Текст книги "Артистическая фотография. Санкт Петербург. 1912"

Оценив сложное материальное положение их уменьшившейся семьи, Фирочка приняла решение содержать маму и сестру. Фактически она уже работала несколько лет. Она начала свой трудовой путь, когда еще училась в старших классах гимназии. В четырнадцатилетнем возрасте она сама пришла в отдел народного образования и попросила, чтобы ее направили на работу среди взрослого населения. И не побоялась работать в тюрьме и обучать заключенных скорняков чтению и письму – тогда это называлось ликвидацией безграмотности, или ликбезом. Но это была добровольческая работа, и она почти не получала за это денег, возможно лишь символическое вознаграждение. Однако Фирочка работала там с большим рвением и удовольствием и впоследствии рассказывала дочери немало интересных эпизодов о своей работе в скорняжной мастерской при тюрьме, о своем первом опыте на трудовом поприще.

В 1927 году Фирочка окончила школу и поступила в химический техникум, в котором училась три года. После этого она поступила на работу в институт Охраны Труда, чтобы «заработать» стаж для поступления в Университет. Тяжело было поступить в университет девушке из семьи «эксплуататоров», несмотря на все ее отличные оценки. Абсолютное предпочтение отдавалось выходцам из рабочих и бедных крестьянских семей. Человеку из трудовых слоев населения легче было получить высшее образование. Но Фирочка начала работать всерьез не только ради того, чтобы накопить стаж – она хотела помогать часто болеющему отцу.

Когда отец умер, ее зарплата стала принципиально важна для семьи, она стала практически единственным источником их дохода. Братья, давно покинувшие дом, приехали на похороны отца. Соломончик, как старший сын, прочитал на могиле кадиш (поминальную молитву), отсидел с матерью и сестрами семь дней траура и уехал обратно на Урал к жене и дочери. Второй брат, Левушка, приехал из Москвы. Из юноши-бунтаря он превратился в мужчину-бунтаря. За несколько лет до этого он начал работать в Москве на заводе и одновременно учиться в институте.

Одаренный юноша, он не только отлично учился, но и быстро освоил рабочую профессию и начал выполнять по несколько сменных норм. Заводское начальство хотело наградить его, повысить его зарплату. Но неожиданно оно изменило свое решение, увеличило сменную норму для всех и понизило зарплату тем рабочим, которые не могли выполнить прежнюю норму. На следующем комсомольском собрании Левушка попросил слова и рассказал товарищам о несправедливом решении начальства. Президиум собрания попытался заставить его замолчать, но бесстрашный Наташин дядя, разбушевавшись, бросил свой стул в сторону сцены. Хорошо, что он промахнулся. Но с точки зрения начальства то, что он совершил, было верхом дерзости, а возможно, даже политическим вредительством, поэтому он оказался в ссылке. Произошло это буквально вслед за смертью отца, поэтому рассчитывать на помощь сыновей Ольга Вульфовна не могла.

Риточка была полностью погружена в свою семейную жизнь. Теперь она уже была счастливой матерью троих детей: к ее старшей дочери Лиле прибавились сыновья-близнецы Валентин (Вульф) и Наум (Нахум, Нема), так что средств на помощь матери и сестрам у нее, по-видимому, тоже не было. Так Фирочка стала единственным кормильцем маленькой семьи. Она делала это с радостью, из внутренней потребности, потому что по своему характеру всегда любила помогать кому-нибудь, и делиться с ним всем, что у нее было.

Когда Фирочка набрала двухгодичный рабочий стаж в институте Охраны Труда, ей было трудно решить, какую профессию выбрать, ведь она была одарена в разных областях. И тогда одновременно она поступила на три факультета: медицинский, химический и литературный. «Я хотела проверить, что мне нравится больше всего, потому что все меня интересовало», – рассказывала она дочери. – «Но из медицины я сбежала, потому что испугалась практики в «анатомичке» – операций на трупах. Пришлось бросить и мою любимую литературу из-за строжайшей цензуры. Ведь что можно было тогда писать? Только восхвалять режим. Поэтому я выбрала физическую химию и полюбила ее на всю жизнь». Однако из-за трудного материального положения семьи она вынуждена была учиться на вечернем отделении химического факультета, а в дневное время продолжать работать. Потому и не удалось ей посвятить весь свой талант и все свое время одной только учебе. Как и ее дочери, много лет спустя, только совсем по другой причине.

Если проследить годы работы Фирочки в институте Охраны Труда, то можно заметить ее довольно быстрое продвижение по «карьерной лестнице», если это выражение применимо к статусу студентки. Она начала работать там сразу после окончания Химического техникума в 1930 году в должности техника-химика. Спустя два года, после поступления в Технологический институт, ее повысили до должности старшего лаборанта. За отличную работу и творческое участие в научных опытах ее неоднократно премировали бонами на покупку учебной литературы и значительными денежными премиями, и однажды даже дополнительным двухнедельным отпуском. А в феврале 1937 года студентка-вечерница была переведена на должность младшего научного сотрудника! В рекомендации, представленной Ученому Совету, ее руководитель писал среди прочего: «Поскольку все ее изобретения осуществлены в промышленных условиях на высоком научном уровне, кафедра присуждает товарищу Эсфири Ильиничне должность младшего научного сотрудника, несмотря на факт, что у нее пока нет полного высшего образования».

Продвижение Фирочки по работе не было формальным, оно отражало ее реальные достижения в науке. Уже в первые годы работы у нее было несколько патентов. Она разработала новые методы обнаружения поглощения металлов организмом человека. Удалось ей обнаружить и способы определения ядовитости газов в воздухе, и уровень содержания ядов в растениях. Начальство Института Охраны Труда не оставило эти достижения незамеченными и порекомендовало свою молодую сотрудницу проводить практикумы по промышленной химии для врачей факультета повышения квалификации. С момента назначения Фирочки на должность научного сотрудника она проводила самостоятельную научную работу и опубликовала семнадцать статей еще в студенческие годы. Ее исследования, как и многих других ученых ее поколения, были прерваны войной. И только весной 1945 года значительно повзрослевшая после блокадных испытаний женщина смогла завершить высшее образование и стать, наконец, дипломированным специалистом.

Зарплаты Фирочки с трудом хватало на нужды маленькой семьи, поэтому скромность Фирочки в одежде граничила с бедностью, а питалась она в течение дня самой дешевой колбасой «собачья радость» с хлебом. Об этом она рассказывала своим детям с юмором и сама первая смеялась. «Они-то с Катюшей думали, что днем на работе, и после работы в институте я питаюсь «разносолами». А я приходила домой поздно вечером голодная как волк, ела все, что мамочка давала, и ложилась спать. Молодость меня выручала. Я была тогда здоровая как камушек».

Возможно, Фирочке было нелегко отказаться от нового платья или от вкусной еды, но Наташа никогда не подозревала о подобных желаниях своей мамы. В ее глазах, мать была человеком скромным, особенно в ее материальных запросах, и такой она и осталась до конца своей жизни. Точно так же она воспитывала дочь: «Молодость украшает тебя, а не одежда. Картина украшает раму, а не рама картину».

Но были для Фирочки такие значительные вещи в жизни, от которых даже она никак не могла отказаться – это от еженедельного похода в театр оперы и балета имени Кирова (или в Маринку, как было принято запросто называть этот великолепный театр). Она покупала туда самый дешевый билет, на самый высокий балкон – в «раек», и наслаждалась музыкой, голосами, или балетом. Ну и понятно, что она позволяла себе покупать самые лучшие и дорогие учебники по химии. Но это было уже максимумом того «шика», который она могла себе позволить. Основным приоритетом в шкале ее ценностей были здоровье и потребности ее мамы. Ну и, конечно, ее младшей болезненной сестры Катюши.

Катюшина физическая слабость не мешала ей быть отличницей в школе. Она изучала языки и музыку под руководством своей мамы, и обе получали от этого огромное удовольствие. У девочки было явное дарование в области искусства. Катюша хорошо пела, у нее было высокое чистое сопрано, очень приятное для слуха. Старый рояль, переживший все испытания, выпавшие на долю этой некогда большой и неразлучной семьи, сейчас служил источником радости для них троих. Все в Катюше было мило: и миниатюрная фигурка, и грациозные движения, и доброжелательный, и в то же время задорный характер, и ее чувство юмора. Она не была особенно красива, но у нее были огромные карие «семейные» глаза и чудесные пышные волнистые волосы, как у ее мамы. Только одно тревожило мать и сестру: Катюша была очень худенькой и бледной, и взгляд у нее был серьезный не по возрасту. Поэтому мать и сестра всегда старались порадовать ее и развеселить девочку.

Однажды Фирочку вместе с большой группой молодых специалистов отправили в командировку от института Охраны Труда. Цель командировки была проверить уровень воздействия химических веществ на здоровье рабочих на Волжских предприятиях, от Волгограда до Астрахани. В памяти Фирочки сохранились два эпизода из этой поездки. Первый – все время поездки она страдала от сильного голода, потому что ее коллеги питались только хлебом с копченым салом, которое взяли из дома – ведь все они были бедны, как и она. А в это время Фирочка, с детства привыкшая к соблюдению кашрута, ела один хлеб. Товарищи уговаривали ее: «Фирочка, ну съешь хоть немного! Ты же умрешь от голода». Но она была тверда и не соблазнялась.

Второй эпизод той поездки был связан с матерью и Катюшей. Почти на все деньги, какие у нее были с собой, Фирочка купила персики, чтобы удивить и порадовать маму и сестру. Персики были редким и дорогим фруктом в Ленинграде. Даже когда росли дети самой Фирочки, Илюша и Наташа, в 50-е и 60-е годы, продавцы с Кавказа привозили персики и продавали их на рынках по высоким ценам. Хорошо, если детям удавалось попробовать персики раз в сезон. Но тогда, в 30-е годы, персики были поистине экзотикой. Всю дорогу домой в поезде Фирочка проверяла чудесные плоды, переворачивала их с одного бочка на другой, чтобы они не подгнили. И что за радость была, когда она благополучно привезла их домой! Катюша так радовалась, что ее щечки слегка зарумянились, глаза были полны благодарности. Их мама даже чуточку всплакнула от избытка волнения: «Фирочка, ты сделала это только для нас и совсем не думала о себе. Посмотри, как ты похудела! Наверное, все деньги потратила на персики. Добрая ты душа!»

Добрая душа, хорошая дочь, хорошая сестра, а потом хорошая жена и хорошая мама – в этом и была ее суть.

* * *

После смерти матери в апреле 1942 года, сестры собирались отправиться в эвакуацию к Риточке в Сибирь. Но тут весна вступила в свои права полным ходом, и «дорога жизни» прекратила свою работу, потому что на спасительном Ладожском озере начался ледоход. Поэтому им пришлось остаться в осажденном городе до следующей зимы. Это было убийственно и для них, и прежде всего для ребенка. Илюше в том же апреле 1942 года, за несколько дней до смерти бабушки Ольги, исполнилось два года. Он был совершенно истощен. Несмотря на все усилия взрослых, Илюша чах день ото дня – и от голода, и от отсутствия света, и от отсутствия движения. Из-за постоянной опасности обстрелов у них не было возможности пойти с ребенком погулять и дать ему подвигаться за пределами тесной комнаты. Бутылочка молока, которую Фирочка с трудом выпросила для него на молочной кухне и получала ежедневно, спасла его от неминуемой смерти. Там, на кухне, она видела не раз страшные картины: женщина пила молоко из бутылочки, а рядом в коляске плакал младенец. Такое тоже случалось во времена голода.

Но Фирочка и Катюша ограничивали себя во всем, чтобы сохранить жизнь ребенка. Фирочка ела так мало, что приходя домой, теряла сознание от голода и падала замертво. Крошечный кусочек хлеба, который мать пока была жива, а после смерти матери, Катюша, проталкивали ей в рот, возвращал ей жизнь не один раз.

В умирающем городе сестры учили ребенка правилам гигиены. Они с гордостью цитировали его утренние высказывания: «Мыться, бриться, причесываться», – он говорил это по-детски, не произнося все звуки. Потом он робко добавлял: «И к столу, к столу» и еще: «Пожалуйста». Понятно, что ему давался самый лучший кусочек, который только был в доме, даже самый маленький. И все же состояние его ухудшалось. Несмотря на это, взрослые учили Илюшу декламировать стихи и слушать классическую музыку (они сохранили патефон и пластинки и в период блокады). Это была семейная традиция, которую передали им родители, и сейчас истощенные обессиленные сестры пытались передать эту традицию косоглазому крошечному мальчику, который уже не мог стоять на ножках.

Катюша вела дневничок. На самом деле, это не дневник и не тетрадь. Сохранились лишь отдельные листки, бумага пожелтела, края ее обтрепались.

Март 1942. Илюшеньке скоро два года. 5 февраля сказал: «Тетя Катюша, поди сюда». Говорит фразами: «Илюша холосый мальчик», «Пононой ночи», «Мамуля, дай кадас (карандаш) писать письмо», «Надо дать бабуле валелянку». Восхитительный мальчик. Он говорит: «Надо мыться, бриться, причесываться». Он зовет меня: «Катя, Катечка, Катюшечка. «Какая пеканая (прекрасная) музыка. Пости, миляя!» Питание пониженное. Чудный, спокойный ребенок. Очень ослабел. В основном сидит или лежит». Дальше не разобрать.

Через месяц после смерти матери, в той же тетради появляется запись Фирочки: «Илюшеньке исполнились два годика и месяц. Он давно уже говорит целыми фразами. Например, на днях сказал: «Зеленая тизеля (тяжелая) масина стиит коло дома», «не понимаю, де нася тетя Катюся», «какое событя» (событие)…. и многое другое. Но походка у него неустойчивая и ножки ослабели. При этом он веселенький и бодрый».

10.06.42. Илюшенька совсем не ходит. Цинга. Даю ему аскорбиновую кислоту.

12.06.42. Он говорит: «Не бойся, мамуля, это машина шумит – не обстрел. Я с тобой». И хохочет. «Ребята, пойдемте-ка гулять». Стихи: «Здравствуй, май дорогой, ждем тебя давно, золотые пчелы к нам летят в окно» (кажется, так, но разобрать написанное трудно – Фирочка писала карандашом, бумага выцвела, края листа оборваны). Просили повторить, но он говорит: «Илюшка прямо шалун (пама силун) – «фатит, устала».

20.06.42. Илюша задумчиво говорит: «на люлице дождик. Гулять незя. Илюша будет дома». И все это протяжно, задумчиво. А стихи он декламирует полные радости. Совершенно не связаные с войной.

Маленький ребенок, который хочет есть, просит еду у взрослых или плачет. Но Илюша не просил ни о чем. Он сидел в своей кроватке, тихий и сосредоточенный и терпеливо ждал, когда ему дадут поесть. Когда Фирочка выносила его на улицу, чтобы он увидел солнечный свет, он не видел там ни кошек, ни собак, ни птичек, потому что уже в декабре 1941 года съели всех животных, и в городе царили либо мрачная тишина, либо шум взрывов. У ребенка не было никакого представления ни о лае собак, ни о мяуканье кошек, ни о пении птиц. Образ большого слона, однако, все еще витал в его воображении. Благодаря рассказам взрослых, он стал большим теоретиком, но жизнь его была бедна впечатлениями. Но и в этих условиях он любил прогулки и плакал, когда шел дождь. Ну а взрослые радовались, когда погода была неподходящей для проведения воздушных обстрелов. Несмотря на все усилия взрослых, ребенок продолжал худеть и хиреть.

Спас его профессор Тур, детский врач, специалист по детским болезным. Летом 1942 года он продолжал принимать больных, но только дома, потому что у него самого уже не было сил ходить в больницу. «Перед визитом к профессору мы с Катюшей долго размышляли и, наконец, решились – делать нечего, ребенка надо спасать, продадим-ка мы папочкину скрипку, последнюю ценность и память о наших родителях, которая осталась в доме. Хорошо, что пришел Санечка, принес деньги с завода – зарплату и помощь друзей, и нам удалось сохранить свою реликвию в семье».

Профессор жил на Большом проспекте Петроградской стороны. Он внимательно осмотрел Илюшины ножки и выписал рецепт на аскорбиновую кислоту, которую тогда было не достать ни в одной аптеке. «Ты ведь знаешь, доченька, что я человек старой закалки, я привыкла оплачивать труд. Я положила ему на стол конверт с деньгами, поблагодарила его от всей души и вышла на лестницу с ребенком на руках. Мы были уже на первом этаже, когда он догнал нас, буквально втиснул мне в руку свой гонорар обратно, так как я ни за что не соглашалась его брать, и сказал: «Мы сейчас смотрим смерти в глаза – возьмите деньги. Достаньте лучше аскорбиновую кислоту, она спасет вашего ребенка». Я стояла и молча смотрела на него, понимала, что денег он не возьмет. Слезы сами катились у меня из глаз. Он был очень истощен. Он начал медленно-медленно подниматься по лестнице, часто останавливался, чтобы отдышаться. Он был светилом науки и благородной личностью. А голодал так же, как мы».

И действительно, из Петроградского Райкома Партии его рецепт направили в больницу Филатова, мне выдали чудодейственную тогда аскорбиновую кислоту, и ребенок начал поправляться».

Но что сохранило жизнь самой Фирочки? Ведь все, что было у нее, она отдавала сыну и младшей сестре, а до этого еще и матери.

Ей помогали сила воли, самодисциплина и строгий режим дня. Это выражалось в раннем вставании по утрам, умывании ледяной водой, растапливании печки, стоянии в очереди за хлебом. И так – каждый день в течение долгих часов, несколько походов с ведерком на Неву за водой, ежедневная необходимость принести ребенку бутылочку из молочной кухни, дежурство на крыше несколько ночей в неделю… И главное – не сломаться, не ослабеть. Те, кто позволяли себе расслабиться, очень быстро умирали. И каждый день обстрелы, налеты, и болезнь сердца все сильнее и сильнее давала о себе знать. Много раз она была близка к смерти. Она преодолела все. И человек, который жил в ней, победил.

После смерти матери ей осталось сделать последнее усилие – эвакуировать из Ленинграда ребенка и младшую сестру. Ее муж должен был оставаться в осажденном городе на заводе и выполнять свою трудную работу по обеспечению фронта до конца войны, до победы. В одну из ночей зимы 1942-43 годов сестры посадили ребенка на все те же саночки и отправились к Финляндскому вокзалу, чтобы сесть в поезд, довозящий блокадников до «Дороги Жизни» – до Ладожского озера.

Сегодня проспект, ведущий к Ладожскому озеру, покрыт асфальтом. Вместо обычных верстовых столбов там стоят столбы с надписью «Дорога Жизни». Рядом с проспектом выросла березовая роща из 900 берез – по числу дней блокады. Во дворе музея «Дорога жизни» стоят транспортные средства: два грузовичка и автобус. Они выглядят маломощными и устарелыми. Но как раз такие машинки и вывезли из осажденного Ленинграда более полумиллиона жителей по заледенелой глади озера. На этой дороге была спасена и семья Наташи.

Вторая глава. Саня

Муж Фирочки Саня остался в Ленинграде до конца войны. Он работал тяжело, без перерывов, на ночь оставался на заводе, спал в своем кабинете, а рабочие – в основном женщины и подростки – спали прямо у станков. Только иногда он мог позволить себе короткий перерыв и приехать на трамвае в опустевший дом, посмотреть, не разрушили ли его обстрелы, заплатить за квартиру и хотя бы немного отдохнуть от военного режима завода. Очень редко он получал письма из Сибири, из отдаленной деревни под городом Омском.

Письма Фирочки были редкими не потому, что она редко писала ему. Она писала несколько раз в неделю. Она любила эпистолярный жанр и не случайно в юности поступала на литературный факультет. Она умела писать замечательные письма, просто не все они доходили до адресата, и многие терялись по дороге. Он знал лишь, что семья его жива, что все три сестры: Риточка, Фирочка и Катюша встретились под Омском и вместе с Лилей работают в колхозе. Илюша снова встал на ножки, хорошо ходит и даже бегает, а Риточкины близнецы ухаживают за ним, когда взрослые находятся на работе.

Письма Фирочки к Сане из эвакуации были полны любви и нежности, которые она не стеснялась выражать в письменной форме: «Нас разделяет расстояние, но тем радостнее и ослепительнее будет наша встреча».

В глазах Сани их с Фирочкой любовь была чудом. Когда они встретились впервые в 1936 году, он был уверен, что эта девушка, такая красивая, деликатная и образованная, не обратит на него никакого внимания. Ведь кем он был? Сыном потомственного кузнеца, который родился в провинции и приехал в большой город, чтобы учиться, работать и строить новую жизнь. А она родилась в Санкт-Петербурге, тогдашней столице Российской Империи, и была «из благородных».

Родители Илюши и Наташи часто говорили, что если Октябрьская Социалистическая революция сделала что-то по-настоящему хорошее, так это то, что она создала благоприятные условия для их встречи и сближения. Она разрушила все сословные границы, а эти двое принадлежали к совершенно разным слоям населения.

Конечно, оба они неверно называли причину своей счастливой встречи. Ведь тогда, в 1917 году, Сане было лишь 8 лет, а Фирочке 6, и эти дети не знали, благодаря какой именно революции они встретятся, спустя почти 20 лет – Февральской Буржуазной или Октябрьской Социалистической. Тем более что детали первой революции хранились от народа в строжайшей тайне. Ведь ни в одном учебнике не упоминалось, что именно буржуазное Временное Правительство отменило ограничения в правах народов России, включая и еврейскую Черту Оседлости, в границах которой родился Саня. А посему Саня и Фирочка единодушно утверждали, что в Декларации народов России, изданной большевиками, месяц спустя после революции, был пункт особенно важный именно для евреев: признание равенства всех народов и религий. Этот пункт позволил молодежи из окраин страны переехать в большие города. Для этих молодых было не особенно важно, благодаря какой именно революции они стали жить свободно, а когда они поняли, что за «свободу» они получили, новый режим укрепился настолько, что стал непобедим.

В момент их встречи в 1936 году Фирочка была уже взрослой девушкой 25 лет и по-прежнему жила с матерью и Катюшей на улице Марата, совсем близко от центра города. Она училась на вечернем отделении Технологического института и работала, как и прежде, в институте Охраны Труда, поэтому у нее не было времени на романтику. Возможно, что эти двое так никогда бы и не встретились, и никакие социальные потрясения не поспособствовали бы их встрече, если бы не Фирочкин старший брат Левушка.

За год до этой легендарной встречи Левушка вернулся из Москвы домой. Он сразу увидел, как трудно живется его младшей сестре, и начал помогать матери и сестрам. По чистой случайности, он устроился на работу на тот же завод, на котором работал и Саня. Они встретились в одном цеху, когда Саня быстро и толково объяснял Левушке специфику его новых обязанностей. Вскоре они подружились и стали проводить свободные вечера вместе. Выяснилось, что Саня не женат, хотя и мечтает о семье. Тогда его старший друг увлекся идеей сватовства, хотя сам уже «обжегся» от одного быстротечного брака с легкомысленной московской красавицей Дорой.

В качестве жениха для Фирочки Саня очень нравился Леве. Он оказался верным другом, хорошим братом – он оплачивал учебу своего младшего брата Ромика в институте, чтобы тому не приходилось так же трудно учиться и работать, как было ему самому в первые годы жизни в Ленинграде. Он был еще и хорошим сыном – он ежемесячно посылал деньги в Белоруссию, помогая родителям содержать младших сестер. Левушка сразу увидел, что эти двое – Фирочка и Саня – подходили друг другу в чем-то самом главном, на них обоих можно было положиться. Испросив разрешения у обеих сторон, Левушка пригласил Саню в гости на улицу Марата.

Саня пришел к ним с двумя букетами цветов – один для Фирочки, другой для Ольги Вульфовны, ее мамы, и с плиткой хорошего шоколада для Катюши. Все его приношения были приняты с искренней благодарностью. Саня внимательно посмотрел на Фирочку. От Левушки он знал, что Фирочка работает и учится, и свободным временем не располагает. Как же пробить эту «броню»? Все в ее внешности располагало к романтике: глаза глубокие, карие, огромные, статное налитое тело. При этом его поразили ее красивая, правильная речь, ее умение вести себя сдержанно и с достоинством. Да, это девушка не для легких встреч. Такую девушку можно полюбить на всю жизнь. И он влюбился в нее без памяти сразу и навсегда.

Очевидно, что и она не осталась к нему равнодушна. «Санечка был очень красив», – рассказывала мама Наташе много лет спустя. У него были замечательные волнистые каштановые волосы. Наташа помнит, как папа каждое утро аккуратно расчесывал их, смачивая расческу под струей воды из-под крана, и укладывал красивыми волнами до самой старости. Особенно красивы были его глаза – большие, голубые, задумчивые, вдохновенные…

Они начали встречаться, нечасто, как диктовал это график Фирочки. Им было хорошо и интересно вместе, несмотря на различия их происхождения и профессий. Дело в том, что Саня приехал в Ленинград из Белорусской провинции совершеннейшим юнцом. Однако годы работы на заводе и учеба в институте сделали его серьезным и целеустремленным человеком. Собирание богатейшей домашней библиотеки и чтение мировой литературы, посещение ленинградских театров и музеев, общение с интересными людьми – тоже сделали свое дело. Поскольку Саня был человеком одаренным, он прошел процесс глубоких внутренних изменений довольно быстро. Красивый, влюбленный, образованный, успешный – Саня был подходящим женихом для Фирочки.

Единственное существенное различие между супругами было обычным, как и в любом другом браке – в их характерах: Саня был человеком прямым, даже немного импульсивным, открытым, а Фирочка была более сдержанной, больше считалась с общественными условностями и лучше владела своими эмоциями.

Он понравился Фирочкиной маме с первого взгляда. Это было важно для Фирочки, потому что она считалась с мнением своей мамы. Саниным родителям тоже пришлась по вкусу образованная и приветливая девушка из Ленинграда. Поэтому не было никаких препятствий для их брака. Они поженились в мае 1939 года и некоторое время спустя поехали проводить медовый месяц на побережье Черного моря в город Гагра.

Хозяйка квартиры согласилась готовить для них еду, и они загорали на побережье, купались в спокойном море и ели фрукты. Саня был замечательным пловцом, а Фирочка была трусихой и плескалась в мелкой водичке недалеко от берега. Это наслаждение продолжалось около двух недель. Потом у Фирочки начались головокружения и обмороки, и в течение нескольких дней она не могла выходить из дома. «Когда я пыталась поднять голову от подушки, то сразу видела Санечку. Он стоял у стола, выдавливал сок из мандаринов и персиков и давал мне пить его из маленькой ложечки, потому что я не могла проглотить ничего твердого», – она вспоминала этот эпизод чуточку смущенно, но всегда с огромным удовольствием.

Когда ее состояние улучшалось, они снова купались или путешествовали по побережью на пароходе в Адлер или Сочи. От поездки в Гагру остались две фотографии на память. На одной из них Фирочка стоит у пальмы, закинув руки вверх и прижав их к дереву. Она мечтательно смотрит вдаль и, чувствуется, что она переполнена счастьем. На второй фотографии Саня и Фирочка сидят на скамейке на берегу моря и смотрят вдаль. Он обнимает ее правой рукой, а она прижимается к нему. Они выглядят молодыми и счастливыми. Но можно угадать в них скрытую силу и готовность к серьезным поступкам. И судьба до конца исчерпает их готовность к испытаниям.

Когда они вернулись из поездки в Гагру и рассказали Фирочкиной маме о посещении известного зоопарка в Сочи, она шутливо поругала Саню: «Женщина в положении должна видеть только прекрасное, а не обезьян. Ребенок может родиться с хвостом!» Однако старший брат Наташи родился в свой срок, в апреле 1940 года, и, конечно, без хвоста. Его назвали Элияху – по-русски Илья, Илюша, в честь покойного дедушки.

Родился сын, а с ним родилась проблема – как сделать ему брит-милу (обрезание) в новых, советских, условиях?

Понятно, что в условиях полного запрета родители Илюши не могли соблюдать еврейские традиции. Единственное, что им удавалось соблюдать, был кашрут, хотя в коммунальной квартире с многочисленными соседями это было нелегко. Но Фирочка и Саня не были покорными гражданами своего государства, они не хотели лишить сына всего из того, что заповедали им предки. В городе, в котором аресты уже стали массовыми, окруженные соседями, готовыми настрочить на них донос, они пригласили моэля (человека, совершающего обрезание), каким-то чудом созвали миньян, и в условиях абсолютной секретности сделали Илюше брит-милу.

Согласно книге М. Бейзера «Евреи в Петербурге» (Иерусалим 1990), по программе второй пятилетки 1932–1936 гг. вместе с «искоренением капитализма из сознания народа» ставилась задача искоренения и религии. К 1 мая 1937 года планировалось закрыть все молельные дома в СССР и уничтожить само понятие Б-га. Это было движение против всех религий. Движение по искоренению непосредственно иудаизма вступило в действие еще в середине 30-х годов. Были расстреляны все служки на еврейском Преображенском кладбище, был закрыт дом омовения покойников, все молельные дома в городе были закрыты, все домашние миньяны были разогнаны (миньян – для еврейской молитвы требуются 10 мужчин). Закрыли и последнюю микву – дом очищения и омовения еврейских религиозных женщин. В 1940 году в Ленинграде проживало 200 тысяч евреев, но в огромном городе нельзя было найти даже одного раввина, чтобы отпраздновать Рош Хашана (Новый Год) в большой хоральной синагоге. Иудаизм был полностью задушен.

Как им удалось в густонаселенной квартире найти отрезок времени, когда в квартире не было соседей? Как удалось Сане получить справку по болезни и не выйти в тот день на работу? Как десяти мужчинам удалось проскользнуть в квартиру в полуподвальном этаже их дома и не привлечь внимания на улице? У Наташи до сих пор нет ответов на эти вопросы. Процедура такая естественная в обычной стране превратилась для родителей Илюши почти в кидуш-хашем (гибель ради веры). Но Россия тех лет уже давно не была обычной страной. В Ленинграде, культурном центре Восточной Европы в середине ХХ века, Фирочка и Саня были словно «евреи в потемках», словно испанские «анусим» (изнасилованные) в Средние века, которые втайне соблюдали обряды предков в закрытом наглухо доме. И подобно им, они рисковали жизнью.