Текст книги "Книга Иуды"

Так объясняется поведение Иуды во время предания. Нетрудно объяснить и последующее поведение его.

Без сомнения, Искариот интересовался судебным процессом над Иисусом. Весьма вероятно даже, что предатель лично присутствовал на этом суде, по желанию синедриона: в крайнем случае первосвященники могли воспользоваться свидетельством Иуды как лица, близко стоявшего к Иисусу; может быть также, выставляя напоказ измену и раскаяние одного из двенадцати, хитрый первосвященник рассчитывал этим бросить некоторую неблаговидную тень на Иисуса и тем ослабить в толпе веру в Него. Как бы то ни было, во всяком случае несомненно, что Иуда следил за судом над Иисусом и знал окончательный приговор. Судебный процесс в иерусалимском синедрионе отличался большой гуманностью, он был обставлен многочисленными формальностями, которые почти все клонились в пользу подсудимого; смертная казнь почти совсем не практиковалась; требовалось не менее трех или по крайней мере двух вполне достоверных свидетелей; после смертного приговора назначался сорокадневный срок, в продолжение которого каждый мог задержать казнь, если заявлял синедриону, что имеет что-либо в пользу осужденного. Но, в высшей степени строгий, добросовестный и гуманный в других случаях, синедрион действовал теперь совсем иначе. Иуда не мог не заметить того притворного лицемерия, с каким синедристы вели себя во время суда, те недобросовестные и бесчестные уловки и софизмы, к каким эти украшенные сединами еврейские заправители прибегали для того, чтобы осудить Иисуса. На формальный и торжественный зов суда, как известно, не явилось ни одного добросовестного и достоверного свидетеля. Выступили потом какие-то две подозрительные личности, вероятно желавшие подслужиться первосвященникам, которые сослались на слова Иисуса, что Он имеет власть разрушить храм иерусалимский и в три дня опять построить его – обвинение темное, ничтожное, софистическое, даже в одном только формальном отношении показавшееся неудовлетворительным самому́ предубежденному и уже заранее предрешившему дело синедриону. Тогда хитрый первосвященник привязывается к двум-трем словам, которые Христос сказал уже во время самого суда, и вопреки закону заменяет ими отсутствие постороннего свидетельства. Должен был видеть Иуда и то наглое паясничание старого саддукея, когда сей неистово рвал на себе одежды, якобы вследствие возмущения неслыханным богохульством со стороны Иисуса.

Поистине этот суд отличался наглым попранием всех почти юридических формальностей; сам синедрион исполнил роль и судии, и обвинителя, и свидетеля; никакого правильного и серьезного разбирательства дела не было; обвиняемого осудили на смертную казнь без достаточных законных улик, по одной только личной вражде к Нему самих судей; осужденному не дозволяли даже воспользоваться правом сорокадневной отсрочки казни, как это практиковалось в отношении ко всем подвергшимся смертному приговору. Предатель, конечно, не мог не видеть всего этого: эти повапленные гробы, солидные на вид и жалкие внутри иерархи иерусалимские в судебном процессе над Иисусом показали свой нравственный облик во всей неприглядной наготе. Публичный процесс у римского прокуратора еще более раскрыл предателю глаза[81]81
  Правда, ев. Матфей извещает о раскаянии Иуды непосредственно после смертного приговора в синедрионе и ранее суда у Пилата. Но этот евангелист весьма нередко размещает события не по хронологическому, а прагматическому порядку. Решительное действие на Иуду, по известию евангелиста, произвел смертный приговор над Иисусом; но Иуда, конечно, не мог не знать, что приговор синедриона не был окончательным и что законную силу он должен получить только после нового разбирательства у римского прокуратора, который мог не утвердить синедрического решения. Ввиду этого необходимо признать, что раскаяние и смерть Иуды совершились после присуждения Иисуса к смерти Пилатом.


[Закрыть]. Лично незаинтересованный в деле и потому более беспристрастный язычник оказался честнее и гуманнее иудейских архиереев, открыто заявив, что не находит в Иисусе никакой вины и требует от обвинителей более веских оснований. Что ж обвинители? Вместо доказательств они прибегают к нечестной интриге, волнуют чернь, научают ее требовать крови Иисуса; зная трусость и малодушие Пилата, устрашают его народным бунтом, ответственностью пред Римом, доносом к кесарю и пр. В довершение всех зол эти ханжи и лицемеры не задумываясь публично отрекаются пред язычниками от своего царя-Мессии и раболепно признают единственного повелителя над собою – кесаря. Иуда понял теперь вполне, с кем он имеет дело и в какие руки предал он своего Учителя. Изменяя Иисусу и предавая Его, Иуда действовал во имя национального идеала Мессии. И что же? Здесь, в присутствии многочисленной толпы язычников и иудеев, верховные правители иудейской нации сами отрекаются от своего национального царя и открыто признают себя подданными кесаря. Ясно стало для Иуды, что иудейские первосвященники и синедристы были, в сущности, равнодушными людьми, для которых религия служила только средством к интриге, которые действовали не во имя каких-либо принципов и убеждений, но руководились только личными и мелкими страстишками… Разочарование полное и безусловное – вот чем должен был окончиться для Иуды судебный процесс над Иисусом у Пилата! Правда, предатель не верил уже более в мессианство Иисуса, но он потерял доверие и к иерусалимскому синедриону. Утрата веры в Иисуса окончилась для Иуды потерею всякой вообще веры и религии. Это и понятно: вне христианства нет религии, изменник Иисусу должен сделаться нигилистом.

Но если Иуда разочаровался в мессианском достоинстве Иисуса и утратил религиозную веру в Него, то не мог потерять он уважения и симпатии к Нему как к человеку и Учителю. Во время суда взор предателя по временам устремлялся на Того, Кто благодаря его измене сделался невинною жертвой первосвященнической интриги. Некогда грозный для фарисеев, Иисус стоял теперь безответным пред своими жестокими судьями, как агнец пред стригущими его; Он был кроток и покоен, ибо знал, что такова воля Его небесного Отца, что в невинной крови Его сокрыт для человечества зародыш новой жизни. Теперь в сознании Иуды восстал некогда очаровавший его образ назаретского Учителя; быть может, предателю припомнились дивные, дышавшие беспредельною любовью к человечеству и отличавшиеся безукоризненною нравственной чистотой поучения Иисуса среди галилейских рыбаков и поселян, может быть, Иуда припомнил любовное попечение о нем со стороны Иисуса, когда другие члены общества искоса поглядывали на будущего изменника, те кроткие и задушевные речи, коими Господь, наверное, не раз успокаивал мятежный дух Искариота; может быть, в памяти Искариота с особенною живостью всплыли недавние, полные любви и сострадания к изменнику, предостережения Господа на Тайной вечере, эти чуждые всякой злости и гнева намеки Иисуса на то, что Он знает страшный замысел Иуды; быть может, в ушах предателя еще звучали последние слова Господа, сказанные в самый решительный момент злодейского подвига Иуды, после предательского поцелуя, это полное любви, кроткое и трогательное обращение к Иуде: «лобзанием ли предаешь Сына Человеческого?»… За отсутствием исторических данных трудно, хотя бы и желательно, восстановить до мельчайших подробностей тот психологический процесс, какой переживал предатель во время суда над Иисусом в синедрионе и у Пилата. Несомненно одно: что этот суд окончился для Иуды полным разочарованием в справедливости иерусалимских иерархов, с одной стороны, и полным убеждением в невинности Иисуса – с другой. Говоря это, мы не утверждаем, что Иуда снова уверовал в Иисуса как Мессию. Мессианский идеал Иуды всецело совпадал с национально-иудейским. Пока предатель верил в этот идеал, Иисус казался ему лжемессией, повинным смерти. Но когда на суде у Пилата выяснилось для Иуды, что этому идеалу не веруют сами верховные заправители иудейского народа, когда, следовательно, Иуда потерял всякую веру в Мессию и великую будущность еврейской нации, тогда и Иисус должен был оказаться в глазах Иуды не заслуживающим не только смерти, но и никакой казни. Понятие лжемессии предполагает представление об истинном Мессии; если этого последнего нет, то не может иметь место и обвинение в лжемессианстве. Таким образом, с потерею религиозной веры и мессианского идеала в душе Иуды восстал образ Иисуса как достойнейшего человека, превосходного учителя и великого праведника; с чисто человеческой и гуманистической точки зрения, осужденный на смертную казнь Иисус не мог не казаться Искариоту невинною жертвою первосвященнической интриги.

Реакция в таких нервных и взволнованных натурах, какою обладал Искариот, может наступать столь же быстро и сильно, как и увлечение. Сребреники теперь стали для Иуды тяжелым бременем; чтобы освободиться от него, Иуда снова идет к архиереям и старцам с намерением возвратить деньги туда, откуда они были взяты. Быть может, у предателя оставалась еще смутная надежда на то, что старцы разъяснят ему сомнение, успокоят его мятежное сердце… Но бессердечным интриганам теперь было так же мало дела до Иуды, как и до Иисуса: их план увенчался полным успехом. Поэтому на полные глубокого трагизма и безнадежного отчаяния слова Иуды: «согреших, предав кровь неповинную», ему с каким-то циничным равнодушием отвечают: «Что нам до этого.

Смотри сам!» Какой контраст любящему, кроткому, всегда готовому прийти на помощь к труждающимся и обремененным Иисусу!.. Такой холодный прием у первосвященника еще более усилил пламя, которое жгло сердце Иуды: предатель снова впадает в состояние болезненной возбужденности, его сознанием опять овладевает одна страшная мысль, что он выдал невинного и превосходнейшего человека каким-то бессердечным и тупым интриганам, для которых религия служит только средством для достижения эгоистических целей. Под гнетом этой страшной мысли Иуда не в состоянии был припомнить, что преданный им Праведник учил Своих последователей любить ненавидящих их и благословлять делающих им зло. Теперь одна и только одна эта дума овладевает Иудой, что он – предатель невинной крови. Такой быстрой и сильной внутренней ломки не смогла вынести натура Искариота: полное разочарование в мессианском идеале, раскаянье, стыд, досада, отчаяние жгли сердце Иуды, и только смерть могла погасить этот страшный внутренний огонь. Бросив сребреники в храме, Иуда, как человек утративший, так сказать, внутреннюю основу своей духовно-нравственной жизни, лишившийся всего, чем жил доселе, потерявший честь, достоинство человеческое, веру и религию, пошел и удавился.

Итак, Иуда, по нашему мнению, погиб вследствие своего чрезмерно нервного темперамента, с одной стороны, и полного разочарования в мессианском идеале – с другой. Предатель был одною из многочисленных жертв национально-иудейской утопии политического мессии. В этом отношении Иуда может служить типичным выразителем той внутренней борьбы ветхого человека с новым, в котором погибло все вообще иудейство. Поэтому Штраус и Фолькмар отчасти правы, когда в личности предателя видят идеального представителя всего Израиля как нации и народной единицы. Они впадают в софизм только тем, что считают идеальный элемент в личности предателя противоисторическим, как будто бы история не может быть столько же идеальною, как и миф. Если смотреть с этой высшей, идеально-исторической точки зрения на евангельские известия об измене и раскаянии Иуды, то вся история предания Господа теряет тот несколько случайный оттенок, какой получает он при предположении, что Иуда действовал под влиянием сребролюбия. Тогда эта история получает глубокий смысл и значение: вместо пошлого скупца и мелкого сребролюбца мы видим в предателе трагический характер, – он изменяет Иисусу не из-за тридцати жалких сребреников, но во имя национальной иллюзии политического мессии – и гибнет жертвою полного разочарования в этой иллюзии. Что такое понимание в истории предания Господа более соответствует характеру человека, предназначавшегося быть одним из двенадцати апостолов христианства, и более приличествует достоинству Христовой личности – об этом достаточно только сказать.

Дмитрий Мережковский
Иуда предатель[82]82
  Мережковский Д. Иисус Неизвестный. Харьков: Фолио; М.: АСТ, 2000.


[Закрыть]

I

После речи о Конце сошел Иисус с вершины Елеонской горы в лежавшее на склоне ее селение Вифанию, где была для Него приготовлена вечеря в доме Симона Прокаженного. И, когда возлежал Он, – пришла женщина с алебастровым сосудом мира, чистого, драгоценного; и, разбив сосуд, возлила Ему на голову (Мк. 14:3).

Мировое масло, изготовляемое из нарда, благовонного, на высотах Гималаи растущего злака, ценилось на вес золота. Вот какая роскошь Нищему!

Тонкое горлышко сосуда, должно быть в виде амфоры, из белого восточного оникса-алебастра, женщина ломает, чтобы густое миро текло обильнее и сосуд никому уже не мог послужить. Сердце свое у ног Его разбила бы так же, если б могла.

И дом наполнился благоуханием (Ин. 12:3).

Дом Прокаженного, смердящего, – всего человечества, – наполнился благоуханием чистейшего мира – последней на земле к Сыну человеческому, не мужской, а женской любви.

II

Кто эта женщина? В I [от Матфея] и II [от Марка] Евангелиях – безымянная, хотя и прославленная Господом:

Где ни будет во всем мире проповедана сия Блаженная Весть, сказано будет и в память ее о том, что она сделала (Мк. 14:9), – но людьми забытая, неизвестная.

В III Евангелии [от Луки] (7:37) – «грешница», по толкованию Отцов, будущая великая святая Мария Магдалина, из которой вышло «семь бесов» (Лк. 8:2), она же – помилованная Господом «жена прелюбодейная»; а в IV [от Иоанна] Евангелии (12:1–3) – Мария Вифанийская, сестра Лазаря. Все четыре свидетеля как будто хотят вспомнить забытую, узнать неизвестную, увидеть ее лицо в сумерках вифанийского вечера, – хотят и не могут: слишком, должно быть, глубокая тайна между Ним и ею. Женихом и невестой, – первой услышавшей полуночный крик:

Вот, жених идет; выходите навстречу ему! (Мф. 25:6).

В сумерках смертного вечера и воскресного утра таинственно сливаются для нас эти четыре женских лица. Первое существо человеческое, увидевшее Господа, – не он, а она; не Петр, не Иоанн, а Мария. Рядом с Иисусом – Мария; рядом с Неизвестным – Неизвестная.

III

Лучше всех учеников поняла бы, может быть, она, почему Иисус, идучи на смерть – воскресение, говорит о «муке родов», начале Конца («это начало мук рождения» (Мк. 12:8) – для всей земли-матери, рождающей царство Божие, и для одной рождающей женщины): мучается женщина, когда рождает, потому что пришел час ее; когда же родит младенца, уже не помнит мук от радости (Ин. 16:21).

…Рано поутру, когда еще было темно… Мария стояла у гроба и плакала.

Сердце ее разрывалось от муки, как чрево рождающей.

(Вдруг) оглянулась и увидела Иисуса, стоящего (за нею), но не узнала, что это Иисус…

…Он же говорит ей: «Мария!» Она, оглянувшись (снова), говорит Ему: «Равввуни!» (Ин. 20:1–16).

И уже не помнит муки от радости, – потому что родился человек в мир (Ин. 16:21), —

Человек воскрес.

Две Марии: одна – в начале жизни, другая – в конце; та родила, эта первая увидела Воскресшего, Сына – Брата – Жениха как бы воскрешает, снова рождает из времени в вечность Мать – Сестра – Невеста. Вот что сделала Мария Неизвестная на Вифанийской вечере.

Тело Мое приготовила она к погребению (Мк. 13:8) —

«и к Воскресению», – мог бы Он сказать. Как это сделала, мы не знаем, потому что этого не знают и наши свидетели; знают только – и мы могли бы узнать, – чем сделала: побеждающей смерть любовью.

IV

Многое еще имею сказать вам, но вы теперь не можете вместить (Ин. 16:12).

Будучи же кем-то спрошен, когда придет царствие Божие, Господь сказал: когда два будут одно… и мужское будет как женское, и не будет ни мужского, ни женского.

Но слова сего не поняли они, и оно было закрыто от них, чтобы они не постигли его, а спросить Его… боялись (Лк. 9:45).

Так и мы боимся спросить Его о том, что значит для Него самого:

Будут два одна плоть (Мф. 19:5).

«Ты прекраснее сынов человеческих» (Пс. 44:3). Чем же красота Его больше всех красот мира? Тем, что она – ни мужская, ни женская, но «сочетание мужского и женского с прекраснейшею гармонию» (Гераклит). Он в Ней. Она в Нем; Вечная Женственность – в Мужественности Вечной: Два – Одно.

Любит Иисуса Мария, Неизвестного – Неизвестная. Нет слова на языке человеческом для этой любви; но сколько бы мы ни уходили от нее, сколько бы ни забывали о ней – вспомним когда-нибудь, что только эта любовь спасет мир.

V

…Миро возлила Ему на голову.

Некоторые же вознегодовали и говорили между собою: к чему такая трата мира?

Ибо можно было бы продать ее более чем за триста динариев и раздать нищим. И роптали на нее (Мк. 14:3–5).

Кто эти ропщущие, у Марка не сказано, а у Иоанна (Ин. 12:4): «один из учеников Его, Иуда». Вслух, может быть, высказал он то, что про себя думали все.

Оставь ее, —

прямо в лицо ему одному говорит Иисус. —

…Нищих всегда имеете с собой, а Меня не всегда (Ин. 12:7, 8).

Вот чего Иуда не знает о Нем, но знает Мария: не было такого, как Он, никогда, и не будет; Он – один-единственный Возлюбленный.

VI

К ранним галилейским дням служения Господня относит Лука миропомазание. Но судя по совпадению имен: «Симон Прокаженный» в первых двух Евангелиях и «Симон фарисей» у Луки (7:40); судя также по тому, что здесь женщина не возливает мира Иисусу на голову, как у Марка и Матфея, а умащает ноги Его и отирает их волосами; судя, наконец, по тому, что город, где это происходит, в III Евангелии – просто город, без имени, что на арамейском языке (а первоисточник Луки тоже, конечно, арамейский) значит почти всегда Иерусалим, – судя по всем этим признакам, галилейская вечеря Луки ближе к вифанийской, чем думает он сам или хотел, чтобы думали мы.

…Женщина того города, бывшая грешницей, узнав, что Он возлежит в доме фарисея, принесла алебастровый, с миром, сосуд и, ставши позади, у ног Его, —

(ноги у возлежащих босые, – обувь снимается перед тем, чтобы возлечь, – протянуты назад) – и плача, начала обливать ноги Его слезами и отирать волосами головы своей; и целовала ноги Его, и умащала их миром. Видя же то, фарисей, пригласивший Его, сказал сам в себе: если бы Он был пророк —

(в лучших кодексах – «тот самый Пророк», «Мессия»), – то знал бы, кто и какая (женщина) прикасается к Нему, ибо она – грешница (Лк. 7:37–39).

…Женщина! Где твои обвинители? никто не осудил тебя?…Никто, Господи! – И Я не осуждаю Тебя, —

мог бы сказать Иисус и этой галилейской грешнице, так же как той, иерусалимской «жене прелюбодейной» (Ин. 8:10–11).

Здесь безнаказанность греха разрешается; «слишком тяжелый грех слишком легко прощается», – соблазнится Блаженный Августин вместе со всей Церковью III–IV веков и захочет выкинуть из Евангелия эту жемчужину, как сор.

Так же могли соблазниться Иуда и Симон-фарисей.

VII

Две любви, мужская и женская, скупая и щедрая, Симона-Иуды и грешницы. Две любви сравнивает Господь:

Я пришел в дом твой, и ты воды Мне на ноги не дал, а она слезами облила Мне ноги и волосами головы своей отерла.

Ты целования не дал Мне, а она с тех пор, как Я пришел, не перестает целовать у Меня ноги.

Маслом ты Мне головы не помазал, а она мне ноги помазала миром.

А потому говорю тебе: прощаются грехи ее многие за то, что она возлюбила много; а кому прощается мало, тот мало любит.

И сказал ей: прощаются тебе грехи…

…Вера твоя спасла тебя; иди с миром (Лк. 7:44–50).

Больше, чем ей, никому никогда не прощалось, потому что больше, чем она, никто никогда не любил.

VIII

Знает ли она, что делает, возливая миро на голову Его (по первым двум синоптикам)? Древле Самуил пророк, возлив елей на голову Саула, сказал:

Вот, Господь помазал тебя в цари над Израилем (1 Цар. 10:1).

«Ныне же Мессию помазала в цари блудница», – мог подумать Иуда. Первая капля вифанийского мира для него та последняя капля, от которой чаша через край переливается. «Тело Мое умастила вперед к погребению», – слышится, может быть, Иуде последнее отречение Царя-Мессии от Царства. «Сам Себя хоронит заживо, и не только Себя, но и всего Израиля», – мог подумать Иуда и согласиться с Гананом:

____

лучше, чтоб один человек умер за людей, нежели чтоб весь народ погиб (Ин. 11:50)[83]83
  Согласно каноническому тексту, эти слова принадлежат первосвященнику Каиафе, а не его тестю Анне (Ганану), бывшему первосвященником до него.


[Закрыть].

«Друг», Иуда, и враг, Ганан, соединились, как два конца одной веревки, стянувшиеся в мертвую петлю на шее Христа.

IX

Что за человек Иуда? «Вор», – отвечает Иоанн или один из Иоаннов, неизвестных творцов IV Евангелия. «Хочет Иуда возместить убыток, причиненный ему, как он думает, тратою мира на Вифанийской вечере», – доводит Блаженный Иероним этот слишком простой ответ до последней плоскости и грубости[84]84
  Мережковский указывает в примечаниях только латинский текст Бл. Иеронима, цитируя по комментатору не святоотеческого круга.


[Закрыть].

Сколько вы дадите Мне, чтоб я вам предал Его? —

торгуется Иуда в I Евангелии. Как же такого негодяя мог избрать Иисус в ученики? Вспомним, как произошло избрание.

На гору взошел и позвал к Себе, кого Сам хотел; и пришли к Нему.

И поставил (из них) Двенадцать, чтоб были с Ним и чтобы посылать их на проповедь (Мк. 3:13–14).

____

«Сам хотел» Иуду, «вора» и негодяя; «сам позвал его к Себе»? Или в нем одном ошибся, не узнал его одного Сердцеведец, видящий всех людей насквозь?

(Людям) не вверял Себя, потому что знал всех и не имел нужды, чтобы кто засвидетельствовал о человеке, ибо Сам знал, что в человеке (Ин. 2:24–25).

Нет, не ошибся:

Знал Иисус от начала… кто предаст Его. …Не двенадцать ли вас избрал Я? Но один из вас – диавол (Ин. 6: 64, 70), —

говорит об Иуде за год уже до предательства и в последнюю ночь, за минуту перед тем, как в Иуду «вошел сатана»:

Я знаю (тех), кого избрал (Ин. 13:18).

«Диавола» избрал и послал на проповедь царства Божия; «власть изгонять бесов» дал новому «диаволу» (Мк. 3:15); сказал и ему в числе других учеников:

сядете на двенадцати престолах судить двенадцать колен Израилевых (Мф. 19:28).

То же скажет и в последнюю ночь, за минуту до предательства (Лк. 22:3, 30).

Все это – «да сбудется Писание».

____

Сын Человеческий идет, как писано о Нем (Мк. 14:21). Теперь сказываю вам (о том), прежде нежели то сбылось, дабы, когда сбудется, вы поверили, что это Я (Ин. 13:19).

Взваливать на Промысел Божий то, что разуму человеческому непонятно, а сердцу – кощунственно, объяснять непонятное событие непонятнейшим пророчеством не значит ли решать уравнение с двумя неизвестными, разгадывать одну загадку, темную, другой, темнейшею?

Вывод из всего этого только один: камни в Иуду надо кидать осторожнее – слишком к нему близок Иисус.

X

Память о том, что действительно побудило Иуду предать Иисуса, заглохла уже в самих Евангелиях, «Воспоминаниях Апостолов», а может быть, и раньше, еще до евангельских записей. Кажется, действительной причины Иудина предательства евангелисты не знают, не помнят или не хотят вспоминать, может быть, потому, что это слишком страшно, «соблазнительно» для них, или потому, что знают, что «говорить всего всем не до́лжно» (Ориген). Только повторяют: «один из Двенадцати, один из Двенадцати», – каждый раз с новым, все бо́льшим недоумением и ужасом.

Кажется, все остальные Одиннадцать не видят Иуды: он вне поля их зрения, как бы под шапкой-невидимкой; не видят его, не знают, не понимают до последней минуты предательства. Он для них ничем не отличается от них самих. И даже потом, когда уже предаст, – не увидят, может быть, потому, что зло для добра вообще невидимо, непознаваемо: внутренним только опытом воли, действия познается действительное, внутреннее существо добра и зла; доброго знает, видит не извне, а изнутри только добрый, злого – только злой. Что для человека самое невидимое, непознаваемое, – Бог? Нет, диавол. Он-то, может быть, когда вошел в Иуду, и покрыл его своею шапкой-невидимкой.

Образ Иуды, каким он является в евангельских свидетельствах, – только непонятное страшилище. Но если б мы могли заглянуть в то, что действительно было в этом предательстве, то, может быть, мы увидели бы в нем проблему зла, поставленную так, как больше нигде и никогда в человечестве.

Камни в Иуду надо бы нам кидать осторожнее: слишком, увы, близко к нему все человечество. Только в себя заглянув бесстрашно-глубоко, мы, может быть, увидим и узнаем Предателя.

XI

Кажется, к загадке Иуды можно бы и в самом Евангелии – если бы мы читали его не нашими слепыми глазами, а зрячими – найти потерянный ключ или нарочно в воду заброшенный ключ.

Прозвище Иуды – не второе имя, а только прозвище (это важно) – Isch Qarjot состоит из двух слов: первое, isch, на арамейском языке значит или значило когда-то, еще до времен Иисусовых (но значение это могло и потом сохраниться): «муж», «человек»; второе слово: Quarioth или Querioth – имя очень древнего города в колене Иудином (Нав. 15:25), в далеком и пустынном южном конце Иудеи, за Эброном, к востоку от Газы.

Шли к Нему также (люди) из-за Иордана… в великом множестве (Мк. 3:8).

«Из-за Иордана» и значит: «из колена Иудина», где находился Кериот. В прозвище этом не брезжит ли память об исторически живом лице Иуды, о первом и главном от него впечатлении зрительном: «чистый» иудей среди «нечистых» – всех остальных учеников Иисуса, людей из Галилеи, «Округи язычников»? Это, вероятно, по лицу Иуды видно сразу. Есть такие иудейские лица, на которых отпечатлелось в одном человеке все племя, как в чекане монеты – лицо государя. «Я – обрезанный из обрезанных. Иудей из Иудеев», – не мог ли бы о себе сказать и Иуда, как Павел? Кажется, вообще узнать – увидеть Иуду через Павла легче всего.

Сам Иисус – тоже «из колена Иудина», тоже «чистый» Иудей; это не только во времени, но и в вечности вспомнится:

Вот лев из колена Иудина, корень Давидов, победил (Откр. 5:5).

Издали пришел к Человеку из Назарета человек из Кериота, из-за Эброна – в Галилею и, «все оставив, пошел за ним».

Вот, мы оставили все и пошли за Тобою (Мф. 19:17).

____

Мог бы сказать Иуда, как Петр.

Если же, по слову Марка, «сам Иисус захотел его, позвал к Себе», избрал сначала в широкий круг учеников, а потом в тесный, Двенадцати, вместе с Петром и Иоанном, то было, должно быть, что-то в Иуде, что влекло к нему Иисуса. Что же именно?

Кажется, прав Иоанн: что-то «знал от начала» Иисус об Иуде, – не то, конечно, что он предаст Его, а то, что может предать, как никто, но и верен может быть, как никто. Если так, то, может быть, сам Иисус «захотел» Иуду, полюбил его потому, что почувствовал в нем величайшую возможность добра и зла, точку сопротивления наибольшую во всем Израиле – во всем человечестве. Понял бы, вероятно, Иуда лучше всех учеников, что значит:

От Иудеев спасение (Ин. 4:22).

Понял, может быть, и человек Иисус, что в человеке Иуде – Иуда-племя – Иуда-человечество; что спасти одного Иуду значит спасти всех.

Он же, приняв кусок, тотчас вышел, а была ночь (Ин. 13:30).

Все вы соблазнитесь о Мне в эту ночь (Мк. 14:27), —

«все предадите Меня».

Мог Иуда предать – и не предать: был свободен. Если бы не предал, остался верен до конца, – как знать, не наступило ли царство Божие сейчас? Страшная тайна добра и зла в Иуде, человеке и человечестве, – тайна бесконечной любви – свободы во Христе.

XII

Папий, епископ Иерапольский (150 г.), сохранил не написанное будто бы в Евангелии, от «учеников Иоанновых» идущее, очевидно, грубо искаженное, но все же для нас драгоценное слово Господне о царстве Божием:

«Будет в те дни так плодородна земля, что и хищные звери, питаясь только плодами земли, сделаются кроткими, возлюбят друг друга и человеку будут во всем покорствовать».

Это значит: в царстве Божием кончится борьба человека с природой, снова будет между ними вечный мир, такой же, как был в раю.

«Как это может быть?» – усомнился Иуда. И сказал Господь:

те это увидят, кто в царство Божие войдет. Videbunt, que veniant in illa.

Этим-то сомнением и начинается разрыв между учеником и Учителем, как малою трещиной – великая пропасть.

Есть в IV Евангелии намек на то, что разрыв проходил именно здесь, по линии царства Божия; что здесь же и последний корень предательства. «Диаволом» Иисус называет Иуду, потому что «знает от начала, кто предаст Его», – за год еще до предательства, после того, что произошло на горе Хлебов, где царство Божие наступило бы сейчас, как мог думать Иуда, – если бы Иисус людьми и Богом предложенного Ему Царства не отверг.

Может быть, Иуда Галилеянин – ложный Мессия тех дней – похож на Иуду Искариота: оба «зелоты-ревнители», против римской власти бунтовщики – «революционеры», по-нашему. Главная черта обоих – нетерпеливое, со дня на день, с часу на час, ожидание царства Божия. «Скоро, еще во дни жизни нашей, да приидет Мессия (Помазанник, Царь) и да освободит народ свой», – в этой святейшей молитве Израиля главное слово для обоих Иуд – «скоро». Все равно, победить или погибнуть, только бы скорей, – не завтра, а сегодня – сейчас. Если так, то понятно, почему Иуда пришел к Иисусу в те дни, когда думали все, что царство Божие наступит «сейчас» (Лк. 19:11), и отошел от Него, когда понял, что не сейчас, – надолго отсрочено.

Царство Божие будет десяти девам подобно, взявшим светильники свои и вышедшим навстречу жениху.

…Но как жених замедлил, то задремали все и уснули (Мф. 25:1, 5).

Все, кроме одной, жениху не простившей: если бы больше любил, – не замедлил бы. Эта одна «мудрая дева», или безумная, – душа Иуды. Воля его – страшная повивальная бабка царства Божия: «муками родов» мессианских вынудить хочет наступление Царства, как бы чрево матери рассечь, чтобы поскорее родился младенец.

Что делаешь, делай скорей (Ин. 13:27), —

может быть, угадал Иисус и с горькой усмешкой высказал тайную мысль Иуды о Нем.

Больше всех учеников верил Иуда в царство Божие и усомнился в нем больше всех.

XIII

Павловы пути обратны Иудиным, но в одной точке соприкасаются.

Савл! Савл! Что ты гонишь Меня?.. Трудно тебе идти против рожна (Деян. 9:4–5).

Понял Савл, что трудно: ослеп – прозрел. Иуда не понял: слеп до конца; пошел на рожон, как бешеный бык, и накололся насмерть.

Павел сделал выбор между законом и свободой; Иуда не сделал: вечно между ними колеблется; предал сначала закон, а потом – свободу. Два предательства: первое хочет искупить вторым. Званый, но не избранный; гость на брачном пиру в одежде небрачной.

Друг! как ты вошел сюда?…возьмите его и бросьте во тьму внешнюю (Мф. 22:12–13).

«Блажен, кто не соблазнится о Мне», – сказал Иисус о Предтече (Мф. 11:6); мог бы сказать и о Предателе. Чем «соблазнился» Иуда? Тем же, чем Савл, – «соблазном» и «безумием» Креста: «проклят Висящий на древе». Павел одолел соблазн; не одолел Иуда. Павел поверил; не поверил Иуда, что Христос воскрес, и благословен Проклятый.

Тайна Иуды – тайна всего Иудейства: верность Ягве, Супругу – измена Мессии, Возлюбленному, – «Соблазнителю», «Обманщику», mesith, как назовет Иисуса Христа Талмуд, вечная книга Иуды-племени – «Вечного Жида» во всемирной истории. Все еще жив для Иудейства и разумен нелепый вопрос: «Кто кого предал, Иуда – Христа или Христос – Иуду?»

Я желал бы отлученным быть от Мессии (Христа) за братьев моих, родных мне по плоти – Израильтян (Рим. 9:3–4), —

могли бы сказать оба Иуды, человек и племя, так же, как Павел. «В грязь втоптал самое святое, что было в Израиле, – Закон», – могли бы сказать об Иисусе оба Иуды так же, как Савл.