Текст книги "Легенда о свободе. Крылья"

И эфф понял, его пасть захлопнулась, глаза как будто потухли, уродливое тело расслабилось, и кожистые складки обвисли. Зверь лег на землю, положив громадную голову на сложенные передние лапы, и тихонько заскулил. Он не был похож сейчас на чудовище, на смерть и ужас многих поколений рабов. Это был прирученный пес, послушный и не опасный, ждущий приказов. Огромный Угал повиновался ему…

Эффы никогда не вели себя так, они не были домашними животными, преданными хозяину, привязанными к человеку. Они были смертью на поводке, оружием, карающим мечом, ножнами которому служил ошейник. Только благодаря специальному ошейнику эффы повиновались. Эфф без ошейника – смерть не только для рабов, но и для всех, кто окажется рядом. И даже тому, чьи руки ухаживали за зверем, кормили его, в этом случае не удавалось избежать его клыков. При рождении на эффа надевался ошейник, впивающийся тонкими иголочками в плоть твари. Этот ошейник не смел снимать никто, пока эфф жив, а после смерти он обязательно уничтожался. Если бы раб предъявил ошейник эффа как доказательство свободы, это означало бы лишь то, что он убил зверя. Никто не мог продать рабу ошейник, и никаким другим способом его нельзя было заполучить. Поэтому закон свободы за ошейник эффа и существовал.

Вирд опустил руку; воздух, пропитавшийся его силой и уверенностью, звенел вокруг него. Юноша спокойно, не спеша, абсолютно не чувствуя страха, подошел к смирно лежащему зверю, наклонился и недрогнувшей рукой расстегнул и снял громадный ошейник.

Когда Вирд распрямился, эфф посмотрел на него и тут же отвел взгляд. На миг юноше показалось, что в глазах твари промелькнули радость и благодарность.

– Вернись к Оргону! – скомандовал Вирд тем же твердым уверенным голосом, не допуская и тени сомнения, что тварь не послушает его. – И не смей убивать человека, если встретишь! И впредь ты не убьешь человека, Угал!

Эфф встал на могучие лапы, отвернулся и рысью побежал в сторону хозяйского дома, а Вирд стоял и смотрел, пока зверь не исчез из виду за поворотом пыльной тропы.

Когда эфф ушел, Сила, растекшаяся вокруг, стала вновь сворачиваться и сплетаться в тугой узел. А тело и разум лишались недавних уверенности и спокойствия; глаза Вирда расширились в ужасе от осознания того, что произошло, тело забила дрожь. Он почувствовал такую слабость, что не смог удержаться на ногах и рухнул на сухую землю. На лбу его, ладонях и ступнях выступил холодный пот. Несмотря на полуденное солнце и жару, ему было так холодно, будто он очутился в ледяной далекой стране, из которой родом Марз; северянин говорил, что там можно замерзнуть насмерть…

Тело Вирда сводили судороги, дрожь не прекращалась, голова стучала об иссохшую землю, правая рука сжимала ошейник эффа. Смертельный холод сменился неистовым жаром: казалось, он сгорает в ярком пламени, затем вновь задрожал от холода и снова от жара. Разум затуманился, сознание провалилось в темноту, и из этой темноты то и дело вырывались образы: его бег по раскаленной земле, эфф, настигающий его, красный ошейник в руке. Он падал в бездну…

Рохо разговаривает с плачущей Михи. Она очень слаба после родов, и ей так жаль своего ребенка, которого забрали. Юная, красивая, со светло-русой до пояса косой, в белом потрепанном платье. Рохо пытается найти слова утешения, сказать, что все будет хорошо, но он знает, что не будет… Михи тоже знает. Михи ушла в свой темный барак, где ночевали на соломенных тюфяках рабыни, а Рохо остался сидеть под деревом – Деревом Размышлений. Это дерево многое повидало. Сколько поколений рабов находило тень под ним, сколько умирало прямо под ним, сколько рождалось… Сколько всего передумали рабы, сидя вот так, как сейчас сидит Рохо… «Я не могу здесь, я убегу», – думает он.

Колени жгут сухая земля и впившиеся в кожу камни, солнце раскалилось и немилосердно палит непокрытую голову. Он плачет, обхватив руками застывшее в скрюченной позе и уже холодное мертвое тело Рулка. Надсмотрщики ругаются, поминая эффов, мать Рохо, проклиная его самого и требуя от Сибо и Майшаса оттащить труп на пустырь. Но рабы не смеют тревожить Рохо в горе.

Инал нежно берет его за плечи:

– Пойдем, Рохо, пойдем… Он умер.

«Я не останусь здесь! Я не могу остаться здесь… Мне нужно бежать… Мне нужно уйти отсюда!»

Вирд вновь чувствовал свое тело, оно болело и дрожало, невидимые иглы впивались в виски, и образы, образы прошлого, настоящего, существующего и несуществующего, метались в его разуме, как языки пламени в костре.

Вирд сидит на коленях у мамы. Она улыбается; у нее добрая улыбка, теплые руки, через плечо перекинута толстая темная коса. У висков волосы вьются, и похожие на пружинки локоны закрывают уши. В ушах длинные сережки с сияющими мягким светом синими камнями.

– Ты закончил? – нежно спрашивает мама у отца, склонившегося над рабочим столом. Он озабочен чем-то и хмурится. Улыбка покидает губы мамы, и складка пролегает меж ее бровей. Вирду не нравится это, он тянется, чтобы расправить складку.

Наконец отец, улыбаясь, встает и подходит к ним, и хмурое выражение исчезает с маминого лица.

Вирд счастлив.

Он победил эффа… Или это только приснилось ему. Он очень болен. Лихорадка одолела. Наверное, перегрелся на солнце, убегая. Наверное, все привиделось… Эфф, покорившийся и не тронувший его. Ошейник, снятый с живого зверя… Все привиделось… Это из-за болезни. Сейчас тварь за ним придет. А он не сможет даже взглянуть на нее. Он так болен…

Все перемешалось. Вирд бредил. Образы мелькали с неистовой быстротой. Один сменялся другим. И Вирд уже не знал, где ложь, а где правда. Где прошлое, где настоящее, а где то, чего еще не было.

Теплая, пропитывающая все его существо любовь мамы и отца. Их лица, их привычные жесты. Комнаты его дома, где он провел детство.

Гнетущий страх, обиды и утраты в рабских бараках. Голоса и смех его друзей-рабов. И их крики боли… их плач. Голова Тшагаса в руках смотрителя эффов. Исполосованная спина Ого. Плачущая Михи. Истерзанный Марз. Мертвый Рулк…

Визг побежденного зверя. Торжество силы и осознание победы. Ошейник эффа в руках. Промелькнувшая в глазах чудовища благодарность.

Сияющий престол. Скипетр в руках Вирда. Он никогда раньше не слышал этого слова, но знал его значение и знал то, что этот синий прозрачный скипетр со светящимися, вырезанными на нем символами означает сосредоточение невиданной власти и силы.

Вирд посреди огромного зала. С потолком выше, чем Дерево Размышлений. Вокруг него стоят люди в длинных синих одеждах, перехваченных золотыми поясами. Это сильные мужчины и красивые женщины, не старые и не юные, в самом расцвете сил. Их глаза искрятся мудростью, на головах кожаные повязки с начертанными символами, такими же, как на скипетре, только разными у всех. Вирд понимает, что означает каждый символ, но не может осознать, запечатлеть в памяти.

Битва. Воинские крики. Лязг доспехов и оружия. Свист стрел и арбалетных болтов. Треск молний. Яркие-яркие вспышки то тут, то там. Враги, прорывающиеся сквозь строй солдат. Враги-нелюди, огромные, с холодными жестокими глазами. Они упиваются убийством и смертью.

Его друг Ого, повзрослевший, облаченный в доспехи, со шрамом на щеке и мечом в руке, такой же рыжий и улыбающийся во весь рот. Рядом с ним девушка, красивая и черноволосая, как Михель, только не она; девушка стреляет из лука и без промаха бьет прямо в глаз твари в переднем ряду.

Вирд поднимает руки к небу и что-то внутри расправляется, наполняет его: спокойствие, торжество, восторг, победа…

И темнота… Тело Вирда перестала бить дрожь, он расслабился и забылся во сне.

Куголь Аб

Куголь Аб, старший смотритель над эффами у к’Хаэля Оргона, стоял на площадке перед помостом, облаченный в свою служебную одежду, которую полагалось надевать в час, когда настигали беглеца: красная кожаная безрукавка, красная шелковая рубаха с широкими рукавами, черные мешковатые штаны, заправленные в высокие сапоги, на голове повязка из куска красной кожи и на шее черная кожаная полоска, в правой руке плеть, а в левой – лакомство для эффа: широкая чаша с кровью.

Куголь Аб знал, что его эфф уже близко. Его люди, младшие смотрители, видели возвращающегося с охоты зверя издали и тотчас подали условленный знак при помощи дыма. Этот обычай оповещения о возвращении эффа давал возможность старшему смотрителю как следует подготовиться к церемонии. И хозяин, не утруждая себя долгим ожиданием на помосте, оказывался в нужное время в нужном месте и в присутствии многочисленных зрителей-рабов принимал от эффа свежую голову беглеца.

Хотя Куголь Аб уже так давно был смотрителем эффов, изучившим привычки и поведение своих питомцев, что не нуждался в специальных сигналах, а лишь подстраховывался. Он и так знал, сколько времени потребуется его лучшему эффу Угалу для того, чтобы добыть голову безоружного мальчишки-беглеца.

Эфф полностью оправдал его ожидания и возвращается еще до темноты. К’Хаэль вышел на помост и уселся в специально приготовленное для него кресло в тот миг, когда фигура зверя замаячила вдалеке на дороге, просматривающейся с площадки для церемоний. Рабы здесь уже давно. Они стоят, понуро опустив головы. Они прекрасно знают, что увидят сейчас. Но они должны это видеть. Глупый мальчишка Рохо – думал, что его бегство что-то значит. Всегда находятся такие глупцы, как он, несмотря на церемонию «суда эффа» каждые три года; но это хорошо, это не дает потерять сноровку его эффам.

Жаль только, что хозяин настоял, чтобы он послал лучшего своего эффа – Угала; Куголь Аб считал, что для поимки мальчишки – худого, полуголодного и измотанного, можно было использовать какого-нибудь молодого эффа, чтобы натаскать зверя. А Угал уже и так достаточно опытен. Но к’Хаэль Оргон очень зол на этого Рохо. Он пожелал голову мальчишки еще до заката. И он ее получит.

Когда Угал приблизился, холодок пробежал по спине Куголя Аба – на мгновение ему показалось, что зверь ничего не несет в зубах. Но только показалось, такого не могло быть. Если бы он послал молодого эффа, то маленькая вероятность его провала и существовала бы, но не с Угалом.

Солнце приблизилось к закату, однако было еще достаточно светло, и эфф был уже достаточно близко, чтобы можно было разглядеть – он действительно ничего не держит в зубах! Неужели он сожрал голову раба?! Нет… такого не случалось ни с одним эффом, даже с очень голодным, а Угал голодал только один день, и то не полный, пока не настиг мальчишку.

Куголь Аб сжал челюсти. Эфф подошел к помосту и сел, глядя на хозяина; он не положил перед ним голову, как полагалось. Оргон пронзил взглядом старшего смотрителя, и тот едва не потерял самообладание. Он приблизился к эффу, заглядывая в пасть – не прячет ли зверь трофей там?

Изумленный шепот волной прокатился в толпе рабов.

Куголь Аб склонился над Угалом и тут же отпрянул в ужасе – эфф был без ошейника!

Старший смотритель закричал охране, чтобы они уводили хозяина. Эфф без ошейника – то же, что стрела, нацеленная в голову господина. Ряды телохранителей сомкнулись, закрывая собой Оргона. Он поспешно встал с кресла и скрылся в доме. Тут же показался на балконе, откуда мог видеть и слышать все происходящее, но быть в безопасности от зверя.

Рабы заволновались еще больше, некоторые не выдержали и побежали назад, к баракам. Люди напряглись в ожидании, когда зверь войдет в неистовство и начнет убивать всех вокруг. Первым будет, конечно, Куголь Аб – если зверь не убьет его, то его ждет гораздо более мучительная и долгая смерть от рук палачей хозяина, за то, что не исполнил порученного дела и более того, подверг опасности своего к’Хаэля.

Куголь Аб не понимал. КАК? Как эфф оказался без ошейника живым? Это было еще более невероятно, чем если бы мальчишка убил эффа. И притом не какой-нибудь нечистокровный, или из негодного помета, или слишком молодой зверь, а Угал – проверенный, принесший не одну голову на службе у Оргона (два раза участвовал зверь в «суде эффа», а уж сколько беглых рабов, пытавшихся в глупой беспочвенной надежде или просто в отчаянии уйти от судьбы, он настиг за эти годы!)

Может, он стал слишком стар, его Угал? Но нет, ему только десять лет – середина жизни и расцвет сил для эффа. Он лично отследил родословную Угала, наблюдал за его рождением, выбирал его из всех щенков, тренировал. Как могло это надежное оружие дать сбой, как он мог подвести?! Куголь Аб прожил на свете пятьдесят лет, и с самого своего детства он занимался эффами: его дед был смотрителем, его отец был смотрителем, он стал старшим смотрителем в двадцать лет. И никогда Куголь Аб не слышал о подобном случае, не слышал ни от отца, ни от деда.

– Что это значит, Куголь Аб? – раздался с балкона гневный голос к’Хаэля Оргона.

Старший смотритель упал на колени рядом с эффом, ожидая, что зверь избавит его от необходимости подыскивать слова оправдания. Но Угал сидел смирно и не собирался его убивать.

Куголь Аб вздохнул и заговорил:

– О великий к’Хаэль Оргон! Я и мои предки служили твоему роду многие годы, служили верой и правдой. И этот самый эфф – Угал, бывший моим лучшим зверем и бивший до сих пор без промаха. Никогда я не слышал о том, чтобы эфф остался живым без ошейника. Даже смотритель не смеет снять ошейник со зверя, пока тот жив. Все это знает мой господин. Если бы на этом месте был не Угал, а другой эфф, я бы сам просил суда за свою ошибку у тебя, о великий к’Хаэль! Но здесь я не вижу другого объяснения произошедшему, как только вмешательство враждебных и могущественных сил. Сил, о которых я не знаю ничего и не могу знать. Разве способен мальчишка снять ошейник с ЖИВОГО эффа? Я слышал, что в древности были в Аре Мудрецы, которые и создали эффов, и эти Мудрецы могли совершить подобное… только они…

– Что ты хочешь этим сказать? – процедил Оргон сквозь зубы, заиграв желваками.

– О, мой господин, я лишь хочу сказать, что, возможно, у тебя, великий к’Хаэль, появились очень могущественные враги!

Повисла тишина. Оргон был не глуп, далеко не глуп. И про эффов он знал немало. Он задумался над словами Куголя Аба.

Глава 2
Бурон

Вирд

Вирд, свободный Вирд – не раб Рохо! – шел по пыльной тропе, ведущей к Бурону; эта тропа петляла, то приближаясь к небольшой обмельчавшей от жары речке Кай-Кэ, то уходила в глубь рощицы, росшей на берегах. Идти было легко и приятно, с речки ветерок доносил свежесть воды, а деревья давали густую тень.

После той странной болезни Вирд проснулся полностью отдохнувшим и свежим, так хорошо выспаться ему ни разу не удавалось в рабстве, он ложился слишком поздно, а вставал слишком рано. Голова соображала ясно, и на душе было спокойно. Только есть хотелось так, будто он не ел уже дня три, не меньше. А сколько на самом деле? Он помнил, что ужинал вечером перед побегом, убежал он ночью и бежал весь остаток ночи и первую половину дня, пока его не настиг эфф. Сколько он валялся в беспамятстве и сколько спал потом, Вирд не знал. Когда он открыл глаза, солнце тяжело выкатывалось из-за горизонта, и жара еще не успела раскалить землю.

Да, он должен был уже почувствовать голод, привычный для раба, только этот голод был сейчас намного сильнее, чем когда-либо, даже тогда, когда его посадили под замок без воды и пищи на трое суток за то, что воровал булочки у поварихи. Точнее, не он воровал, а Ого… Но Ого он не мог оставить одного отдуваться за проступок.

После пробуждения Вирд направился на восток, прямо к светящему в глаза солнцу. Он знал, что где-то там, на востоке, течет Кай-Кэ, он также знал, что если идти вдоль реки на юг, то рано или поздно придешь в Бурон – небольшой городок, столицу Северной провинции.

Вирд спустился к реке, сорвал несколько стеблей съедобного тростника и с наслаждением долго жевал его сладкую мякоть. Во рту стало приторно, но в животе уже не было так пусто. Здесь же он поймал несколько рыбешек при помощи рыболовных снастей, которые всегда таскал с собой. Эти снасти он иногда пускал в ход, оказавшись на берегу Кай-Кэ – там, позади, на севере, во владении к’Хаэля Оргона. Там река была намного шире, и рабам иногда позволялось купаться в ней и рыбачить. Хотя это было давно, еще в детстве; после того как ему исполнилось двенадцать, его с другими мужчинами отправили на работы на полях, располагавшихся далеко от реки. Нехитрые снасти – костяной крючок и длинную тонкую, но прочную нить, – изготовил для него и для Ого старик Рулк… это все, что осталось от старого раба…

Благодаря Рулку, Вирд умел обращаться с удочкой, и потому у него был обед. А вот огня Вирд развести не мог и сжевал рыбу сырой, лишь подсолив немного. Соль также всегда была с ним, каждый раб получал в новую луну небольшой мешочек и носил притороченным на поясе. Рабы все ели с солью: лепешки, которые раздавали в обед, съедобные листья и стебли, которые находили во время работы на полях. Некоторые даже сладкую мякоть тростника подсаливали.

Уняв немного голод, Вирд направился вдоль реки к городу. Ошейник спрятал за пазухой. Он предъявит его прямо на воротах – и все узнают, что он свободный человек, он войдет в Бурон Вирдом, а не Рохо! Только план этот, казавшийся поначалу таким правильным и соблазнительным, тем больше тревожил Вирда, чем больше он о нем размышлял.

Действует ли закон в том случае, если эфф останется жив? Не может ли хозяин опять предъявить права на него из-за того, что эффа он не убил?

Вирд смутно осознавал, что Оргон не простит ему – Вирду, то, что он сделал. Не простит побег и снятый ошейник – ведь теперь вся округа будет потешаться над Оргоном из-за того, что его эффы никуда не годны. А этого Оргон уж точно не стерпит.

Вирд не раз слышал, как рабы и надсмотрщики говорили между собой о безупречных эффах хозяина. Его звери – лучшие во всей Аре, все чистопородные. И их смотрители тоже лучшие, бывшие смотрителями несколько поколений. Все ошейники для эффов Оргона изготовлялись мастерами из столицы Ары по древней технологии, разработанной еще создателями эффов.

Юноша не знал точно, что произошло и как ошейник оказался в его руках. Как зверь покорился ему? Была ли то ошибка создателя ошейника, или какой-то недостаток в крови эффа, посланного за ним, или неверные действия смотрителей, натаскивающих зверя, или – самое невероятное – сила самого Вирда? Но он знал, что Оргон так просто не оставит этого случая, это дело чести для него.

Если учесть еще и то, что Оргон получает немалый доход от торговли эффами, и его эффы стоят дороже других именно благодаря их безупречной репутации, то у Вирда остается мало шансов просто так выбраться из этой передряги.

Но он ведь остался жив… А это главное.

Вирд приближался к городу. Он уже бывал здесь пару раз, тогда, когда лет в девять служил кухонным мальчиком и помогал дородной поварихе Каси, которая иногда вместе с другими рабами и свободными слугами ездила в город за покупками для пополнения запасов.

Кое-что Вирд помнил об этих поездках, и одно из воспоминаний – то, что раба, спешащего по делам к’Хаэля, в Буроне никто не проверял и не задерживал, достаточно было назвать свое имя и имя хозяина. Хозяевам не требовалась помощь стражи и властей, чтобы возвращать своих беглецов, для этого у них были эффы и страх перед теми. Эфф находил свою жертву не только в поле, но и в городе. Он мог войти в полное людей помещение и не тронуть никого, кроме раба, за которым послан.

Были случаи, когда эфф прогрызал дверь, за которой прятался беглец, делал подкоп в подвал, в котором пережидал раб, врывался в дом и поднимался по лестнице в самые верхние комнаты. Зверь чувствовал того, за кем послан, каким-то непостижимым образом, и след обреченного не мог затеряться даже в огромной толпе.

Вирд не будет показывать ошейник. Пока не будет… Разве что другого выхода не останется. Он должен раздобыть припасы, новую одежду и отправиться на север. Больше всего он хотел покинуть Ару. Вирд не знал, где родился и где был его дом. Он только чувствовал, что не в Аре. Эта проклятая страна не могла быть его родиной. Это была страна его рабства. Поэтому он уйдет.

Тропинка все больше и больше отклонялась от реки и вскоре выскочила на широкую, истоптанную множеством ног, изрытую колесами повозок и копытами лошадей дорогу. Это дорога сизой лентой вилась с северо-запада к северным воротам Бурона.

Вдалеке виднелись стены города. Сложенные из ровных желтых кирпичей, высокие и широкие, эти стены хорошо защищали Бурон. Огромные дубовые ворота, укрепленные железом с внутренней стороны, были открыты, а кованая решетка поднята. Было уже достаточно поздно, и поток пришедших и приезжих истончился, превратившись в ручеек: одинокие повозки, несколько пеших путников.

Вирд успокоил лихорадочно забившееся сердце и уверенно направился к воротам города, стараясь не прижимать руку к груди, где был спрятан ошейник эффа – его право на свободу. Стражник равнодушно взглянул на него, определив по одежде и по босым ногам, что тот раб, и лениво спросил:

– Чей?

– К’Хаэля Оргона, – выдавил из себя Вирд опостылевшее слово – к’Хаэль – хозяин. Неразумно было называть имя Оргона, но имен других господ Вирд не знал, а назвать выдуманное не решался, ведь имена всех окрестных рабовладельцев страж должен был знать на память.

– Имя, – вяло потребовал стражник.

– Косо, – ответил Вирд без запинки, называть свою настоящую кличку, какую он носил у хозяина, он не стал, как и показывать ошейник; может быть, благодаря этой уловке его найдут не сразу…

– Проходи, – позволил стражник, внося имя раба и к’Хаэля в специальную книгу.

Вирд выглядел как раб в своей льняной грубой рубахе, подпоясанной конопляным шнуром, в укороченных широких штанах, босой, с растрепанными до плеч, неровно обрезанными волосами. Он и вести себя должен как раб. Идти спокойно к рынку, как будто за покупками для хозяина.

Ноги шли сами, но куда именно? Юноша плохо помнил дорогу к рынку, а других частей города и вовсе не знал. План Вирда себя исчерпал. Когда он решился бежать, то не мог и предположить, что окажется в Буроне, да еще и не преследуемый эффом. Что делать, когда он доберется до рыночной площади? Что дальше?

До торговых рядов буронского рынка он все-таки добрел, следуя широкой главной улицей города, по которой размеренно текла толпа. И… так и остановился посреди площади. Зазывалы кричали вокруг, кто-то торговался, кто-то извергал непристойные ругательства, кто-то кашлял, какой-то ребенок плакал. Толпа гудела, как пчелиный рой. И суетилась, как муравьи в муравейнике. Вирд растерянно оглядывался по сторонам. Возле него оказался неряшливо одетый человек, прищуренно разглядывая его и сально улыбаясь, его глаза шарили по Вирду, по его одежде, и юноша понял, что человек определяет, где у него спрятан хозяйский кошелек. Вирд заставил себя не потянуться к ошейнику – единственному своему сокровищу.

– Я могу тебе помочь, – неприятным голосом прогнусавил человек, – я тут все знаю.

Если сказать, что ему нужно кое-что купить, то этот тип убедится, что у Вирда есть деньги, и ни за что не отстанет. Не отстанет и если Вирд скажет, что его помощь не нужна.

– Помоги, – ответил юноша, глядя прямо на мошенника. – Мне нужно передать послание. Только денег у меня нет совсем…

Человек еще раз оглядел его, словно решая, что он сможет получить с раба-простака и его послания, а затем исчез, растворившись в толпе.

Парень протискивался меж потных от жары и тесноты людских тел и оглядывался вокруг. Желудок его, который, как думал Вирд, он успокоил рыбой и тростником, свело от аппетитных запахов жарившегося на вертелах мяса, свежего хлеба и пирогов, ароматных персиков и дынь. Сейчас хотя б маленькую лепешку… Жареные утки. Густой, стекающий по сотам мед. Огромная виноградная гроздь, с ягодами почти с детский кулачок. Сыры, разложенные на прилавке, множество, множество сортов. Яства, названия которых он и не знал, приправленные одурманивающе пахнущими травами.

Вирд зажмурился и потряс головой. Он резко развернулся и пошел в сторону, противоположную раскинувшимся прилавкам со съестным. Куда-нибудь подальше… Хоть к тканям, хоть к сбруе, хоть к оружию, но только подальше от еды. Запахи гнались за ним следом, хватали и сводили судорогой его неистово бурчавший живот. А Вирд убегал, как от эффа, от этих аппетитных ароматов.

В толпе все толкались, толкался и он, не глядя, кто перед ним: свободные ли, рабы или благородные. Он как пробка из бутылки вылетел на площадь, не такую людную, как та, что осталась позади, и едва не наскочил на богато одетую женщину, в последний момент остановленный ее телохранителями. Расширившимися глазами Вирд рассматривал благородную, которую едва не сбил с ног: невысокая, пышногрудая, красивая, с густыми, завитыми в локоны золотистыми волосами, уложенными в замысловатую прическу, в зеленом шелковом платье, расшитом жемчугом; на шее золотое ожерелье с желтыми сверкающими камнями, на руках такой же работы браслеты и длинные серьги в ушах. Карие подведенные глаза женщины с длинными ресницами хищно рассматривали Вирда, скользили по его лицу, плечам, ногам.

Вирд опомнился и склонился в поклоне. Это была благородная. А таким он должен был кланяться, независимо от того, раб он еще или уже нет.

– Славный мальчик, – заговорила женщина глубоким томным голосом, и хотя Вирд не видел ее лица, он знал, что она улыбается. – Ты раб? Чей?

– Оргона… – прошептал Вирд, не успев прикинуть, правильно ли он сделал, назвав настоящее имя своего бывшего хозяина.

– А-а-а… – протянула женщина задумчиво. – Этого старого надутого павлина, кичащегося своими эффами… Не уверена в эффах – мои лучше, однако рабы у него славные. Такие крепкие и красивые. Пожалуй, я куплю тебя. Ну-ка, подними голову, хочу получше рассмотреть твое лицо, действительно ли оно такое смазливое, как мне показалось поначалу. Да… Я точно куплю тебя. Как тебя зовут? – спросила госпожа, вглядываясь в лицо Вирда, и тот еще раздумывал, что ответить, когда услышал громкий знакомый голос:

– Рохо! Как ты здесь оказался?!

Взгляд Вирда метнулся в сторону говорившего: высокий рыжеволосый парень проталкивался сквозь строй телохранителей госпожи и нагло приближался к нему, не обращая внимания на благородную. Это был Ого: он стал, казалось, еще более высоким, раздался в плечах, он был одет намного, намного лучше, чем Вирд: в черную, кажется, шелковую, расшитую желтыми нитями длинную тунику и свободные желтые шаровары. Вирд не видел друга уже больше года, и от прежнего Ого остались только огненно-рыжая шевелюра и улыбка на все лицо. На щеке друга красовался шрам, такой же, как он видел в бреду, и осознание этого еще больше сбило Вирда с толку.

«Что он здесь делает?» – проскользнула мысль. Вирд вытаращил глаза, ожидая, что охранники благородной все разом воткнут свои короткие мечи в тело наглого раба. Но они не шелохнулись.

Приблизившись, Ого посмотрел на госпожу, и та, улыбнувшись и проведя нежно рукой по его волосам, спросила:

– Ты знаешь его, Лисенок?

– Это же мой друг – Рохо! – засмеялся Ого, нимало не смущаясь. – К’Хаиль, – на древнеарайском это означало «хозяйка», – позволь, я поговорю с ним и подскажу пару способов оказаться на рынке, чтобы ты могла его купить.

Госпожа откинула голову назад, отчего сережки на ее ушах забряцали, издавая приятный глухой звук, и звонко рассмеялась.

Ого взял Вирда под руку и собрался было уходить, когда хозяйка окликнула его. Вирд и Ого разом обернулись. Что-то сверкнуло в белой ручке госпожи, и небольшая монетка, поблескивая на солнце, полетела к Ого, который ловко подхватил ее и спрятал.

– Покорми своего друга как следует, он симпатичный, но очень уж тощий, – сказала она, все еще посмеиваясь. – Пусть узнает, что у меня рабам живется лучше, чем у Оргона.

В ответ Ого поклонился, и Вирд, бросив косой взгляд на друга, тоже склонил голову и согнул спину.

– Пойдем! – воскликнул, почти закричал Ого, не расставаясь с широкой улыбкой, и треснул Вирда по спине со всей своей молодецкой силы. – Я сейчас расскажу тебе, что со мной приключилось! Если бы это происходило не со мной, я бы сам ни за что не поверил, что так может быть!

Вирд усмехнулся: он мог сказать то же самое.

Друг тут же повернулся и решительно принялся протискиваться сквозь толпу, Вирд едва поспевал за ним, приклеившись взглядом к рыжей, заметной издали в скоплении народа и возвышающейся над всеми другими голове Ого.

Они пробрались сквозь людные ряды торговцев, сквозь широкую главную площадь, свернули в узкий переулок, и наконец Ого отворил едва заметную ссохшуюся дверь и протиснулся в какое-то помещение. Вирд нырнул в комнату за ним.

Зал был заполнен людьми, весьма разношерстными: молодыми и старыми, со светлыми и темными волосами и кожей, трезвыми и пьяными. Одеты все они тоже были по-разному: кто-то так, как сам Вирд, кое-кто получше, но благородными, судя по всему, здесь и не пахло. Деревянные тяжелые столы, такие же табуреты, низкий потолок, маленькие окошки без стекол, густой запах хмельного и съестного, ругань, шум, пение… Вирд впервые был в подобном заведении, он растерянно оглядывался вокруг, в то время как его друг, чувствовавший, по-видимому, здесь себя как дома, плюхнулся на свободный табурет у дальнего стола в углу и указал на табурет рядом с собой Вирду.

– Простой люд, – прокомментировал он, проследив за взглядом Вирда, изучающего зал. – Большинство, конечно, свободные, но богатых здесь нет.

Ого шумно выдохнул и тут же пустил в ход монетку хозяйки, махнув подавальщице. И принялся тараторить на свой обычный манер;

– Слушай! Какая удача, что ты здесь оказался! Я гляжу – кто-то чуть не повалил к’Хаиль Фенэ, прямо на площади. – Он лукаво подмигнул Вирду, а тот тупо уставился в появившуюся перед ним, как по волшебству, кружку с пенным желтоватым напитком. – А это ты – собственной персоной! Да еще и самой к’Хаиль понравился! Вот уж удача! Как это Оргон послал тебя в город? Понимаю, что времени у тебя не так много, но ничего, поесть успеешь! Уж я-то знаю, как у Оргона кормят! Да и не страшно: если задержишься, не пошлет же он за тобой эффа! – Ого хихикнул.

«Уже послал», – мысленно ответил ему Вирд.

– А если к’Хаэль и рассердится, то это к лучшему – может, продаст тебя, а я уж уговорю Фенэ тебя купить. Заживем тогда!

Так же, словно по волшебству, появились перед Вирдом миска, полная тушеного с овощами мяса, ароматный пирог с не известной ему пока, но, судя по запаху, безумно вкусной начинкой, кусок свежеиспеченного белого хлеба, зажаренный целиком цыпленок. Вирд судорожно сглотнул, вцепился в кружку с пенным напитком и, пригубив, скривился от горечи.

– Это с непривычки, – заметил Ого. – Ты такого раньше не пил. Я уж знаю. Но ничего – распробуешь. Хоть и горьковатое, зато жажду утоляет славно! А я думаю, как он там? А он сам ко мне пожаловал!