Текст книги "Королева в тени"

– На удивление легко и просто.

– И вы думали, что это… это ваше полное поражение понравится мне?

– Я не вижу в этом своего поражения. И, честно говоря, Джоанна, я уже больше не уверен насчет того, что вам понравится, а что не понравится.

– Если до посторонних дойдет хотя бы намек на нашу с вами свадьбу, все семейство Солсбери станет предметом всеобщего посмешища.

– Но кто станет об этом говорить? Ваша семья – определенно нет. У матери Уилла и его самого рот на замке. Граф умер. Ваш священник, к несчастью – или к счастью, – отправился на небеса в виде надлежащей награды за свою честность. Наши свидетели под страхом кары небесной поклялись молчать, пока я лично не разрешу им что-то рассказывать.

– И все же я боюсь, что кто-то проболтается.

– Кто? Соколы из того сарая в Генте? Они уже давно умерли.

– Я смотрю, у вас на все есть свой ответ.

– Ну, не на все. У меня, например, до сих пор нет ответа на вопрос, как мне заполучить вас обратно. Есть какие-то идеи?

– Нет.

– Признайтесь, а вы сами хотите вернуться? Я в этом даже не уверен.

– Как и я тоже. Я больше не уверена, что вы по-прежнему любите меня. Или что я люблю вас.

– Какая же вы глупая, Джоанна.

– Я нахожусь в осаде, Томас, – сказала я, и он удивленно поднял брови. – Вы ведь не можете рассчитывать, что нам будет легко жить в такой близости друг от друга. Так зачем вы все это делаете?

– Не считая того, что мне нужно как-то зарабатывать на жизнь? Все очень просто. Так у меня будет возможность видеть свою жену. Я смогу разговаривать с ней, служить ей, даже не касаясь ее. Даже если при этом я не смогу уложить ее к себе в постель.

Его откровенность тронула меня, как будто моей кожи нежно коснулось птичье перышко. С этого момента наша жизнь становилась сложнее.

Глава пятая

Томас Холланд взялся за руководство хозяйством поместья Солсбери очень рьяно, вцепившись в это дело, как изголодавшаяся крыса в засохшие обрезки сыра. Бывший пожилой управляющий ушел на покой, и Томас разом взвалил все дела и проблемы мрачного, разрушающегося и продуваемого сквозняками особняка в Бишеме на свои намного более крепкие плечи.

Я была поражена той точностью, с которой он выполнял каждую свою обязанность. В том, что рыцарь стал главным распорядителем в конторе управляющего огромным хозяйством крупного магната, не было ничего унижающего его достоинство. Напротив, эту должность можно было считать для сэра Томаса Холланда шагом вперед. И Томас оказался совершенно прав: если он мог повести людей за собой в сражение, то смог найти и общий язык с прислугой всех уровней, от самого низкого до самого высокого, завоевав ее уважение, где нужно рявкая своим командным голосом, а где используя меткое словцо – что-нибудь из солдатского жаргона. Если он чего-то не знал, он спрашивал. С членами совета Уилла он общался с достоинством, к матери Уилла обращался с холодной благопристойностью, которая ей очень нравилась, в то время как его бабушке он всегда старался угодить, бессовестно, но очаровательно. В разговорах с Уиллом он был почтителен, но твердо отстаивал свое мнение. В общем, все они здесь практически плясали под его дудку.

В этом человеке открывались неведомые глубины, целый ряд талантов, о которых я за время нашего с ним недолгого знакомства даже не догадывалась. Вероятно, он и сам о них ничего не знал до этого, но его постоянное совершенствование в новом для себя деле вызывало мое восхищение и при этом еще больше усиливало мое замешательство.

А как же его чувства ко мне? Нужно сказать, что вел он себя в отношении меня просто образцово. Как и я по отношению к нему. В таком положении ничего, что могло бы оскорбить Уилла, между нами не было.

Впрочем, поначалу вдовствующая графиня Кэтрин была более чем подозрительна на этот счет.

– Я этого не одобряю. Это ваших рук дело, Джоанна?

– Вот уж точно нет, – легкомысленно ответила я, как будто все это вообще не имело для меня значения. – Я никогда не считала сэра Томаса подходящей кандидатурой для этих задач. Ваш сын сам принял его предложение. И король тоже счел это удачной идеей. И если вам угодно принять меня за женщину, которая желает дискредитировать благородство своего происхождения, допуская какого-либо рода крайности под собственной крышей, то вы меня просто плохо знаете.

Так мы и жили, донельзя прилично, точно монашки в женском монастыре. Будущее представлялось мне в тумане. Я знала, что вечно такое состояние спокойствия продолжаться не может. Это определенно напоминало мне затишье перед бурей, которое я как-то наблюдала много лет тому назад, когда после зловещей полной тишины налетел разрушительный шквал и хлынули потоки воды, каких и представить себе трудно.

Иногда я чувствовала на себе взгляд Томаса, который сверлил мне спину между лопаток. Однажды он слегка прикоснулся ко мне, передавая за столом салфетку, чтобы я вытерла пальцы, и между нами словно проскочил электрический разряд. Но это мгновенно прекратилось, потому что я уронила салфетку. Он поднял ее с пола, аккуратно сложил и вернул на место, положив возле моего ножа.

Никакого скрытого смысла. Все совершенно случайно.

К концу первого месяца такого существования, когда я начала скучать по удобствам и роскоши, которые мой кузен Эдуард привносил в обновляемый им Виндзорский замок, Уилл по простоте своей душевной начал предлагать нашему управляющему кандидатуры подходящих, по его мнению, невест. А Томас, как мне показалось, начал прислушиваться к этим предложениям. Я и сама тоже прислушивалась к ним, леденея от досады.

С другой точки зрения, не это ли самый лучший выход для всех нас?

В эти дни я узнала себя с худшей своей стороны. Я не могла заполучить Томаса Холланда, но и не желала своими руками отдавать его какой-то другой женщине. Ревность с ее зелеными глазами была прежде мне незнакома; в своей привилегированной жизни мне раньше не доводилось хотеть чего-то, принадлежащего кому-то еще. И сейчас я испытывала весь дискомфорт этого чувства и сопровождающую его мучительную ярость.

Тем временем король с большим энтузиазмом, заразившим также его рыцарей и высшее военное руководство, планировал новую кампанию во Франции.

Когда речь непосредственно зашла о том, что Томас, воспользовавшись этой новой возможностью, может вновь уйти на войну и никогда не вернуться оттуда, я стала беспокойной, меня подмывало успеть больше сказать и больше сделать. Моя честь подсказывала мне, что я должна молчать. Долг говорил, что мне следует держаться от него как можно дальше во всем, что не касалось ежедневных потребностей нашего большого дома и хозяйства. Трудно сказать, было ли это романтическое томление или просто неуправляемое желание, но только это чувство погнало меня искать его под мрачные своды большого погреба, где он с одним из своих помощников пересчитывал бочки с вином и полутуши засоленного мяса. Единственным моим оправданием было…

Нет, не было у меня никаких оправданий, кроме разве что необходимости хоть как-то приобщиться к сфере обязанностей, которые он сам на себя возложил.

– Миледи? – сказал он, отрываясь от списка, который держал в руке.

– Сэр Томас.

– Могу я вам чем-нибудь помочь? – Особого энтузиазма в его голосе я не заметила.

– Думаю, да.

– Тогда я к вашим услугам, миледи, – сказал он, а затем добавил, обращаясь к своему подчиненному: – Возьми это и передай нашему повару. Он скажет тебе, где мы с тобой ошиблись в наших подсчетах. А заодно попроси его объяснить недостачу шести больших бочонков доброго бордоского вина. – Когда слуга удалился, он продолжил: – А теперь с вами, миледи. Не могу придумать, зачем вам понадобилось отправляться в собственный винный погреб в это время дня.

Голос его звучал недоброжелательно. Он явно подозревал, что я играю с огнем. И был недалек от истины.

– Может, присядете? – предложила я.

– Куда? – спросил он, не двигаясь с места.

– На этот бочонок, например.

– Зачем? С моей стороны было бы невежливо сидеть, когда вы стоите.

– Просто сядьте!

– Как прикажете, миледи.

Как все прозаично! Слегка согнувшись, он присел на краешек бочонка с соленой рыбой, тогда как я осталась стоять перед ним.

– Так чего же вы хотите, Джоанна?

Он больше не был моим управляющим – сейчас он снова был моим любовником.

– Я могу больше никогда вас не увидеть.

Он не переспросил меня, что я имела в виду. Вероятно, он все понял. А может быть, просто верил в то, что я буду вести себя осмотрительно. И все же, когда мои пальцы очень осторожно коснулись его щеки, а затем двинулись дальше, к завязанным концам его белой шелковой повязки, он поднял руку и остановил меня.

– Не нужно!

– Но я сама хочу. Не думала я, что вы станете стесняться своих боевых шрамов.

– Я и не стесняюсь. Но какой мужчина станет добровольно показывать их женщине, которую он любит?

Сказано это было жестким тоном, который отозвался болью в моем сердце.

– Я отвечу вам, – сказала я смягчившимся от сочувствия голосом. – Мужчина, который гордится тем, как эти шрамы были получены. Мужчина, проявивший доблесть в бою. А вы подходите под оба эти определения.

– Тогда делайте что хотите.

Он опустил руку, и я развязала шелк на его голове.

Господи Иисусе!

Рана его была ужасна. Веко теперь не открывалось, а страшный глубокий шрам проходил от линии волос до середины скулы. Думаю, войди вражеский клинок чуть глубже, и он бы погиб. Я очень нежно прикоснулась к обезображенной плоти; через столько времени она была уже не такой красной и зловещей, но я могла себе живо представить, как это выглядело вначале. Он был храбрым мужчиной, умеющим терпеть боль, как и очень многие из наших рыцарей.

Я могла понять, почему Томас прятал свой шрам от меня: он портил его внешность и это ущемляло его самолюбие, которое в нем все-таки присутствовало. Но как типично для него было привлечь внимание к своему дефекту таким галантным образом. Во время всех этих манипуляций Томас оставался неподвижен, как высеченная из мрамора статуя. Но когда я без предупреждения наклонилась и прижалась губами к уродливому рубцу, я услышала, как он глубоко и продолжительно вздохнул, как будто выдохнул наружу страх, не дававший ему говорить.

– Вы не презираете меня, – прошептал он. – И не находите мой шрам омерзительным.

– Нет.

Я рассеянно разглаживала пальцами белую повязку, которую продолжала держать в руках, и раздумывала над его, а также над своим будущим, не в силах угадать ни того, ни другого.

– Вы ведь когда-нибудь снимете это? – спросила я, чувствуя, как где-то под моим сердцем как будто разверзся глубокий колодец печали.

– Да, в один прекрасный день. Когда я буду полностью удовлетворен тем, как я сражался во имя Господа, святого Георгия и Англии. Вот тогда я и сниму это. – Помедлив мгновение, он поднял голову и взглянул на меня снизу вверх. – Это правда не вызывает у вас отвращения? – еще раз спросил он.

– Нет. А вы думали, что будет вызывать?

– Как я могу знать, что на уме у женщины? К тому же женщины королевской крови, которая, как известно, обладает способностью внушать людям мысль о ее непомерной гордыне. Тогда как я – простой солдат. – Впервые с тех пор как Томас, возвратившись в Англию, застал меня замужем, я услышала в его голосе нотки сожаления; его рука нашла мои пальцы и легонько сжала их. – Я ведь до сих пор поверить не могу, что вы сами тогда захотели взять мою фамилию.

– Ту нашу попытку нельзя признать удачной, мы не извлекли из нее пользы, – заметила я. – И я не хочу причинять боль Уиллу. Он мой друг, мы всегда были с ним друзьями, и он не хочет наносить вред никому из нас.

Он долго смотрел на меня, как будто мысленно взвешивал слова, которые собирался произнести.

– Запомните вот что. Если я погибну в бою и у нас с вами никогда не будет возможности быть вместе как мужу с женой, помните, что я всегда любил только вас, вас одну.

Он погладил мою щеку тыльной стороной ладони, а я повернула голову и прижалась к ней губами. Это была очень нежная ласка, которая пробудила во мне воспоминания о захлестнувшей меня когда-то девичьей любви. Я снова прижала его руку к своей щеке, наслаждаясь моментом неожиданной близости, от которой захватывало дух.

Но длилось это недолго. Голос его внезапно стал резким и зазвенел, как сталь меча, который он теперь не носил:

– Зачем вы это сделали, Джоанна? Зачем позволили втянуть себя в этот свой брак? Почему было просто не сказать королю, что вы по закону не можете предпринять такой шаг? Что вы уже моя жена? Вы выходили за меня по доброй воле, но тем не менее в течение ближайшего года уже состоялась ваша свадьба с Уильямом Монтегю. Но почему? Вы самая своевольная из всех женщин, которых я знаю, и при этом вы позволили запугать себя настолько, чтобы отречься от меня. Как вы могли так поступить, как могли своим решением создать столько сложностей и неудобств? Весь этот хаос – ваших рук дело.

В погребе вдруг повеяло ледяной зимней стужей. Как могло случиться, что раньше он не признавался в том, что поступок мой причинил ему душевные страдания, а не просто досадное беспокойство, будто легкий ветерок, поднимающий рябь на поверхности воды? Обиженная и рассерженная столь резким переходом от нежности к обвинениям, я отпрянула от него, все же догадываясь, что поведение мое в его понимании было связано не с чем иным, как с чисто женским непостоянством. Зачем мне было подвергать риску свою душу, давая вторую клятву, когда я уже была связана первой? Это должно было казаться необъяснимым. Но сейчас я чувствовала себя разбитой и уставшей от упреков в том, что я поверхностная, вероломная, что слишком руководствуюсь корыстными интересами или юношеской экстравагантностью, чтобы бросить вызов своей матери и самостоятельно выбрать свой путь в жизни. Пунцовая краска залила мое лицо; я поняла, что, вероятно, приняла ошибочное решение, когда не объявила о невозможности выйти замуж за Уилла, стоя с ним перед алтарем, хотя делала я это вполне осознанно.

Если Томас уходит на войну, он должен это знать.

– Я сделала это, потому что…

Я так долго хранила все это в тайне. Что даст мое малодушное признание? Поэтому я решила его упростить.

– Если бы я призналась в том, что мы с вами сделали, – сказала я, – я могла бы запятнать ваше имя дурной славой, и это пугало меня. Я действовала из самых лучших побуждений.

Объяснение получилось действительно очень упрощенное, однако не такое уж неправдивое.

– Помоги нам Господь от таких лучших побуждений.

Но ведь не помог.

– Вас заставила сделать это ваша мать? И графиня Солсбери?

– Да.

В этом признаться было проще всего.

– И вы согласились хранить молчание.

– Да.

– Но Эдуард все равно когда-нибудь узнал бы об этом. – Томас с выражением бессилия и безысходности на лице продолжал: – Если бы я вернулся и заявил о своих правах на вас, об этом все равно узнал бы каждый. И когда я сделаю это, так оно, без сомнения, и будет. – Он резко выдохнул, как будто уже принял неприятное решение, и руки его сжались в кулаки. – Как говорится, лучше миновать участок плохой дороги как можно скорее.

– Примите мои искренние извинения, – сухо сказала я. – За то, что сделала только хуже.

Его рассеченная бровь по-прежнему выглядела зловеще.

– Полагаю, вы были еще слишком юны, чтобы оставлять вас одну в момент, когда нужно принимать такие важные решения.

Я снова напряглась.

– Я была вполне в состоянии принять их.

– Да, видимо, вы правы. Но мое долгое отсутствие так или иначе все усложняло, не правда ли?

Это было лучшее оправдание из всех, на какие я могла надеяться, и поэтому, когда Томас взял меня за руки, погладил мои пальцы, а затем поцеловал одну за другой мои ладони, я не противилась. Я подумала, что должна вновь закрыть повязкой самый страшный из виденных мною шрамов, после чего прикоснулась к нему губами.

– Вы очень великодушны, – пробормотал он.

А потом Томас взял мое лицо в свои ладони и поцеловал меня в губы. Здесь, под сводами погреба особняка в Бишеме, это должен был быть первый и последний раз, когда мы касались друг друга так интимно, – в знак признания того, что было между нами и, честно говоря, от безнадежности нашего положения. Первый и последний раз, когда кто-то имел бы право обвинить нас в неподобающем поведении.

– Да храни вас Господь, Томас.

– А я буду молиться, чтобы Он берег вас, миледи.

Складывалось впечатление, что, когда я вновь надела на него снятую повязку, вызвавшую такой всплеск эмоций, это вернуло нас на прежний уровень отношений между хозяйкой дома и ее управляющим. С камнем на сердце я развернулась и, чувствуя себя совершенно несчастной, возвратилась к себе, оставив его выполнять свои обязанности. Правильность моего выбора оставалась под вопросом, а неадекватность принятого решения лежала на поверхности. К тому же всю правду я ему так и не сказала.

– Где ты была?

Уилл встретил меня в зале, успев заметить, что я иду со стороны кухонь.

– Сэр Томас составляет списки продуктов в погребе. – Мне казалось, что лицо мое горит от чувства вины, но, видимо, это было не так, потому что Уилл никак на это не отреагировал. – Сэр Томас считает, что скоро начнется новая кампания. И он отправится на войну, я в этом уверена.

– Что, правда? Тогда я тоже поеду с ним.

Таким образом, с войны теперь могли не вернуться уже оба моих мужа.

Меня могло бы удивить, что должность управляющего в поместье могущественного графа Солсбери потеряла для сэра Томаса Холланда всю свою важность, как только началась подготовка к военной кампании, к которой можно было примкнуть. Но не удивило. Как не удивило и то, что на Уилла произвело сильное впечатление уважительное отношение их управляющего к его жене и матери. И когда король начал приготовления к своей экспедиции, которая должна была отплыть от английских берегов в июле 1346 года и высадиться в Нормандии для новой войны с французами, отважные рыцари со всей Англии, а также из дома Солсбери отправились вместе с ним.

Так началось странное время, время ожидания, которое мы так часто переживали в последние годы. Королева страдала от ранних симптомов очередной беременности, но видела в этом физический знак того, что ее король предан ей. Все праздники, охота, пышные пиршества при дворе были отменены. Не время было веселиться, пока шла война и победа в ней еще не была достигнута.

О возможности поражения мы даже не говорили.

Наконец долгожданные гонцы принесли радостные известия, и мы вздохнули с облегчением, узнав, что наши воины благополучно добрались до полуострова Котантен, где король неподалеку от места высадки посвятил в рыцари своего сына Неда, а также моего супруга Уилла. Это было потрясающее начало кампании, и графиня Кэтрин утирала слезы гордости. Я ждала каких-то новостей о Томасе и своем брате Джоне, который на поле битвы должен был официально получить свой титул графа Кента, но о них ничего слышно не было. Впрочем, отсутствие новостей в такой ситуации – уже хорошая новость. Мой брат был слишком молод, но он обязан был пройти боевое крещение, а здесь, в окружении стольких друзей, для этого открывалась прекрасная возможность.

Армия приготовилась к длительной военной кампании, а мы приготовились к такому же длительному ожиданию; Филиппа, сама настроенная оптимистично, подбадривала и нас, чтобы мы не утрачивали присутствия духа. Ей было что терять – там у нее находились муж и сын, оба горячо любимые. Мы следовали ее примеру со всей решимостью. Филиппа жаловалась на то, что она полнеет, что у нее отекают лодыжки, и высказывала мне пожелания, чтобы я избежала всего этого, когда мы с Уиллом начнем жить полноценной супружеской жизнью.

– Когда он вернется с войны, наступит подходящий момент, чтобы ваш брак стал полноценным, – сказала она мне как-то, когда ее приступы тошноты немного ослабли. – Ваш возраст уже позволяет это, и даже с запасом. Я была намного моложе вас, когда мы с Эдуардом стали супругами по-настоящему. Я уговорю короля назначить вам более существенное содержание, чтобы вы могли основать ваше просторное родовое гнездо. Дети – очень дорогое удовольствие, уж мне ли этого не знать.

Я поблагодарила ее за доброту, присев в реверансе.

– Уильям будет тебе исключительным мужем, – заметила Филиппа, к счастью не зная, что в этот момент я мысленно молюсь, чтобы избежать для себя того будущего, каким оно виделось ей.

– Лучшего я и представить себе не могу, – подхватила оказавшаяся рядом со мной вдовствующая графиня, которая недавно также вернулась ко двору.

– Я тоже, мадам, – согласилась я. – Давайте теперь вместе надеяться, что вскоре мы услышим про успехи нашего Уильяма в бою, – поспешно добавила я, пока она не включила свое красноречие на тему, какие дополнительные таланты понадобятся мне, чтобы стать для ее сына столь же исключительной женой.

Новости поступали к нам буквально по капле. Сначала была изнурительная осада города Кан, затем состоялась битва возле местечка под названием Креси, закончившаяся великой победой, где «английские рыцари и лучники истребили весь цвет французской армии», как об этом возвестили гонцы в своих напыщенных сообщениях. А еще были потери, очень много смертей как со стороны французов, так и со стороны англичан. В той битве встретил свою благородную кончину слепой король Богемии, сраженный в самой гуще боя на своем боевом коне, который был привязан к седлу одного из рыцарей его свиты.

Неужели дефект зрения приведет и Томаса к такому же трагическому концу?

Лучше было об этом не думать. Я пыталась отвлечься от невеселых мыслей, занимая разговорами королеву и стараясь избегать общения с матерью и вдовствующей графиней. Между тем король, обложив осадой французский гарнизон в Кале, призвал к себе Филиппу, чтобы она встретила с ним Рождество в его лагере у деревушки Вильнёв-ле-Арди. Я подумывала о том, чтобы отправиться туда с ней, но потом решила остаться в Англии, чтобы присмотреть за новым управляющим, заменившим на этом посту Томаса. Я быстро училась, привыкая выполнять обязанности новой графини Солсбери.

– Это станет бременем, от которого тебе не отделаться до конца твоих дней, – заметила моя мать; в голосе ее чувствовалось удовлетворение, которое мне не понравилось.

– Это бремя я сброшу со своих плеч, как только Уилл и наш управляющий вернутся домой, – заявила я.

– И тем не менее. Ты осталась в Англии, чтобы взять на себя его обязанности!

– Это было мое решение. – У меня не было желания проводить Рождество в Вильнёв-ле-Арди в компании Томаса и Уилла одновременно – это было бы слишком утомительно.

Моя мать, видимо, мечтала, чтобы Томас погиб славной смертью воина на поле брани. Но этого не произошло. До нас долетали слухи, что он прекрасно проявил себя при осаде Кана, что подтвердил свои лидерские качества командира в битве при Креси и что прошел через все сражения, не получив ни царапины. Можно было не сомневаться, что он как-нибудь поведает нам об этом за ужином в Бишеме, а Уилл с восхищением будет дополнять его, рассказывая уже свои собственные истории о доблести и ратных подвигах.

Вскоре мы узнали, что они уже в пути и возвращаются домой.

Заключенная в успокаивающие объятия большого облегчения, я радовалась тому, что теперь по ночам у изголовья моей кровати меня уже не караулили кошмары. Я спала спокойно, мысленно настраиваясь и готовясь вновь осваивать искусство жизни с ними обоими под одной крышей.

Октябрь, 1347. Лондон

Шум возник сперва неясным рокотом, словно далекие раскаты грома или грохот приближающего каравана тяжело груженных повозок. Но вскоре в нем уже можно было различить оживленные возгласы и радостные крики приветствий. А также бессвязные вопли, подогретые щедрыми возлияниями эля.

Англия ликовала, встречая своего короля, вернувшегося с войны с победой. Я пребывала в окружении семьи Солсбери, когда все мы ждали возвращения нашего героя, молодого графа. Он сражался доблестно. Он был посвящен в рыцари и зарекомендовал себя славным воином – под стать своему блистательному отцу. Все находились в состоянии радостного возбуждения еще и потому, что теперь новоиспеченную чету Монтегю ожидало блестящее будущее. Ожидалось, что благодаря молодому графу и его жене королевской крови их древний род возродится и вернет себе ведущие позиции при дворе. Так что теперь пришло время этой самой жене королевской крови порадовать всех сыном, наследником на будущее.

Окружающие начали выразительно поглядывать в мою сторону. Соображения королевы Филиппы насчет того, что пора мне наконец начать выполнять свои обязанности жены, разделяли и остальные, в особенности моя мать, которая в этот час осчастливила нас своим присутствием.

Что со мной будет, к чему я приду, скажем, через год? Здравый смысл подсказывал, что буду я графиней Солсбери с младенцем на руках. И что, учитывая сложившийся порядок вещей, у меня уже не будет пути, по которому я могла бы вернуться к Томасу. Я должна была благодарить Пресвятую Деву, что Уилл в итоге оказался таким же ответственным и нежным, каким он был в детстве. Немногие из жен могли бы похвастаться таким супругом.

Я стала размышлять, что произойдет в ближайшем будущем.

Может быть, мы вернемся в Бишем и будем, старея понемногу, жить своей жизнью, тогда как Томас снова будет у нас управляющим? Или, может быть, Томас снова женится и приведет в наш дом молодую жену? Подобную перспективу нельзя было считать такой уж тягостной, даже если оба мужчины при первой же возможности вновь отправятся воевать во славу Англии при условии, что мир с Францией будет нарушен. Уилл, конечно, станет настаивать на том, чтобы мы с ним стали супругами не только душой, но и телом, и я, откровенно говоря, не смогу ему в этом отказать. Так что мое будущее сомнений не вызывало: мне предстояло растить детей, которые должны были унаследовать огромное состояние рода Солсбери.

Разочарование тугим комком подкатило к горлу, и я судорожно сглотнула. Я буду жить с любящим мужем, но при этом без проблеска любви, которую я на короткий миг успела познать с Томасом. Уильям, несмотря на все свои положительные качества, никогда не мог заставить меня потерять голову. Что, строго говоря, графине Солсбери вроде как и не пристало. Так что я должна была просто принять то, что было подано мне буквально на золотом блюде, и тихо радоваться своей счастливой судьбе.

Но насколько же сложнее стало мне, когда Томас вновь возник у меня под самым носом. Было намного проще, когда он находился на войне, хоть я и переживала тогда за его жизнь. Или по поводу его смерти. Вероятно, после битвы при Креси он заработал уже достаточно денег на выкупах пленных, чтобы купить себе собственное имение. И когда настроение у меня было хуже некуда, я надеялась, что так оно и будет.

Но теперь, в преддверии этого триумфального возвращения, все эти мысли нужно было отбросить в сторону.

Процессия приближалась, и мы ожидали ее, стоя перед Вестминстерским дворцом, представлявшим собой прекрасный и величественный задний план для нашей живописной группы. Наконец король и его рыцари подъехали к нам. Зрелище было впечатляющее: сияние полированных доспехов, боевые кони с блестящей начищенной шкурой, великолепие знамен и стягов, яркие камзолы королевских герольдов. Когда же все это раззолоченное великолепие было вдруг озарено лучами выглянувшего осеннего солнца, никто уже не мог остаться равнодушным к такому антуражу славного триумфа. Толпы народа восторженно приветствовали своего монарха, разбившего французов в пух и прах. А королева стояла среди нас со слезами на глазах, держа на руках своего нового ребенка, крошку Маргарет, словно мощный символ преемственности и долголетия королевской династии.

Встречавшие короля люди принялись кричать еще громче, когда стало понятно, что в процессии участвуют также плененные французские феодалы. Раздавались даже голоса, требующие их смерти, но это было исключено. Наши «гости поневоле» были мрачными, но ни о каком плохом обращении с ними речь не шла: им предстояло находиться в плену в очень комфортных условиях до тех пор, пока их любящие родственники не заплатят за них богатый выкуп. Им были сохранены их доспехи и оружие, а штандарты, которые тоже были с ними, развевались на ветру; они знали, что к ним будут относиться с уважением, как к достойным противникам. А в ответ на грубости из толпы некоторые из них даже умудрялись шутить.

Уилл счастливо заулыбался, отыскав меня глазами, когда я, как того требовал официальный этикет, вместе со всеми присела в глубоком реверансе перед спешившимся королем и его ближайшим окружением. Мой муж был чрезвычайно горд своим личным достижением, когда его посвятили в рыцари в блестящей компании принца Эдуарда вскоре после высадки английской армии у мыса Ла-Хог.

Чуть позади в процессии ехал сэр Томас Холланд, целый и невредимый, со своей серебристо-голубой геральдической эмблемой на груди и все такой же чарующе привлекательный. Он смотрел прямо перед собой, и на лице его витало странное выражение: как будто он обдумывал какой-то важный шаг и эта необходимость принять трудное решение лишала его всякого желания улыбаться. Но потом я подумала, что ошиблась, потому что, спрыгнув со своего коня с присущей ему изящной легкостью, которая так запомнилась мне, и пройдя в Большой зал, он был так же возбужден, как и все остальные рыцари, которые с чашей вина в руке обменивались первыми словами приветствия с их надолго покинутыми женами.

Я тайком следила за ним. На нем была все та же белая шелковая повязка, уже хорошо узнаваемая его врагами на поле битвы. Я никогда не видела его в полном боевом облачении, но могла представить себе, как он с мечом в руке, подгоняемый азартом битвы, лихо и отважно скачет на выстроившегося перед ним неприятеля. И все же меня удивило, что он до сих пор не снял свой шелк. Может быть, Томас считал, что по его завышенным стандартам он сражался недостаточно храбро, чтобы иметь право наконец снять его? Я вспомнила его шрамы, полученные в честном бою. Вспомнила испытанную нами сокрушительную нежность того эпизода в погребе, пропитанном запахами соленого мяса и рыбы. Вспомнила мучительное всепоглощающее желание, сжавшее тогда мне сердце. И то, как я его отвергла. Теперь мне придется сделать это еще раз.

Когда он наконец взглянул в мою сторону, я просто кивнула ему, как хозяйка дома кивает нанятому ею управляющему.

А сэр Томас без тени улыбки на лице поклонился мне, как кланяются жене своего работодателя.

Сердце тревожно забилось в груди, и я почувствовала, как глухо пульсирует в жилах кровь.

Но тут ко мне подошел Уилл, который сперва поцеловал мне руку, а потом повернулся поздороваться с матерью, предоставив мне возможность оценить, как на моего мужа повлияла война. Этот опыт явно закалил его. Гордясь своими военными достижениями, он даже стал казаться выше ростом. Это был уже не тот юный граф, который ехал из дому воевать, чтобы заслужить звание рыцаря. Передо мной был зрелый, уверенный в себе мужчина, и сейчас он, высвободившись из объятий графини Кэтрин, взял меня под руку и отвел в сторону.