Текст книги "Монстры Лавкрафта (сборник)"

Керри указала на колонки.

– Ужасно большой ребенок в ужасно большой ванне.

– Вы уже забегаете вперед меня. Было определено, что этот звук исходит из южной части Тихого океана… возможно, это не случайно произошло в районе Полинезии. Она считается местом, откуда пришел так называемый «инсмутский облик». В 1800-х что-то было завезено из Полинезии во время торговых экспедиций морского капитана Обеда Марша.

– Вы говорите о болезни или о генетической аномалии?

Эсковедо похлопал рукой по стопке переплетенных бумаг на своем столе.

– Это вам решать. Здесь краткое описание, которое вам необходимо тщательно изучить, прежде чем завтра приступить к работе. Отсюда вы узнаете о городе и его истории. Все это – клубок фактов, слухов, местных легенд и много чего еще, но разбирать все это – уже не моя работа. Я имею дело только с фактами. Факт первый: я отвечаю за содержание шестидесяти трех человекообразных монстров, оторванных от остального мира, и я знаю, что они ждут чего-то аномального, но не знаю чего. Факт второй: в последний раз они так себя вели пятнадцать лет назад, тогда микрофоны записывали один из самых громких звуков на нашей планете.

– Насколько громкий?

– Каждый раз, когда раздавался этот звук, он не сосредотачивался в одной точке. Его было слышно на протяжении пяти тысяч километров.

От этой мысли у Керри закружилась голова. От чего-то столь мощного… не стоит ждать ничего хорошего. Что-то настолько громкое – это звук смерти, катаклизма и вымирания. Это был звук столкновения астероида, звук вулкана, который не просто извергается, а превращает в пар массу земли – Кракатау на острове Тира. Она представила, что стоит там, на северо-западной границе континентальной части США и слышит, как что-то происходит в Нью-Йорке. Ладно, в воде звук лучше распространяется, чем в воздухе, но тем не менее – пять тысяч километров.

– Несмотря на это, – заметил Эсковедо, – аналитики считают, что этот звук в наибольшей степени присущ чему-то живому.

– Киту?

Больше кита никого нет и быть не может.

Полковник покачал головой.

– Еще есть варианты? Человек, рассказавший мне об этом, тоже сравнил это существо с голубым китом, подключенным к питанию и управляемым с помощью усилителя, объединяющего мощь всех концертов «Металлики» вместе взятых. Она также сказала, что то, что им удалось записать, – это лишь часть звука. Вполне вероятно, что множество частот и особенностей естественным образом отфильтровались по пути.

– Что бы это ни было… должны быть какие-нибудь теории.

– Разумеется. Только ни одна из них не соотносится с уже известными фактами.

– Теперь звук снова появился?

– Нет. Мы не знаем, чего они ждут на этот раз.

Эсковедо указал на тюрьму, пусть и не мог ее видеть, потому что в кабинете не было окон. Теперь Керри задумалась, не сам ли он выбрал для себя кабинет без окон? Оградившись стенами, он хоть на несколько минут мог представить, что находится где-то в другом месте и на другом посту.

– Но тем не менее. Эти мерзкие твари что-то знают. Нам только нужно найти способ их разговорить.

* * *

Керри разместили в здании, которое полковник Эсковедо назвал «казармами для гостей». Туда могли заселиться восемь посетителей, если разместить их по одному в комнате, или шестнадцать, если по двое. Керри рассудила, что посетители бывают здесь редко, да и само это место производило такое впечатление – малообжитое и почти не используемое. К вечеру дождь усилился и громко застучал по низкой крыше – и его унылые звуки стали разноситься по комнатам.

Услышав глухой стук роторов заведенного вертолета, а затем его взлет в небо – видимо, пилот дожидался, когда станет известно, что Керри точно остается, – она почему-то почувствовала себя покинутой, выброшенной на берег без возможности покинуть это место, которое находилось не просто за пределами цивилизации, а еще и за пределами ее понимания жизни, людей, животных и того, что происходило между ними.

Керри то и дело слышала, как кто-то на улице проходил мимо или проезжал на вездеходных квадроциклах. Когда она смотрела на них, их фигуры казались черными неразличимыми пятнами, которые колыхались в воде, что стекала по окнам. Она могла свободно гулять по острову, если бы захотела, хоть это и означало бы промокнуть до нитки под открытым небом. Вход в здания был запрещен – и оставались только казармы, офис администратора и, разумеется, тюрьма, куда ее должны были сопровождать. И, по-видимому, ожидалось, что она не будет вступать в контакты ни с кем, кроме полковника. Ей было запрещено общаться с дежурным персоналом, а им был отдан приказ не разговаривать с ней.

Они не знали правды – это было единственное логичное объяснение. Они не знали, потому что им это не было нужно. Им рассказали легенду. Возможно, они считали, что охраняют сумасшедших людей, выживших после болезни, генетической мутации, промышленной катастрофы или чего-то, что упало из космоса и жутко изменило их ДНК. Возможно, им всем рассказали разную сказку на случай, чтобы они, если соберутся вместе, чтобы сравнить наблюдения, не знали, в какую версию верить.

В этом смысле Керри сама не была уверена, что знает истину.

Первым делом она поставила на стол фотографию Табиты в рамке. Ее сделали летом, когда они катались на лошадях в Соутут-Рэнже. Это был шестой день рождения ее дочери. У нее было мало фотографий, где Тэбби не улыбалась, довольная жизнью, и это была одна из них – ее личико выглядело очень сосредоточенным. Сидя в седле, она наклонилась вперед и обняла шею кобылы; ее светлые заплетенные волосы лежали на каштановой шкуре, и казалось, что они вдвоем делили какой-то секрет.

Это фото будет ее путеводной звездой, ее маяком, светящим из дома.

Она поставила на небольшой кухне чашку горячего какао, затем расположилась на одном из кресел с краткими отчетами, полученными от Эсковедо.

Если не считать равнодушный и сухой стиль повествования, то они напоминали странную фантастику. Если бы она не видела фотографии, то не поверила бы – серия рейдов в изолированном морском порту Массачусетса, в ходе которых были задержаны более двух сотен жителей, большинство из которых выглядели как помесь человека, рыбоподобного и амфибии. «Инсмутский облик» был известен по меньшей мере еще двум поколениям жителей соседних городов, судя по насмешливому комментарию, взятому из газеты того времени, издававшейся в Ипсвиче. Но даже тогда в Инсмуте пытались по возможности держать хорошую мину при плохой игре. В большинстве случаев эти изменения касались пожилых жителей… по крайней мере, в случаях с семьями, прожившими в этом городе несколько десятилетий, а не недавно туда прибывшими.

С годами произошло настолько резкое изменение, что зараженные люди потеряли всякое сходство с теми, кем они были в детстве и юности. В конце концов они стали показываться на глаза только друг другу и старались скрываться от общества в ветхих домах, складах и известняковых пещерах, которых в этой местности было великое множество.

На одной странице отчета была серия фотографий якобы одного и того же человека, опознанного как Джилс Шаплей, которому было восемнадцать лет, когда его взяли под стражу в 1928 году. На первом фото это был приятный малый, и хотя у него не было причин для смеха, когда его сделали, в нем можно было разглядеть способность плутовато и забавно улыбаться. Но к двадцати пяти годам он заметно постарел, его волосы начали выпадать и истончились – спустя семь лет заключения он выглядел угрюмым осужденным. К тридцати стал лысым, как бильярдный шар, а его череп, казалось, сузился. К тридцати пяти его щеки расширились настолько, что шея почти пропала из виду, из-за чего он стал круглоголовым, а его остекленевший взгляд внушал все большую тревогу.

К шестидесяти годам, когда астронавты уже побывали на Луне, от прежнего Джилса Шаплея ничего не осталось – ни личности, ни принадлежности к человеческому роду. Тем не менее его превращение еще не было завершено.

Он просто догонял своих друзей, соседей и родственников. К тому моменту, когда начались рейды времен сухого закона, большинство жителей Инсмута уже на протяжении нескольких лет (а некоторые – и десятилетий) выглядели как Джилс. Несмотря на старение, они, казалось, не слабели. Разумеется, их могли убить, будь они предоставлены самим себе, но они совершенно точно не умирали естественной смертью.

Впрочем, они влачили жалкое существование. За первые годы после поимки, когда инсмутские заключенные были распределены по нескольким карантинным отдаленным объектам Новой Англии, стало очевидно, что они некомфортно чувствуют себя в среде, предназначенной для обычных заключенных, – в камерах с решетками с ярким светом, на тренажерных площадках… на суше. Кожа некоторых из них стала напоминать мучнистую росу – стала как белая пыльная корка, распространяющаяся пятнами по телу. Все боялись, что от заключенных это может перейти к тюремщикам, что подтвердило бы ее ядовитость для человеческого организма; впрочем, этого так и не произошло.

Поэтому было решено, что таким заключенным нужна не тюрьма, а собственный зоопарк. То, что отличало их от остальных, Кэрри сочла на удивление воодушевляющим. Но в отчете не было указано причины их изменений – видимо, Керри не должна была этого знать.

И хотя ей не хотелось это признавать – Керри не питала иллюзий, – самым разумным было бы их убить. Об этом никто бы не узнал, и, само собой, нашлись бы люди, которые легко бы выполнили этот приказ. Это было военное время, и если война что-то и показала, так это то, как просто дегуманизировать людей, даже когда они выглядят в точности как ты. Это был 1942 год, и в Европе это происходило в промышленных масштабах. Вряд ли кто-то стал бы защищать этих людей. Один только взгляд на них вызывал отвращение. Одно только понимание, ставящее под сомнение все, что ты якобы знал об этом мире, о том, что возможно и что невозможно. Большинство людей смотрели на них и считали, что они заслуживают смерти. Что они – оскорбление природы, заветных верований.

Тем не менее они продолжали жить. Пережили людей, которые их поймали, своих первых тюремных надзирателей и следующие поколения надзирателей. Пережили всех, кто решил держать их в тайне из поколения в поколение… вот только с какой целью?

Возможно, их оставили в живых из моральных соображений, но Керри сомневалась, что это послужило главной причиной. Может быть, как бы парадоксально это ни было, их не убивали из-за страха. Они, может, и поймали около двух сотен инсмутских созданий, но многие другие сбежали – по мнению большинства, многие скрылись в гаванях, а затем в океане. Истребить этих невольников из-за их ненормальности – то же самое, что выбросить огромнейший ресурс, которым можно было бы воспользоваться, столкнувшись вдруг с такими же существами в худших обстоятельствах.

Полное раскрытие информации, как обещал Эсковедо. Керри узнает столько же, сколько и он. Но когда отчет и какао закончились, она не только перестала верить, что окажется на одном уровне с полковником, но и сомневалась, что ему самому рассказали хотя бы половину всего.

Сколько на самом деле нужно было знать человеку, чтобы стать прославленным тюремным надзирателем?

Эти вопросы мучили ее просто своим количеством. Она надела пальто и вышла обратно под дождь, на улицу, где теперь стало еще холоднее. Струи дождя пронзали сумерки, спустившиеся на остров, как темно-серое одеяло. Она нашла полковника в своем кабинете и предположила, что за это время он вполне привык к тому, что с посетителей на пол стекает грязь.

– Что случилось с остальными? – спросила Керри. – В отчете сказано, что было еще две сотни таких же. И что это место было построено, чтобы вместить до трех сотен. Значит, кто-то предполагал, что подобные создания могут появиться снова. Но здесь только шестьдесят три заключенных. И они не умирают естественной смертью. Тогда что случилось с остальными?

– Какое это имеет значение? Для вашего исследования. Для того, зачем вы здесь.

– Вы знали, что животные чувствуют смерть? Например, волки. Собаки. Крупный рогатый скот, как только их приводят в загон на скотобойне. Возможно, они не могут это выразить, но они это понимают, – Керри почувствовала, как холодная капля воды скользит вниз по лбу. – Не знаю насчет рыб и птиц. Но, учитывая то, что в этих ваших заключенных осталась хоть какая-то человеческая природа, я не удивлюсь, что они способны чувствовать приближение смерти или еще хуже.

Эсковедо посмотрел на нее ничего не значащим взглядом, ожидая услышать больше. Он не понял, к чему она клонит.

– Насколько я знаю, вы отправили меня сюда как последнего допрашивающего, чтобы узнать лучший способ истребить их оставшийся род. Вот почему это важно. Дело в том, как они будут на меня смотреть.

Эсковедо пристально смотрел на нее некоторое время, не двигаясь, просто изучая ее возрастающее волнение. Она пыталась угадать, о чем он думает, – разозлился, разочаровался или обдумывает, отправить ее домой, прежде чем она войдет в эту тюрьму? Он смотрел на нее так долго, что она совершенно не представляла, что происходит, пока не поняла, что дело в самом его взгляде.

– У них такие глаза, – начал полковник, – что они не моргают. У них нет белков, поэтому никогда не знаешь, куда именно они смотрят. Ты как будто смотришь в зеркало, а не в глаза. В зеркало, от которого хочется отвернуться. Поэтому… как они вас увидят? – спросил он, быстро качнув головой и издав безнадежный смешок. Я не представляю, что они видят.

Керри задумалась над тем, сколько времени он провел на этой службе. Привыкнет ли когда-нибудь к присутствию таких необычных врагов? Удалось ли это кому-нибудь из его предшественников? Что предстоит увидеть ей?

– Как я уже сказал, я придерживаюсь фактов, – продолжил Эсковедо. – Могу сказать вам вот что: когда вы совершаете подобное открытие, нужно быть готовым к тому, что время от времени один или двое будут исчезать в системе.

– В системе? Что это значит?

– Вы были правы, мы здесь не наукой занимаемся. Но в других местах занимаются именно ею, – ответил полковник. – Вы не можете быть настолько наивной, чтобы полагать, что проводить исследование – значит, весь день наблюдать за тем, как они ползают, и записывать, что они съели на обед.

Наивной? Нет. Керри подозревала это еще до того, как притащилась сюда, чтобы спросить об этом. Ей просто нужно было убедиться. Не обязательно быть наивной, чтобы надеяться на лучшее.

И этот ответ она увидела во сне, когда ей явилось страшное осознание, что, несмотря на то что инсмутские заключенные потеряли способность говорить на каком бы то ни было известном языке, они все еще могут кричать, если их правильно мотивировать.

* * *

Утром дождь сменился густым туманом, холодным облаком, которое осело на острове перед рассветом. Больше не было ни моря, ни неба, не было расстояния – только то, что лежало в нескольких футах от Керри, и бесконечная серость внизу. Не видя тропинок, усыпанных гравием, она боялась, что заблудилась и бредет к краю острова, где запутается в колючей проволоке, повиснет на ней и умрет раньше, чем кто-нибудь это заметит.

Сейчас ее каналы были открыты, интуиция усиливалась, и Керри чувствовала: это самое худшее место, в котором ей когда-либо приходилось бывать. Она не могла сказать, какая сторона несет большую вину.

С завтраком в желудке и кофе в руке она встретилась с Эсковедо в его кабинете, чтобы он сопроводил ее на край острова, где тюрьма выходила фасадом на запад, открывая вид на море. До самой Азии за ней не было ни островка суши. Огромное здание из кирпича было так насыщено влажным воздухом, что его стены будто покрылись илом. Оно возникало из тумана, будто затонувший корабль.

Интересно, каково это – зайти в это место и не выходить семьдесят лет? Что это может сделать с разумом человека? Были ли они вменяемы сейчас? Или просто рассматривали заключение как небольшое вмешательство в свою жизнь? Если их немедленно не убили, значит, есть вероятность, что они могут жить вечно. Возможно, они знали, что время – их союзник. Пока они живы, оно будет убивать их надзирателей, поколение за поколением.

До тех пор, пока они не смогут преодолеть последние несколько десятков ярдов до моря.

– Кто-нибудь из них сбегал отсюда? – спросила Керри.

– Нет.

– Разве это не странно? В любой тюрьме совершается хотя бы один побег за семьдесят лет, разве не так?

– Только не в этой. Это необычная тюрьма. Заключенные не работают. Здесь нет кухни, нет грузовиков, отвозящих и привозящих белье в прачечную, некуда рыть тоннель. К ним не приходят посетители. Целыми днями мы просто смотрим друг на друга, – он остановился в арочном дверном проеме, нажал на кнопку вызова, чтобы охранники внутри открыли дверь. – Хотите узнать мое субъективное мнение? Настоящие заключенные здесь – это те, кто несет здесь службу.

Внутри было множество ворот и контрольно-пропускных пунктов, однообразные серые коридоры, пропахшие запахом рыбы. Они. Это пахло от них. Как и люди, целыми днями имеющие дело со смертью и гнилью, солдаты унесут этот запах домой в своих порах. За это их стоило пожалеть. Этот запах не смоется годами.

Лестницы, затем несколько пролетов, которые словно следовали изгибу какого-то центрального ядра. Оно располагалось рядом с вершиной здания на смотровой площадке. Каждый наблюдательный пункт возле подпорной стены, особенно три охранных поста, возвышался над огромной ямой, напоминая заброшенную каменоломню. Плоские уступы и круглые каменные подушки возвышались тут и там в бассейне с мутной морской водой.

Неровные лестницы, расположенные у стен, вели к трем ярусам комнат – камер без решеток.

Это была не та тюрьма, где заключенных приходилось защищать друг от друга. Здесь они все были на одной стороне – пленники необъявленной войны.

Крыша над ямой представляла собой решетку, и хотя она была закрыта, было видно, что ее можно открыть. Они могли видеть небо, имели доступ к свежему воздуху и дождю. И к солнечному свету – если он все еще имел для них значение.

Как Керри узнала накануне из справочного документа, вода в бассейне не была стоячей. Ее непрерывно обновляли с помощью водоотводов на дне и решетчатых труб на стенах, которые периодически извергали фонтан, функционируя как приливная волна.

За многие десятилетия стены были испещрены темными пятнами, каждое из которых напоминало неровный мазок кисти вниз от ржавой решетки до пенящейся поверхности этого импровизированного моря.

В нем даже жили рыбы. А почему бы и нет? Заключенным тоже надо есть.

Пусть и не конкретно в тот момент. Они выстроили камни в кучки – столько, сколько поместится на имеющейся поверхности, и сидели, припав к земле, лицом к невидимому океану в устрашающе ровной шеренге.

– Что вы об этом думаете? – спросил Эсковедо.

Керри вспомнила о рыбах, за которыми наблюдала в промышленных аквариумах и в документальных фильмах о природе. Тысячи рыб плыли в определенном направлении, а затем, мгновенно отреагировав на какой-то раздражитель, одновременно меняли вектор.

– Я бы сказала, что они собрались косяком.

Из места, где они вошли на смотровую площадку, Керри видела только их спины, поэтому она обошла подпорную стену, чтобы найти место с лучшим обзором.

В целом их фигуры напоминали человеческие, но все остальное было другим. Цвет кожи варьировался от тускло-серого до светло-зеленого, при этом у них были бледные животы – иногда с пятнами, напоминающими эффект от солнечного света, проходящего сквозь воду. Они были словно резиновыми – казалось, что на ощупь они будут такие же скользкие и гладкие, как гидрокостюм, по крайней мере участки, которые еще не успели затвердеть и покрыться чешуей. На некоторых заключенных были остатки одежды, хотя Керри сомневалась, что что-то могло долго сохраниться среди воды и камней, в то время как другие были полностью нагими. У них были плавники и шипы, среди которых не было ни одного одинакового, а на руках – перепонки между пальцами. Ноги выглядели нелепо большими. Гладкие головы были необычно узкими, но все же больше напоминали человеческие. А вот лица казались страшными. Это были лица существ из другого мира – их рты с толстыми губами были приспособлены для того, чтобы глотать воду, а глаза – чтобы видеть в плотном сумраке глубины. У них не было носов – только рудиментарные уплотнения, расплющенные и узкие. Груди самок выглядели так же – не более чем твердыми шишками.

Керри приникла к стене и постояла, пока к ней не вернулась способность сгибать и разгибать пальцы. Даже фотографии не могли приготовить ее к встрече с ними воочию.

«Лучше бы я об этом не знала, – подумала она. – Я никогда не стану прежней».

– Не хотите выбрать кого-нибудь одного и понаблюдать за ним? – поинтересовался Эсковедо.

– Как вы это себе представляете? Вытащить одного из них и посадить его за стол вместе с нами?

– У вас есть идеи получше?

– Это кажется слишком неестественным. Я имею в виду обстановку комнаты для допросов. Мне нужно, чтобы они были открыты, если вы меня понимаете. Чтобы их разум был открыт. А в подобной комнате они с самого начала закроются.

– Ну, я же не отправлю вас к ним, в гущу шестидесяти трех чудовищ, если это то, на что вы намекаете. Я не представляю, как они отреагируют, и, соответственно, никак не могу гарантировать вашу безопасность.

Керри бросила взгляд на охранные посты и только тогда заметила, что все они были идеально триангулированы – здесь все находилось под прицелом.

– Но ведь и вы не хотите спровоцировать их, чтобы пришлось открывать огонь?

– Это было бы контрпродуктивно.

– Тогда сами выберите одного, – сказала Керри. – Вы знаете их лучше, чем я.

* * *

Если у инсмутских заключенных все еще имел силу какой-либо общественный строй, то Эсковедо, по-видимому, решил начать с вершины их сложившейся иерархии.

Заключенного, которого ей привели, звали Барнабас Марш – если, конечно, ему еще нужно было имя, которое никто из представителей его вида не мог выговорить. Возможно, теперь имена использовались лишь надзирателями для собственного удобства, но если они все еще имели значение, то в случае с этим заключенным сыграла свою роль фамилия – Марш. Барнабас приходился внуком Обеду Маршу, капитану кораблей, который, если верить деревенским легендам, бывал в странных местах, как в море, так и под водой, откуда и привез образцы ДНК и связь с существами, которая изменила ход истории Инсмута.

Барнабас был стариком уже при аресте, а по человеческим меркам он стал более чем древним. Керри старалась не воспринимать его как чудовище, но не могла подобрать никакого другого слова ни к нему, ни к остальным заключенным. Марш показался ей самым ужасным из всех – в нем она видела одутловатого, бочкообразного человека, который когда-то был властным и все еще не забыл, кем был и чем занимался.

За усами на его раздувшейся шее возмущенно колыхались жабры. Толстые – шире, чем у любого человека, – губы растягивались книзу в несходящей властной усмешке.

Он ходил раскачиваясь, будто уже не был приспособлен к жизни на суше. Когда двое охранников в бронежилетах подвели его к комнате, он посмотрел на Керри сверху вниз и прошел внутрь, волоча ноги, будто решил уступить и потерпеть ее, пока это вторжение не закончится. Постояв достаточно долго, чтобы с презрением оглядеть стол и стулья, стоящие в центре комнаты, он снова двинулся к углу, где сполз на пол, облокотившись плечом там, где стены соприкасались, оставляя место для его спины с острыми шипами.

Керри начала:

– Полагаю, вы меня понимаете. Каждое слово, – сказала она. – Но при этом не можете или не хотите разговаривать так, как разговаривали в первые десятилетия своей жизни, хотя я не вижу ни одной причины, по которой вы не могли бы меня понимать. И этим вы превосходите всех божьих тварей, с которыми мне удавалось общаться.

Он посмотрел на Керри выпученными черными глазами. Эсковедо был прав: это был определенно нечеловеческий взгляд. Даже не взгляд млекопитающего. Она не наделяла животных человеческими качествами, хотя млекопитающие – собаки, кошки и даже многие дикие звери – часто смотрели на нее с теплом. Но этот взгляд… От этих глаз веяло холодом, они смотрели испытыюще, и Керри чувствовала, что он считает ее уступающей ему во всех отношениях.

Воздух в комнате, и так прохладный, казалось, стал вовсе ледяным, и Керри всем своим существом захотелось увеличить расстояние между ними. Мог ли он чувствовать ее страх? Возможно, он принял это как данность. Очевидно, он мог быть опасен – чем внимательнее она на него смотрела, тем больше у него казалось острых точек, столь же убийственных, что и кончики его коротких пальцев. Но Керри пришлось положиться на персонал тюрьмы, который обеспечивал ее безопасность. И хотя в комнате не было охраны, чтобы не накалять атмосферу, за ними наблюдали через камеру. Если Марш станет ей угрожать, комнату заполнят газом, который вырубит их обоих за несколько секунд. Она проснется с головной болью, а Марш очутится в своей яме.

И ничего не будет достигнуто.

– Я говорю «божьи твари», потому что не знаю, к кому вас отнести, – объяснила она. – Я знаю, что о вас думают другие. Что вас считают неестественными, отклонением от нормы. Впрочем, я не говорю ничего такого, чего бы вы не могли услышать здесь за восемьдесят с лишним лет.

Заинтересовало ли это его хоть немного? Если едва различимый наклон головы что-нибудь значил, то возможно, что заинтересовало.

– Но если существуете вы и целые семьи, колонии вам подобных, значит, вы не отклонение. Значит, вы находитесь в пределах возможностей природы.

До этой минуты Керри понятия не имела, что собирается ему сказать. Общаясь с животными, она не привыкла обращать особого внимания на то, что именно она говорит. Важнее было, как она это говорит. Животные, как и маленькие дети, воспринимают интонацию, а не смысл слов. В большинстве случаев они предпочитают высокие тона. А также реагируют на прикосновения.

Но здесь ничего из этого не сработает.

Барнабас Марш был неземным существом, причем очень сильным, обладал знаниями, которым было много веков. Керри продолжала говорить с ним, пытаясь преодолеть эту пропасть между ними, – как она делала всегда. Независимо от вида животного, у нее всегда имелся способ наладить контакт. Это было что-то, к чему она могла приспособиться, – образ, звук, оттенок вкуса, какое-нибудь обостренное чувство, переполнявшее ее. И как только она восстанавливала равновесие, она использовала этот ключик, чтобы открыть дверь к дальнейшим возможностям.

Керри говорила с Маршем о море, что было самой очевидной темой, потому что, несмотря на различия между ними, у них было много общего. В них обоих была вода и соль, и оба они зародились в воде и соли – просто он был ближе к исходному состоянию, только и всего. Вскоре Керри почувствовала влияние приливов, направление течения, холодную и влажную силу тяжести, манящую ниже, ниже, ниже к еще большим глубинам, затем уравновешивающее усилие давления, и там, где когда-то можно было оказаться раздавленным, теперь было уютно… холодный кокон, который был и одеялом, и всем миром, покалывающим ее кожу и приносящим вести из тысячи государств в каждом направлении…

И вдруг, вздрогнув, она поняла, что это не она выбирала тему моря.

Она только следовала за ним. Хотел этого Марш или нет.

Керри смотрела в его холодные, нечеловеческие глаза, не зная, что именно таится в них, пока ей не стало казаться, что в них было только море. Море было всем, о чем он думал, чего хотел и что имело для него значение. Он чувствовал настолько сильную тоску, что она всерьез засомневалась, что ей удастся пробиться сквозь нее, чтобы узнать, что же такое особенное происходит сейчас. Приближение чего они все чувствовали сейчас так же, как и пятнадцать лет назад.

Неразрывно связанные, они, несомненно, чувствовали одно и то же. Но сначала им нужно было вернуть себе море.

* * *

Так продолжалось всю оставшуюся часть дня и с другими заключенными, сменявшими друг друга, пока их не прошло около двадцати. Ничего из того, что она осмеливалась сделать, не способствовало прогрессу. Это вызывало лишь обрывки впечатлений, фрагменты ощущений, но ничего не могло слиться в осмысленное целое. Все сводилось к болезненному желанию вернуться в море. Это была их защита против нее, и Керри сомневалась, что они сами об этом знали.

Что бы ни отличало ее от других, что бы ни даровало ей способность разговаривать с созданиями, которые она, как и все остальные, сочла бы более привлекательными, это не могло помочь ей постичь отчаяние существа, некогда бывшего человеком. Отчаяние, которое за прошедший век только набрало силу.

Когда она, потерпев поражение, вышла из тюрьмы, еще не совсем стемнело. Хоть какое-то утешение. Теперь остров превратился в бесцветный мир надвигающейся темноты. Керри шла по прямой, не в силах ориентироваться в этом вязком тумане, который прицепился к ней так же, как и всепроникающий запах заключенных. Она знала, что в конце концов окажется на краю острова, и если до следующего дня она увидит хоть одного человека, это будет удачей.

Но ее нашел Эсковедо, и она была вынуждена признать, что он повсюду за ней следил. Просто дал ей немного времени, прежде чем… устроить разбор полетов?

Керри стояла, ухватившись за ограждение и глядя на воду, что плескалась у берега, ударяясь о камни, напоминавшие сваленные в кучу черепа. Теперь ей казалось, что остров больше походил не на тюрьму, а на концентрационный лагерь.

– Как бы там ни было, – начал полковник, – я не ожидал, что все пройдет успешно в первый же день.

– С чего вы взяли, что второй день будет хоть немногим лучше?

– Раппорт,[42]42
  В психологии так называется установление доверия и гармонии во взаимоотношениях.


[Закрыть] – он поднял термос, открыл крышку, и в воздух пошел пар. – Но на это требуется время.

– Время, – Керри постучала по ограждению. – Я когда-нибудь уеду отсюда?

– Надеюсь, это шутка, – Эсковедо наполнил крышечку термоса жидкостью и, не спрашивая, дал ее Керри. – Вот. А то так и заболеть недолго.

Керри сделала глоток – это был кофе. Не самый лучший, но и не самый худший. От него ей стало теплее, и это ее порадовало.

– Позвольте кое-что спросить. Они когда-нибудь размножались? Здесь или там, где их держали раньше? Хоть кто-нибудь из них?

– Нет. Почему вы спрашиваете?

– Я кое-что заметила у нескольких из них. Желание. Его сразу можно различить. Это то, что объединяет самые разные виды.

– Не знаю, что еще вам сказать, кроме того что они никогда этого не делали.

– Вы не считаете это странным?

– Я считаю все это дело странным.

– Я хочу сказать, что даже панды, содержащиеся в неволе, время от времени приносят потомство.