Текст книги "Новому человеку – новая смерть? Похоронная культура раннего СССР"

Распространение «красной» обрядности среди населения позволяет оценить статистика по Тамбовской губернии. По данным ГубРКИ, за 1924 год в Рассказовской волости было зафиксировано 7 случаев гражданских похорон, 2 – октябрин, 13 – рождений без крещения, 2 комсомольские свадьбы, 30 случаев свадеб без венчания. За первый квартал 1927 года во всей губернии в целом было зафиксировано 13 октябрин, 35 «красных» свадеб и 9 гражданских похорон[221]221
  Безгин В. Б. Старый и новый быт в традиционной крестьянской культуре (советская доколхозная деревня) // Тамбовское крестьянство: от капитализма к социализму (вторая половина XIX – начало ХХ в.): Сборник научных статей / Тамбовский гос. университет им. Г. Р. Державина; науч. ред. А. Л. Аврех. Вып. 2. Тамбов: Изд-во ТГУ им. Г. Р. Державина, 1998. С. 143.


[Закрыть]. Данные, приведенные выше, по всей видимости, относятся в первую очередь к сельскому населению. Показательно, что статистика по Москве за 1925–1926 годы разительно отличается:

На всю Москву в 1925 г. из 66.541 (общее число зарегистрированных актов гражданского состояния за год в городе. – А. С.) приходится 34.791 (52,3 %) актов, освященных религией, и 31.750 (47,7 %) – безбожных. В 1926 г. соотношение таково: из 74.092 (100 %) церковных приходится – 36.523 (49,3 %) и безбожных, уже больше, – 37.506 (50,7 %)[222]222
  Лебедев В. Верующая Москва // Безбожник: Журнал. 1927. № 10. С. 4.


[Закрыть].

Автор очерка отдельно также приводит статистику по религиозным и нерелигиозным похоронам: в 1925 году «без церковного погребения обошлись» 39,9 %, а в 1926 году – 40,4 %[223]223
  Там же.


[Закрыть].

Как следует интерпретировать эту статистику? Означают ли эти цифры, что попытка создать и распространить новую обрядность провалилась? И предполагалось ли вообще ее распространение за пределами круга «настоящих коммунистов»? Некоторые факты говорят в пользу того, что данные практики изначально воспринимались как элитарные, уместные только для «прошедших обращение» – настоящих коммунистов. Но такой подход разделяли не все. В 1923 году в журнале «Безбожник у станка» была опубликована серия заметок. Первая из них – письмо П. Я. Хлынова, атеиста из Московской губернии, в котором рассказывается об отказе местной ячейки партии участвовать в организации и проведении гражданских похорон его беспартийного соседа-атеиста. В результате сосед был похоронен «с попами». Корреспондент «Безбожника у станка» считает, что местная ячейка партии поступила неверно, отказавшись участвовать в похоронах беспартийного «хотя бы с целью агитации», поскольку «партия должна бы помочь, должна научить, как обходиться без попов во всех таких случаях»[224]224
  Гражданские похороны. (Письмо из деревни) // Безбожник у станка: Журнал. 1923. № 3. С. 14.


[Закрыть]. Спустя несколько номеров журнал опубликовал ответное письмо, в котором говорилось: «Ячейка отказ мотивировала тем, что „гражданские похороны не должны теперь быть редкостью“. Может быть и „не должны“, но надо считаться с фактами: в деревне они, все-таки, редкость»[225]225
  Городской. Еще о гражданских похоронах // Безбожник у станка: Журнал. 1923. № 6. С. 19.


[Закрыть]. Корреспондент, подписавшийся как Городской, считает решительно неверным отказ ячейки партии от участия в похоронах, поскольку «нужно пользоваться всяким случаем и поводом, чтобы убеждать крестьянство в бесполезности, ненужности поповского участия в жизни и смерти и в прочих делах. Надо отказаться от излишней „застенчивости“, надо действовать по своей инициативе. Тогда гражданские похороны, действительно, не будут редкостью, а паразиты-агенты небесных царей – лишены будут возможности вытряхивать у бедняков, порой, последние крохи»[226]226
  Там же.


[Закрыть]. В то же время позиция отрицателей всякой обрядности также, по-видимому, учитывалась и в известной степени сдерживала распространение «красных» похорон. В записи от 14 мая 1928 года историк Иван Шитц приводит такое свидетельство:

В день похорон Цурюпы извозчик, слегка выпивший, рассказывает про своего «башковитого» товарища, который был в большевиках два года, но теперь вышел; этот самый товарищ зазвал его, извозчика, на собрание памяти Цурюпы, где вступил в спор с оратором. Оратор заверял собравшихся, что «личность» не имеет значения, а ее «останки» – вроде как навоз (в передаче извозчика). Ну, товарищ и прицепился. «А коли навоз, зачем же его в Москву везли; между прочим из‐за него в Курске четыре поезда стояли, въехал этот навоз казне в копеечку»[227]227
  Запись в дневнике И. И. Шитца 14 мая 1928 года, см.: Шитц И. И. Дневник «Великого перелома» (март 1928 – август 1931). Paris: YMCA-press, 1991. С. 26.


[Закрыть].

То, что может вызвать вопросы у современных исследователей, было очевидно для современников. Интуитивное понимание, в каких случаях «красные» похороны будут уместны, может свидетельствовать о том, что за короткий промежуток времени новый ритуал вполне укоренился и стал в определенных кругах традицией. Без полувекового развития политических манифестных похорон в рамках российского революционного движения такое вряд ли было возможным.

Уже с первых лет советской власти формируется круг лиц, для которых «приличными» считаются коммунистические, «красные» похороны с речами и ружейными залпами. Одновременно возникает более высокий разряд похорон для высших партийных функционеров, которых погребают в некрополе у Кремлевской стены. Современниками было очевидно, кому положены статусные похороны у Кремлевской стены:

На Кузнецком мосту встретил скромную погребальную процессию. Несколько машин. Автобус. Это хоронят Чичерина, и не на Красной площади, а на каком-то кладбище, словно главбуха треста средней руки[228]228
  Запись в дневнике А. К. Гладкова 9 июля 1936 года, см.: Гладков А. К. «Всего я и теперь не понимаю»: из дневников (1936–1940) / Публ., предисл. и коммент. С. В. Шумихина // Наше Наследие. 2013. № 106. С. 88.


[Закрыть].

Когда в 1924 году умирает Ленин, теоретический и, в общем, маргинальный вопрос о необходимости создания нового похоронного ритуала выступает на передний план. Хотя мало кто из рядовых советских граждан мог прогнозировать вариант сохранения тела вождя, в среде простых партийцев, по всей видимости, было распространено мнение, что похороны Ленина должны радикально отличаться от похорон в «старом» мире. Об этом свидетельствуют материалы небольшого сборника «Дети дошкольники о Ленине», который был составлен из материалов детского творчества, разговоров и игр, собранных группой психологов, которые в течение пяти дней после смерти Ленина собирали материал о реакции детей в 45 детских дошкольных учреждениях Москвы на смерть и предстоящие похороны. Дети задают воспитателям множество вопросов о том, как именно будут хоронить Ленина, и эти вопросы обнаруживают сомнение в том, что его можно хоронить «по-старому»:

– Тетя Соня, а, правда, Ленина по всему городу повезут и будут показывать?

– А в церковь Ленина повезут?

– Ему на гроб коммунисты будут класть по червонцу на свечку?

– Ну, и не так. Он и не хочет, чтобы его отпевали.

– А ведь его не будут отпевать?

– А будет у Ленина крест на могиле?

– Нет, у коммунистов крестов не бывает.

– Есть ли у Маркса крест на могиле?

– А крест на могиле будет?

– А на кой?[229]229
  Прокофьева С., Конторович Р., Торговец Д. Дети дошкольники о Ленине: Сборник: 1–5 тыс. / Под ред. Р. Орловой. Репринтное воспроизведение издания 1924 г. М.: ТО «Красный матрос», 2007. С. 73–74.


[Закрыть]

Несмотря на интуитивное понимание нового похоронного ритуала, инерция традиционного похоронного обряда остается крайне значимой даже в высокоидеологизированной среде. Похороны активных революционеров могли содержать значимые элементы религиозного ритуала. Так, например, при торжественных революционных похоронах красноармейцев Н. Зайцева и Ф. Лаврентьева, погибших при подавлении антибольшевистского крестьянского восстания во Владимире в марте 1918 года, тела покойных в соответствии с православными обычаями были укрыты саванами, а на головы им были положены венчики[230]230
  Артюх Д. «Необходима немедленная помощь, иначе губерния превратится в губернию анархии и ужаса» // Зебра ТВ. Новости Владимирской области. 29 апреля 2020. URL: https://zebra-tv.ru/novosti/spetsproekty/neobkhodima-nemedlennaya-pomoshch-inache-guberniya-prevratitsya-v-guberniyu-anarkhii-i-uzhasa (дата обращения: 09.03.2021).


[Закрыть]. В прессе первых послереволюционных лет неоднократно упоминается, что вместе с траурным маршем «Вы жертвою пали…» на похоронах поется «Вечная память». Впрочем, при чтении заметок складывается впечатление, что это церковное песнопение настолько плотно вошло в канон революционных похорон, что во многом перестало восприниматься как религиозное[231]231
  Архив Н. С. Полищук. Папка 2 «Советские праздники. Материалы». Тетрадь № 2. Л. 29 (выдержки из: Похороны жертв белогвардейцев // Красная газета. 1918. № 130. 29 июля. С. 3); Там же. Л. 44 (выдержки из: Похороны тов. Володарского // Красная газета. 1918. № 100. 25 июня. С. 3).


[Закрыть]. В 1918 году концерт-митинг памяти Урицкого в Петрограде провели на 40‐й день после его смерти[232]232
  Там же. Л. 29 об. (Выдержки из: Концерт-митинг памяти т. Урицкого // Красная газета. 1918. 5 октября. С. 4).


[Закрыть]. Хотя на уровне общественных и партийных отношений традиционный ритуал чаще всего всё же воспринимался как пережиток, на уровне индивида он сохранялся. 20 мая 1923 года в Москве в некрополе у Кремлевской стены был похоронен советский полпред Вацлав Воровский. Организацией похорон по заказу Моссовета занималось товарищество «Похоронное дело». Хотя в целом похороны прошли благополучно, за ними последовала долгая переписка между заказчиком в лице Похоронного отдела Московского коммунального хозяйства[233]233
  Во всех известных мне городах в 1920–1930‐е годы кладбища находились в ведении отделов коммунального хозяйства наряду с парками, садами, канализацией, уборкой улиц и т. д. По всем архивам они также проходят по фондам Наркомата коммунального хозяйства. Что касается Москвы, то с 1919 года Похоронный отдел входил в состав Московского коммунального хозяйства.


[Закрыть] и организаторами похорон. Проблема состояла в том, что товарищество выставило слишком большой счет за организацию похорон. Бóльшую часть вопросов так или иначе удалось решить, однако в одном пункте стороны никак не могли договориться:

Ил. 14. Деревенские похороны. Из личного архива автора

По вопросу о фуре с можжевельником, которая, как указано в визе т. Баша, являлась ненужной и не заказывалась, представитель т-ва указывает «в момент сдачи заказа фура действительно не заказывалась, но потом дополнительно, неизвестно кем была затребована по телефону так как предполагалось по пути шествия процессии разбрасывание живых цветов, вследствие чего таковая была выслана»[234]234
  ЦГАМО. Ф. 4557. Оп. 8. Д. 634. Л. 1.


[Закрыть].

Разбрасывание еловых веток по ходу похоронной процессии – один из важных элементов похоронного обряда, который призван обезопасить мир живых от той скверны, которую приносит в него смерть. Конечно, эта семантика была глубоко чужда организаторам похорон Воровского, но среди близкого круга партийцев, которые занимались похоронами, нашелся человек, который отдал распоряжение о заготовке фуры с ветвями, – распоряжение, отсылающее к архаической символике ели, ветки которой используют в традиционном похоронном обряде.

Спустя год после смерти Ленина дети обнаруживают готовность реализовывать вполне традиционные практики, такие, например, как регулярное поминовение покойного на его могиле:

Ленин

 
Умер он, трудясь беспощадно,
И Ленина клич не умрет никогда.
Он любит нас и мы его любим
И ходим к нему на могилу всегда
 

(ученик школы 1‐й ступени[235]235
  10–12 лет.


[Закрыть] , Москва, 1925)[236]236
  Дети о Ленине / 4-я Опыт. школа МОНО им. Л. Б. Каменева; под ред. Н. Сац. М.: Новая Москва, 1925. С. 16.


[Закрыть].

Подавляющее большинство жителей Советской России, однако, продолжали хоронить «по-старому» и не испытывали большого энтузиазма по поводу революционных похорон. Например, в дневниках художника Александра Бенуа мы находим откровенное отрицание нового обряда и даже отвращение к нему:

Меня будит похоронный марш: опять хоронят коммуниста у нашего Николы Морского. Через несколько минут раздаются звуки Интернационала, очевидно над могилой (ах, как я ненавижу эту пошлятину!). Одно это раскрывает суть всего движения, а еще через несколько минут эскорт почета возвращается под самую развеселую дребедень[237]237
  Запись в дневнике А. Н. Бенуа 7 августа 1921 года, см.: Бенуа А. Н. Дневник. 1918–1924. М.: Захаров, 2010. С. 254–255.


[Закрыть].

Для приверженцев традиционной обрядности в 1920‐е годы возникали самые неожиданные препятствия. Так, например, юрист Николай Таганцев 23 июня 1921 года пишет в своем дневнике:

Пришел девятый день, сходил к Симеонию на Моховую, служил отец Сергий; на кладбище после похорон я и до сих пор не попал за отсутствием средств передвижения. На панихиде были почти только свои, потому что в газетах оповестить о панихидах невозможно[238]238
  Таганцев Н. С. Дневник 1920–1921 гг. / Публ. К. В. Таганцева; подгот. текста Н. Б. Орловой-Вальской; коммент. В. Ю. Черняева // Звезда. 1998. № 9. С. 130–157.


[Закрыть].

Ил. 15. Деревенские похороны. Из личного архива автора

Между тем атеистические кампании и репрессии против представителей Церкви не сделали традиционный православный похоронный обряд недоступным. Так, например, в 1919 году возможны были не просто традиционные похороны, но даже лития перед Московским университетом на похоронах профессора[239]239
  Готье Ю. В. Мои заметки / Подгот. к изд.: Т. Эммонс, С. Утехин. М.: Терра, 1997. С. 304.


[Закрыть]. Похороны Александра Блока в 1921 году также были публичными (даже массовыми) и совершались по православному обряду. Более того, «вдоль Невского на домах были расклеены белые бумажки [на которых] мелким шрифтом [было] напечатанное извещение: умер Александр Блок, панихиды тогда-то, похороны там-то тогда-то»[240]240
  Вейдле В. В. Похороны Блока // Новый журнал. Кн. 65. Нью-Йорк, 1961. С. 270.


[Закрыть].

Впрочем, в некоторых случаях религиозные похороны были хотя и возможны, но крайне нежелательны по конъюнктурным соображениям. Как было сказано выше, для определенного круга лиц коммунистические похороны становятся практически обязательными. Впрочем, это не означает, что не происходило «дублирующей»[241]241
  О том, как сочетались религиозные и коммунистические похороны в СССР во второй половине XX века, см.: Кремлева И. А. Похоронно-поминальные обычаи и обряды // Русские / В. А. Александров, В. А. Тишков, И. В. Власова и др.; отв. ред. В. А. Александров и др.; Ин-т этнологии и антропологии им. Н. Н. Миклухо-Маклая РАН. М.: Наука, 1997. С. 530; Соколова А. Д. Трансформации похоронной обрядности у русских в ХХ – XXI веке (на материалах Владимирской области): Дис. … канд. ист. наук. М., 2013. С. 83–86.


[Закрыть] религиозной церемонии, информация о которой не должна была просочиться в прессу:

На днях умер Россолимо (невропатолог). Его «одобрили» (Семашко), но, по-видимому, родные его отпевали. Газетное известие о его похоронах составлено так: вынесли к памятнику Пирогова, Семашко и др. сказали речи; на могилу возложены венки. Вся промежуточная стадия от Пирогова до могилы (где она?) скрыта от читателя. К чему эта нелепая маскировка?[242]242
  Запись в дневнике И. И. Шитца 6 октября 1928 года, см.: Шитц И. И. Дневник «Великого перелома». С. 59.


[Закрыть]

Для рядового советского гражданина церковные похороны члена семьи в конце 1920‐х годов могли стать причиной неприятностей. Так, главный герой романа Б. Пастернака «Доктор Живаго» умирает в 1929 году, и его близкие отказываются от его отпевания из‐за соображений, что это может навредить его вдове и детям:

Обычай сжигать умерших в крематории к тому времени широко распространился. В надежде на получение пенсии для детей, в заботе об их школьном будущем и из нежелания вредить положению Марины на службе отказались от церковного отпевания и решили ограничиться гражданскою кремацией[243]243
  Пастернак Б. Доктор Живаго: роман. М.: Олма-Пресс: Олма Медиагрупп, 2005. С. 396.


[Закрыть].

В 1920‐е годы похоронный обряд разделяет старый и новый мир, старый и новый быт: прошлый мир, полный религиозных обрядов и предрассудков, и будущий мир «коммунистического завтра». В каких случаях радикальные новации в похоронном обряде и дискуссии, связанные с ним, маркировали распад одной из самых важных и консервативных поведенческих традиций в условиях высокой социальной турбулентности, а в каких – прямо провоцировали его, остается вопросом, требующим дальнейшего исследования. Ведь в то время, как подавляющее большинство населения продолжало хоронить своих покойников по традиционному, во многом связанному с православной культурой похоронному обряду, небольшая, но наиболее активная в политическом и социальном отношении прослойка общества находила для себя неприемлемым хоронить своих товарищей традиционным образом, по-старому, «с попами и церковным пением». Но именно эта, хотя и сравнительно небольшая группа – революционная молодежь, партийцы, комсомольцы, пионеры – определяла общественный идеал. Впрочем, начиная с 1930‐х годов интерес идеологов к новой обрядности неожиданно ослабевает и возрождается лишь в 1960‐е, когда возобновляется активный поиск нового способа адаптации к скорби в условиях государственного атеизма. В 1930‐е проблема такой адаптации была всего лишь отложена, но не решена.

Быть большевиком – при жизни и после смерти

Итак, гражданские, «красные» похороны были распространены мало и большей частью среди активных коммунистов – членов партии, комсомола или пионерского движения[244]244
  См. также: Тульцева Л. А. Этнографические аспекты изучения религиозного поведения // Советская этнография. 1979. № 4. С. 50.


[Закрыть]. Более того, коммунистические активисты не стремились к экспансии данной практики за пределы своей узкой группы. Это свидетельство того, что «красные» похороны (и «красная» обрядность в целом) представляли собой в 1920‐е годы специфическую большевистскую практику, которая имела особое значение, выходящее за пределы собственно похорон. Этот ритуал, который берет свое начало в революционных похоронах XIX века, активно использовался при погребении жертв революционных событий 1917 года. Однако и после успешного Октябрьского переворота он не утратил своей роли. «Красные» похороны, организованные комсомолом и ячейками РКП по всей стране, воспроизводили все основные черты старых революционных похорон. Красные гробы, ленты и флаги, оружейные залпы и речи на могиле – всё это подчеркивало преемственность этой практики по отношению к похоронам значимых деятелей революционного движения в прошлом, а слова похоронного гимна «Вы жертвою пали в борьбе роковой» свидетельствовали о том, что революционная борьба продолжается и те, кого хоронят сегодня, – ее новые жертвы. В небольших, особенно деревенских, сообществах «красные» похороны для представителей немногочисленных партийных ячеек были также важным способом мирно говорить о своих идеалах, предлагать альтернативную традиционной картину жизни. В то же время для самих большевиков это было одним из способов конструирования собственной новой идентичности, новой советской субъективности (самости).

Ил. 16. Похороны с оркестром. Из личного архива автора

Говоря о внутренней рефлексии молодых членов партии как последовательном процессе создания новой большевистской субъективности, Игал Халфин и Йохан Хелльбек отмечают, что это становление воспринималось изнутри как процесс полного внутреннего перерождения[245]245
  Halfin I., Hellbeck J. Rethinking the Stalinist subject: Stephen Kotkin’s «Magnetic mountain» and the state of Soviet historical studies // Jahrbücher für Geschichte Osteuropas. 1996. Bd. 44 (3). S. 456–463.


[Закрыть]. Этот процесс включал в себя последовательную работу над собой, которая заканчивалась ритуализованным вступлением в ряды партии. Важность этого дня – вступления в партию – была столь велика, что он воспринимался многими новыми ее членами как день нового рождения. Хотя этот тезис и требует дальнейшей проработки, для нас важно, что на надгробных памятниках 1920–1930‐х годов указывалась, помимо даты смерти, не дата рождения, а дата (или год) вступления в партию[246]246
  Благодарю Игала Халфина за то, что он обратил мое внимание на этот факт.


[Закрыть], были случаи, когда указывались все три даты. Коммунистический похоронный обряд, обрамлявший смерть такого рода новых людей, неизбежно приводил к созданию особых локусов, объединявших членов нового общества и после смерти. Коммунистические кварталы и площадки на советских кладбищах становятся местами, в которых уместно проведение новых советских ритуалов. Не случайно именно внутри них в 1970‐е годы создаются мемориалы Великой Отечественной войны. В то же время они семантически выделяются, очерчивая границы нового коммунистического мира в более традиционном пространстве старых кладбищ.

Новое понимание человека и конечности его существования, лежащее в основании коммунистических ритуалов, создает и другую коллизию. Если с физической жизнью человека его бытие полностью прекращается, под вопросом оказывается не только необходимость ритуала похорон как таковая, но и потребность в могиле. Имеют ли хоть какой-то смысл ее поддержание и посещение? Будет ли иметь какое-то значение индивидуальное захоронение в общинном мире будущего или коммунистические некрополи должны образовать некое общее место памяти, важное для потомков? Вопрос о том, как следует обращаться с революционными захоронениями, был неизмеримо более сложным и многомерным, чем вопрос о том, каковы должны быть практики обращения с мертвыми телами и обряды. Ведь обряд – это то, что происходит здесь и сейчас, а коммунистические площадки и другие захоронения останутся надолго, переживут переходный период и продолжат существовать в мире будущего.

В сентябре 1924 года на дереве внутри коммунистического квартала Ваганьковского кладбища появилось стихотворение рабочего Мухина, в котором автор обращается к проблеме вандализма на коммунистических некрополях:

Братьям на встречу…

 
На братских могилах растет пустота,
В изделиях видно, одна простота;
И частные лица срывавшие зло
Топчат могилки чтоб их не было
 
 
Стараясь изделать могилки в равнину,
Думая этим открыть их вину;
В камне сорвали вкрепленный портрет,
А кто все проделал виновного нет.
 
 
Вам пролетария слово скажу…
Как видеть невежу сейчас укажу;
Идешь сбок могилок, братьев своих,
Увидишь сидящих злодеев на них;
Гони без оглядки… чтоб не было духа;
вот чем окончится эта разруха
-
К вам приходящие,
Кто станет читать:
Коммунисты, молящие
Прошу не срывать[247]247
  ЦГАМО. Ф. 4557. Оп. 8. Д. 637. Л. 3.


[Закрыть].
 

Сообщение народовольца Коронина на заседании Общества старых большевиков также ставит вопрос о состоянии «дорогих могил». Кокорин начинает свое выступление с того, что вновь ставит вопрос о политической значимости революционного некрополя:

Что же может сказать и рассказать наше молодое поколение при виде разрушаемых скромных могил революционеров. Какой урок оно извлечет из создаваемого вандализма, основанного при явном попустительстве кладбищенской администрации и духовенства, враждебно настроенного против коммунистов. И не в праве ли оно, это поколение, послать нам горьчайший упрек – и справедливый упрек – в небрежении «коммунистического пантеона». Этим вынужденным выступлением, предисловием, я подчеркиваю психологическую ценность погребенных здесь революционеров[248]248
  Там же. Л. 5, 5 об.


[Закрыть].

Он детально описывает состояние «коммунистического квартала» кладбища и те угрозы, которым подвержены захоронения:

На нем два ряда могил – это песчаные сыпучие холмики, без дерна, без каких-либо по бокам заграждений, вроде досок, без надписей; просто оголенные холмики, не могущие противостоять погоде, а тем более человеческой ноге, старательно утрамбовывающей могилы. Все совершается просто – хоронят, кладут цветы, венки – и этим заканчивается весь ритуал, а с ним и оканчивается дальнейшее внимание. О надзоре – никакого понятия, как будто не существует вражеского «кладбищенского» фронта, а между тем, могилы в окружении хулиганов и их родителей. Все, что приносится на могилы, постепенно исчезает или превращается в жалкие остатки[249]249
  Там же.


[Закрыть].

При этом, по словам Коронина, такому разрушению подвергаются лишь коммунистические захоронения:

По словам завсегдатаев кладбища, похищения венков, портретов и пр. происходит только на могилах «коммунистического квартала»; между тем, тысячи венков и других украшений православного культа, не малой ценности, крепко сохраняются и оберегаются кладбищенской администрацией. Следовательно, только этот «квартал» является, так сказать объектом местного хулиганства. И скорбно было слушать оброненное обывателем погоста слово: «Это – коммунисты». Значит, допустимо тайное оскорбление могил. Прислужники, сидящие у дверей конторы, недалеко ушли от кладбищенских бандитов и явно выражают озлобление: «Так, мол, и на-до»: Из ряда могил – скоро могил десять совершенно исчезнут. При каждом погребении сотни людей, не подлежащих процессии, взбираются на могилы, мнут их, песок осыпается и могилы оседают; при этом могилы уничтожаются погодой, а осенние дожди докончат разрушение. Что же нужно сделать, чтобы сохранить дорогие нам могилы? Как нужно уничтожить хулиганство у могил, – чтобы не было тайного огробления [sic!], – чтобы все было в целостности и сохранилось не дни, а годы[250]250
  Там же.


[Закрыть].

В описании Коронина «коммунистический квартал» кладбища предстает настоящим полем сражения на «кладбищенском фронте» между «озлобленным» и «извращенным» сознанием и «дорогими могилами» «коммунистического пантеона». Он становится не только местом декларации новых смыслов, но и местом сопротивления, столкновения старого мира и нового. Но важнее другое. И в пламенной речи Коронина, и в нескладном стихе Мухина могилы революционеров в первую очередь брошены своими же соратниками. В противовес остальным могилам, которые навещают родственники – представители старого мира, о «дорогих могилах» «коммунистического пантеона» должны заботиться не «частные лица», а «братья», «наше революционное молодое поколение». Могилы революционеров и коммунистов перестают быть индивидуальными захоронениями и становятся коллективным локусом, олицетворяющим победу нового мира над старым. Кладбище с индивидуальными захоронениями – это отживший институт, один из элементов в череде пережитков, от которых нужно избавиться. Неудивительно, что в восприятии Коронина «обыватели погоста» – это старые люди, представители прежнего мира, вступающие с большевиками в конфронтацию. Эту карту разыгрывает не только общество старых большевиков. В 1926 году, настаивая на скорейшем приведении в порядок кладбищ, Московское бюро краеведения направляет в Московское коммунальное хозяйство (МКХ) Моссовета письмо, в котором подчеркивается в первую очередь удручающее состояние могил революционеров. Через призыв привести в порядок эти могилы краеведы надеются благоустроить все кладбища города, но терпят поражение – идею сохранения могил революционеров невозможно было экстраполировать на все могилы «старорежимных» кладбищ[251]251
  ЦГАМО. Ф. 4557. Оп. 8. Д. 652. Л. 112–112 об.


[Закрыть].

Коммунистические площадки – большевистские некрополи – часть коллективистской повестки молодого Советского государства. Эти захоронения не индивидуализированы, в них покоятся не отдельные люди, а символическая часть нового мира, который через эти локусы получает путь в жизнь. Поэтому на таких площадках так много коллективных захоронений людей, объединенных общим событием смерти, – «кремлевцев», «двинцев» и «самокатчиков» – групп участников вооруженных столкновений в Москве в октябре 1917 года, захороненных у Кремлевской стены. Порой на таких захоронениях вообще нет имен, указаны только обстоятельства их общей героической смерти – «жертвы белогвардейского мятежа».

Раз эти захоронения теряют индивидуальность, то забота о них становится делом партии. Настоящий, правильный коммунист, вступивший в партию и зарекомендовавший себя в борьбе за прекрасное будущее, должен был быть погребен в коллективном захоронении, и это не предусматривало индивидуального переживания, связанного с памятью. По этой причине должна была быть выработана общая мортальная и мемориальная политика, призванная не сохранять кладбище как институт, а создать систему коллективной памяти, поддерживающей и воспроизводящей самосознание партийцев. Дальнейшее развитие[252]252
  Подробнее об этом см. в главе 4.


[Закрыть] показало, что такого рода подход привел к тотальной деградации кладбищ, которые, как семантический мортальный локус, уступили место отдельным коллективным мемориалам, самыми важными из которых в позднесоветский период становятся повсеместно устанавливаемые мемориалы погибшим в Великой Отечественной войне. Могилы неизвестного солдата в чистом виде выражали идею коллективизма и отказ от индивидуальности – один солдат, не носящий никакого имени, олицетворял всех погибших, его могила создавала коллективное место памяти.