Текст книги "Паблик [Публичная]"

19

Обрывочный и беспокойный сон не помог мне избавиться от гнетущего ощущения тоски. С утра я уже не был так уверен, что уход Светлой к лучшему. К тому же оставлять все так, без объяснений, было просто не по-людски. У меня выходной день, что ж… Я умылся, переоделся и рванул в Кленовый.

Чтобы успеть на работу, Светлая должна была рано выехать, поэтому я торопился и едва успел ее застать. Я парковал машину как раз в тот момент, когда она выходила из подъезда. Увидев меня, остановилась и замерла. Глаза ее смотрели прямо, Света не отводила их и не прятала. Как и всегда. И счастье, и боль принимала грудью, прямо, без обиняков.

– Почему уехала, не поговорив? – спросил я, когда подошел совсем близко.

– Потому что это бессмысленно. Зачем делать то, в чем нет смысла. Только сильнее ранить? И тебя, и себя.

– Не согласен. Наши с тобой разговоры никогда не были бессмысленными. Нам всегда удавалось найти слова, чтобы понять друг друга.

– Удавалось. Но не теперь.

– Что изменилось?

– Всё. Ты стал мне врать.

– Я никогда тебе не врал.

– Раньше никогда. Но стоит только начать, и ты никогда не остановишься.

Я замолчал и просто смотрел ей в глаза. В них было столько тихой боли, что у меня язык не повернулся сказать ей, что она не права.

– Прости меня, Светлячок. Если я и обидел тебя, то не намеренно. Ты – последний человек на Земле, кого я хотел бы обидеть. Я не знаю, что сказать. Кроме одного: мне очень плохо оттого, что ты ушла. Когда тебя нет, все вокруг так тоскливо. Я знаю, что не могу этого исправить. Знаю, что ты больше не согласишься… Но… Прошу тебя, пожалуйста, поверь хотя бы, что я не со зла.

– Я знаю, Марат.

Она погладила меня по щеке.

– Ты – добрый, но очень несчастный.

Я немного помолчал.

– Отчего же я несчастный? Может, у тебя и на этот вопрос ответ найдется?

– Найдется. От пустоты. Она у тебя внутри.

– А ты? Ты счастливая?

– Не переживай, Марат, я несчастная тоже.

Ее ответ немного кольнул меня куда-то в область сердца. «Не переживай». Неужели в ее глазах я настолько бездушен, что она готова заподозрить меня даже в том, что буду переживать, если Света будет счастлива? Но все же я спросил:

– Отчего же ты несчастна? Тоже от пустоты?

Она покачала головой.

– Нет. От переполнения.

На мгновение я замер, пытаясь осознать последнюю мысль. Тут вдруг мое сознание резко поплыло, и я почувствовал, что больше не могу себя контролировать. Я поцеловал ее. Это был горячий поцелуй, настоящий, как в тот день, когда я стал у нее первым мужчиной. То были самые искренние в моей жизни поцелуи, и сейчас все повторялось. Я не понимал себя. Оторвавшись на миг, я стал трясти ее.

– Где же оно, Света? Где это переполнение? Почему я его не чувствую? Так хочу, так стараюсь, но ничего не чувствую, понимаешь?

Маленькая слезинка медленно потекла по ее розовой щечке.

– Понимаю.

– Почему же?

Света растерла капельку по коже.

– Потому что пока сосуд пуст, он никогда не сможет понять, что такое быть полным.

Оборвалось. Она никогда ко мне не вернется. Я медленно разжал пальцы и отпустил ее из своих рук.

– Не расстраивайся, Марат. Просто, несмотря на все, что нас объединяло, мы все равно оказались слишком разными. У тебя свой путь. Прими это и просто иди своей дорогой. Я никогда не смогу тебя заставить идти моей. Это и неправильно.

Я молчал.

– Ты не туда приехал. Сейчас ты должен быть в другом месте.

Я недоуменно вскинул на нее глаза.

– Езжай к ней, Марат. А сюда больше не приезжай. Если ты и правда хочешь мне добра, то больше никогда не приезжай.

Она быстро ушла.

Я остался стоять в ее дворе совсем один. Было рано, люди на улице еще не появились. Я бросил взгляд на ту самую березу и вдруг вспомнил день смерти бабули. Ко мне пришло осознание того, что я сейчас испытывал точно такую же щемящую боль, как и в тот день. Никогда со мной не было ничего подобного. Марат, что с тобой? Ты не можешь поверить в то, что сегодня умер еще один родной тебе человек? А точнее, единственный, ведь кроме бабули и Светлой у тебя никого больше нет. И не было. И не будет. Они обе умерли для тебя. Возле этой самой березы. Ты стоишь и не можешь принять их смерти. Не веришь. Ведь если бабуля уже не воскреснет, то Света остается жить на белом свете. Да, это так. Но она больше никогда не хочет тебя видеть. И ты не можешь поступить с ней, как делал это раньше. Ты должен уйти. «Поезжай к ней» – зазвенели у меня в голове последние слова моей девочки. И как так вышло, что даже в своих мыслях я только сейчас впервые назвал ее моей? Когда это стало навсегда невозможным…

20

– Что-то ты, мой петушок, сегодня какая-то бледная. Ты здорова?

Игорь смотрел на меня исподлобья. Взгляд его был загадочным и немного пугал.

– Ты не ошибся.

Я сделала паузу и постаралась придать своему лицу самое естественное выражение.

– Признаться честно, все последние события, видимо, на мне немного отразились. Пожалуй, я всё же переработала. Хочу взять паузу. Можешь организовать мне краткосрочный отпуск? Думаю, что дня три-четыре мне хватит. Надо восстановиться.

– Признаться честно? Шоколадка, ты шутишь? Откуда в твоем лексиконе возникли подобные выражения? Ты такого раньше даже в шутку не произносила, не то что серьезно!

– Игорь, пожалуйста… Не надо докапываться до слов…

– У-гу… Докапываться, значит…

Он продолжал смотреть тем же взглядом. Легкое беспокойство стало постепенно перерастать в страх. Стоп! Леночка, возьми себя в руки!

– Да, докапываться. По-моему, я заслужила небольшой отгул.

Он вышел из-за стола и медленно подошел ко мне. Тело немного задрожало. Игорь дотронулся до моей щеки и поцеловал. В этот раз его поцелуй больше не отдавался во мне ничем знакомым. Только отголосками страха. Но никаких других нот я не ощущала. Куда-то делись и трепет, и нетерпение, и возбуждение. Остался один страх. Игорь отстранился и внимательно взглянул мне в глаза.

– Конечно, малютка! Заслужила. Даю тебе пять дней. Куда полетишь? Навестишь один из своих островов?

– Пока не знаю. Возможно, на И́ждиф съезжу. Собственные острова уже оскомину набили.

– Значит, пора обзаводиться новыми! Ну ничего, вот вернешься, сразу этим и займемся! Перспективы отличные, так что думаю, что это дело много времени не займет.

Я кивнула.

– Спасибо, Игорь.

С трудом я выдавила из себя еще одну фразу:

– Я тебя люблю.

Он смотрел все так же сосредоточено. Но на его лице не отражалось ни одной посторонней эмоции, так что было трудно понять, о чем же на самом деле он сейчас думал.

– Конечно, крошка! Я знаю. Хорошо отдохни. Ты мне здесь нужна в боевом состоянии.

Я кивнула и вышла.

* * *

– Ты серьезно этого хочешь?

– Да, Марат.

Он какое-то время молчал. Мы сидели в его машине. Это был старенький, но очень чистенький джипик. Не помню, когда в последний раз в таком сидела. Да и сидела ли вообще когда-нибудь. Но сейчас все это казалось мне милым.

– Хорошо. Но больше, чем на три дня я уехать не смогу. За ребятами нужен пригляд. Иначе все, что я так долго строил, может начать разваливаться.

– Для меня тоже три дня оптимально. Не помню, когда я отдыхала больше нескольких дней.

– И ты уверена, что выдержишь поездку на такой машине? Если согласишься, то дороги назад не будет. Я не собираюсь терпеть никаких капризов. Что-то не понравится – просто высажу на трассе. И тогда добирайся обратно как хочешь.

Он смотрел решительно.

– Уверена. Я хочу с тобой. Пофиг на машину.

Сказав это, я сама немного прибалдела. Да, Леночка, в последнее время с тобой явно происходит что-то необычное…

– Хорошо. Тогда поехали.

Марат завел мотор, и машина тронулась.

Я ощущала себя влюбленной как никогда. Этот белокурый паренек сотворил со мной что-то невообразимое: впервые мне захотелось все бросить, поменяться с кем-нибудь жизнями, а самой начать все с начала. После ночи, когда нам удалось поговорить по душам, я осознала, что мужчина, лежавший рядом со мной, был полной моей противоположностью, но при этом так непостижимо мне родственен и близок, что от этого хотелось кричать. Марат – это инопланетянин. Он и правда до двадцати лет не знал, что такое транс-восприятие. Я раньше слышала от разных людей, ходили в наших кругах такие толки, что есть люди, мозг которых был полностью абстрагирован от воздействия на него каналов транс-восприятия. Но я никогда в жизни не встречалась с подобными людьми воочию. И сейчас, когда сама столкнулась с этим явлением, поняла, как же Марат был счастлив. Я не встречала таких раньше. Он, как и мой отец, как и Игорь, был мужчиной, но при этом совсем другим. Этот человек был соткан из света и правды, но не как все эти долбанные псевдоправдисты: продажные лингворусы, типа объективные журналисты, юристы из коллегии, готовые и мать родную продать при случае. Марат был настоящим. И он по-настоящему ненавидел таких, как я. Впервые мне стало страшно от того, что я делаю: уничтожаю Маратов, чтобы плодить Елен, Игорей, Колюнь и Регинок. И мне до жути захотелось что-то изменить.

Он согласился взять меня с собой в деревню. Нужно было забрать его бабушку и перевезти ее на зиму в город. Вещей было много, поэтому первую ходку должен был сделать он сам – за шмотками. Помочь все собрать, погрузить в машину. Марат не хотел доверять это чужим людям. А на следующих выходных он собирался забрать и ее. Деревня находилась в двухстах пятидесяти километрах от Авксома, в Ре́втской области, и я напросилась поехать вместе с ним.

Это случилось при совсем уж неправдоподобных обстоятельствах. Не думала, что первая совместная ночь с неизвестным мужчиной когда-нибудь сподвигнет меня на исповедь, но с Маратом все было не как обычно. После очередного акта, коих у нас к тому моменту произошло уже столько, что я не могла посчитать, меня вдруг будто прорвало. Я была не в состоянии больше терпеть этого его взгляда, который неизменно на себе ловила сразу, как только мы останавливались, и на какое-то время из его глаз исчезал огонь желания. Будто я заразная. И меня прорвало.

– Не смотри на меня так. Это нестерпимо.

Он еле уловимо ухмыльнулся.

– Уверена, что знаешь, о чем это слово?

– Уверена. Если дошло даже до того, что тебе об этом говорю.

Я выпрямилась и села на край кровати.

– А я вот не уверен. В твоем мире не знают, что такое нестерпимо.

– С чего ты взял? Думаешь, что все знаешь?

– Все знать мне не нужно. Но чтобы кое-что понимать, достаточно и того, что знаю.

Я резко обернулась и разъяренно выпалила:

– И что ты понимаешь? Просвети меня!

– А надо ли?

Он тоже встал и ушел в кухню. Налил в стакан воды из-под крана, я слышала, как он жадно пил. А потом донеслись его слова.

– Хотя, впрочем, раз ты так хочешь… Ты когда-нибудь ездила по России? Не имею в виду авксомские кабаки. И подавксомные тоже.

– Ты меня за кого держишь? За полную деградантку?

– Да. Я держу тебя за ту, кто ты есть на самом деле. А именно: начисто атрофированная миллиардерша, ежедневно, ежечасно и ежесекундно продающая страну, которую ты так часто называешь своей родиной. Причем неважно даже, за сколько ты ее продаешь и как долго намереваешься продолжать это делать. Скорее всего, ты переживешь нас всех, такие обычно живучи. И к моменту, когда сдохнешь, будешь уже так неприлично богата, что, наконец-то, купишь себе не какой-то вшивый остров, а вполне себе настоящую страну. Чтобы ставить свои эксперименты и за пределами любимой родины. Ведь такие, как ты, ненасытны в разрушении, которое несут. Но даже если Бог сжалится над всеми нами и нашлет на тебя проказу, ты, умирая в муках, все равно ничего не поймешь. И никому от этого не станет легче. Потому что зловредная атмосфера, которую ты всю жизнь источаешь, к моменту твоей долгожданной смерти уже успеет инфицировать тысячи. И из нее восстанет армия таких же, как ты. Порожденная тобой. Чтобы продолжить дело всей твоей жизни – убивать все разумное, доброе, вечное. И заполнять освободившееся место тьмой бездарности, пошлости и грязи. И все лишь для того, чтобы в итоге с гордостью констатировать: ты самая известная и богатая сучка нашей страны. Мои овации!

Он помолчал.

– Это если подробно. А в общих чертах… Тебе никогда не будет доступна простая истина: что такое нестерпимо. Потому что ты сама – прародитель этого понятия. Поэтому прекрати этот фарс и давай продолжим сношаться. Или я просто уйду.

Леночка Маяковская сидела как завороженная. В последнее время я стала очень слезлива, но сейчас слез не было. Наверное, оттого, что в глубине души я понимала, что он прав. Я встала и прошла в кухню. Сев напротив него на высокий барный стул, тихо произнесла:

– Я лишь производное от своего мира, Марат. Для того чтобы выжить в нем, приходится брать в руки оружие.

Подняв глаза на белокурую голову молодого светика, я поймала на себе его взгляд.

– И если я выпущу его из рук, то конец будет единственным.

После небольшой паузы я закончила:

– За мной стоят люди, которые никогда не прощают слабости. А я, ты уж прости меня, слишком сильно люблю жизнь, чтобы отдать себя им на растерзание.

– Зачем ты говоришь мне это? Думаешь меня тронуть?

– Нет.

Я снова помолчала.

– Ты очень странно на меня влияешь. Хочется тебе исповедоваться. И вдруг очень захотелось… Покаяться.

Он рассмеялся.

– Маяковская, ты переигрываешь! Сходи в церковь. Тебе же можно? Или святой лик прожигает дыры в твоей коже?

Но я оставалась серьезной.

– Покажи мне свой мир, Марат. Я хочу его увидеть.

Он посмотрел на меня с недоверием.

– Мой мир? Взять тебя на Альфа-Центавр? Ты таблеток объелась, что ли?

– Никогда не принимала. Покажи. Пожалуйста.

– Зачем тебе это?

– Сама не знаю. Может, чтобы напоследок взглянуть хоть одним глазком на другую жизнь?

– Я тебе что аниматор?

Я подошла к нему близко и посмотрела прямо в глаза.

– Больше, возможно, у меня не будет шанса. Вдруг поможет?

– Шанса… поможет… твою мать, о чем ты, Лена?

– Ты сегодня упомянул, что в Ревт собираешься, так вот… Возьми меня с собой. Хочу с тобой.

Он долго смотрел на меня непонимающим взглядом.

– Очень прошу тебя, Марат. Пожалуйста, возьми меня с собой.

– Слушай, я лучше поеду домой. Уже поздно.

Я схватила его за руку.

– Возьмешь?

Из-под сдвинутых к переносице бровей я разглядела, как внимательно на меня сейчас смотрели его голубые радужки.

– Возьмешь?

– Да пожалуйста. Мне не жалко.

Я порывисто обняла его.

– Спасибо. Во сколько мне быть у тебя?

– Выезжаю в семь.

– Так, может, останешься? Отсюда и поедем?

– Маяковская, давай пока. У меня есть дом.

– Хорошо. В семь буду.

– А ты что, даже адрес не спросишь?

– Зачем? Я его знаю.

Он тряхнул головой и вышел из кухни.

21

– Марат, ты совсем сдурел? Ты что и правда поперся к Светкиной бабушке в компании этой стервы?

Голос Егора звучал возбужденно. Я покосился на кафешку. Маяковская стояла за небольшим столиком возле окна и наблюдала за мной. Странно, но единственная нормальная бензоколонка на этом участке трассы была пуста.

– Я тебе рассказал не для того, чтобы ты меня отчитывал.

– Да ты что? Так мне тебя по головке погладить?

– Мне просто надо было выговориться. Хоть кому-то. А ты мой единственный друг.

– А Светка?

– Она ушла. Вчера.

Егор умолк.

– И правильно сделала! Ладно ты еще на стороне трахаешься, но тащиться со своей фрёй за ее бабулей, ты что, полный отморозок? Светка же все узнает! И каково ей будет, ты подумал? Или у тебя и остатки совести отсохли?

– Я не мог не помочь Свете перевезти бабулю, она одна с этим не справится. А я ей обещал. Но она ничего не узнает. Вера Федоровна не увидит Маяковскую. Я ее в поселке оставлю. В деревню один поеду.

– Хорошо хоть до этого додумался. Только одного понять не могу, зачем тебе вообще нужно было ее с собой брать?

– Она попросила.

– В смысле?

– Попросила взять ее.

– Зачем?

– Хрен ее знает.

– И ты согласился?

– Да. Подумал, пусть посмотрит, как живут обожаемые ею люди в такой горячо любимой ею стране.

– Только не говори, что ты решил возглавить спасательную операцию по ее душу.

– Скажу. Типа того.

– Марат, ты болен. И твоя болезнь, по ходу, даже менее излечима, чем ее. Романтизм называется.

– Егор, мне до лампочки. Может, я и романтик. Но хочу, чтобы она посмотрела на плоды своих трудов. А потом я посмотрю. В ее глаза.

– И что ты рассчитываешь там увидеть? Неужто раскаяние?

– Я ни на что не рассчитываю. Просто хочу посмотреть.

– Ты бы лучше Светкой занялся и пока не поздно ей в глаза посмотрел. Но это, видимо, сложнее. Стыдно, небось.

– Стыдно. Очень. Но дело не в этом.

– А в чем? В том, что ты кобелина?

– Все немного сложнее, Егор. Я запутался. Совсем. И очень хочу к ней. Но вот только она меня не примет. Так что нету смысла смотреть ей в глаза.

– А, может, все же есть?

Я вздохнул.

– Не знаю, Егор. Но мне начинает казаться, что я ее не хочу оттого, что просто не заслуживаю такой девушки. Надо набраться мужества и… Дать ей жить нормально. Без меня. Нам обоим будет только легче.

– Марат, ты тупой. Реально, просто дерево. Если бы такая девчонка на меня свой глаз положила, я бы блин… Всю землю изрыл, но добился, чтобы она ни в коем случае не передумала. А ты со Светкой, сколько я вас вижу, все время что-то усложняешь, выпендриваешься. Сейчас вот выдумал себе очередную заколупку – свою Маячку-маньячку. Хочу-не хочу, любит-не любит, ты блин хуже бабы.

– Может, и так. Только не могу я жить с женщиной, если нет влечения. Это же, в конце концов, просто нечестно по отношению к ней. Вижу же, что она меня любит. А сам не могу ей признаться в том же. Язык не поворачивается врать.

– Не любишь говоришь? А что ты тогда так сдулся, стоило ей уйти? Что скулишь, как тебе к ней сильно хочется?

Я задумался.

– Не знаю. Говорю же, запутался совсем.

– Ага. Тогда тебе к терапевту. Пусть выпишет направление к следователю. А по мне так тут все ясно. У тебя просто с психикой проблемы. Вот и лечись. Маяковская – как раз лучшее лекарство. Давай, брателло, покеда.

В трубке послышались короткие гудки. Я снова вздохнул. Глянул в сторону Маяковской. Она все еще смотрела на меня.

* * *

Когда мы уже почти проехали четвертую заброшенную деревню, я остановился. На ее окраине стоял огромный полуразрушенный храм. Я заглушил мотор и вышел. Маяковская вылезла следом. Она подошла.

– Ты хотела увидеть мой мир? Пойдем!

Я подал ей руку. Мы вошли внутрь храма. Это было некогда шикарное произведение русского храмового зодчества, а ныне полуразвалившийся остов забвения. Под высоченными сводами кое-где еще проступали почти уже облупившиеся фрески, а под куполом были видны не до конца разрушенные барельефы. Размер внутреннего помещения столь впечатлял, что, когда мы вошли внутрь, Елена ахнула. Она приложила руку к лицу.

– Боже, Марат, это…

– Это – погост веры, Елена Платоновна.

Она стояла, замерев на месте. Лицо ее побледнело.

– Я никогда не видела ничего подобного. Он огромен и…

– По размеру это был один из самых внушительных соборов страны. И по внутреннему убранству не уступал многим столичным православным храмам.

– Но здесь же захолустье, сплошные маленькие деревеньки, к тому же почти все покинутые. Как вышло, что такой красавец был построен именно здесь?

– Ревт когда-то был воротами в Авксом. Сравнительно еще недавно. Деревень было гораздо больше, численность населения за последние двадцать лет снизилась в пять раз. А из оставшихся деревень все едут в Ревт. Ну или в Авксом, кому как повезет. Между тем по области остались разбросанными более двадцати таких вот соборов, которые разрушаются. Скоро от них совсем ничего не останется.

– Ты так на меня смотришь, как будто я в этом виновата.

– Как в воду глядишь. Ты и виновата.

Елена бросила на меня взгляд одновременно непонимающий и рассерженный. Я сухо ответил:

– Смени выражение. Оно здесь неуместно.

– Может, я еще и в том, что день сменяет ночь, виновата?

– Возможно. По крайней мере, было бы на тебя похоже. Только наоборот. Ночь сменяет день.

– Не соизволишь объяснить, как именно я разрушила этот храм?

– Соизволю. Пять лет назад область запросила восемьсот миллиардов на прокладку двух магистралей по региону и восстановление православных памятников. Но на этапе реализации проекта власти решили, что эти средства эффективнее будет потратить на веерную установку в регионе каналов транс-восприятия. Ходили слухи, что решение спустили с самого верха, из дирекции ТВ-1. Просто поступило такое указание. А когда комитет Ревтских патриотов попытался его оспорить, на их дороге оказалась ты. Со своим заявлением о том, что для достижения реального благосостояния региона необходимо не постройки разваливающиеся штукатурить и дороги прокладывать туда, где уже больше никто не живет, а расширять населению горизонты, мотивировать к тому, чтобы строить новый мир. Для этого, на твой взгляд, гораздо эффективнее было подключить как можно больше людей к вашей системе отупления. Ничего не припоминаешь?

Она молчала.

– Значит, что-то все же брезжится. Хорошо. Поехали дальше.

Я вышел. Через некоторое время, медленно переступая ногами, на пороге, а точнее том, что от него осталось, показалась и Маяковская. Я сел в машину и завел мотор. Вскоре соседняя дверь хлопнула. Елена снова сидела рядом.

* * *

Мы подъехали к одной из самых безотрадных деревень из всех, что я когда-либо видел. И связано это было не с тем, что здесь как-то по-особенному разрушены домишки, или как-то по-особенному опустились люди. Нет. Наоборот. Маленькие и трогательные домики были чистенькими, небольшие огороды ухоженными, а люди имели человеческий облик. Но они были иными. Не то что городские. Жители этой небольшой деревеньки, всего на десять домов, задевали струны даже самой закостенелой души. Они были душещипательны.

На лавочке возле одного из домиков, на окошках которого висели белые занавески, сидела старушка. Она гладила кошку, которую держала на руках, а вокруг нее копошились еще три кошки. В ногах старушки сидел маленький блондинистый мальчонка, играющий еще с двумя кошками. Он возился прямо на земле, задевая полы длинной юбки своей бабушки. Лица этих двоих светились умиротворением и лаской. Иногда мальчик закидывал голову и смотрел на старушку. Они друг другу улыбались.

– А это, Елена Платоновна, – могильник надежды. Символ уходящей в недра России. Последняя из деревень на ближайшие километры, в которой еще кто-то живет. Десять лет назад все еще было по-другому.

Я крикнул и помахал рукой:

– Аглая Филипповна!

Мы подошли ближе.

– А-а-а, Маратушка, здравствуй!

– С внуками? – спросил я, умиленно поглядывая на мальчугана.

Голос старушки был тихим и глубоким. Она будто обволакивала нежностью.

– С внуками, Маратушка, с ними. Куда ж без них.

– Их к вам на все лето привезли?

– Да, на все лето. Федюнька и Таечка на велосипедах катаются. А мы с Витюшей здесь вот. С кошками возимся. Витюша без них никуда. Больно любит их, малота́ моя.

В ее голосе было столько добра, что от этого сжималось сердце. Пройдет еще каких-нибудь десять лет, старики уйдут, и этой деревни тоже не станет. Не будет больше ничего: ни кошек, ни трогательного мальчугана, ни белых занавесок на окне. Ни этого славного бархатного «больно любит их, малота́ моя». И я больше ни от кого такого не услышу.

Я посмотрел на Маяковскую. По ее щеке сползала слеза.

– А ты как здесь, Маратушка?

– Да мы со знакомой к бабуле приехали, вещи забрать. Вот решил к вам завернуть, навестить. Одним глазком поглядеть. Помните же, это моя любимая деревня.

– Помню, касатик, помню.

– Рад, что у вас все по-старому. Пусть так и остается.

– Дай-то Бог, дай-то Бог!

– Поехали мы, Аглая Филипповна. Пусть он вас хранит. Бог.

Она перекрестила меня.

– И тебя, касатик! Храни Господь!

Мы развернулись и побрели к машине.

– Область пустеет. Никто не остается в деревнях. Молодежь уезжает. Потому что здесь нет каналов для передатчиков, нет развлечений, что означает в конечном счете отсутствие работы. За последние десять лет работа в нашей стране, на которой можно хоть что-то заработать, так или иначе связана с развлечениями. Как электрик я раньше зарабатывал двадцать тысяч. Стал осветителем на ТВ-1 – теперь получаю двести. Вы у себя сосредоточили бюджеты почти всех регионов. Оставили им лишь копейки. Которые и так скоро им не понадобятся. Потому что регионов скоро не станет, они просто вымрут. А остатки их жителей переедут в Авксом, куда вы сгоняете всю страну. Работать на транс-восприятие.

Я повернулся к Маяковской. Тихие слезы так и продолжали скатываться по ее лицу.

– И тогда на эту землю придут другие люди. Чужие. Потому что земля не может долго стоять пустой. Но вам до этого нет дела. Ведь когда это случится, вас здесь уже не будет.

Я помолчал.

– Ну что, поехали дальше смотреть мой мир? Или тебе достаточно?

Она отрицательно покачала головой.

– Достаточно.

Я сел в машину. Маяковская тоже тихо села.

– По этой самой дороге, по которой мы едем все это время, я отвезу тебя в поселок. Будешь ждать меня там. Бабушке я тебя не покажу.

Я снова сделал паузу.

– А дорога эта, Елена Платоновна, – единственная магистраль в области, площадь которой чуть больше вашей любимой страны. Я сейчас не о России, если вы еще не поняли. Я о той стране, куда вы чаще всего летаете. А еще Ревтская область больше, чем площадь всех занимаемых вами островов. На которых вы успели построить гораздо больше дорог, чем есть здесь, в этом регионе вашей любимой родины. Такая вот у нас с вами сегодня экскурсия получилась. Надеюсь, вы удовлетворены.

Остаток пути мы ехали молча.