Текст книги "Королева в тени"

Глава третья

Начало февраля, 1341. Часовня Святого Георгия, Виндзор

Епископ оглядел собравшихся перед лицом Господа, среди которых преобладали представители английской королевской семьи, и призвал всех к тишине простым движением поднятого вверх пальца. Эдуард с Филиппой стояли в толпе среди других. Вернувшаяся из Фландрии королева почтила мою свадьбу своим присутствием, прежде чем удалиться в небольшой особняк в Кингс Лэнгли на семь месяцев, отгородившись до рождения ребенка от всего остального мира в добровольном заточении.

Все взгляды устремились на меня. И на Уильяма Монтегю.

В церкви повисла выжидательная тишина. Высший священник пристально смотрел на меня. Это был епископ Лондонский, а не архиепископ Кентерберийский, как надеялась моя мать. Последний на сегодняшний день был здесь persona non grata, нежеланным гостем в присутствии короля.

Уилл с негнущейся от напряжения шеей повернулся ко мне, нервно скривив губы, что должно было изображать улыбку, а затем вновь вернулся в прежнее положение, с тревогой в глазах глядя на епископа.

Я была ни жива ни мертва. Ни малейшего намека на улыбку. Ни даже тревоги. Внутри у меня не было ничего, кроме зловещей уверенности в неотвратимости происходящего.

В голове после долгих недель непрерывных атак моей матери действительно царила пустота. Я кожей ощущала холод подаренного Филиппой роскошного, расшитого золотом платья из шелка и узорчатого дамаска, достойного принцессы в день ее обручения. Легкие мои леденели с каждым вдохом воздуха, пропитанного запахом ладана. Единственное тепло исходило от державшей мои пальцы руки Уильяма, влажной от нервного напряжения. Искоса поглядывая на него, я видела испарину на его лбу, хотя на дворе стояла промозглая февральская сырость. Я догадывалась, что это объяснялось совсем не тем, что ему сейчас жарко в собольих мехах, которыми были оторочены его воротник, рукава и подол камзола, в коем он чем-то напоминал обезьяну, – непродуманный дорогой подарок королевскому отпрыску от какого-то иностранного посла.

Я стояла перед алтарем, пригвожденная к месту взглядами конгрегации и выгравированных на стенах святых и мучеников. Волосы мои, не покрытые вуалью или чепцом, были распущены в знак непорочной чистоты и чудесными золотыми волнами рассыпались по плечам, бросая своим блеском вызов даже золоченому распятию, перед которым нам предстояло давать свои клятвы.

Полная напряжения свадебная церемония, таившая в себе дурные предзнаменования, давила на меня; она невыносимо отличалась от моего первого обручения – очень сокровенного, личного, окутанного тайной. Всего этого решительно не хватало любому торжественному венчанию. Здесь мы попали в ловушку официального ритуала, где на одеяниях епископа было больше драгоценных камней, чем на свадебном наряде невесты. Слева от меня блистали Эдуард и Филиппа, которым недоставало разве что корон, чтобы подчеркнуть их царственное величие; обоим не было и тридцати, они были такими молодыми и полными надежд. Нед красовался рядом с Изабеллой, напоказ выставлявшей свой реликварий, который, впрочем, выглядел не богаче, чем ливрейное ожерелье Солсбери, которое подарил мне Уильям. Сейчас оно лежало у меня на ключицах, и при каждом моем нервном от переживаний вдохе камни весело переливались на свету.

Я вдруг почему-то вспомнила, что Томас Холланд мне вообще ничего не дарил.

Мою мать буквально распирало от гордости после такого успеха ее политики. Лорд Уэйк бросал на меня угрожающие взгляды, когда я смотрела в его сторону, чуть не доводя меня этим до истерики. Когда мы с Томасом обменивались клятвами, нас тоже окружала компания хищников, хотя последние как раз игнорировали нас.

Графиню Кэтрин поддерживала леди Элизабет, надевшая на себя множество старинных ювелирных украшений. Граф по-прежнему отсутствовал, все еще пребывая в плену в качестве принудительного «гостя» французского короля.

Наконец епископ повернулся к Уиллу. Казалось, вся конгрегация буквально затаила дыхание, чтобы слышать каждое слово наших клятв.

– Уильям Монтегю, vis accípere Joan, hic præsentem in tuam legítimam uóorem juxta ritum sanctaæ matris Ecclesiæ?[7]7
  Хочешь ли ты принять присутствующую здесь Джоанну в свои законные жены по священному обряду Святой Церкви? (лат.)


[Закрыть]

Я слышала, как Уилл судорожно сглотнул, но ответил он с готовностью и без колебаний:

– Volo[8]8
  Хочу (лат.).


[Закрыть].

Он бы не посмел поступить иначе.

Пространство вокруг меня разрасталось, я чувствовала себя очень одинокой и ничтожной. Ну вот, настало время и мне заявить о своих намерениях.

– Joan, vis accípere William, hic præsentem in tuum legítimum marítum juxta ritum sanctaæ matris Ecclesiæ?[9]9
  Джоанна, хочешь ли ты принять присутствующего здесь Уильяма в свои законные мужья по священному обряду Святой Церкви? (лат.)


[Закрыть]

Я позволила себе искоса взглянуть на напряженное и строгое лицо своей матери и увидела там страх. Потому что я предупреждала ее о своем желании отказаться от этого брака с того самого дня, когда она мертвой хваткой вцепилась в предложение Солсбери.

Я подняла глаза на епископа, который ободряюще кивал мне. Голос мой был четким и спокойным. Никаких сомнений. Никакой дрожи или заиканий. Я ведь уже приняла для себя решение. И не отступлю от него.

– Volo.

Я на миг закрыла глаза и затаила дыхание, ожидая, что меня прямо на месте поразит молния, потому что Бог, конечно, осудит мою новую клятву и сочтет меня виновной. Или что меня вслух осудит кто-то сознательный из присутствующих.

Но ничего не случилось. Никаких вспышек ослепительного света, никаких клеймящих позором голосов.

Позади меня с облегчением вздохнула моя мать – я почти слышала это. Рука Уилла конвульсивно сомкнулась вокруг моей ладони, и я немного поморщилась, когда мы с ним обменялись неловким свадебным поцелуем.

– Я до последнего не был уверен, что ты пойдешь на это, – шепнул он, прижимаясь ко мне щекой.

Церемония тем временем продолжалась. Разыгрывавшийся спектакль, подошедший к торжественному волнительному завершению, закончился хоралом во славу Господа. Я подозревала, что большинство сейчас уже мечтало о кубке подогретого вина со специями перед напыщенным весельем свадебного пира. Я была женой Уильяма Монтегю. И однажды стану графиней Солсбери. Мы с Уильямом станем важными фигурами при блестящем дворе Эдуарда, а наши дети на века унаследуют все то, что принадлежит роду Солсбери.

Почему я нарушила все признанные мною принципы чести и верности данной Томасу клятвы, в последний момент отказавшись от всех своих красивых заявлений о том, что я никогда не выйду за Уильяма Монтегю, поскольку этот брак не будет иметь законной силы? Многие сочтут меня слабой, подверженной внешним влияниям, с готовностью подчиняющейся людям с более твердой волей и характером, чем у меня; или заподозрят в мирском честолюбии шириной с Темзу. Я догадываюсь, что такое необъяснимое и внезапное изменение в моем сердце может вызвать у них презрение.

Руководило ли мною стремление стать со временем графиней Солсбери? Конечно, перспектива быть графиней Солсбери выглядела более привлекательно, чем оказаться женой простого придворного рыцаря и жить с ним на его мизерное жалованье. Наверное, именно давление моей семьи, слишком сильное, чтобы я могла его выдержать, привело к тому, что моя решительная мать все-таки притащила меня к алтарю под угрозой того, что насильно отдаст меня в монастырь, если я буду продолжать упираться. А может быть, я просто потеряла надежду и выбрала для себя самый простой путь?

Так почему же я так легко отказалась от своего намерения, о котором так часто заявляла? Потому что в последние дни уходящего года мой долг стал мне ясен так же четко, как бриллиантовый блеск моего нового ожерелья. Я отдала свою руку Уиллу по своей собственной воле. И приняла эту новую клятву уже не из-за угроз.

Пусть мир осудит меня, что, без сомнения, так и будет, пусть летописцы запишут все это в хрониках своими ядовитыми чернилами, когда выяснят, что я сделала. В лучшем случае меня посчитают пешкой в сложной политической интриге наших семей. А в худшем – амбициозной соискательницей власти, бросившей одного мужа ради другого, более выгодного, и действовавшей при этом с холодным расчетом и жестокой невозмутимостью.

От этой последней мысли я зябко поежилась.

Но так тому и быть. Свои тайные мысли я могу оставить при себе. Кому интересно урезонивать меня? Что сделано, то сделано, причем моими собственными руками.

Пусть все остальные думают что хотят. Гордо подняв голову, я заметила слабую улыбку облегчения на лице Уилла. Но позднее, когда мы с ним пригубили вина из одной свадебной чаши под одобрительный ропот блестящей аристократической толпы, в голове у меня вертелась только одна мысль.

Мне придется ответить за последствия своего поступка, когда Томас вернется в Англию.

И я должна быть сильной, чтобы выдержать это.

Возможно, теперь я и была женой Уильяма Монтегю в глазах Господа, людей и короля Англии. Возможно, в знак своей милости король Эдуард позволил моему отсутствующему свекру заочно подарить нам с Уиллом земли и имущество. Возможно, мы получили уже столько денег, что теперь я могла всю жизнь тратить их на свои наряды и прочую блестящую мишуру. Возможно, в нашей собственности теперь был особняк и поместье лордов в Молде, Новый Уэльс, а также нам наконец было возвращено еще одно наше поместье в Маршвуде, графство Девоншир, где мы, если захотим, можем основать свой семейный очаг, когда пожелаем; все это находилось довольно далеко от королевского двора, и мне это нравилось.

Все это, возможно, было и так, но в то время в жизни моей мало что поменялось.

Мы с ним не пользовались нашей новой недвижимостью; я там даже не была. Моя жизнь, как и жизнь Уилла, по-прежнему была связана со странствующим королевским двором, куда бы он ни отправлялся и где бы ни пускал свои временные корни. Я продолжала образование, Уилл по-прежнему размахивал оружием, готовясь в рыцари. Я не могла себе представить, как буду жить одна в своем поместье, вдали от центра светской жизни при дворе и всех придворных интриг. И не могла представить, как можно жить там, где не с кем нормально поговорить, кроме Уилла, графини Кэтрин и леди Элизабет.

Однако мне также трудно было представить себе, как бы я жила в изоляции с Томасом Холландом в его имении где-то под Апхолландом на дальних и унылых задворках графства Ланкашир.

Тем не менее внешне мы с Уиллом успешно поддерживали впечатление супружеской пары. Нам было что сказать друг другу, когда мы встречались. За столом. На светских раутах. На приемах посольств. На охоте. Мы были графом и графиней Солсбери в ожидании своих титулов. Уилл считал своим долгом встречаться со мной каждый день.

Иногда, когда никто не видел, он целовал меня в щеку.

Но чаще ограничивался тем, что склонялся к моей руке.

Я приветствовала его и делала реверанс.

Мое ливрейное ожерелье – ведь я теперь тоже стала принадлежать к роду Солсбери – помещалось в сундук с драгоценностями графини Кэтрин на хранение, пока мы с Уиллом танцевали, двигаясь почти синхронно. Мы с ним танцевали вместе с тех пор, как научились ходить. Поскольку мы знали друг друга целую вечность, нам было легко в компании друг друга. Видя нас вместе, моя мать считала, что может расслабиться и даже улыбнуться мне. Как и графиня Кэтрин. И королева Филиппа.

Уилл был мне другом. Несмотря на наши клятвы и торжественные слова священника, мы жили так же, как жили всегда, потому что все еще считалось, что мы слишком молоды, чтобы делить супружеское ложе. На самом деле Уилл, который был моим ровесником, казалось, был даже доволен, что нужно с этим подождать. Я молилась, чтобы он и впредь оставался таким. Я была переполнена ожиданиями. Я не могла ни с кем поговорить об этом, хотя и пыталась.

– А что ты будешь делать, когда вернется Томас? – спросила я как-то Уилла.

– Я что-то сомневаюсь, чтобы он вернулся сейчас. Сколько времени его уже нет?

– Год.

– Моя мать говорит, что его нет в живых.

Я огорченно поджала губы.

– Ты скучаешь по нему, да? – Голос его звучал озабоченно.

Могла ли я ответить на этот вопрос положительно? То, что я испытывала, было странным чувством. Как я могла тосковать по жизни, которой никогда не знала? Иногда мне казалось, что Томас исчезает в какой-то зияющей пустоте. К моему стыду, вспомнить черты его лица становилось для меня все более сложной задачей.

– Ты моя жена, Джоанна. – Это было окончательное заявление собственника.

– Я сознаю это.

– А Томас Холланд наверняка погиб.

Таким образом, Уилл вбил себе в голову, что Томас уже никогда не вернется, чтобы внести сумятицу в установившийся порядок вещей. Он больше не думал о том, что я обещала другому мужчине, и не беспокоился, что Томас познал меня интимно. Для него вся ситуация была полностью идеально улажена под святым покровительством епископа Лондонского. Так что Уилл не испытывал страха перед будущим.

В отличие от меня.

Конец лета, 1341. Королевская резиденция в Хейверинг-атте-Бауэр

Первым знаком того, что этот день принесет с собой нечто необычное, были неожиданно подскочившие к нам охотничьи собаки, которые тут же принялись обследовать все и толкаться без всякого почтения к членам королевской семьи. Вторым было то, как засветилось апатичное лицо королевы Филиппы, когда она подняла голову, оторвавшись от своей вышивки. Этих намеков было достаточно, чтобы мы сразу поняли, кто приехал. Мы все, кроме самых маленьких детей, тут же вскочили на ноги, но вынуждены были вернуться к своим занятиям по мановению царственной руки.

Наслаждаясь теплыми деньками угасающего лета, мы группками сидели под деревьями вместе с королевой Филиппой, внимательно присматривавшей за своими младшими детьми, Джоном и малышом Эдмундом с его густой, пушистой шевелюрой, который и не догадывался, что стал причиной раздора между королем, королевой и архиепископом Кентерберийским. Их няньки были рядом наготове. С нами были Нед, а также Уилл, который съездил к графине Кэтрин по каким-то вопросам, связанным с усадьбами, и сейчас пришел попрощаться со мной, перед тем как вместе с Недом возвратиться в королевское поместье в Кеннингтоне, где сейчас обосновался принц. У нас была довольно шумная компания, которая стала еще более шумной, когда прибыл король со сворой гончих, а также обычной свитой из сопровождающих его рыцарей, сквайров[10]10
  Сквайр – титул в Англии, которым в раннем Средневековье награждался оруженосец рыцаря.


[Закрыть] и егерей.

Без всяких церемоний Эдуард поцеловал Филиппу в щеку, потрепал Изабеллу по голове, слегка хлопнул по плечу своего наследника, иронично похвалив его новый красивый плащ, подбитый атласом и державшийся на двух несоразмерно больших золотых пуговицах, после чего склонился над двухмесячным младенцем в колыбели. Покончив со всеми этими маленькими формальностями, он окинул нас всех взглядом и с шуточным поклоном объявил:

– Посмотрите, кого я вам привез. Встречайте.

Эдуард поманил кого-то рукой.

– Встречайте человека, только что вернувшегося из славного похода, богатого на славные подвиги и доблестные сражения. Мы все с удовольствием послушаем его рассказы о праведных войнах в далеких краях.

У меня не было никакого предчувствия. Ничто не всколыхнуло моих эмоций, а внутренний голос не шепнул слов предупреждения. Пальцы мои замерли на струнах лютни, на которой я играла, а сама я повернулась туда, куда указывал король, с готовой улыбкой на лице для нового гостя, которому было что рассказать. Собственно, так же отреагировали мы все.

Однако в следующее мгновение пальцы мои судорожно прижались к жалобно застонавшим струнам. Я с трудом вдохнула воздух. Томас Холланд не погиб. Томас Холланд не был тяжело ранен. Томас Холланд больше не был захвачен религиозной горячкой Крестового похода.

Томас Холланд стоял среди нас. Шести футов ростом, в сапогах из мягкой кожи и котарди[11]11
  Котарди – узкая, облегающая фигуру верхняя одежда с рукавами, распространенная в средневековой Европе, которую носили как мужчины, так и женщины.


[Закрыть] до бедер. Улыбающийся и с хорошими манерами.

Каким образом моя кровь могла вдруг стать такой холодной, когда вокруг палило летнее солнце? Похолодело и лицо, на котором, похоже, застыла уместная случаю приветственная улыбка, тогда как горло сжала неведомая сила, не желавшая отпускать. Я чувствовала, как Уилл бросил на меня быстрый испуганный взгляд, хотя и не смотрела в его сторону. Это был тот самый момент, который все месяцы нашего с ним супружества держал нас в состоянии напряжения и смутного трепета. Я ждала его, я строила для себя планы относительно него, но все же, когда он наконец наступил, я не знала, что мне делать. Впервые на моей памяти я растерялась настолько, что не могла сообразить, что мне следует говорить или делать. До сих пор все воспоминания о тех чувствах, которые подтолкнули меня на обручение с этим рыцарем, тщательно удалялись из моей памяти. Меня захлестнула не любовь. И не физическое желание, пребывавшее в дремотном состоянии все время его отсутствия. Это был страх. Я ощущала лишь полное оцепенение от ужаса. Во время этой нашей встречи мне необходимо было быть крайне осторожной в словах, особенно на людях. Я не была к этому готова и лишь плотно сжала губы. Томас Холланд тем временем галантно поклонился и обратился с приветствиями к королеве. И тут меня осенила одна мысль, вполне очевидная, казалось бы.

А знает ли Томас? В курсе ли он тех событий, которые произошли здесь с тех пор, как он покинул Англию? Разумеется, нет. С чего бы кто-то стал рассказывать ему обо мне? Перипетии личной жизни принцессы Джоанны никоим образом не касались рыцаря, у которого не было ни репутации, ни богатства, чтобы стать сколь-нибудь заметной фигурой при дворе. Эдуард был рад видеть его, потому что тот представлял собой источник новых рассказов о войне и славных походах, а также потому, что чувствовал в нем большой военный потенциал, но Томас все же не относился к рыцарям из ближайшего окружения короля. Никто бы просто не посчитал нужным посвящать его в мои личные обстоятельства.

Нет, конечно же, он ничего не знал.

Казалось, что все находится в каком-то подвешенном состоянии, словно целебные травы, плавающие в настойке на красном вине, однако это было просто игрой моего воображения. На самом деле, наоборот, все приходило в свое нормальное состояние, как будто все мои органы чувств вдруг вернулись к жизни: изображение перед глазами стало предельно четким, запах роз пьянил своим мускусным ароматом, уши оглушал шум, поднятый охотничьими псами и детьми. Уилл растерянно переминался с ноги на ногу рядом со мной, смущенный тем, что человек, в смерти которого он себя так долго убеждал, внезапно оказался жив. Эдуард приказал егерям собрать собак и увести их на псарню. Филиппа поспешила отослать младших детей с няньками. Дети постарше вернулись к своим занятиям, за исключением Изабеллы, возбужденно морщившей нос от любопытства, которое подогревалось ее разыгравшимися фантазиями. Я прижала свою лютню к груди, как младенца.

А что же Томас?

У Томаса хватило светской деликатности не выделять меня среди остальных ни взглядом, ни жестом, когда он скользил глазами по тем, кто ждал своей очереди поздороваться с ним. Он приветствовал всех нас тем же учтивым поклоном, который не удивил меня, потому что не всю же свою жизнь он проводил на поле битвы. Нет, присущая ему грация меня не удивила. Как и то, что он остался жив. Я по-другому никогда и не думала. Однако его физическая внешность так шокировала меня, что у меня участилось дыхание, выдавая мои чувства.

Король подвел его к своей семейной группе и с сочувствием положил ладонь ему на руку.

– Мы наслышаны о ваших подвигах, Томас. А теперь видим последствия того, что вы побывали в самой гуще боя. Как это произошло?

– Все это пустяки, сэр.

– Вам свойственна скромность, но все же расскажите нам. Здесь находится мой сын, который с радостью хотел бы сражаться с вами бок о бок.

Призванный таким образом Нед, который, нужно сказать, действительно рьяно восторгался всеми рыцарями, заработавшими себе репутацию доблестного воина в бою, взял из рук Филиппы кубок вина, украшенный драгоценными камнями, и протянул его Томасу. Томас принял его, приподнял в коротком тосте и пустился в рассказы о своих приключениях на войне. И о битве, в которой он, к моему ужасу, был ранен.

Ход битвы, звон мечей, отвага его товарищей по оружию, победный исход; король, принц, Уилл и даже мой брат Джон ловили каждое его слово. И тут Томас с застенчивой улыбкой закончил свое повествование:

– Я поклялся носить этот знак благословения Господа нашего, уберегшего меня, пока не выполню свой долг перед Ним и Его делом. А также долг перед вами, мой король, на полях сражений в Европе. Господь сохранил мне жизнь. Я посвящаю свой меч Ему. И вам тоже. А этот знак моего ранения люди будут видеть и узнавать от одного края христианского мира до другого.

Это была смелая речь, произнесенная с той энергией и чувством, которые, как я вспомнила, делали его одним из первых кандидатов в члены нового рыцарского ордена короля. Я не могла оторвать глаз от него и от его лица, на котором отныне он носил белую шелковую повязку, прикрывавшую поврежденный глаз. Вот он, мой рыцарь, который принес мне столько бед, высокий, стройный, окропленный в бою кровью врагов; темно-русые волосы все так же вьются на затылке, лицо красиво, как и прежде, а оставшийся целым глаз радостно блестит из-за оказанного ему у нас теплого приема, тогда как второй он потерял где-то на войне в далеких краях.

Когда я наблюдала за ним, стоящим посреди группы тех, с кем вместе я росла, Томас Холланд выглядел взрослым мужчиной среди мальчиков. Рыцарем среди сквайров. Я опять изучала его, прислушиваясь к своей реакции на человека, за которого я вышла вопреки всем доводам здравого смысла. Фигура его, когда он присел у ног Филиппы, была окутана каким-то мистическим ореолом, а белая повязка не портила его в моих глазах, не делала безобразным. Наоборот, в том, что он, будучи столь серьезно ранен, продолжал источать силу и страсть настоящего рыцаря, присутствовало особое очарование. И очень интригующим выглядело то, что, подчеркивая этот шарм, он выбрал повязку из белого шелка, а не обычную кожаную. В этом был Томас Холланд, которого я еще не знала.

И, вероятно, никогда уже не узнаю.

– Так вы ничего не видите? – спросил его Нед, присевший рядом; он явно был потрясен возможной перспективой такого увечья для солдата.

– Тем глазом, который Господь счел нужным мне оставить, я вижу достаточно хорошо, милорд. А вот тот неверный, который нанес мне этот злосчастный удар, уже не дышит воздухом Господним.

– Но, наверное, теперь вы не сможете сражаться, – нахмурился Нед. – С одним-то глазом.

На лице Томаса появилась улыбка, тронувшая мое сердце.

– Король Богемии, прославившийся своей отвагой на всю Европу, потерял зрение полностью. Тем не менее он твердо намерен сражаться опять, направляемый своими рыцарями на поле боя. И почему бы ему не делать это, если он по-прежнему может крепко держаться в седле и орудовать мечом? Мое же положение не такое уж отчаянное. Так что я наверняка буду сражаться снова.

С благоговейным трепетом Нед протянул руку и коснулся белой повязки:

– Я буду таким же смелым, как вы.

– Как пожелаете, милорд.

Уилл, стоявший рядом со мной, все это время молчал, как и я.

Это продолжалось, пока Эдуард не увел Томаса; первое возбуждение от этой встречи ушло, оставив за собой пустоту легкого разочарования. Я просто осела на пол, продолжая прижимать к себе свою лютню и чувствуя, что во рту у меня пересохло, как на дне высохшего за лето ручья. Томас перед своим уходом бросил в мою сторону еще один беглый взгляд, в котором сквозил вопрос или, возможно, даже предупреждение, что он отыщет меня, когда наступит подходящий момент.

Но прежде я сама разыщу его.

– Ты будешь играть на этом? – спросила Изабелла, которая уже добрых полчаса находилась вне центра всеобщего внимания. – Если нет, дай-ка ее мне.

– Возьми! – Я протянула инструмент ей, поскольку меня больше не тянуло наигрывать сладкие мелодии, но в этот момент кто-то схватил меня за запястье. За мной стоял Уилл, который успел подняться на ноги.

– Что ты собираешься делать? – спросил он sotto voce[12]12
  Sotto voce – вполголоса (итал., муз.).


[Закрыть].

– Найду какой-нибудь способ переговорить с Томасом Холландом. Без свидетелей, разумеется.

Как он вообще мог такое спрашивать? Мы втроем не могли просто не общаться, надеясь, что проблема растает сама собой в теплом летнем воздухе. И чего Уилл, собственно, ждал от меня?

– Я запрещаю тебе это.

Моя мгновенная вспышка гнева нашла отражение в голосе:

– Ты не имеешь права мне что-то запрещать!

– Я имею на то полное право. Ты моя жена.

Я впилась в него взглядом, и он в конце концов отпустил меня, густо покраснев.

Но я была тронута, что он переживает, и мне стало его немного жалко – он-то был не виноват.

– Я должна увидеть его, Уилл. И должна найти какой-то способ, чтобы встретиться с ним наедине.

– Он действительно должен обо всем узнать, но мне просто очень интересно, что ты ему скажешь. И что он тебе ответит.

Мне это тоже было очень интересно.

– Я обязательно расскажу тебе, – пообещала я. – Все до последнего слова.

– И не позволяй ему целовать себя.

– Сомневаюсь, что ему захочется целовать меня, когда он все узнает. Подозреваю, что он сочтет мое поведение недостаточно объяснимым, чтобы это разом погасило его страсть!

Позволив Уиллу помочь мне подняться на ноги, я учтиво сделала реверанс в сторону королевы и начала понемногу двигаться в том направлении, куда только что ушли король и его доблестный рыцарь.

– На самом деле, – сказал Уилл, догоняя меня, – я иду с тобой.

Я ускорила шаг.

Томас, мой храбрый, прискорбно долго отсутствовавший, но героически раненный муж встретился со мной в маленькой тихой часовне, построенной в честь Пресвятой Девы, укромным уединением которой часто пользовалась королева. Томас пришел туда, вызванный посланным мною слугой, потому что я не могла придумать другого способа, как нам с ним обойтись без свидетелей в это время дня, когда все общие комнаты дворца были полны слуг и тех, кто пришел с прошением к королеве, славящейся своим милосердием. Я уже ждала его, заканчивая возле украшенного драгоценными камнями алтаря свою последнюю молчаливую молитву, адресованную образу Богородицы с мягкой улыбкой на ее устах, когда вошел Томас, по пути дав монету пажу, который его привел.

Я слышала за спиной звук его твердых шагов. На этот раз я подготовилась к его появлению.

– Джоанна. – Когда я обернулась к нему лицом, он еще долго стоял, восторженно глядя на меня, а потом протянул мне руку. – Как я мог забыть, что моя супруга столь прекрасна?

Его лицо, бронзовое от загара и немного обветренное во время похода, безусловно, светилось восхищением, и это должно было бы радовать меня. Так оно и было, как бы льстиво ни звучали его слова. Но когда первая реакция прошла, я поняла, что мне сейчас будет очень тяжело, – впрочем, как я и предполагала.

– Томас…

Я положила ладонь на его протянутую руку и подставила щеку для поцелуя.

– Разве я не могу претендовать на ваши губы? Когда я уезжал, вы были мне женой. Даже несмотря на то, что Дева Мария не освятила наш союз своим благословением.

– Вас долго не было, – сказала я, пока не решив, чего мне хочется больше – броситься в его объятия или отступить за скамью для молитв, которой пользовалась королева Филиппа. Мои чувства смешались. Я помнила этого мужчину, который, благодаря своему немалому росту, доминировал в ограниченном пространстве небольшой часовни и от которого веяло уверенной силой закаленного в боях солдата. Однако с тех пор слишком много воды утекло, чтобы мы просто могли вернуться к тому месту, на котором расстались.

– Год, – сказал он. – Возможно, чуть больше.

Лицо его вдруг застыло, став напряженно-встревоженным, как будто он увидел приближающийся отряд всадников, но еще не знал, враги это или союзники.

– И это долгий срок для жены, ждущей весточки от мужа.

Удивленный моей резкостью, он смотрел на меня с непониманием.

– Но ведь вы знали, где я нахожусь. Вы знали о моих планах. Неужели вы уже разлюбили меня?

– Нет! – Я испуганно прижала пальцы к своим губам. Сейчас было не время для моих эмоций. – Это не так.

– Тогда что же? Вы чувствуете себя женой, которой пренебрегают? Здесь нет никого, кто мог бы распускать о нас сплетни. А взирающие на нас святые не осудят меня, если я вас поцелую. – Он притянул меня поближе и уже нагнулся, чтобы осуществить свой замысел. Но замер, поскольку услышал за колонной слева от меня какое-то шарканье по каменным плитам пола. Оглянувшись через плечо, Томас отложил свой поцелуй. – Уилл! – Затем он вновь взглянул на меня. – Я не знал, что мы здесь не одни. Но почему мы не одни? – По его лицу была заметна напряженная работа мысли. – Вы сами назначали место этой встречи. Так зачем же вы привели с собой Уилла?

Потому что Уилл настоял на этом со всем напором, свойственным роду Солсбери.

– Да, все это устроила я. Потому что есть одна сложность, – сказала я, хмуро взглянув на Уилла, который в ответ бросил на меня не менее хмурый взгляд.

– Что случилось? – спросил Томас, уловив эту смену интонаций. Затем он обернулся к Уиллу: – А вам обязательно быть здесь? Возможно, в мое отсутствие вы взяли на себя роль матроны по отношению к ней? Уверяю вас, что в моей компании этой леди ничего не грозит.

Уилл перевел хмурый взгляд с меня на Томаса.

– Вы не должны целовать ее.

– А что в этом такого? Почему бы и нет? Для рыцаря вполне приемлемо поцеловать леди в щеку.

– Но не в губы!

– Я этого еще не сделал. Она мне этого не позволила. – Атмосфера накалялась, раздражение нарастало. – Принцесса Джоанна в состоянии постоять за себя и не нуждается в том, чтобы за ней присматривали. По крайней мере, так было, когда я уезжал. А теперь уходите, Уилл.

Вначале он хотел было улыбнуться. Но теперь, почувствовав, что произошло что-то по-настоящему ужасное, Томас крепче сжал меня в своих руках.

– Вы не имеете права, – заявил Уилл.

– Я-то право имею. А вам какое дело до этого?

Томас отпустил меня и решительно отодвинул в сторону, быстро теряя благоразумие. Уилл же, собрав в кулак все мужество, вышел из тени и остановился подле нас – такой вот получился нечестивый триумвират.

– Я знаю, вы сейчас скажете, что Джоанна вам жена, – с вызовом бросил Уилл.

Томас вопросительно взглянул мне в глаза.

– А что, если и так?

– Это все ложь. Грязная ложь!

Если Томас и был удивлен агрессией Уилла, он предпочел не отвечать на нее в том же духе.

– Вы ничего не знаете о том, что имеет место между этой леди и мною. – Он довольно деликатно хлопнул Уилла по плечу. – На вашем месте я бы воздержался от слов, которые могли бы нанести урон ее репутации. Было бы неправильно становиться рыцарем, марая доброе имя дамы королевской крови.

– Я буду говорить все, что посчитаю нужным. И я готов кричать об этой правде во все горло, даже если все остальные будут помалкивать.