.

Тот лениво кивнул.

– Почему бы и нет?

Коварин вновь принялся что-то говорить о делах, о документах, о перспективах, затем отвечать на очередной звонок, и Кирилл остался наедине с собственными мыслями.

Вроде бы все шло хорошо.

Только вот было странно.

Как так?..

* * *

В один из последних дней пребывания в городе Антон познакомил меня со своим отцом.

Дождь почти прекратился, и мы долго гуляли вдвоем по улицам, залитым лужами, в которых отражалось впервые за долгое время выглянувшее солнце; бледно-желтое, слабое, оно все же находило в себе силы искриться в стеклах. Когда солнце скрылось за горизонтом, и как-то не по-летнему быстро стемнело, его эстафету приняли огни витрин, фары проезжающих машин и стройные ряды фонарей. И уже их разноцветные огни вытягивались на брусчатке и расплывались в лужах.

Мы то разговаривали, то целовались, что стало невероятно привычно, то мучили на пару фотоаппарат Тропинина – в его объективе вечерние улицы, оживающие после дождя, казались почти волшебными. А после мы приехали в его квартиру, которая, как и всегда, пустовала в своем хай-тек одиночестве и, кажется, даже обрадовалась нашему появлению. Несколько раз Антон уже привозил меня сюда, в эту обитель тишины, строгих линий, стекла и металла, и мне, честно говоря, нравилось проводить здесь время.

В тот день Тропинин-старший приехал из своей длительной командировки, правда, почти тут же уехал вновь, но со мной успел познакомиться. И хотя я боялась нашей встречи, думая, что если отец Антона хоть чем-то похож на его дорогую мамочку, женщину безмерно редкостной души, то мне придется ой как не сладко. Однако Олег Иванович Тропинин оказался человеком, в общем-то, неплохим. Подозреваю, раз он вел бизнес, то его нельзя было назвать мягким, но со мной папа Антона вел себя приветливо. Он встретил нас в прихожей, сделал мне несколько комплиментов, в шутку пожурил сына, за что получил порцию не слишком приятных взглядов, и предложил вместе поужинать.

Ужинали мы в гостиной, потому как на кухне за столом у Тропининых есть было не принято. И за это время я довольно четко осознала – этот русоволосый и не слишком похожий на Антона мужчина в белой рубашке с закатанными рукавами, добродушной улыбкой и усталыми глазами мне нравится.

С Олегом Ивановичем у Антона были отношения куда лучше, чем с Аллой Георгиевной, и присутствие отца его почти не напрягало, скорее даже радовало. Правда, как только Тропинин-старший как бы невзначай спросил сына, не виделся ли он с братом, тот напрягся и коротко ответил, что нет, не виделся, и желания у него такого не возникает. После чего покинул ненадолго комнату.

Его отец покачал головой и сам себе сказал, глядя Антону вслед:

– Алла, Алла, молодец. Умудрилась рассорить мальчишек, – после чего он спохватился, что не один, и повернулся ко мне, сделав забавный комплимент:

– Катенька, а вы очень милая. Не спорьте – у меня нюх на хороших девушек.

Я поблагодарила Тропинина-старшего, но про себя хмыкнула. Видимо, умение чуять хороших девушек передалось Антону от своего папы.

Только интересно, как тот с таким нюхом выбрал себе такую жену, хе-хе?

– Давно знакомы с Антоном, кстати говоря? – продолжал Олег Иванович, наливая себе еще один бокал красного вина. Вино он налил и мне, не спрашивая, а просто увидев, что его в моем бокале почти не осталось.

– С первого курса. Но общаться стали только этой весной, – отвечала я. Деталей нашего знакомства я, естественно, не раскрыла.

– Мой сын умеет тормозить, Катя. Он близорук.

Я лишь с тоской посмотрела на свой бокал – сухое вино мне не нравилось, и как выпить его, я не представляла.

– Так долго был знаком с вами, но не сразу сумел разглядеть такую обаятельную красавицу и не понял, что вместе с ним учится дочка самого Радова, – продолжал весело Олег Иванович.

Самого Радова? Да уж, Томас зажмурился бы от удовольствия, услышь он эти слова. В своей гениальности папа никогда не сомневался.

Я же просто потупилась.

– Не скромничайте, Катя, это лишнее. Томас Радов действительно потрясающий художник. А я даже и не знал, что у него вообще есть дети. Сколько вас, трое? Поразительно.

Это точно, другого слова и не подберешь – именно поразительно. И как мы, бедные, только выжили?

Оказалось, Тропинин-старший, как, впрочем, и его сын, очень ценит изобразительное искусство. Особенно непонятное и странное, находящееся во владениях тщеславного яркого принца современности – постмодерна. Удивительно даже, что у отличного бизнесмена с приземленным и расчетливо-аналитическим складом ума появилась тяга к подобного рода вещам, но именно Олег Иванович несколько лет назад привил Антону любовь к творчеству множества современных художников, в том числе и к работам моего отца. Он даже поведал мне о том, как Кей впервые познакомился с творчеством Томаса.

– До сих пор помню, как привел их с Кириллом – вы ведь не знакомы еще с братом Антона? – на выставку современного искусства в галерею «Старт-арт», принадлежащую и тогда, и сейчас Борису Островному.

– Дяде Боре? – тут же спросила я, услышав знакомое имя.

Этот веселый дядька, что постоянно околачивается у нас дома и которому принадлежала глупая идея превратить звонок в квартире в непревзойденный по тупости вопль: «Убью на хрен!», действительно владел небольшой частной галереей, где постоянно проходили выставки самых разных художников и фотографов и где они все вместе частенько устраивали пиршества с большим количеством алкоголя.

Правда, о последнем знали далеко не все. Для посторонних дядя Боря – господин Островной, справедливый и умный критик, почтеннейший человек культуры и искусства, помогающий как юным, так и не очень юным дарованиям, преподающий в университете на факультете изобразительных искусств и занимающийся бизнесом, связанным с художественным миром. Для своих же он тот еще неугомонный весельчак и любитель всяческих развлечений и приколов, в которых критика и бизнесмена даже заподозрить трудно.

Однажды я видела, как дядя Боря писал крайне важную статью о выставке какого-то крутого немецкого скульптора, привезшего свои экспозиции в галерею «Старт-арт». И если все критики так же пишут свои опусы, как тогда это делал дядя Боря, то читать их вообще не следует. Никогда и не под каким предлогом.

В тот день дядя Боря страдал от жуткого похмелья, которое появилось вследствие чересчур бурного празднования открытия выставки в «Старт-арт». Он с большим трудом, не без помощи Томаса, проснулся в комнате временно отсутствующего Алексея и с его же помощью прошествовал на кухню, где, морщась от головной боли и дикого, по его словам, сушняка, пил минералку и кофе, двумя дрожащими указательными пальцами набирая на ноутбуке текст критической статьи. Эту статью с нетерпением ожидал всероссийский авторитетный известный журнал, посвященный искусству. И ожидал прямо сегодня. А дело двигалось крайне медленно, осложняясь тем, что дядя Боря почти не помнил работ немца. Ярче всего в его голове запечатлелась вечеринка, устроенная в честь скульптора, а потому ничего внятного написать он не мог.

Томас что-то подсказывал другу, то и дело подливая новую порцию крепкого несладкого кофе, а после внезапно вспомнил, что сам виновник торжества и статьи, то есть немецкий скульптор, спит в соседней комнате, и побежал его будить. Немец проснулся не без труда, ибо его организм не привык к таким обильным алкогольным возлияниям, однако через полчаса уже тоже сидел в нашей кухне, щурясь от яркого солнечного света и на ломаном русском что-то нервно объясняя дяде Боре и Томасу.

В результате к вечеру они втроем напечатали невероятнейшую ерунду, выданную всем честным людям за заумную критическую статью, которую журнал напечатал уже на следующее утро. Дядя Боря стал считаться еще более авторитетным критиком, Томас вволю наржался, а немецкий скульптор выучил с десяток русских нецензурных выражений, после чего они втроем покинули нашу квартиру и отбыли на новое торжественное мероприятие, оставив меня, Нельку и Эдгара, наконец, втроем в благословенной тишине.

– Вы знакомы с господином Островным? – с интересом спросил меня отец Кея. Я кивнула. Еще бы! Наверное, из-за дяди Бори в нашем доме никогда не будет больше нормального звонка.

– Это лучший друг То… моего папы, – пришлось пояснить мне. – Я его с детства знаю.

– Как интересно. Творческая семья – это в моем понимании что-то необыкновенное, – улыбнулся Тропинин-старший, явно идеализируя.

Я не стала разубеждать его, лишь улыбнулась в ответ, заправив за ухо волосы. А Олег Иванович продолжал неспешно:

– Так вот, дело было под Рождество. Кажется, дня за два. Алла улетела на юг, оставив Антона и Кирилла мне, и я взял их с собой в «Старт-арт». Парням, наверное, было лет по четырнадцать. Или больше? – задумался он. – Неважно. Им сразу там обоим не понравилось. Думаю, это и понятно: искусство и пацаны – дело малосовместимое.

Я кивнула. Еще бы! Эдгара-то и сейчас в такие места не заманишь, хотя ему уже далеко не четырнадцать и не пятнадцать лет!

– Они сначала таскались за мной с одинаково недовольными рожами, а после остановились около рождественской елки, установленной в самом центре большого зала галереи, – пустился в воспоминания, судя по всему, достаточно приятные, Тропинин. – В обыденном понимании это была очень странная елка. Ветви красные. И ствол тоже. Уж не знаю, как наши художники добились подобного эффекта, но выглядела эта трехметровая красавица впечатляюще. И украшена она была не обычными новогодними игрушками, а игрушками из папье-маше ужасающе-анатомического содержания. Естественно, все это было метафорично, да вот только даже я не совсем разгадал суть этих метафор, – усмехнулся Олег Иванович. – Мои парни вообще ничего не поняли, зато елочкой заинтересовались и около нее застряли.

Еще бы там не застрять! Мне, кажется, вспомнилась эта самая зловещая красная елочка – я видела ее однажды на зимних каникулах, когда только-только вступила в славный период подросткового возраста.

«Новогодний привет из хоррора» – так насмешливо-презрительно называл ее Алексей, выводя Томаса из хрупкого душевного равновесия, когда тот мастерил для нее дома украшения в виде чьих-то скрючившихся полусгнивших обрубленных конечностей с торчащими нитками вен, которые были перемешаны с обыкновенным разноцветным дождиком. Отец Кея был прав – каждая из подобных игрушек имела глубокий метафорический смысл, который сводился к тому, что мы, люди, ежегодно празднуем приближение к своей кончине, оседлав, по словам Томаса, некую необратимость – «стрелу времени», предвестник которой сам хаос.

– А верхушку ели вместо звезды украшала голова ухмыляющегося черного Арлекина? – спросила я Олега Ивановича, вспомнив и эту жутковатого вида голову, стоявшую у нас на столе в кухне – над ней пару дней усердно работал Томас и его несколько сумасбродных коллег. Наша кухня казалась им наиболее подходящим для этого местом.

– Да, кажется, так. Вы тоже видели это чудо, Катя? – удивился Олег Иванович.

– Да…

– И что я спрашиваю? Ваш отец ведь художник. Понравилось?

– Скорее, впечатлило, – осторожно отвечала я.

– Вот и Кирилла с Антоном впечатлило. Правда, – засмеялся вдруг мужчина, – они умудрились слегка опозорить меня там.

– Как? – удивилась я.

Кейчик, по ходу, с подросткового возраста повышенной злобностью отличается! Но мне даже нравится это его качество. Говорят, что если любишь человека, то принимаешь его со всеми недостатками и достоинствами. Кажется, я начинаю это не только осознавать, но и воплощать в жизнь.

– Едва не подрались, – отвечал с мягкой улыбкой воспоминаний Олег Иванович. – Какие паршивцы, представляете, Катя? Прямо в галерее, при интеллигентных людях. Пришлось срочно забирать обоих и везти домой. Было весьма неловко.

– Из-за чего они подрались? Из-за картин? – хихикнула я. Мне так и представлялись два одинаковых озлобленных Кейтона в четырнадцатилетнем важном возрасте, стоявших друг напротив друга с зажатыми кулаками.

– Нет, не из-за картин. Из-за девчонки. Они ведь постоянно ссорились из-за девчонок, – усмехнулся Олег Иванович. – Встретили там кого-то и не поделили.

– А-а-а, вот как, – кивнула я медленно.

Интересно, из-за каких еще девчонок? Антон ведь чуть ли не с детства любил Алину Лескову. Из-за нее?

Эта мысль мне сильно не понравилась, и я попыталась выкинуть ее из головы. Но вместо этого перед глазами вдруг всплыл один малозначительный случай, произошедший со мной как раз на этой самой красной елке в один из предрождественских снежных дней, когда я вынуждена была торчать в галерее дяди Бори вместе с мелкой Нелли.

* * *

До Рождества оставалось два дня. Томас, как всегда позитивно настроенный, привел нас с собой в галерею, дабы мы полюбовались на настоящее искусство. А сам испарился в неизвестном направлении, легкомысленно оставив нас в самом большом зале, пообещав, что через час отвезет домой, и наказал впитывать дух творчества.

Он, честно говоря, не впитывался.

Побродив по галерее, я и Нелли остановились около странной елки. Я держала энергичную и непослушную сестру за руку, чтобы она никуда не сбежала, одновременно переписываясь по мобильнику с Нинкой, в которую влюбился очередной дурачок. Нелли задрала голову вверх, с восторгом из-под длинной челки глядя на мерзкую голову Арлекина, к которой уже привыкла, пока та жила на нашем кухонном столе.

– Катя, Катя, – постоянно дергала меня за рукав сестренка. – Катя!

– Что тебе? – оторвалась я от экрана своего первого мобильного телефона, которые в те времена были тяжелыми, малофункциональными, с небольшим количеством памяти и не со слишком хорошими экранами.

– Это твой муж, – ткнула пальцем вверх Нелька.

– Где?

– На елке!

– Вот мелкая дура, – обозлилась я на сестру, поняв, что она имеет в виду голову Арлекина. Такая перспективка меня никак не радовала. А кому охота иметь в мужьях клоуна, да еще и злобного?!

– Сама такая, – обиделась девочка и с еще большим удовольствием принялась ныть на тему: «Хочу домой прямо сейчас и немедленно». Ее жалобы и сетования прервал лишь шум, доносящийся откуда-то с противоположного конца зала. Но что там случилось, я понятия не имела – огромная елка закрывала весь обзор, да и не слишком интересно мне было, если честно. Меня занимало другое, например, неожиданно пришедшее сообщение от одноклассника Максима. Он всего лишь спрашивал насчет домашнего задания по физике, но я перечитала его послание пару раз, а после глупо разулыбалась – так приятно стало на сердце. Я медленно печатала ответ, то и дело сбиваясь и путая буквы, а Нелли все что-то пищала по поводу моего будущего муженька, до тех пор, пока мимо нас не прошли две дамы. Голоса у них были громкими, а потому не услышать их разговор было невозможно.

– Кошмар, – манерно говорила та, чью голову с пожухло-рыжими кудрями венчала темно-фиолетовая шляпа, украшенная лисьим хвостом. – Пришли в обитель искусства, а устроили позорную потасовку.

Она с удовольствием повторяла это слово, жестикулируя худыми жилистыми руками с яркими лиловыми ногтями.

– Не совсем так, дорогая, – возразила ее спутница, на вид женщина более-менее адекватная. По крайней мере, странной шляпы и лиловых когтей у нее не наблюдалось. – Подростки просто едва не устроили драку, это ведь обычное дело. К тому же мальчишек вовремя разняли. В их возрасте это нормально.

– Нет, это не нормально! На улице пусть дерутся, а не в галерее. И как таких можно приводить в подобные утонченные места? О чем родители думают? И ведь братья. Это как нужно детей воспитать, чтобы они дрались между собой? – негодовала обладательница лисьего хвоста на голове. – Смотри, Лариса, а вот и девушка, которая с ними была. Это ведь из-за нее они драку чуть не устроили! Ты посмотри только, какой взгляд! Как у волчицы. Будущая профурсетка, – тотчас окрестили кого-то нелестным словом.

Я машинально проследила за взглядами женщин и тут же узрела предмет их осуждения: высокую длинноногую девчонку в черных узких джинсах на несколько лет старше меня. Она, скрестив руки на груди, остановилась неподалеку от меня и временно притихшей Нелли, которая задумчиво таращилась на страшноватые елочные украшения.

– Нет, ты погляди, как она только смотрит на нас!

Девушка действительно без особого страха глядела на женщин из-под ровно стриженной густой черной челки, достигающей линии тонких бровей. Чуть подумав, она лениво подняла руку и показала им весьма неприличный жест.

– Нахалка! Ужас! – вспыхнула женщина. – Пойдем же, Лариса. Подальше от бесстыжей!

– Девица и впрямь неприятная, – вынуждена была признать ее более спокойная спутница, и женщины поспешно удалились в соседний зал галереи. Черноволосая зло, но довольно улыбнулась.

Лица ее я, конечно, не помнила, и в моей памяти остались лишь ее черные волосы: гладкие, тяжелые, блестящие, с идеально уложенной челкой, обрамляющие слегка заостренный овал лица и едва касающиеся плеч.

А еще я хорошо запомнила в тот вечер кисти ее рук. Изящные, с тонкими запястьями, закованными в тяжелые браслеты, с длинными пальцами и ярким стильным маникюром. Коротко стриженные ухоженные ногти, покрытые темно-бордовым лаком, понравились даже Нельке, потому что она уставилась на них с немым восхищением, а после долго и нудно просила купить ей такой же лак.

Черноволосая явно слышала разговор женщин и глядела в их удаляющиеся спины так, словно мечтала сжечь дотла, а после добавить их пепел в фарш, приготовленный для котлет в детском саду. Уловив вдруг мой взгляд, она подошла ко мне, встала напротив и сказала, как будто бы мы были сто лет знакомы:

– Подруга, ты была в ситуации выбора?

– Что? – не поняла я и даже невольно подалась назад.

– Ясно. Не была, – констатировала брюнетка. Ничего волчьего в ее глазах я так и не увидела. Они показались мне грустными, встревоженными и злыми одновременно.

– У тебя что-то случилось? – спросила я скорее из вежливости. Меня одарили задумчивым взглядом слегка покрасневших глаз.

– Ага. У меня случилось несчастье жить, – между тем сообщила каким-то пренебрежительным спокойным тоном девчонка. – И, черт возьми, выбирать. И как я должна это делать?

– А что конкретно произошло? Тебе нужна помощь? – робко предложила я. Нелли просто молча смотрела на девицу и крутила кончики волос, заплетенных в две косички.

– Из-за тебя парни дрались? – вопросом на вопрос ответила она. Я помотала головой. В мечтах, конечно, дрались, а вот в реальной жизни как-то мне такого счастья пока что еще не довелось испытать, и вряд ли когда-нибудь я его испытаю. Вот Нина – это другое дело. Драться из-за нее – дело почти что святое.

– А это из-за тебя там была драка? – спросила я удивленно, машинально повернув голову в ту сторону, откуда пару минут назад слышался шум и громкие голоса.

– Ага, – ее губы изогнулись в сухом смешке, как будто бы скопированном с чьего-то взрослого, вечно недовольного всем и вся лица. – Как я должна делать выбор между ними?

Я промолчала, не понимая, что от меня хотят, а непосредственная Нелли, с любопытством глядя на странную девушку снизу вверх, сказала:

– Надо монетку подбросить. Я так всегда делаю, когда не знаю, какое мороженое хочу: шоколадное или клубничное.

– А что, идея, – хрипловато рассмеялась черноволосая. – Малышка, да ты сообразительная.

Она молниеносным движением вытащила из миниатюрной модной и явно дорогой сумочки блокнотик и ярко-желтый маркер. Хищным движением вырвав листик из блокнота и разодрав его на два примерно одинаковых кусочка, незнакомка начертала на каждом из них по букве: на одном букву «А», на другом «К». Обе бумажки черноволосая нервно скомкала, после спрятала обе руки за спиной и через мгновение протянула их вперед, зажав в кулаках бумажки с буквами.

– Что это? – удивилась я.

– Выбери любую руку.

– Зачем?

– Просто выбери, – несколько раздраженно бросила брюнетка мне. – Выбери и все.

Подумав, что легче подчиниться ненормальной девице, нежели спорить – ведь ей сейчас явно ничего не докажешь, я, сунув мобильник в карман и не думая ни секунды, указательным пальцем легонько коснулась ее правой руки.

Девчонка слабо кивнула мне, тем самым благодаря, поспешно раскрыла узкую ладонь и нетерпеливо развернула бумажный комочек. На мятом листочке значилась ярко-желтая заостренная, как будто устремленная вверх, буква «А». Покрасневшие глаза радостно сузились.