Текст книги "Инквизиция"

Глава 22

Я ждал Сархаддона в комнате возле атриума, где Л иас и Персея встречали нас в первую ночь. По приказу вице-короля освещение было полностью включено, давая желанную яркость, и пол в холле слегка протерт, дабы создать впечатление, что дворец находится в лучшем состоянии, чем на самом деле.

Из-за сравнительно низкого статуса Сархаддона Сэганта не велел никому из нас его встречать, когда его проводят внутрь, и я стоял за углом, невидимый от входной двери. Сам Сэганта по-прежнему был в своем кабинете и не собирался принимать Сархаддона. Тот, возможно, и имел полномочия от Премьера, но вице-королю до него не было дела, пока прибывший не попросит официальной аудиенции.

В холле вдруг возникла суматоха: я услышал, как открылась дверь, и стражники ввели внутрь людей – или только одного человека? Дверь снова закрылась, слишком быстро, чтобы вошли трое. Возможно, двум остальным пришлось ждать снаружи. Вода закапала на пол; кто-то взял плащ инквизитора.

– К вам выйдут через минуту, домин, – сказал один из слуг. – До тех пор подождите здесь. – Потом он, должно быть, ушел, потому что воцарилась тишина, если не считать стука дождя, падающего на световой люк.

Зачем Сархаддон пришел? Он думает, что я мог бы его простить, что кто-нибудь из нас мог бы его простить за то, что он сделал в Лепидоре? Сначала я хотел просто прогнать Сархаддона, но Сэганта настоял, чтобы я с ним встретился и узнал, не предлагает ли он какого-либо мирного решения.

Мирное решение! На каком свете живет вице-король? Инквизитор, который, как знал Сэганта, участвовал во вторжении в Лепидор, приходит с посланием мира? Вице-король просто хотел использовать меня, чтобы найти возможный путь к отступлению, путь, который мог бы принести ему пользу. Всегда политик, Сэганта грязную работу перекладывал на других.

Слуга, который так холодно приветствовал Сархаддона, вошел через дверь на противоположной стороне комнаты, в которой я ждал.

– Ну, что он? – спросил я.

– Он одет в сутану, какую я никогда раньше не видел, но в остальном похож на любого инквизитора. То особое выражение в глазах, правда, их почти не видно под капюшоном. Другие двое были такими же, волки в овечьей шкуре. Или чем там будут эти новые сутаны. Они в караульном помещении – Сархаддон единственный, кому позволено войти.

– Что-нибудь еще?

Слуга покачал головой:

– С первого взгляда ничего больше не скажешь.

– Спасибо.

Он ушел через ту же дверь, но я еще немного подождал, прежде чем выйти к Сархаддону, который спокойно стоял под световым люком в сутане инквизитора – однако в белой с красным, а не белой с черным.

Когда я вышел, Сархаддон повернулся и посмотрел на меня из-под малинового капюшона.

– Катан! – только и произнес он.

Я остановился в нескольких шагах от инквизитора.

– Что бы ты там ни хотел сказать, говори сейчас, пока мое терпение не иссякло, – велел я, скрывая за холодностью свой гнев. Как он смеет стоять здесь и приветствовать меня так, будто мы старые друзья, разлученные обстоятельствами?

– Ты за многое должен простить меня, Катан, – начал Сархаддон. – Но…

– Ни о каком прощении не можетбыть и речи, Сархаддон, – перебил я сурово. – Я не забыл и никогда не забуду. И никакие твои уловки не скроют того, чем ты стал: бездумным фанатиком своей извращенной веры. Если тебя кто-то послал обратить меня, то не трать зря слов.

– Я бы не стал так радикально недооценивать твой ум. Однако ты далеко скатился, Катан.

– Ты мне помог – костром и сожженными еретиками. Послушай себя, Сархаддон. Я отлично помню, что ты говорил о сторонниках жесткого курса, фундаменталистах, и как язвительно ты отзывался о них. Сколько времени тебе потребовалось, чтобы поменять убеждения? Год? Или только несколько дней, когда ты понял, куда дует ветер, и вскочил на подножку Лечеззарова фургона?

Я хотел знать, что случилось. Что они сделали, чтобы превратить его в фанатика? Или в нем изначально жил фанатизм, и человек, которого я знал в том путешествии, все время был только маской?

– Ты забываешь. – Он откинул капюшон, и меня потрясло то, каким изможденным и искаженным стало его лицо, словно из него выкачали весь интерес к жизни и заменили… чем? Сархаддон был единственным инквизитором, которого я знал до того, как он им стал. Его нынешнее лицо не походило на лицо человека, для кого сама жизнь стала мертвым грузом, оно больше напоминало… лицо наркомана? Одержимого? И того, и другого, если подумать. – В отличие от тебя, у меня не было выбора. Меня отправили в семинарию, отрезали от мира почти на год. Я изучал теологию под руководством самых блестящих умов, с которыми мне доводилось встречаться, и я понял, почему мир имеет одну Веру, почему должно оставаться верным той Вере. Каждый из тех отцов в семинарии мог стать ведущим светилом в Великой библиотеке, но они осознали, что теология больше, чем просто сухие формулы, повторяемые в молитве. Так мало людей истинно веруют, Катан, так много видят только ритуал и церемонию.

Я уставился на Сархаддона, удивленный эмоцией в его голосе, как будто ее тоже должны были выкачать из него. Однако жрецам не надо было этого делать, потому что ненависть такое же сильное орудие, как любовь, и даже более полезное с инквизиторской точки зрения. Знал ли Сархаддон, что такое любовь? Я задавал себе этот вопрос, хотя мой собственный опыт вряд ли делал меня экспертом.

– Наши с тобой пути отразились как в зеркале. На той манте Этла послала тебя одной дорогой, а меня другой, но то, что случилось с нами в том году, было во многом одним и тем же. Ты бы тоже приехал в Священный город, если бы не Равенна. Фактически она помешала дважды.

Та манта. «Пэкла», корабль, который вез нас из Фарассы в Танет, но был перехвачен Этлой и «Призрачной Звездой». Поскольку мы узнали Этлу, ей пришлось заставить нас молчать, обязав Сархаддона хранить молчание, а меня – провести год в Цитадели. То была идея Равенны, и в присутствии ректора Цитадели, Юкмадория, Этле ничего не оставалось, кроме как согласиться.

– Этла не хотела полагаться ни на мое молчание, ни на твое. Ты должен был присоединиться ко мне, но вмешались еретики и увезли тебя на свой остров.

Ошеломленный, я молча стоял, неуверенно глядя на Сархаддона. Нас с Палатиной похитили в конце нашего пребывания в Танете. Мы думали, что нашими похитителями были люди Фо-рита – или нет? Или то была просто уловка, чтобы представить дело так, будто Палатина, тогда секретарь Гамилькара, оказалась мишенью очередного бессмысленного нападения в междоусобице между Великими домами?

Если Сархаддон говорит правду – а я вынужден был признать, что его слова имели смысл, – то похитителями были сакри, которым приказали доставить меня в Священный город. Нет ничего необычного в том, чтобы наследник клана или Дома провел год под религиозной дисциплиной, а из Священного города мне было бы не убежать. Но Равенна вместе с двумя членами экипажа «Призрачной Звезды» следовала замной и вовремя вмешалась.

– Прежде чем ты снова назовешь меня фанатиком, Катан, посмотри на себя, – тихо сказал Сархаддон. – Пока я был в Священном городе, я изменил свои взгляды, я понял, насколько это важно, чтобы была одна Вера по всему миру. А ты прошел через то же самое, но наоборот.

– Это неправда, – машинально возразил я. – Они показали мне, что натворила Сфера за столетия.

– Ты говоришь, ~что мой ум зашорен, но твой зашорен не меньше. – В голосе Сархаддона не было ни злобы, ни грубости. – Во время того плавания твое мнение о Сфере изменилось, но ты все еще думал, что по сути это – сила добра. Теперь ты дал обет ее уничтожить. Это не такой же экстремизм?

– Разве я пытался тебя убить? – резко спросил я. – Твоя логика и твои слова прекрасны, но как насчет твоих поступков?

– Мидий, Лексан и я – мы все пытались отговорить Этлу от осуждения тебя на казнь. ПОДУМАЙ, Катан! Что бы выгадал Лексан от твоей смерти? Твой отец объявил бы ему вендетту, и когда Моритан выздоровел бы, Лексану пришел бы конец. Он хотел уничтожить Лепидор как клан, как своего соперника, а не вызвать кровную вражду, которая могла бы привести к междоусобице.

– Как ты смеешь заявлять такое! – Я почти закричал на Сархаддона, выведенный из себя его невероятным высокомерием, чудовищностью его лжи. – Ты говоришь, что не принимал в этом никакого участия, что не собирался убивать того апелага, Текрея, если бы бой не прекратился, не собирался поджигать костер? Ты недостоин даже презрения, если ты именно это пытаешься утверждать.

– Мне приказали дать тебе один последний шанс.

– Я тебе не верю.

– Этла не хотела признавать свою ошибку. Я уверен, она была твердо убеждена, что принцесса находится там.

– Этла была вероломным изувером. Ей место было бы при императорском дворе, а не в Сфере. Они с Оросием прекрасно бы поладили.

– Еще и измена, Катан?

– Измена, ересь, какая разница в глазах Сферы? Лечеззар считает, что все остальные правители должны подчиняться ему, хотя я уверен, что он удобно забывает об этом, когда имеет дело с императором. Полагаю, ты восхищаешься им теперь. Истинный, непреклонный защитник Веры, просвещенный Премьер.

– Хэйлеттит, – ровно ответил Сархаддон. – Я не согласен с его желанием Священного Похода. Лечеззар предан тому, во что верит, но не всем его сторонникам нравится, как он использует сакри. Большинство людей, убитых сакри во время Похода, были невиновны в ереси. Из-за этого мы потеряли для Сферы целое поколение, и теперь можем потерять еще одно. Ты сам сказал: среди теократов есть те, кто хочет, чтобы Сфера правила миром. Зачем править пустыней?

– Твои мудрецы научили тебя лгать и лицемерить, – горько сказал я, отступая от Сархаддона. – Все, что я вижу перед собой, – это инквизитор, фанатик, окружающий себя паутиной лжи, чтобы поймать меня. В Лепидоре ты был готов – возможно, рад – поднести огонь к тому погребальному костру по приказу Этлы и заживо сжечь двадцать три человека. Без суда, даже без пародии на него, без признания вины, даже вопреки законам Сферы. Ты знал, что по крайней мере половина из них невиновны, но ты даже не сказал Этле, что не станешь этого делать, что ей следует отдать факел одному из сакри. Возможно, ты простил себя, но никто из нас никогда не простит. И как ни крути, твой поступок никогда не будет справедливым.

– Он не был справедливым. Я знаю. Когда я туда прибыл, я понятия не имел, что задумала Этла. Я решил, что вас обвинят в ереси и заберут в Священный город, когда мы поедем обратно. Этла даже сказала, что твоя семья сможет и дальше править, если только присягнет на верность Сфере и предоставит Мидию полную свободу.

– И ты поверил?

– Мне пришлось. Я всего месяц как окончил семинарию. Мы с тобой были единственными людьми, знающими о двойной жизни Этлы. Ты враг Сферы, еретик, но ты также чрезвычайно могущественный маг, и тебя – и Равенну – могли переучить на магов Огня. Я хотел, чтобы именно это случилось, мне сказали, что так и случится.

– Но ведь ты по-прежнему не можешь объяснить свой поступок? Все твои витиеватые оправдания, твои пояснения, твои сравнения, не могут отменить одного: ты собирался поджечь костер.

– Как я уже сказал, Этла хотела дать тебе один последний шанс, – возразил инквизитор, в первый раз заметно взволнованный. – Я скажу тебе это, потому что должен. Она использовала террор как оружие. Этла не дала тебе никакого реального выбора в тронном зале, потому что была в ярости от того, как близко ты подошел к ее уничтожению, и потому что ты продолжал оказывать ей неповиновение.

Сархаддон сверлил меня взглядом, горящим каким-то нечестивым пылом.

– Мы все оспорили ее решение. Этла смягчилась, объяснила нам, что делать. Я должен был поджечь костер и дать пламени распространиться по краю. Маг без труда мог его контролировать, как ты понимаешь. – Сархадцон показал рукой в сторону, в темный коридор. – Не спорь, ты тоже маг. Вы провели ночь в камерах, ожидая смерти, а потом, привязанные к столбам, смотрели бы, как пламя идет к вам. И тогда я предложил бы тебе шанс спасти не только себя, но всех остальных, потому что я был единственным человеком, которого ты действительно знал. Ты бы согласился, потому что это означало спасение для всех. Ты бы выполнил любое требование Этлы, лишь бы спасти им жизнь.

У меня перед глазами все поплыло, и я непроизвольно попятился, вытягивая руку, чтобы удержать равновесие.

– Ты…

Я был тогда готов уйти в себя, отгородиться от внешнего мира и боли умирания. Я бы не услышал Сархаддона, а Этла приняла бы мое молчание за ответ. У остальных не было этой роскоши, не было магии, чтобы смягчить агонию, и без вмешательства Гамилькара моя готовность использовать ее стоила бы всем жизни, и мне в том числе. Я нервно сглотнул слюну, не желая поверить в масштаб того, что рассказывал Сархаддон.

– И Этла погасила бы пламя и строем увела нас обратно? Она бы выглядела дурой.

– Тебя бы не сожгли, Катан. Инквизиция тоже не хотела, чтобы Этла вас убила. Люди должны видеть, что они выполняют волю Рантаса, и скорая казнь не входила в их планы.

– Ты шагнул вперед – с тем факелом, – готовый поджечь дрова, но не сжечь нас? Да как в такое можно поверить?

– Можно, потому что ты разумный человек. Это было жестоко, да, и не случилось бы ни при ком другом, кроме Этлы. Террор порождает лишь ненависть, Катан, и ты – живое тому доказательство. Если инквизиция начнет сжигать еретиков на Архипелаге, погибнут тысячи – и впустую. Лечеззар объявит свой Священный Поход, и на этот раз они не оставят дело разрушения незаконченным.

– Зато больше не будет ереси. Никто больше не будет сопротивляться вам, никто и никогда. Архипелаг превратится в пепел, но вы избавитесь от оппозиции.

– Ты когда-нибудь читал Кариния, Катан? Фетийского историка? «Они несут опустошение и называют его миром».

Я сомневался, что эти слова будут забыты, даже если самого Кариния забудут. Всегда найдется какое-то событие, к кому они применимы.

– Мы служим Рантасу не для того, чтобы превратить Его мир в пустыню.

– ЕГО мир? – гневно переспросил я. – Мы плаваем на поверхности бесконечного океана, и ты говоришь о мире, принадлежащем только Огню? Мир состоит из ВСЕХ стихий, не только из твоей избранной.

– Но без Его святого огня не было бы ни жизни, ни городов, ни цивилизации. Была бы лишь одна бескрайняя пустыня.

«Огонь – это искра, дающая жизнь всем вещам.»

– Но я отвлекся. Я не хочу видеть эти острова опустошенными. Почему я должен их опустошать?

– Почему вы должны это делать? Потому что население ненавидит вас, потому что есть люди, верящие в старых богов, чей культ вы объявили ересью. Потому есть люди, не согласные забыть предательство Сферы.

– Это дело прошлого, – отмахнулся Сархаддон. – То, что случилось двести лет назад, конечно, важно, но если оно станет властвовать над нашей жизнью, мы никогда не уйдем вперед.

– Вперед к твоей обетованной земле, где нет вообще никакого инакомыслия.

– Это методы Сферы создали инакомыслие, не ее идеалы, – парировал он, воспламененный убежденностью. – Есть миллионы душ, навечно проклятых, потому что они жили прежде, чем мы пришли. Есть сотни тысяч проклятых, кто отказался признать нашу истину. И если начнется Священный Поход, сколько еще присоединятся к ним?

Искренне ли верил Сархаддон в то, что говорил, или нет, я не знаю. Но я никогда не слышал, чтобы инквизиторы так рассуждали. И у меня зародилось робкое предположение, что, несмотря на свое участие в преступлениях Этлы, Сархаддон может оказаться иным. Инквизиторы в массе своей хитры, изворотливы, по-своему умны, но при этом они – фанатичные и даже недалекие люди. Я знал, что Сархаддон умен, и в моем сердце слабо шевельнулась надежда. Я не мог его простить, но я хотел верить, что он – другой. Не копия Лечеззара.

– Мы пришли проповедовать, спасать, – закончил Сархаддон. – Вести души обратно к свету. Если Премьер увидит, что большинство апелагов вернулись в лоно Сферы, он не начнет Священный Поход.

– Хотите изолировать ересь, чтобы было проще ее уничтожить?

– Я хочу проповедовать не только отвернувшимся, но я еретикам. Катан, Поход будет, если противостояние продолжится. Инквизиция с огромным рвением исполнит свой священный долг, начнутся восстания, и Лечеззар пошлет рыцарей. На этот раз они останутся здесь, они убьют любого, подозреваемого в ереси, и будет масса смертей, масса убийств.

– Зачем ты говоришь мне это? – спросил я наконец. – Зачем ты сюда пришел?

– Затем, что ты видный еретик, человек, которого я знаю, и ты, вполне возможно, знаешь фараона. Ей могут вернуть трон. Меня спрашивали об этом, и я говорил с экзархом, даже с Премьером. Ей бы позволили защищать ее народ, если бы она поддержала наши усилия в обращении. Мы не будем использовать силу и принуждение в этот раз, только убеждение, как нам следовало сделать с самого начала.

– Ты хочешь, чтобы я поговорил с принцессой? Убедил ее, что Сфера – убившая ее семью и вынудившая ее всю жизнь скрываться – хочет ее сотрудничества? Это более чем резкая смена веры.

– Я хотел бы, чтобы ты попытался. Но даже без этого, я прошу: разреши мне попробовать. Дай мне отсрочку, и я сделаю все возможное, чтобы снять с вас интердикт генерал-инквизитора. У меня приказ от самого Премьера. Он дает мне право проповедовать, и даже генерал-инквизитор не в силах его отменить. – Сархаддон вытащил из складки своего балахона тяжелый пергаментный свиток и передал мне.

Я развернул его и начал читать крупные строчки текста, скользнув взглядом по массивной премьерской печати внизу. Сначала я читал довольно быстро, потом медленнее, потом остановился, чтобы перечитать строки, которым я едва мог поверить, которые казались почти нереальными.

«По специальному приказу Его святейшества деятельность инквизиции, уполномоченной вышеупомянутым Всемирным Эдиктом, настоящим приостанавливается на территориях и островах Фетийского доминиона Архипелага… всем членам Венатического Ордена настоящим дается власть выступать ходатаями от имени обвиняемых еретиков, если таковые обвиняемые могут доказать инквизиторам, что они полностью раскаиваются в своих грехах и хотят быть принятыми обратно в братство… все раскаявшиеся будут избавлены от клейма позора, пока они верно подчиняются всем указам и каноническому закону Святой Сферы… братьям Венатического Ордена настоящим даются полномочия проповедовать в общественных местах. Кроме того, Венатический Орден уполномочен председательствовать и принимать участие в религиозных дебатах с выдающимися еретиками, каковые откликнутся на предложение. Указанным еретикам дается охранное свидетельство на время таких дебатов и в течение месяца после них…»

Почему? Почему Лечеззар на это пошел? Все это так чуждо его принципам – эти идеи проповеди и религиозных дебатов. В прошлом Премьеры их разрешали, но уже много лет они остаются под запретом. Лечеззар верит в огонь и меч, он послал инквизиторов на Архипелаг… а теперь он приостанавливает их деятельность, чтобы предоставить свободу паре дюжин проповедников? Значит, он что-то затевает.

– Почему он это позволил? – прямо спросил я Сархаддона. – Это твой план или его?

– Идея Венатического Ордена принадлежала мне, и я убедил некоторых из моих наставников обратиться к Премьеру за одобрением. Я буду откровенен с тобой, Катан: мы вполне отвечаем его цели. Лечеззар объяснил мне, почему он позволяет нам это делать. Он послал сюда инквизицию, и население в ужасе от того, что они совершат. Уже было несколько сожжений, и их число намного возрастет, если инквизиция будет действовать по-своему. Мы предлагаем надежду, выход без лишних страданий. Если нам дадут полную свободу действий, если еретики не будут препятствовать нам, то инквизиции прикажут преследовать лишь тех инакомыслящих, кто открыто бросает нам вызов.

– Политика кнута и пряника.

Он едва заметно кивнул. Я уставился на пергамент, подписанный и санкционированный самим Премьером. Я уже видел премьерскую печать, и Сархаддон ни в коем случае не мог это забыть.

– Все, что я прошу, это отсрочку, – заговорил он после паузы. – Чтобы ты и другие еретики позволили этому плану осуществиться. Это красивый остров, даже в такую скверную погоду, и я не хочу видеть, что будет с ним после Священного Похода. Лечеззар хочет, чтобы его запомнили как Премьера, покончившего с ересью, хотя мы оба с тобой знаем, что этого не произойдет. Но я хотел бы знать, что Сфера дала тебе шанс остановить надвигающуюся бурю.

– Я не уполномочен давать разрешение. Тебе следует поговорить с вице-королем.

– Я тебя убедил? Если ваши экстремисты воспользуются перемирием, чтобы начать атаки на нас, отсрочка закончится. Вы ничего не делаете, и инквизиция ничего не будет делать. Тем временем мы попытаемся. Архипелаг – единственное место в мире с таким ожесточенным отношением к Сфере, что ненависть начисто подавляет рассудок. Мы оба знаем, что есть на свете скрытые еретики, но террор – не метод для борьбы с ними. И неправильный подход к решению здешней проблемы.

Я тщательно свернул пергамент и отдал Сархаддону. Потом отвернулся к боковому коридору и посмотрел в залитое дождем окно на серое небо. Если бы это предложение было искренним – но возможно ли такое? Это была оливковая ветвь, и я так хотел в это верить… но если Сархаддон добьется успеха, тогда конец нашим мечтам о прекращении власти Сферы.

Или нет? Кэмбресс одержал верх над Сферой, не отступая от религиозного закона. Кэмбрессцы поддержали принципы Рантаса, но там не было инквизиции, не было сожжений и даже судов над ересью за шесть десятков лет. Микас рассказывал мне, что кэмбрессцы терпимы ко всему, что не посягает на государство или военный флот – что в Кэмбрессе по сути одно и то же. Возможно, он преувеличивал, но я знаю, что его отец посещает только одну церемонию в году, гораздо меньше абсолютного минимума. Тогда его отец был суффетом, а теперь он адмирал и старший член совета Кану.

И за последние недели я понял, насколько хрупка наша мечта, учитывая враждебность императора и неоспоримый факт, что войну Архипелагу не выиграть. Но Равенна… она никогда, никогда не смирится. Она лишилась почти всего по милости Сферы. Равенна ненавидит жрецов со страстью, на которую я просто не способен. И она знает Сархаддона только как человека, который собирался поджечь наш погребальный костер.

– Я бы хотел поговорить с другими, – сказал я наконец. – То, что ты говоришь, дает мне надежду, несмотря на подпись Лечеззара, но без их согласия мое слово для тебя бесполезно.

– Эти другие включают вице-короля?

– Ты хочешь просить аудиенции?

– Я думаю, это была бы хорошая идея. И возможно, мои слова внушат больше доверия, если вице-король выслушает меня в твоем присутствии и в присутствии других, кем бы они там ни были. Потом я уйду и дам вам обсудить это предложение.

– Пожалуй, – неохотно ответил я, терзаясь сомнениями. А хорошая ли это идея? Или я даю Сархаддону возможность, которую он ищет для… чего? Кроме лишения нас народной поддержки, способной предложить только сочувствие, я не мог представить, чтобы его план, мог таить какое-то коварство. Даже согласие Лечеззара имело смысл, если учесть, во что обойдется ему Священный Поход. Я знал, что последний Поход истощил премьерскую казну, несмотря на все добытые трофеи. Захват Лепидора должен был обеспечить деньги для будущего Похода.

– Какую роль играет в этом Мидий? – Я снова повернулся к Сархаддону.

– Он поймет логику Премьера. Для него здесь тоже есть выгоды.

– Хотя его лишат возможности устроить резню?

– Ты преувеличиваешь его кровожадность. Если все получится, его участие будет хорошо вознаграждено. Возможно, местом старшего аварха в Экватории.

– А все те, кто ждет казни в инквизиторских тюрьмах? Что будет с ними?

– Мои братья предложат им отречение. Именно это мы пытаемся четко изложить: Сфера примет падших. Некоторые откажутся оставлять свою веру и будут сожжены, но казней все равно будет меньше.

– Но ты сможешь изменить процедуру? – настаивал я. – Виновен, пока не доказана невиновность. Вот что вызывает ненависть.

– Пойми, я не главная фигура. Я не могу перевернуть землю.

Значит, обещаний не слишком много. Сархаддон не собирался лгать – по крайней мере явно, – чтобы заручиться моей поддержкой.

– Если ты подождешь, я схожу к вице-королю и передам то, что ты мне сказал.

– Непредвзято?

– Непредвзято. Тебе придется ждать здесь – это не мой дворец, и я не осмелюсь пригласить тебя пройти дальше.

– Хорошо. Здесь по крайней мере сухо, – добавил Сархаддон с оттенком прежнего мрачного юмора.

Я оставил его в холле, а сам пошел искать вице-короля, выбирая самый длинный путь по задним коридорам. Я должен был дать себе время подумать.

Можно ли верить тому, что рассказал мне Сархаддон о тех решающих минутах в Лепидоре? Что Этла собиралась нас пощадить или по крайней мере избавить от костра? Она и ее собратья, в том числе Сархаддон, вторглись в мой дом, отравили моего отца, едва не убили моего приемного брата. Этла приговорила меня и других к смерти, и по ее приказу нас привязали к столбам. Правда ли, что она не пошла бы дальше?

Но Сархаддон был только младшим жрецом, на чью верность Этла, конечно, не рассчитывала. А теперь он пришел с посланием мира и примирения. Стал бы Премьер затевать это лишь для того, чтобы поймать меня в ловушку? Верить в это было бы верхом высокомерия, а то, что такая мысль вообще мелькнула, показывало, каким пагубным было влияние Оросия. Я не был лидером ереси, и насколько мне известно, Сфера даже не знала о моем происхождении.

И если предложение Сархаддона – это поставленная с дальним прицелом западня для вождей ереси… то для этого есть более эффективные методы. Сархаддон пришел просить меня о посредничестве.

– Я приму его, – ответил вице-король.