Текст книги "Новому человеку – новая смерть? Похоронная культура раннего СССР"

Еще на первомайской демонстрации 1924 г. по бокам Мавзолея были вывешены траурные знамена СССР и Коминтерна. 1 августа 1924 г. под звуки похоронного марша новый Мавзолей был открыт для посещения трудящимися. Слишком свежа была боль утраты… Но усыпальница вождя уже превратилась в нечто большее, чем просто место скорби. Страна Советов, решительно ломая старый мир, с энтузиазмом строила новый. И каждый понимал, что социализм, построенный в боях, будет лучшим памятником Ленину. Сюда, к Мавзолею, приходили, чтобы не только почтить память учителя, но и вдохновиться на великие революционные дела[163]163
  Абрамов А. С. У Кремлевской стены. С. 14.


[Закрыть].

«Жизнь без обряда – как квас без изюминки» – какой должна быть новая гражданская обрядность?

Резонансные, провокативные похороны революционеров и – позже – жертв революции в обеих столицах демонстрировали желание создать новый, альтернативный, построенный на антитезе похоронный обряд для борцов за революцию и строителей нового государства. Новый обряд должен был сочетать в себе две важные черты: декларацию приверженности новому строю и отказ от религиозных символов. Если политическая составляющая нового похоронного ритуала была к этому времени уже хорошо разработана, то нарочито безрелигиозный характер похорон можно считать в какой-то мере большевистской новацией. Именно в том, чтобы освободить семейную обрядность от религиозного контроля, сделать возможными светские, «безрелигиозные» родильные обряды, свадьбы и похороны, большевистские идеологи видели свою главную задачу. Декреты советской власти 1917–1918 годов, регулировавшие погребальные практики (декреты «О гражданском браке, о детях и о ведении книг актов состояния» от 12 декабря 1917 года, «О свободе совести, церковных и религиозных обществах» от 20 января (2 февраля) 1918 года, «О кладбищах и похоронах» от 7 декабря 1918 года), имели целью отменить конфессиональный контроль над семейной (и, в частности, похоронной) обрядностью[164]164
  Подробнее об этом см. во Введении.


[Закрыть]. Многолетняя сословно-иерархическая система похорон, регулировавшая на государственном уровне стоимость и устанавливавшая статус погребения и предписывавшая обязательность религиозного похоронного обряда, была упразднена. Участие церкви в похоронах не только перестало быть обязательным, но и в некоторых случаях стало крайне затруднительным, особенно если покойный или кто-то из членов его семьи был человеком партийным[165]165
  См., например: Сольц А. Бытовой фронт // Безбожник: Газета. 1927. № 1. С. 2.


[Закрыть].

Хорошо развитая традиция политических манифестных похорон и решительный антиклерикализм новых властей формировали запрос на особую безрелигиозную коммунистическую обрядность как в партийной среде, так и среди сочувствующих большевикам. В первые годы после революции опыты «коммунистического ритуала» носили стихийный характер. Однако уже к концу Гражданской войны сформировались основные сценарии так называемых «красных» крестин, «красных» свадеб и «красных» похорон[166]166
  «Красные» крестины, как и звездины и октябрины, представляли собой аналог традиционного обряда имянаречения, или родильного обряда. Как правило, в ходе этого обряда новорожденный получал одно из новых революционных имен, а члены трудового коллектива, в который входили его родители, брали шефство над этим ребенком по аналогии с крестными родителями. См. описание одного из первых зафиксированных случаев так называемых «красных» крестин, или октябрин, произошедших в 1923 году в Серове: Брудный В. И. Обряды вчера и сегодня. М.: Наука, 1968. С. 69–70. Хороший пример стихийного характера «красных» обрядов приводится также в статье: Маслинская С. Г. «По-пионерски жил, по-пионерски похоронен»: материалы к истории гражданских похорон 1920‐х гг. // Живая старина. 2012. № 3. С. 49–52.


[Закрыть]. В 1920‐е годы идея создания новой обрядности (равно как и праздничной культуры) становится частью государственных агитационных кампаний по атеистической пропаганде и движения за новый быт. Обряды становятся своеобразной демаркационной линией между старым и новым миром, что отражается в публицистике того времени[167]167
  См., например: Голубых М. Очерки глухой деревни. М.; Л.: Гос. издательство, 1926. С. 10–12.


[Закрыть].

Ил. 9. Похороны со звездой. 1928 г. Фотограф неизвестен. Из личного архива автора

Новое понимание человека было неразрывно связано с реконцептуализацией человеческого бытия, смерти и посмертного существования. Если атеистическое общество отвергает религию и посмертное существование души, то какое идейное наполнение должен иметь похоронный обряд в этом случае? Нужны ли вообще обряды (в том числе и похоронный) новому коммунистическому обществу? Эти вопросы активно обсуждались в публицистике 1920‐х годов. В осмыслении того, какими действиями должны сопровождаться рождение человека, изменения его социального статуса при жизни и его смерть в новом коммунистическом обществе, не было единого, четкого мнения. Горячим сторонникам новой обрядности Троцкому и Вересаеву противостоял председатель Союза воинствующих безбожников Емельян Ярославский, занимавший умеренную позицию.

По мнению Ярославского, необходимо было учитывать организующую и политическую роль «демонстративных революционных похорон»[168]168
  Ярославский Е. М. Как вести антирелигиозную пропаганду: доклад, прочитанный 20‐го апреля на 1‐м всесоюзном съезде корреспондентов газеты «Безбожник» и Общества друзей газеты «Безбожник». М.: Безбожник, 1925. С. 18.


[Закрыть], обусловленную в первую очередь задачами антирелигиозной пропаганды. Он считал, что чрезмерное, почти религиозное значение, которое порой придавалось «красным» похоронам, формализованный ритуал, «чуть ли не требник коммунистический»[169]169
  Там же.


[Закрыть], не только искажал первоначальный смысл и задачи новых обрядов, но и позволял идейным оппонентам задать закономерный вопрос: как можно бороться против старой церковной обрядности, создавая одновременно новую, в которой коммунисты «уже перещеголяли православных»[170]170
  Там же. С. 78.


[Закрыть]. Внимание молодых активистов к революционным похоронам порой доходит до абсурда:

Я как-то получил записки от одного застрелившегося комсомольца. Так этот комсомолец написал десяток предсмертных записок, и главной его заботой было: «похороните меня с музыкой, с такими-то обрядностями, произнесите на моей могиле речи». Он умирал – умер по пустяку, потому что заразился венерической болезнью, и вместо того, чтобы пойти к хорошему врачу, который бы ему сказал, что можно вылечиться и ничего тут в этом страшного нет и не надо из‐за этого кончать самоубийством, – он умирает. Он пишет целый план, как его хоронить, кто должен речи произносить и т. д.[171]171
  Там же. С. 77–78.


[Закрыть]

Это, по мнению Ярославского, «страшная чепуха», с которой нужно бороться. Но существуют и «обратные перегибы», связанные с полным отрицанием похорон как таковых, с которыми также необходимо бороться:

Я знаю, у нас, среди коммунистов, есть товарищи, которые высказываются решительно против революционных похорон. Один товарищ даже написал завещание: когда я умру, я завещаю мой труп отдать в мыловарню и сделать из него мыло, а то у вас развивается «коммунистическое двоеверие». Вы, мол, боретесь против обрядности, а сами установили массу всяких обрядностей…[172]172
  Там же. С. 21.


[Закрыть]

В своих выступлениях перед членами Союза воинствующих безбожников Ярославский не дает определенного конструктивного ответа по поводу того, какова должна быть работа активистов в области новой обрядности и «красных» похорон: «Вот эти обрядности и не надо крепко устанавливать, не надо их фиксировать, надо, чтобы здесь было известное творчество масс, революционное творчество, а вовсе не устанавливать ритуал каких-то октябрин, похорон и т. д.»[173]173
  Там же.


[Закрыть] Полагаясь на абстрактное «творчество масс», Ярославский ограждает подведомственный ему Союз воинствующих безбожников от необходимости активно участвовать в пропаганде новых обрядов и бороться с религиозной обрядностью.

Иной позиции придерживался оппонент Ярославского, харизматичный лидер коммунистической молодежи Лев Троцкий. По его мнению, именно церковная обрядность «держит на привязи» не только верующих, но даже и неверующего или маловерующего человека. Новое Советское государство дало рабочему классу юридическую возможность не соблюдать церковные обряды, но простому человеку куда сложнее оторваться от старой обрядности, чем государству. «Жизнь трудовой семьи слишком монотонна и этой монотонностью своей истощает нервную систему»[174]174
  Троцкий Л. Д. Вопросы быта. Эпоха «культурничества» и ее задачи. 2‐е доп. изд. М.: Красная новь: Главполитпросвет, 1923. С. 57.


[Закрыть], поэтому пролетарской семье совершенно необходимо отмечать как-то важные события, происходящие в ней. Советское государство уже выработало свои новые праздники, символы, «свою новую государственную театральность». В частной жизни ситуация совсем иная – революционным членам семьи нечего противопоставить традиционной церковной обрядности. Поэтому активное стремление комсомольской молодежи заменить старую церковную обрядность новой, революционной, советской являлось наиболее открытым, простым и эффективным способом борьбы за новый быт в семье.

Ил. 10. Похороны героя-красноармейца. 1920‐е гг. Из личного архива автора

Отмечая огромную ценность эстетической, художественной, эмоциональной составляющих обрядов, Троцкий осуждает радикальное отрицание новых обрядов и обрядов вообще:

Жизнь человека, обнаженная от музыки и пения, торжественных собраний, радостных или грустных, смотря по случаю, по поводу, по причине, – будет скучной, пресной. Она и есть квас без изюминки. Так нам, революционерам, коммунистам, которые хотят не ограбить жизнь человека, а обогатить ее, поднять ее, разукрасить, улучшить, нам ли выплескивать из кваса изюминку? Ни в коем случае! ‹…› Поэтому кто говорит, что в бытовой работе никакой обрядности, понимая под обрядностью не церковные фокусы, а коллективные формы выражения своих чувств, настроений, – тот хватает через край. В борьбе со старым бытом он расшибет себе лоб, нос и другие необходимейшие органы[175]175
  Троцкий Л. Д. I. О задачах деревенской молодежи. II. О новом быте. М.: Новая Москва, 1924. С. 14.


[Закрыть].

Впрочем, при столь высокой оценке новой обрядности Троцкий, как и Ярославский, не считает, что она должна устанавливаться «сверху», поскольку это неминуемо приведет к бюрократизации этих новых явлений. Основой для появления новых обрядов должно стать коллективное творчество масс с привлечением художественной, артистической инициативы. Этот процесс может занять несколько десятилетий, но в результате выведет «на дорогу новых, одухотворенных, облагороженных, проникнутых коллективной театральностью форм быта»[176]176
  Троцкий Л. Д. Вопросы быта. С. 60.


[Закрыть]. Впрочем, в отличие от Ярославского Троцкий считает, что за этими процессами необходимо пристально следить и осторожно направлять их в нужное русло, в частности, «всякие новые формы, зародыши новых форм и даже намеки на них должны попадать на страницы печати, доводиться до всеобщего сведения, пробуждать фантазию и интерес и тем толкать коллективное творчество новых бытовых форм вперед»[177]177
  Троцкий Л. Д. Вопросы быта. С. 60.


[Закрыть].

Троцкий отмечает, что среди всех революционных обрядов сложнее всего дело обстоит с погребением, поскольку «новая театральная обрядность, пропитанная революционной символикой» выступает на сцену только в случае похорон высокостатусного человека, лишь в этих случаях появляются красные знамена, ружейные залпы и революционный похоронный марш. В остальных же случаях консервативно настроенные родственники получают преимущество и совершается религиозный обряд.

Наиболее радикальную позицию по вопросу семейной обрядности занимал писатель и публицист В. В. Вересаев. В своем очерке 1926 года «Об обрядах старых и новых (к художественному оформлению быта)» он рассматривает преимущественно самый трудный случай новой обрядности – «красные» похороны. Вересаев отмечал: «Великое, совершенно незаменимое значение обряда заключается в том, что переполняющие нашу душу чувства он направляет в определенное русло и этим до чрезвычайности облегчает проявление наших чувств»[178]178
  Вересаев В. В. Об обрядах старых и новых. С. 7.


[Закрыть]. Прежняя, церковная обрядность великолепно справлялась с этими задачами, сейчас же, когда старый ритуал потерял актуальность, «на его месте не осталось ровно ничего»[179]179
  Там же. С. 9.


[Закрыть]. «Безрелигиозные» обряды, складывающиеся стихийным образом, Вересаев считал неспособными справиться с этой задачей, поскольку они «поражают, убивают душу своею убогостью и бездарностью»[180]180
  Там же.


[Закрыть]. Вересаев последовательно рассматривает несколько «красных» похорон, в которых довелось участвовать ему самому либо его близким друзьям. Первые – похороны старой партийной работницы. Похороны были не рядовыми: прощание проходило в большом Красном зале Московского комитета РКП, был заказан оркестр, деятельность и репутация покойной позволили произнести достаточно содержательные речи во время гражданской панихиды на могиле. Несмотря на это, похороны оставили ощущение гнетущей пустоты. Вересаев отлично отдает себе отчет в том, что при похоронах рядовых граждан, пусть и самых достойных, ситуация еще хуже. Именно поэтому сущность новой обрядности не должна исчерпываться ее провокативностью и революционностью, поскольку со временем она станет привычным делом и перестанет вызывать какие бы то ни было эмоциональные переживания[181]181
  Там же. С. 20.


[Закрыть]. «Нужно нечто разнообразное, сложное и величественное. Нужен ритуал, нужно определенное „действо“»[182]182
  Там же. С. 12.


[Закрыть]. Необходимо употребить весь творческий потенциал Советского государства, задействовать лучших, наиболее талантливых его граждан, «новых Пушкиных, Скрябиных, Станиславских», для того чтобы создать, срежиссировать новую обрядность. И пусть сначала этот новый ритуал будет выглядеть несколько комично[183]183
  Там же. С. 18.


[Закрыть], со временем к нему привыкнут – и он будет выполнять свою основную роль, ибо «главнейшее значение его» (обряда как такового. – А. С.) в том, что он, «с одной стороны, дает людям готовые, художественно-закрепленные русла для проявления теснящихся в душе чувств, – с другой же стороны организует сами эти чувства, направляет, просветляет и углубляет их»[184]184
  Там же. С. 30.


[Закрыть]. Вересаев идет даже дальше: «Представьте, как было бы прекрасно, если бы вместо разных для каждой религии ‹…› по всему миру ‹…› – везде были бы одни и те же светлые, утверждающие жизнь, полные веры в будущее обряды, такие же для всех общие, как клич: „Пролетарии всех стран, соединяйтесь!“»[185]185
  Там же.


[Закрыть]

Несмотря на большой интерес к новой практике кремации среди большевиков[186]186
  Подробнее об этом см. в главе 3.


[Закрыть], практически во всех обсуждениях новой похоронной обрядности речь о ней не идет. Чаще всего новая похоронная обрядность рассматривается в применении к традиционному трупоположению. Однако и при анализе модерной практики кремации возникает вопрос о необходимости нового ритуального обрамления. Известный архитектор-авангардист К. С. Мельников в своем проекте, представленном на конкурс строительства Донского крематория, сделал основной акцент не на архитектурных деталях и эскизах, а на внутреннем идейном наполнении проекта. По его мнению, «незначительный успех крематорного дела в Европе да и в других странах, объясняется тем, что еще не найдена форма крематорного погребения»[187]187
  ЦГАМО. Ф. 4557. Оп. 8. Д. 641. Л. 178.


[Закрыть] и именно архитектурная форма крематория должна создавать сам новый кремационный обряд. В некотором смысле проект, который предлагал Мельников, своим возвышенным отношением к новой действительности близок концепции Вересаева. Мельников полагает, что кремационное погребение не должно, как это бывает в большинстве случаев, маскироваться под более привычный обряд трупоположения, а значит, после прощания гроб не должен опускаться в открывающийся в полу люк. Архитектор полагает, что должна быть создана новая форма, которая позволит создать иной обряд, не имитирующий традиционный, но соответствующий основным «признакам самого дела». К таким важным признакам кремации Мельников относит экономию и механизацию, но прежде всего – медлительность и чинность. И именно в медлительности и чинности он находит основные признаки культа, будь то религиозного или гражданского. Общая форма любого погребального обряда, по его мнению, «состоит в торжественности, величии – покойник является центром всего ритуала». Именно поэтому колесница катафалка должна быть запряжена лошадьми («Я не видел покойника, ведомого на автомобиле», – отмечает симпатизирующий техническому прогрессу архитектор), а всей процессии должна быть свойственна медленность, «так как быстро скачущих похорон тоже не замечено»[188]188
  Там же. Л. 178–178 об.


[Закрыть].

В проекте крематория Мельникова, действительно, сама архитектурная форма создает похоронный обряд:

Три портала, прикрытых как вуалью стеклянными сенями, ведут в зал. Два боковых из них, чтобы не нарушать торжественности процессий – проходят через ожидальни. Внутри, по середине зала, возвышение, ярко освещенное через купол.

Поставленный гроб на возвышение и окруженный близкими родственниками, виден со всех точек зала. После окончания обряда и прощаний с покойником, делается сигнал к захоронению.

И в то время, когда гроб будет медленно опускаться, сила дневного света начнет тускнуть при помощи опускания верхнего купола.

Продолжение опуска гроба видно через стекла под возвышением, в котором в этот момент, когда кругом будет густой полумрак – зажигается яркий электрический свет.

Всем присутствующим отчетливо и ясно виден гроб и его движение к печи.

Процесс сжигания присутствующие, циркулируя по полумаршам лестниц под возвышением, наблюдают через контрольное окно, и, после окончания, пепел, ссыпанный на их глазах в капсюль – запечатывается родственниками.

Психологические воздействия заканчиваются одновременно с реальными действиями и тем самым замыкается и конец КРЕМАТОРНОГО ПОГРЕБЕНИЯ[189]189
  Там же. Л. 178 об. – 179.


[Закрыть].

Что собой представляли «красные» похороны?

Приведенные выше размышления публицистов и политиков о том, какими должны были стать новые обряды жизненного цикла, конечно, во многом были основаны на осмыслении в действительности имевших место случаев «красных» похорон, свадеб и «крестин». Однако в этих текстах новые обряды представлены абстрактно, и по ним трудно судить о том, что они собой представляли на самом деле и насколько и кем они были востребованы. Изучение этой темы затруднительно еще и потому, что многие этапы эволюции похоронного обряда в первые советские годы плохо документированы и их приходится восстанавливать по кратким заметкам и некрологам в местной печати, дневникам и мемуарам. Эти публикации дают нам редкую возможность посмотреть на феномен «красных» похорон глазами современников и понять, какова, с их точки зрения, была прагматика нового обряда, какие его элементы представлялись особенно важными и как он воспринимался окружающими.

Ил. 11. Похороны с оркестром. Из личного архива автора

Несмотря на стремление большевистских идеологов к способу погребения, равному для всех, в действительности похоронный обряд в Советском Союзе 1920‐х годов отличался большим разнообразием. В отличие от дореволюционного похоронного обряда, который был полностью регламентирован Уставом Русской православной церкви и зависел от сословно-социального статуса умершего, различные «типы» советского похоронного обряда не были связаны напрямую (или, по крайней мере, полностью) с тем, какое место в иерархии занимал человек. Значительно отличаются не только похороны активных коммунистов и «бывших» людей, но и городских и деревенских, рабочих и служащих, более и менее обеспеченных людей. К сожалению, по причине сильной идеологизированности советского общества многие источники, относящиеся к истории и трансформациям похоронного обряда 1920‐х годов, которыми мы располагаем, в значительной степени тенденциозны. Чаще всего они преувеличивают значение новых, революционных форм обрядности и оставляют в стороне свидетельства сохранения традиционных форм. Анализ дневниковых записей и воспоминаний рисует более сложную картину.

Судя по газетным публикациям того времени[190]190
  Комсомолец. Впервые без попа // Безбожник у станка: Журнал. 1924. № 4. С. 22; Ж. Влад. Елена Прямилова // Смена. 1923. 22 апреля. С. 4; Похороны коммуниста // Призыв. 1920. № 38 (191). 2 сентября. С. 4; Алеко. Комсомольские похороны // Новь. 1924. № 6. 11 апреля. С. 3; Мурин В. А. Быт и нравы деревенской молодежи. М.: Новая Москва, 1926. С. 43–45; Без попов // Красная молодежь. 1920. № 21 (44). 21 сентября. С. 3; «Товарищ Коля». Мы чтим память павших // Смена. 1923. 12 июня. С. 5.


[Закрыть], каждый случай коммунистических похорон воспринимался местными сообществами как событие резонансное. «Красные» похороны собирали большое количество любопытных – до нескольких тысяч человек, «пришедших посмотреть, как коммунисты хоронят своих товарищей без попа и заунывного пения, без кутьи, поминок и плакальщиц»[191]191
  Похороны коммуниста // Призыв. 1920. № 38 (191). 2 сентября. С. 4.


[Закрыть]. В похоронах принимали участие не только жители того населенного пункта, где жил умерший (часто – рабочие-сослуживцы с фабрики или завода), но и жители окрестных деревень, как идейно близкие (рабочие, комсомольцы, коммунисты), так и простые крестьяне и беспартийные рабочие, «и не только что молодежь, но и мужики, и бабы все пошли, даже старухи и те пошли смотреть»[192]192
  Мурин В. А. Быт и нравы деревенской молодежи. С. 43–45.


[Закрыть]. Корреспонденты часто отмечали, что число участников и зрителей похорон превышало число людей в церкви даже на большие религиозные праздники, например на Крещение и Пасху.

Организаторами «красных» похорон чаще всего выступали комсомольцы, реже – местная ячейка партии. Также к участию в похоронах могли привлекать военные оркестры. Подготовка к похоронам начиналась заранее. Активисты готовили знамена, разучивали похоронные марши и «на флаг нашивали черный материал – в честь траура»[193]193
  Мурин В. А. Быт и нравы деревенской молодежи. С. 43–45.


[Закрыть].

В назначенный час организаторы собирались в помещении Союза молодежи или у дома умершего. В доме у гроба покойного стоял почетный караул.

Сама церемония представляла собой торжественное шествие на кладбище: «Впереди шли музыканты, потом комсомольцы несли красный гроб, и за телом шли комсомольцы и коммунисты с флагами»[194]194
  Там же.


[Закрыть]. Революционные песни и похоронный марш перемежались торжественной музыкой в исполнении оркестра.

Кульминацией похорон была так называемая гражданская панихида – торжественно-траурные речи, в которых говорилось о жизненном пути умершего. Чаще всего гражданская панихида проходила на кладбище у могилы, но дополнительные речи могли произносить также у дома покойного или у клуба. Гроб опускали в могилу под ружейные залпы и звуки оркестра. Хотя все имеющиеся у нас источники единодушны в том, что гражданская панихида и/или торжественные речи были центральным эпизодом «красных» похорон, они описаны весьма фрагментарно. Не вполне понятно, в какой именно момент произносились речи, кто их произносил, какие локусы воспринимались как наиболее подходящие для остановок процессии и/или речей. По всей видимости, для речей выбирались значимые места, связанные с трудовой биографией покойного, или одни из немногочисленных «советских» локусов в небольших поселениях – клуб или сельсовет. Более того, вполне вероятно, что наряду с теми действиями, которые фиксируются в заметках, похороны сопровождались и другими, традиционными, которые в источниках не упоминаются либо как нежелательные, либо как обыденные действия, которые были частью традиции. Так, например, в источниках не упоминаются поминки либо эта практика осуждается за пьянство. Однако не стоит делать из этого вывод о том, что на «красных» похоронах поминки никогда не проводились.

Местом захоронения обычно являлось кладбище, хотя в отдельных случаях использовался иной локус, семантически связанный с новой властью, например Парк имени 20-летнего юбилея РКП(б)[195]195
  Ж. Влад. Елена Прямилова // Смена. 1923. 22 апреля. С. 4.


[Закрыть]. Присутствовала непременная революционная символика – гроб красного цвета[196]196
  Там же; Комсомолец. Впервые без попа // Безбожник у станка: Журнал. 1924. № 4. С. 22; Милин. На смерть товарища // Безбожник у станка: Журнал. 1923. № 3. С. 14; Алеко. Комсомольские похороны // Новь. 1924. № 6. 11 апреля. С. 3.


[Закрыть], красные повязки на рукаве, красные флаги. Несомненно, символичным являлось не только захоронение в парке, но и остановка траурной процессии у сельского клуба. На обратном пути с кладбища могли также идти строем, маршируя под музыку[197]197
  Алеко. Комсомольские похороны // Новь. 1924. № 6. 11 апреля. С. 3.


[Закрыть].

В некоторых публикациях[198]198
  «Товарищ Коля». Мы чтим память павших // Смена. 1923. 12 июня. С. 5; Памяти погибших // Призыв. 1920. № 42 (195). 7 сентября. С. 2; Михаил рабочий. Везде бы так // Призыв. 1920. № 92 (244). 5 ноября. С. 3.


[Закрыть] описывается и «заочный» ритуал. В этом случае также проводили гражданскую панихиду, произносили памятные речи и пели похоронный марш. Смерть товарищей могла становиться поводом для сбора добровольных пожертвований для увековечения памяти погибших.

Новый, стихийно формировавшийся ритуал, резко контрастировавший с традиционными похоронами, в котором «всё было для крестьян ново и ошеломляюще»[199]199
  Алеко. Комсомольские похороны // Новь. 1924. № 6. 11 апреля. С. 3.


[Закрыть], по-видимому, действительно производил сильное впечатление на окружающих[200]200
  Комсомолец. Впервые без попа // Безбожник у станка: Журнал. 1924. № 4. С. 22; Алеко. Комсомольские похороны // Новь. 1924. № 6. 11 апреля. С. 3.


[Закрыть]:

Никогда я не видывала ничего такого интересного, как на этот раз, когда музыка заиграла, – я даже испугалась, – так громко и хорошо, что все оцепенели. ‹…› Когда пришли домой, то только и разговора было, что про похороны. Все пять верст только и говорили об этом[201]201
  Мурин В. А. Быт и нравы деревенской молодежи. С. 43–45.


[Закрыть].

Ил. 12. Похороны героя-красноармейца. 1920‐е гг. Из личного архива автора

Впечатление, несомненно, усиливалось из‐за отсутствия на похоронах духовенства:

…бабы – те говорят, что всем хороши коммунистические похороны, только одним плохи – батюшки нет! Если бы был батюшка, то кажись все стали бы хоронить как Ваганову жену. Мне самой эти похороны понравились куда лучше, чем по-церковному. Там батюшка гнусавит себе что-то под нос, и не разберешь ничего интересного; зароют в землю, с тем и конец, а так, как коммунистов хоронят, и умереть не страшно и приятно[202]202
  Там же.


[Закрыть].

Знамена, песни и оркестр вместо причитаний и плакальщиц в похоронной процессии, по-видимому, несколько меняли восприятие похорон, делая их менее депрессивным мероприятием:

 
Зарывали, хоронили,
И никто не плакал,
Потому что хоронили
По-советски, с флагами[203]203
  Там же. Частушки о «красных» похоронах акцентируют внимание на тех же аспектах нового ритуала, что и газетные публикации, – отсутствии священства и траурном митинге на могиле.
Комсомолия в деревнеЧто накомсомолила:Без попа и без трезвонаХоронить позволила  (см.: Большаков А. М. Деревня после Октября. Л.: Прибой, 1925. С. 328).
Хороша наша деревня,Среди улицы тропа.Мою милку хоронилиПо-советски, без попа  (см.: Мурин В. А. Быт и нравы деревенской молодежи. С. 43–45).
Умирай, моя милая,Я тебя в гроб положу,Сам могилу вырою,На могиле речь скажу  (см.: Там же).


[Закрыть].
 

По всей видимости, именно присутствие музыки и песен в рядовом похоронном ритуале так сильно отличало его от традиционных похорон. Это создавало ощущение торжественности происходящего, которого, по-видимому, так не хватало людям, особенно во время скромных сельских похорон.

Другим существенным отличием новых похорон от традиционных была используемая на них цветовая гамма. Как отмечает Н. С. Полищук, «традиционная цветовая гамма траурных процессий в селе и в городе тоже была контрастной, но более спокойной, так как контраст этот создавался за счет сочетания светлых и темных тонов. Одежда провожающих, как правило, была темной (предпочтение отдавалось черной). Похоронные же атрибуты могли быть светлыми. В сельской местности они обычно были естественного белого цвета: некрашеные гроб, полотенце или кусок холста на иконе, открывающей процессию, полотенца или новины, на которых несли гроб. Похоронные атрибуты в городе были значительно разнообразнее и богаче: траурная колесница (катафалк) с балдахином и факельщиками в длинных пальто и цилиндрах белого или черного цвета, такие же попоны на лошадях; венки из живых и искусственных цветов (в том числе фарфоровых), а также серебряные, металлические, из бисера и др. венки с белыми, черными, синими лентами с надписями; гирлянды из зелени и цветов, букеты и т. п. За счет цветов, венков, букетов и гирлянд цветовая гамма траурной процессии в городе была менее строгой, чем в селе, но всегда приглушенной»[204]204
  Полищук Н. С. Обряд как социальное явление (на примере «красных похорон») // Советская этнография. 1991. № 6. С. 29.


[Закрыть]. В противоположность этому в цветовой гамме новых похорон доминировали красный и черный цвета. Помимо красных флагов, гроба, обитого красным кумачом, красных лент, нарукавных повязок и головных уборов красной могла быть даже одежда, в которую одет покойный[205]205
  Там же.


[Закрыть]. При этом, если присутствие красного цвета в траурной процессии и в отделке гробов воспринималось скорее нейтрально, то покойники, одетые в красные одежды, вызывали по крайней мере недоумение: «Когда в церковь на Пресне рабочие принесли мужа Е. Салтыковой, священник обратился к ней с упреком: „Что ты его одела в красную рубашку, как разбойника“»[206]206
  Там же.


[Закрыть]. В соответствии с традиционными представлениями о важности правильной похоронной одежды свидетели таких похорон сомневались в их успешности: «…толпа, – по свидетельству очевидца, – гудела. Шли разговоры: как его, крещеного человека будут хоронить без попа, да примет ли его земля, одетого в красную одежду. Раздавались соболезнования, возмущения…»[207]207
  Там же.


[Закрыть] В отдельных случаях неприятие новой практики находило выражение во вполне традиционных фольклорных нарративах о недовольстве покойного своим погребением:

Вот уже дней пять как по городу циркулирует нелепый и явно контрреволюционный вымысел о Бурылинском кладбище.

Весь вымысел заключается в том, что на кладбище появился будто бы какой-то таинственный дух, который ровно в 12 ч. ночи воет, плачет и просит снять с него красное и надеть белое.

Этот дух присваивается недавно умершему советскому деятелю В. Е. Баранову, которого, как известно, похоронили без попов и не в белом саване, а в красном и со знаменем «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!»[208]208
  Архив Н. С. Полищук. Папка 2 «Советские праздники. Материалы». Тетрадь «Праздники, обряды. Советский период». Л. 3, 3 об. (выдержки из: Ложный слух // Рабочий край. 1918. № 70 (164). 12 июня. С. 4).


[Закрыть].

В заметках видно, что проведение похорон по новому «обряду» воспринималось как вызов. Например: «Революционные похороны – прямой ответ ее родителей, беспартийных рабочих Кольчугинского завода. „По какой дороге пошла – пусть той и кончит“ – сказал ее отец-рабочий»[209]209
  Ж. Влад. Елена Прямилова // Смена. 1923. 22 апреля. С. 4.


[Закрыть]. В данном случае позиция отца умершей не вполне ясна, поскольку выражение «пойти по дорожке» обладает некоторой двусмысленностью, обусловленной отрицательными коннотациями устойчивых выражений из ассоциативного ряда плохо кончить, свернуть на кривую дорожку, свернуть с правильного пути, стать на (ложный) путь. Напряжение сохранялось даже после похорон:

Похороны вышли торжественные, с речами, с пением революционных песен. «Благочестивые» старушки ограничились ахами и охами. Но я долгое время был неспокоен, боялся, как бы не вырыли деревенские кликуши труп девочки и не забросили куда-нибудь в канаву[210]210
  Архив Н. С. Полищук. Папка 2 «Советские праздники. Материалы». Тетрадь «Праздники, обряды. Советский период». Л. 39 (выдержки из: Похороны без попа // Еженедельная хроника журнала «Наука и религия». 1922. № 15. 19 октября. С. 2).


[Закрыть].

Ил. 13. Дети на похоронах. Из личного архива автора

Зачастую новый похоронный обряд четко разделял деревенское общество на два лагеря – стариков и баб, всё еще «увлеченных поповским дурманом», и молодежь, которая приходит к выводу, «что с музыкой лучше, чем с попом»[211]211
  Алеко. Комсомольские похороны // Новь. 1924. № 6. 11 апреля. С. 3.


[Закрыть]. Тем важнее для агитаторов были примеры, когда пожилые люди меняли свои убеждения: так, 65-летний крестьянин Г. В. Блохин, принесший председателю ВИКа (волостного исполнительного комитета – низового советского органа) заявление: «Запиши в книге, чтоб в случае моей смерти меня родственники без попа хоронили. На родственников и не глядите, они еще в поповской обман верят»[212]212
  Горький А. Молодым пример // Безбожник у станка: Журнал. 1924. № 9. С. 18.


[Закрыть].

Интересно, что именно в середине 1920‐х годов в крупных городах Советского Союза возникла практика «пионерских похорон», когда дети-пионеры хоронили своих сверстников сами, без участия взрослых[213]213
  Маслинская С. Г. «По-пионерски жил, по-пионерски похоронен»: материалы к истории гражданских похорон 1920‐х гг. // Живая старина. 2012. № 3. С. 49–52.


[Закрыть]. Основной источник информации об этой практике – публикации в детской и взрослой региональной периодике. В заметках, написанных деткорами, пионерские похороны предстают как результат детской самодеятельности, при этом активность детей такова, что родители как бы отходят на второй план – они пассивны, полностью передают инициативу в руки товарищей покойного ребенка: «Дети 1920‐х гг. в точности копируют взрослый красный похоронный обряд, воспроизводя и структуру, и набор ритуальных ролей (исполнители песен, траурные риторы, и вакантные/нулевые роли – отсутствие священников), и колористическую гамму, и музыкальное сопровождение. У детей, живущих в крупных промышленных центрах, в частности Ленинграде, был опыт наблюдения за публичными показательными похоронами революционеров»[214]214
  Там же.


[Закрыть]. Это свидетельствует о достаточно серьезном отклике, который получила идея «красных» похорон среди отдельных групп населения, прежде всего внутри сильно идеологизированных сообществ.

Однако революционные похороны детей воспринимаются неоднозначно. Этому вопросу посвящена дискуссия, которая развернулась в 1927 году на страницах газеты «Голос текстилей». Автор заметки «Нужны ли обряды?» отмечает, что торжественные революционные похороны маленьких детей вызывают недоумение: «Эва, коммунисты-то! Даже грудных детей с музыкой, как героев, хоронят! – язвили рабочие». Один из читателей, соглашаясь с такой оценкой, отвечает ему: «Тот, кто хоронит двухлетних детей с музыкой и, идя за гробом, распевает „Вы жертвою пали“, не понимает значения наших красных похорон»[215]215
  Архив Н. С. Полищук. Папка 2 «Советские праздники. Материалы». Тетрадь «Праздники, обряды. Советский период». Л. 25–26 об. (выдержки из: Голос текстилей. 1927. № 49, 55).


[Закрыть].

Несмотря на то что авторы газетных заметок старались очертить как можно более широкий круг лиц, похороненных по новому обряду, – это не только коммунисты и комсомольцы, но и дети, и старики, и беспартийные, и рабочие, и крестьяне, – «красные» похороны всё же оставались скорее политической манифестацией крайне узкого круга политизированной молодежи и в 1920‐е годы широкого распространения не получили[216]216
  А. К. Байбурин также считает, что в действительности «красные» обряды были очень мало распространены, см.: Байбурин А. К. Советские обряды и ритуал торжественного вручения паспорта // Классический фольклор сегодня: материалы конференции, посвященной 90-летию со дня рождения Б. Н. Путилова. Санкт-Петербург, 14–17 сентября 2009 г. / Отв. ред. Т. Г. Иванова. СПб.: Дмитрий Буланин, 2011. С. 411.


[Закрыть]. По газетным заметкам, «красные» похороны устраивались преимущественно для представителей идеологизированных групп – комсомольцев[217]217
  Без попов // Красная молодежь. 1920. № 21 (44). 21 сентября. С. 3; Ж. Влад. Елена Прямилова // Смена. 1923. 22 апреля. С. 4; «Товарищ Коля». Мы чтим память павших // Смена. 1923. 12 июня. С. 5; Алеко. Комсомольские похороны // Новь. 1924. № 6. 11 апреля. С. 3.


[Закрыть], коммунистов[218]218
  Похороны коммуниста // Призыв. 1920. № 38 (191). 2 сентября. С. 4.


[Закрыть] или членов их семей[219]219
  Мурин В. А. Быт и нравы деревенской молодежи. С. 43–45.


[Закрыть]. Анализ дневниковых записей 1920‐х годов также свидетельствует о том, что подавляющее большинство упоминаний о «красных» похоронах вне зависимости от личной оценки автора также относится к случаям погребения лиц с активной политической позицией. Активные коммунисты – партийцы, комсомольцы, пионеры – составляли небольшую прослойку в обществе 1920‐х годов. Число комсомольцев, партийцев и пионеров было невелико, хотя и имело тенденцию к увеличению. В 1922 году по всей стране насчитывалось 514 800 членов партии, в 1923 году – 485 600, а к 1924 году число членов партии выросло до 699 700 человек при общем населении СССР 135 506 000 человек[220]220
  Большаков А. М. Современная деревня в цифрах: экономика и разнообразный быт деревни за революционный период. Л.: Прибой, 1925. С. 101–103, 22.


[Закрыть]. По всей видимости, реальная степень распространения «красных» обрядов соотносима со средним числом «революционной молодежи» в Советской России того времени.