Текст книги "Артистическая фотография. Санкт Петербург. 1912"

Теперь Наташа тихо сидит и прижимает к груди свою обезображенную лысую куклу. Ей грустно. Она долго остается в этой позе в темноте. Возможно, так проходят часы. Но вот слышится поворот ключа в замке входной двери, шаги по ступенькам вниз. В комнату входят мама и Илюша. Они включают свет. Наташа спрыгивает с дивана и снова она – маленькая девочка, полная радости, «которая играет и поет» и любит смеяться. «Как колокольчик», – говорит мама. Она очень устала. Лицо бледное, щеки слегка запали и выделяются скулы. «А когда-то были круглые и румяные, как у Наташеньки», – вспоминает она иногда.

Входит Зина с кастрюлей. Все садятся ужинать. Место Наташи за столом, как всегда, около изгиба рояля, правая рука гладит его полированный черный бок. После ужина она недолго играет со своими глиняными зверюшками и ложится спать. Она засыпает мгновенно, хотя в комнате продолжает гореть верхний свет. Мама с Илюшей садятся у стола, Илюша доделывает уроки, мама готовится к лекциям, или пишет письма папе. Через некоторое время после папиного ареста, Наташа тоже научилась писать – печатными буквами, еще прежде, чем научилась читать. И вместе с мамой и братом она писала папе, как скучает по нему и как хорошо себя ведет.

Какое счастье выпало этому семейству – у них было право переписки! Ведь приговор «без права переписки» означал смертную казнь. А они могли писать папе письма, и даже время от времени получать от него ответы. Значит, папа остался жив! Он работал на каторге по месту ссылки, но был жив. И до его возвращения домой прошли детские годы Илюши и Наташи без папы.

* * *

К счастью для этих детей, у них была мама. Верно, что, согласно восприятию Наташи, ее мама всегда жила словно на «верхнем этаже». Девочке казалось, что мама вечно находится на работе, всегда обожаемая и желанная. Поэтому Наташа проводила свое неограниченное время с теми, кто жил «на ее этаже» и находился в более «свободном доступе». И прежде всего, со своей няней Зиной.

* * *

Почему Зине не приходило в голову уйти из семьи «врага народа» на все четыре стороны? Ведь она с легкостью могла найти в Ленинграде той поры и семью побогаче, и постель поудобнее, и питание получше. А взрослые в этой семье и в самом деле жили очень бедно. Сама Фирочка, например, никогда не позволяла себе обедать вместе с коллегами в столовой Ботанического сада (в «Ботанике», как они его любовно называли), который находился рядом с ее институтом. Обед в столовой был для нее слишком дорогим удовольствием. Прямо в лаборантской комнате она кипятила воду в колбе над спиртовкой, и пила чай с бутербродами, принесенными из дома – главным образом хлеб с маргарином или ложечкой варенья. Это был ее обед – почти блокадное меню.

Но Зину она старалась кормить как можно лучше, жаль только, что ее усилия были ограничены ее зарплатой и количеством продуктов, которые она могла позволить себе купить. Чем же питались в доме Фирочки в период Саниного заключения? Наташа помнит очень скучные супы: фасолевый, гороховый, щи из кислой капусты – это было повеселее, а борщ ели только по выходным. Но Зина не была разборчивой по части еды. Понятно, что не соображения корысти удерживали ее на невыгодном месте работы.

Кроме очевидной бедности, семья Фирочки была и весьма «опасной». Они были евреями и «врагами народа». Не только Вера задавала Зине вопрос, почему она «прислуживает жидам». На узенькой Гатчинской улице все знали друг друга. И каждый считал своим долгом задать Зине этот вопрос, не обращая внимания на то, что Наташа болтается тут же под ногами и впитывает каждое произнесенное слово: «Зачем ты подвергаешь себя опасности?» «Пошли их ко всем чертям!» «Пусть они все околеют!» «Жаль, что не всех их расстреляли во время войны!» «Жиды проклятые!»

Не было у Зины ответа, который она сумела бы хорошо сформулировать. Услышав эти страшные слова, она всегда краснела и бормотала что-то невнятное. Было лишь понятно, что Зина любила Фирочку и ее детей. Это и был ее ответ. Она была простая необразованная русская женщина, которая впоследствии до конца жизни писала постаревшей Фирочке и ее взрослым детям поздравительные открытки крупным детским почерком с огромным количеством ошибок. Но в этой женщине были благородство, величие души и мудрость, которых не было у многих из их соседей. И не только у них. С великой простотой разрешила Зина проблему, которая до сих пор тревожит умы величайших философов: как преодолеть в себе ненависть к евреям? Она даже не размышляла об антисемитизме – она его не знала. Она жила в еврейской семье и любила ее. Возможно, она чувствовала, что и семья эта тоже нуждается в ней, в ее душевном тепле?

В самые трудные периоды жизни Наташа не раз убеждалась, что такие люди, как Зина, существуют в России во всех слоях общества. Их нелегко найти, но они есть. Они и составляют соль земли русской. А в те страшные годы ее раннего детства мама, переехавшая к ним тетя Катюша, Зина, Илюша и Наташа были единой сплоченной семьей.

* * *

Помнит Наташа еще одного человека, который сыграл важную роль в ее жизни. Если зайти в их дом с парадного входа, подняться по лестнице на второй этаж и позвонить дважды в звонок двери около лифта, то выходила милая старушка – Агния Алексеевна Яковлева, или Агнюша, как они с Илюшей звали ее за глаза. Агнюша подружилась с Фирочкой еще во время войны, когда у двухлетнего Илюши началось расстройство желудка. В блокадных условиях это было смертельное заболевание. Тогда Агнюша, сама голодная, дала Фирочке чашечку риса из своего довоенного запаса. Фирочка была уверена, что Агнюшин рис спас Илюшу от смерти. После войны, а особенно с момента рождения Наташи, связь между подругами окрепла, и Агнюша навещала их семью почти каждый день, чтобы побеседовать с Наташей. Понятно, что после ареста папы, Наташе было дано указание не рассказывать, также и Агнюше, о месте его пребывания.

Наташа была честным ребенком, и ей было трудно врать, хотя она и понимала, как важно в данном случае скрыть правду от чужих. Но Агнюша в ее глазах была своей, и ей было тяжело лгать старенькой подружке. А по тону Агнюши она поняла, что та чувствует ложь. Агнюша тоже была честным человеком, и ей не было свойственно расспрашивать соседей и сплетничать с ними. Поэтому однажды, против своего обыкновения, она пришла к ним в дом вечером, когда Фирочка была дома, и спросила ее напрямик, где находится ее муж. Понятно, что Фирочка рассказала ей правду. «Не хотела запутывать девочку, кому можно рассказывать правду, а кому нельзя. Поэтому велела ей не рассказывать никому. Тем более что она и сама толком не знает правду», – объяснила Фирочка. «И вас не хотела подвергать опасности, Агния Алексеевна, ведь сейчас вам опасно общаться с нами».

– «Глупости», – сказала Агнюша, – «мне нечего бояться. Ты знаешь, что у меня никого нет, и мне некого терять. А тебе я еще могу пригодиться. И твоей Наташе тоже. Видела я надпись на ваших окнах и представляю себе, как дети во дворе издеваются над ней. Не беспокойся, я позабочусь о девочке».

В те печальные дни Наташиного детства Агнюша была для нее, словно даром с небес. Зина, в отличие от русских нянюшек, воспетых Пушкиным, совсем не знала сказок. Агнюша же помнила наизусть огромное количество русских и зарубежных сказок и щедро одаривала ими Наташу. Она была одинока. Когда-то, много-много лет назад у нее родилась дочка, которая умерла через несколько часов после рождения. Может быть, Наташа была ей вместо той девочки? Агнюша говорила медленно, задумчиво, голос у нее был низкий, и все, что она говорила, звучало, как сказка. Она рассказывала Наташе о царевне, которую злые чары превратили в лягушку, но любовь Ивана царевича помогла ей вернуть облик прекрасной девушки. Она рассказывала ей о глупой лисе и об умном зайце. А в другой раз – еще об одной лисе, хитроумной, которая пригласила в гости журавля и угостила его вкусной кашей в мелкой тарелке, сама всю кашу съела, в то время как голодный гость только беспомощно щелкал длинным клювом и ушел, несолоно хлебавши.

Они радовались и хохотали вместе, ставили сценки на основе сказок. С Агнюшей Наташа забывала обо всех дворовых обидах, драках, угрозах… Старая мудрая женщина успокаивающе воздействовала на Наташу. Ее добрый, спокойный голос завораживал девочку, развеивал ее печали как дым на ветру. Все-таки Наташа была еще маленькая.

Когда Наташе исполнилось двенадцать лет, их семья переехала на новую квартиру и навсегда покинула и мрачную полуподвальную комнату, и тяжелую атмосферу Гатчинской улицы. Но Агнюша осталась жить в старом доме. Она уже была очень старенькой и довольно скоро тяжело заболела и слегла. Ее многочисленные соседи по квартире помогали ей в повседневных делах, заходили к ней по несколько раз в день, приносили ей продукты, ведь тогда не было социального обслуживания, а дома инвалидов представляли собой жалкие жилища. Фирочка, как верная подруга, навещала Агнюшу после работы не реже раза в неделю, всегда приносила ей любимый Агнюшей зеленый сыр, и, конечно, книги, которые старушка продолжала жадно читать, несмотря на болезнь. Но Агнюша ждала Наташу. А Наташа – Наташа безумствовала под воздействием своего переходного возраста, новых подруг в новой школе, своих меняющихся настроений, неожиданно открывшейся способности к писанию стихов и рассказов. Словно настоящие дьяволы и злые духи овладели Наташей, которая обычно была доброй и отзывчивой девочкой. Но тогда ей вовсе не хотелось посещать больных, покупать зеленые сырки и думать о престарелых подругах. Не один раз и не два напоминала Фирочка дочери: «Съезди к Агнии Алексеевне. Она очень больна. Она тоскует по тебе». Наташа навестила ее только один раз и принесла ей цветы. Агнюша лежала в постели и выглядела очень похудевшей. Но ее голубые глаза светились так же ярко, как прежде. И голос был такой же завораживающий, как и раньше. Она была так счастлива видеть Наташу, что даже она, эгоистка, испытала острый стыд.

Через некоторое время Агния Алексеевна умерла. На кладбище, к удивлению Наташи, пришло очень много народу: не только жители их дома и соседних домов, но шли и шли люди, которых Наташа никогда раньше не видела. Из речей, произнесенных на панихиде, Наташа узнала, что Агния Алексеевна привлекала их своей прямотой и справедливостью, принципиальностью и самостоятельностью суждений. Но больше всего удивили Наташу слова ее собственной мамы. Как она и ожидала, Фирочка заговорила о блокаде. Но неожиданно она стала говорить и о том, каким высокообразованным и свободолюбивым человеком была эта женщина, в молодости закончившая историко-литературный факультет Высших Бестужевских Курсов и служившая ей духовной поддержкой в трудные моменты жизни.

Только тогда впервые в жизни дошло до Наташи, что Агния Алексеевна была не просто старушкой, которая рассказывала ей сказки, а сильной женщиной со своими принципами, и с этой женщиной она не была знакома. Ее охватило сильнейшее чувство потери, ощущение, что прошел мимо нее редкий человек, а она не использовала возможность приблизиться к нему, поговорить с ним на другом уровне: не между старушкой и ребенком, а между человеком, умудренным годами, и двенадцатилетним подростком. Тогда Наташа поняла и свою маму, поняла, что та навещала свою многолетнюю подругу не из чувства долга, а потому что существовала между ними настоящая дружба и сильная духовная связь. Теперь Наташа горько сожалела, что не помогла Агнюше в трудную минуту, и что сейчас уже ничего изменить нельзя, ведь все закончилось – Агнюши больше нет. Это была первая встреча Наташи со смертью. Девочка не знала, что еще более тяжелая потеря ожидает ее в совсем близком будущем. Не знала она и о том, что это чувство упущенной возможности, необратимости утраты, посетит ее в жизни много раз.

После смерти Агнии Алексеевны, к ним в дом пришла ее племянница, единственная кровная родственница Агнюши, и принесла огромный продолговатый пакет, перекинутый через плечо – наследство для Наташи: старый ковер и три тома Федора Достоевского «Бесы». Книги тоже были очень старыми, даже старинными – они были напечатаны еще дореволюционным шрифтом. Родители отдали ковер в реставрацию, а потом повесили его над Наташиной кроватью. С огромным уважением и осторожностью они поставили книги Достоевского на книжные полки своей теперь уже снова богатой семейной библиотеки. «Это очень старинные книги», – сказали папа с мамой. – «Это первое издание романа «Бесы», который вышел в свет в 1873 году. Это настоящее наследство, ведь у этой книги, кроме ее великолепных художественных качеств, есть еще огромная ценность для библиофилов. Береги ее как следует и прочитай, когда повзрослеешь. Это не простое чтение. Это очень серьезный, философский роман». И добавили: «Никому не рассказывай, что у тебя есть эта книга, потому что ее запрещают изучать в школах».

Конечно, Наташа начала читать роман сразу, не дожидаясь «взросления». По ночам она лежала около «ее» ковра и читала «ее» книгу, пытаясь понять настоящую Агнюшу. Однако девочка не справилась ни с одной из поставленных перед собой задач. Она не смогла дочитать до конца даже первый том романа «Бесы», потому что он был слишком глубок для ее незрелого сознания. И она не смогла познакомиться с истинной Агнюшей через книгу Достоевского, потому что та родилась в эпоху публикации романа и росла в атмосфере, которой Наташа не знала. Однако было очевидно, что среда, окружавшая юную Агнюшу, была настроена явно враждебно по отношению к приближающейся революции.

Только через много лет Наташа поняла смысл предупреждения, которое хотел сделать Достоевский написанием своего романа, от каких именно «бесов» он предостерегал свою несчастную родину во время, столь отдаленное от революции. Уже тогда он понимал, что они завоюют ее, потому что им ведома лишь наука уничтожения. Только тогда уже повзрослевшая Наташа поняла Агнию Алексеевну, которая дала ей, подростку, авансом (а вдруг когда-нибудь поймет?) в дар, художественное истолкование действительности, осуществленное великим писателем, в том возрасте, когда Наташа была еще не в состоянии постичь ни саму действительность, ни духовную ценность дара.

* * *

В ту трудную пору отсутствия папы дома были в жизни Наташи и другие счастливые моменты. По мере того, как Наташа росла, ежедневные многочасовые прогулки с Зиной привлекали ее все больше и больше. Понятно, что им было запрещено заходить в магазины – как говорила мама, там был затхлый воздух, и можно было заразиться инфекционными заболеваниями от больных покупателей. Поэтому они удовлетворялись тем, что любовались снаружи. Кроме витрин магазинов, на Большом проспекте было множество соблазнительных лотков и киосков – с игрушками, конфетами и мороженым. До определенного возраста Наташа просила у Зины только конфеты. Но однажды они остановились около книжного развала. Взгляд Наташи остановился на большом сером томе стихов Самуила Маршака. Она всегда любила стихи. Не только слушать их, но и цитировать их в разговоре, если это было кстати. Это продолжается и по сей день – поэзия украшает простые жизненные события, возвышает их.

И вот Наташа видит книгу Маршака прямо перед собой. Это не тонкая книжечка в мягкой обложке, в которой напечатано одно-единственное стихотворение с картинкой на каждой странице. Эта книга не предназначена для малышей. Нет. Это толстая книга в твердой обложке темно-серого цвета. В ней тоже много картинок, изображающих разных зверей. Волнение Наташи растет. Продавщица протягивает ей книгу, и Наташа с любопытством рассматривает ее. Продавщица не торопит ее, относится к ней с пониманием. Наташа не просит у Зины, чтобы та купила ей книгу. Она знает, что у Зины нет денег. И у мамы тоже нет. Тех небольших денег, которые мама зарабатывает, с трудом хватает на еду. Откуда Наташа знала это? Ведь в семье Фирочки, по примеру ее мамы, бабушки Ольги, не было принято говорить о деньгах в присутствии детей. Возможно, Наташа пришла к такому выводу по обрывкам услышанных дома разговоров, а возможно, из-за бедности своей одежды. Ведь она ходила в ватнике, и это был еще один повод для того, чтобы дети во дворе смеялись над ней.

Эта уверенность в том, что у мамы мало денег, усилилась после еще одного эпизода. Однажды они с Зиной так долго дышали «свежим воздухом», что Наташа совсем обессилела. Тогда они зашли отдохнуть в садик около кинотеатра «Молния». Этот отдых не помог, и Наташа начала хныкать, что дальше пешком не пойдет. И пришлось Зине нести ее, уже большую девочку, домой на руках. Обычно они возвращались через Большой проспект, который всегда был хорошо освещен, а потом поворачивали на свою Гатчинскую улицу. Но в этот раз, чтобы сократить дорогу, Зина свернула раньше и пошла через темный пустырь. Кто-то побежал за ними, остановился около них, тяжело дыша. Наташа почувствовала, что с ее валенок сдирают галоши, но не успела даже пискнуть или пнуть обидчика – он сразу растворился в темноте. Хорошо, что не содрал галоши вместе с валенками! Так они и пришли домой – в валенках и без галош. В те времена еще не было современных сапожек ни у детей, ни у взрослых. Фирочка ходила на работу в «бурках», валеных сапожках, на кожаной подошве, а немного позже в «румынках» – коротких сапожках. А погода зимой в Ленинграде была неустойчивой: утром гололедица, днем слякоть, а вечером снова гололед. Так что ребенку зимой остаться в одних валенках без галош было настоящей катастрофой.

Мама вернулась с работы, грустно посмотрела на Наташу и ее «нянюшку» и, не сказав ни слова, пошла в обувной магазин на углу, чтобы купить дочери новые галоши. Зина взяла из дома стул, поставила его на улице перед их низенькими окнами, как в прежние времена, села на него сама, а Наташу посадила к себе на колени. Зина плакала, а Наташа молчала и обнимала Зину. Так они сидели до возращения мамы. Тогда Наташа поняла, как мало денег у мамы, ведь галоши стоили совсем недорого. После этого эпизода она ничего не просила у родных, только конфеты – не хотела огорчать маму.

Через несколько дней Зина с Наташей снова остановились около книжного развала. С тех пор длинные и скучные прогулки с Зиной стали приятными и волнующими. Уже выходя из дома, Наташа предвкушала встречу с книгой Маршака, с картинками животных. Этот ритуал повторялся несколько раз, пока продавщица не сказала Зине: «Да купите вы ей книгу, наконец!» Очевидно, эти слова были переданы маме, потому что через некоторое время Наташа получила долгожданную книгу.

Она помнит, не забыла до сих пор свои пылкие детские желания. В большинстве случаев она даже не произносила их вслух, отбрасывала их, как пустую прихоть, и они никогда не осуществлялись. Например, Наташа мечтала о кукле, которая умеет открывать глаза и говорить «мама». У каждой девочки во дворе была такая кукла. С красивым платьем, которое можно было снять, постирать его, погладить игрушечным утюгом, а потом снова надеть его на куколку. А у некоторых девочек во дворе был даже кукольный домик с красивой мебелью. И была колясочка для куклы. И был игрушечный столовый сервиз. И даже были ролики… Несколько лет Наташа тщетно мечтала о роликах. Мечтала, как она скользит зимой на роликах по Гатчинской улице, а сама она такая худенькая и красивая…

Или она хотела намного больше конфет, чем ей давали. Однажды у мамы была одна ириска на двоих детей, и она пыталась объяснить Илюше, что для Наташи конфетка намного важнее, чем для него, «большого мальчика», и он согласился пожертвовать ее в пользу сестры. Наташа понимала, что Илюше в его одиннадцать лет тоже хочется конфету, и она разрезала ее ножом пополам и поделилась с братом. Такая «жертвенность» была ей даже отчасти приятна, но хотеть конфет она от этого меньше не стала.

Как благодарна Наташа маме за то, что ее желание купить книгу Маршака осуществилось! За то, что она получила книгу любимого писателя. С этой книги началась жизнь Наташи в литературе. Или точнее – жизнь в мире литературного воображения. Когда строки из поэзии и прозы служат человеку в разных жизненных обстоятельствах. Например, у них в жакте (жилищной конторе) работала очень симпатичная паспортистка. Связь между ней и Наташей осуществлялась, к восторгу девочки, через обмен репликами из сказок Маршака. Когда они встречались на улице, та начинала диалог из сказки о Волке и Лисе.

Волк (паспортистка): «Как Лиса твои дела?»

Лиса (Наташа): «На базаре я была».

Волк: «Что ты так устала?»

Лиса: «Уток я считала».

Волк: «Сколько было?»

Лиса: «Семь с восьмой».

Волк: «Сколько стало?»

Лиса: «Ни одной».

Волк: «Где же эти утки?»

Лиса: (Наташа уже пританцовывает): «У меня в желудке».

Наташа понимала, что это игра, но такие игры вызывали у нее острое ощущение счастья, и она хохотала от всей души, как и положено маленькой девочке. И с Илюшей они любили разыгрывать роли кота и пса, героев другой сказки Маршака. По тексту сказки, они называли друг друга «паршивым псом» и «молокососом» и весело смеялись. В такие моменты Илюша утрачивал свой облик серьезного отличника и выглядел обычным веселым мальчиком, как ему и полагалось по его возрасту.

Наташа запоминала стихи Маршака наизусть после того, как взрослые читали их ей один раз. Однажды, когда все были заняты, она рассматривала страницу и вдруг начала различать отдельные буквы. Так она научилась читать в пять лет. А оттуда был лишь один шаг к письму. Так Наташа получила средства связи с окружающим миром – миром воображения, в котором не было ужасов окружающего. Как ей хотелось бы сейчас увидеть тот старый том Маршака и погладить его страницы в знак благодарности, потому что он осветил ее детство.

* * *

Фирочка с болью видела, что ее дочка не получает обычного семейного образования, но она не могла ничего изменить, ведь с того момента, как Катюша осталась без работы, она одна содержала пять человек. Как она отдалилась от идеала жены и матери своей собственной мамы – Ольги Владимировны Любавиной! Ее мама, как образованная женщина, посвятила свою семейную жизнь воспитанию детей. Она была их первым «университетом»: обучала их языкам, музыке и литературе. Дом был всегда теплым и привлекательным местом для Фирочкиных братьев и сестер. Фирочка тоже чувствовала, что ее основное предназначение состоит в том, чтобы быть образованной женщиной и матерью, воспитывающей своих детей.

Конечно, она, как и большинство прогрессивных женщин, увлеклась идеалами революции, которая прославляла женщину-работницу, стремящуюся к знаниям и имеющую любимую профессию. «Если бы я не прошла через все трудности работы и учебы в 30-е годы и не приобрела профессию, что бы я сейчас, без Санечки, стала делать?» – думала Фирочка. Решившись задать себе этот вопрос, она не имела достаточно самоуверенности ответить на него: «Ты все сделала правильно – поэтому сейчас ты и можешь тянуть на себе этот воз, который не по силам и двум мужчинам. Твоя мама, оставшись вдовой двадцать лет назад, не смогла содержать двух детей, а ты можешь». Для подобного ответа Фирочка была слишком скромна, и она продолжала внутренне корить себя.

«Даже во время блокады мы приучали крошечного Илюшу слушать классическую музыку. А сейчас, в мирное время, после такой Победы, я не могу посидеть со своими малышами даже полчаса в день, поговорить с ними, приласкать их, чтобы они почувствовали, что мама не просто забросила их, а любит их. Рояль молчит, потому что у меня нет ни времени, ни сил подойти к нему, ведь я словно лошадь, запряженная в ярмо. Молчит и скрипка. Наш дом стал нездоровым местом, потому что я забочусь только о физическом здоровье своих детей».

Поэтому когда Катюша осталась без работы, а Фирочка стала искать у себя в институте новые источники дохода, чтобы содержать еще одного человека, занятость ее еще больше возросла. Она была вынуждена просить у младшей сестры помочь ей с воспитанием детей, особенно Наташи, которая полностью осталась на попечении Зины. Конечно, Катенька, искавшая себе применения и страдавшая от сложившейся ситуации, с радостью перенесла все свое внимание на племянницу.

Что делала тетя Катюша для Наташи? Прежде всего, она ее любила и выражала эту любовь ласками и словами на русском языке и на идиш. Поэтому до сих пор звуки идишских слов волнуют Наташу до глубины души. Благодаря тете Катюше, Наташа знала, что мама очень любит ее, но она занята на работе, а в ее отсутствии Наташа всегда может обратиться к тете Катюше, которая хранит для нее центральное место в своем сердце. Наташа знала, что, на самом деле, тетя Катюша больше всех на свете любила Илюшу. И это было справедливо, потому что они вместе пережили блокаду. И тут Наташа нисколечко не завидовала. Тетя Катюша никогда не скрывала своей любви к Илюше и часто называла его «сына моя мальчик», а он всегда ласково откликался на это.

Но в последнее время Илюша стал немного колючим, вероятно, он вступал в «переходный» возраст, как говорили взрослые. Наташа знала о своих проблемах во дворе и представляла себе, что у Илюши могут быть проблемы еще и посерьезнее. Но он не делился ими, решал их «по-мужски», в одиночку. Поэтому он отдалился от тети Катюши, а возможно, стеснялся проявлять свои чувства. Наташа же с радостью пользовалась возможностью впитать в себя то обилие любви и ласки, которое излучала мамина младшая сестра.

Впоследствии, Наташа поняла, что Илюша нуждался в присутствии отца, в помощи взрослых, возможно, даже больше, чем она, но он не жаловался. Однако и Наташа нуждалась не только в ласках и утешениях, но и в новых впечатлениях, ведь весь ее узкий мирок был сосредоточен на Гатчинской улице и Большом проспекте.

Понимала это и тетя Катюша, и прежде всего она постаралась отдалить Наташу от их страшной «конуры», как она называла их комнату, от соседских склок, от атмосферы ненависти. Поэтому она регулярно начала возить ее в центр города, на Невский проспект с его прекрасными дворцами, с великолепной европейской архитектурой. Они ездили на стрелку Васильевского острова, с огромными Ростральными колоннами, украшенными наверху носами кораблей – раньше они служили маяками для судов, приходящих в город-порт. Они ходили пешком к Марсову Полю, к Вечному Огню, горевшему в честь героев Революции и Великой Отечественной Войны.

Они гуляли около Эрмитажа и любовались видами Невы. Сначала Наташе было достаточно просто походить вокруг Эрмитажа и по Дворцовой площади. Панорама была такова, что все беды, все обиды – все становилось мелким, грудь наполнялась свежим воздухом, хотелось взлететь… Но со временем они с тетей Катюшей начали заходить и внутрь музея. Девочка внимательно слушала объяснения тети Катюши, запоминала ее эмоциональные реакции на отдельные полотна и бессознательно запоминала картины, которые так понравились ее любимой тете. Много лет спустя, она оценила их сама и, к сожалению, только задним числом, убедилась в том, что у ее тети был замечательный вкус, и она обладала широчайшей культурой. Да и как было ей, маленькой девочке, оценить культуру ее безработной тети, знавшей семь языков и не имевшей возможности применить свои знания в ту страшную эпоху только из-за того, что она еврейка?

Произведения искусства пробуждали в Наташе чувство прекрасного, отвлекали ее от темной стороны жизни. Они питали ее склонность к воображению, к мечтательности, к созданию воображаемых образов. В этих поездках с тетей Катюшей Наташа узнала, что, кроме того мира, с которым она была знакома до сих пор, существует совсем другой мир – прекрасный и привлекательный.

Если погода была дождливой или снежной, они оставались дома и читали русские или английские сказки и стихи. Английские стихи тетя Катюша читала особенно хорошо, а Наташа любила стихи и легко их запоминала. Еще у них была своя игра. Когда тетя Катюша переехала к ним жить, она привезла с собой довольно большую коробку с множеством карточек: на одной стороне карточек были нарисованы цветные картинки животных и птиц, а на другой написаны их английские названия крупными печатными буквами. Наташа должна была по картинке вспомнить английское название зверя или птицы. Это было трудное задание, оно требовало внимания, но все же это была игра, а тетя всегда так ободряюще улыбалась и так радовалась, когда Наташа правильно говорила название зверюшки, что Наташе хотелось ее порадовать. Так незаметно у нее появился стимул для изучения английского языка, особенно разговорного.

Ведь мама знала немецкий и французский языки, поэтому у нее с тетей Катюшей были свои секреты на идиш, Илюша изучал в школе немецкий язык и говорил, что, благодаря ему, многое понимает на идиш. Зина понимала только русский язык, поэтому Наташа, если поднатужится, то у них с тетей Катюшей появятся свои секретики на английском языке, и никто из членов семьи их не поймет! А тетя Катюша, словно стремилась облегчить ей задачу – она еще и пела для нее по-английски. Потом-то Наташа поняла, что тетя ее была великолепным педагогом и методистом, поэтому и читала ей, и играла с ней, и пела для нее. Но в раннем детстве Наташа ничего этого не понимала, а просто от души наслаждалась пением своей талантливой тети и нежнейшими звуками английского языка, впоследствии ставшего и ее профессией на всю жизнь: «Sleep, my baby, do not cry, I shall sing you lullaby».

Тетя Катюша рассказывала Наташе о героях Российской истории. В одном из их путешествий в центр Ленинграда они доехали до Марсова Поля, там вышли из трамвая на улице Халтурина (ныне Миллионная) и остановились напротив величественной статуи генералиссимуса Суворова. Тетя Катюша увлекательно рассказывала Наташе о его подвигах. Но подойти к нему или потрогать его было нельзя – его огибали трамваи и автобусы с обеих сторон. Они долго рассматривали эту великолепную статую. Затем они проехали до Казанского собора, и там тетя показала девочке две других статуи – маршала Кутузова и маршала Барклая де-Толли. Она рассказала Наташе об их великих подвигах при жизни, в XVIII–XIX веках. А потом она перешла к XX веку и рассказала, что во время блокады эти три статуи специально оставили стоять не защищенными, как символ мужества, чтобы пробудить дух победы в жителях блокадного города. Все остальные памятники в городе были укрыты, перенесены в запасники, закопаны, защищены тем или иным способом, но эти памятники величайшим русским полководцам стояли незащищенными – как вызов врагу, и никакие обстрелы не посмели их коснуться.

Во время своих прогулок по городу тетя Катюша с Наташей любили постоять на Кировском мосту или на Дворцовом мосту, полюбоваться ледоходом на Неве, послушать тончайший звон льдинок, сталкивающихся друг с другом. Если закрыть глаза, то можно было подумать, что это музыка самого великого города.