Текст книги "Автостопом в Судан. На попутках из Москвы через Грузию, Турцию, Сирию, Иорданию, Египет в Судан и обратно в 1999 году"

* * *

Объевшись мандаринами, мы решили объявить голодовку с полудня сегодняшнего дня, требуя возврата паспортов. Мы написали заявление на имя Тенгиза Концелидзе, доели мандарины, написали на пенке-коврике большими буквами «ГОЛОДОВКА» и вылезли из актового зала на лестничную площадку. Мы разумно полагали, что, пока мы скрыты от взоров сотрудников УгРо в актовом зале, нас как бы и нет; но когда мы будем мешаться им под ногами, они будут вынуждены чаще вспоминать о нас.

Вертухай, охраняющий нас, тоже был вынужден встать на лестничной площадке, создавая дополнительную пробку.

– Голодовка! Семеро российских граждан задержаны в Батуми! Третий день не отдают паспорта!…

Больше всех кипятился Шулов:

– Это нарушение прав человека! Мы будем жаловаться в ООН! Вы, именно вы лично, ответите за то, что выполняете беззаконный приказ!

Марутенков был внешне спокоен и читал в журнале «Geo» большую статью про Египет. Остальные вели себя промежуточным образом.

К сожалению, на лестнице было темновато (электричество в Батуми то и дело выключали). Люди, поднимавшиеся по своим делам в здание УгРо, шарили в полупотёмках, и, протискиваясь между нами, сидящими и лежащими на лестнице, чертыхались по-грузински.

Ближе к вечеру 8 февраля в здании УгРо чрезвычайное происшествие – исчез один из задержанных. Пропавшим без вести оказался Саша Казанцев. Все встали на уши. Тенгиз вызвал меня в кабинет.

– Куда заслал седьмого?

– Не знаю, – отвечал я, сам про себя недоумевая, куда и зачем мог пропасть Казанцев.

– Отвечай, ты начальник группы, отвечай, куда делся седьмой?

– Отвечайте, вы начальник УгРо, куда делись наши паспорта? Отвечайте, сколь долго, по грузинским законам, можно задерживать людей без ордера на арест, для проверки личности? Отвечайте, кто приказал нас задерживать?

Благодаря оперативно проведённым розыскным мероприятиям, загадочно пропавший Казанцев был найден в городе и возвращён обратно. Бежать насовсем он и не собирался, а хотел просто сообщить на родину о наших злоключениях. Однако, бдительность властей помешала ему это сделать.

Вечером нам принудительно помогли вернуться в актовый зал. Уже три охранника следили за нами. В туалет, находящийся во внутреннем дворе, нас водил один из них. Часов в девять вечера, несмотря на такие меры предосторожности – новый аврал! Пропал Андрей Петров.

Дело в том, что мы уже улеглись в спальниках на полу актового зала, и Андрей оказался удачно скрыт от охраны за другим лежащим. Кому-то из охранников показалось, что нас меньше, чем надо. Начались поиски нас по всему зданию, а может быть, и по городу.

– Где седьмой?!!

– Не знаем. Никуда он не уходил.

– Как не знаете?!!

Мы едва сдерживали смех. Наконец, кто-то из охранников (не тот, кто обнаружил пропажу, а другой) тщательно пересчитал нас. О, счастье! Семь! Все на месте! Но это было ещё не всё. Третий охранник возомнил, что нас должно быть восемь – стало быть, одного всё равно не хватает.

Все трое глупых охранников, хорошо считающие и плохо считающие, начали ругаться друг на друга грузинскими словами, а мы удивлялись.

Ночью, когда все охранники переругались, и каждый из них убедился, что несёт службу рядом с идиотами, бдительность их опять утратилась. Кто-то из них ушёл спать в коридор, и мы остались в актовом зале одни. Костя Шулов, одев вместо жёлтого комбеза брезентовый тулуп Миши Кошелева, отправился в полуночной тьме в туалет, находящийся во внутреннем дворе. Никто не последовал за ним.

Как уже было нам известно, туалет, расположенный во внутреннем дворе здания, скрытым образом сообщался с внешним миром. И вот Костя осуществил тайный манёвр. Он выбрался в город и позвонил в Петербург. И уже этой ночью все люди в Питере и Москве знали, что мы до сих пор находимся в заточении, что надо срочно обращаться в посольство, к журналистам и в ООН.

Пока Костя звонил, в его спальнике тихо дремал муляж, изготовленный из одежды. Ночью в тёмный актовый зал (электричество в городе опять отключили) заходили подозрительные проснувшиеся охранники и светили фонариком. Ещё немного поспорив о том, сколько нас – шесть, семь или восемь, – они отправились спать. И снился им счастливый день, когда… когда… ну, наверное, когда в Батуми не будут выключать электричество на ночь.

9 февраля, вторник.

Сегодня утром исполнилось ровно трое суток с момента нашего задержания. Судьба наша была нам непонятна. Концелидзе старался пореже показываться нам на глаза, и за отсутствием начальника мы препирались с охраной.

Многое было странным в нашем заключении. Мы были как бы заключёнными, а как бы и нет. Наши вещи и карманы не досматривали. Ничего у нас не конфисковывали. Никого не били, хотя, конечно, силовые методы применяли иногда. Ордера на арест не существовало, и мы сидели не в камере, а в актовом зале. Никакого обвинения нам не предъявляли.

Срок нашего освобождения был неведом. Нам всё время врали, говорили: сегодня вечером, завтра утром, послали запрос, идёт ответ, и т. п. Сколько времени мы должны были провести здесь? Неделю? Месяц? Всю жизнь?

Поскольку нам, на положении «пожизненных заключённых», отступать было некуда, мы начали открывать окна, кричать на всю улицу и бросать на улицу записки с просьбой позвонить в Москву и сообщить о нашей судьбе. По тротуару бродил какой-то странный человек, вероятно сотрудник УгРо, и время от времени подбирал записки. Но иногда, как нам казалось, они попадали в руки и честным гражданам; кое-кто из них всё-таки позвонил моим родителям в Москву, спасибо!

Схема разбрасывания наших записок из здания Уголовного Розыска города Батуми

Охранники пытались оттаскивать нас от окон, но нас было семеро, а количество сотрудников УгРо, занятых нашей круглосуточной охраной, было всё-таки ограничено. К вечеру нас навестил какой-то местный полуначальник, попросил прекратить хулиганить и пообещал, что к 18.00 наш вопрос решится.

– Вы все всегда врёте! – отвечал бойкий Шулов и пригрозил ещё раз пожаловаться в ООН.

– Я вас никогда не обманывал, – ответил толстый полуначальник.

– Да, конкретно вас мы пока не уличали в обмане, – отвечал Шулов, – но это нас ни в чём не убеждает!

Около восьми вечера нам явился опять этот же полуначальник и сказал, что наш вопрос решился, и нас повезут сейчас на встречу с министром и с российским представителем. Микроавтобус уже выехал, собирайтесь. Мы стали собираться, ещё до конца не веря в то, что нас действительно отпустят.

Подъехали два микроавтобуса (не те ли, что должны были нас довезти до турецкой границы три дня назад?). В 20.40 мы погрузились в них и долго ехали по вечернему Батуми. Я подумал, что, наверное, сейчас нас вывезут за город, раздадут паспорта и скажут: валите, чтобы вас тут не было…

Микроавтобусы подъехали к некоему дому. Мы выгрузились около крыльца. На дверях было написано: «5-е отделение милиции: вытрезвительное».

– Сейчас приедет российский представитель. Подождите! – с этими словами нас ввели в двери. Тут же сотрудники УгРо, одетые в гражданское, исчезли. Мы оказались в «фойе» обычной милиции; за столом сидел майор лет пятидесяти. Были и прочие милиционеры рангом поменьше.

Никаких российских представителей никто, разумеется, не ожидал. Милиционеры равнодушно глядели на нас. Майор просто сообщил, что ему поручили свыше нас охранять; причины и сроки нашего задержания ему были неизвестны. Открыли решётчатую дверь, ведущую в узкий коридор; по этому коридору мы с рюкзаками и были переведены в одну из камер.

Камера была свободна – специально для нас. Величиной 3х4 метра, сырая, выкрашенная в зелёный масляный цвет, она включала одну кровать в виде квадрата 2х2 метра, решётку под потолком и голую лампочку.

– Располагайтесь. Это камера отдых, – пояснил майор.

Мы возбуждённо высказали кучу естественных вопросов. Майор во второй раз монотонно повторил, что ему поручено держать нас, а кто приказал – он не имеет права говорить. Наша сущность и преступления, совершённые нами, были ему неизвестны.

– Скажите нам своё фамилия-имя-отчество! – предложили мы.

– Не знаю. После скажу, – ответил майор и удалился, скрипнув железной дверью.

Охранники вытрезвителя отнеслись к нам спокойно-безразлично. Дверь нашей камеры выходила в общий коридор и обычно не была заперта. В соседней камере сидели местные люди, все задержанные, как они говорили, «ни за что». Камеры то закрывали, то забывали закрыть, и мы могли выходить в коридор, оканчивающийся удивительно грязным и мокрым туалетом. Один из толчков этого туалета был полон в точности до краёв, да и другие не сияли чистотой. Холодная вода из крана текла по полу и хлюпала под ногами, а по причине голодовки нам было дополнительно холодно. С другой стороны коридор оканчивался решётчатой дверью, за которой сидел охранник и следил, чтобы заключённые не заходили друг к другу в камеры.

Наши вещи остались при нас, и мы, удивляясь неожиданному повороту событий, улеглись спать всемером на большой, холодной лежанке.

10 февраля, среда.

Сегодня – четверо суток нашего задержания и двое суток голодовки.

Воздействовать на общество так, как в здании УгРо, тут уже нельзя. В окно не покричишь – оно крошечное, заделано решёткой и выходит в зарешёченный дворик для прогулок. По рации не поговоришь, по телефону не позвонишь. Колотить в дверь – совсем глупо, здесь, наверное, все колотят в двери, пока вытрезвляются. Остаётся ждать.

В камере. Слева направо: Костя Шулов, Антон Кротов, Саша Казанцев, неизвестный грузин, и Миша Кошелев

Миша Кошелев – первый, утративший оптимизм. Целый день, ослабев, лежит в спальнике и пытается спать. Всего два дня голодовки, да в такой хорошей компании – и вот что-то ему невесело.

Марутенков – противоположность ему. Бодрый, всё время делает свои дыхательные и рукомахательные упражнения, которые я называю «лысая гимнастика». Он говорит, что не надо было хулиганить в здании УгРо, а нужно было спокойно себя вести с самого начала. Тогда и они были бы расслабленнее и помягче. Мы могли бы ходить в город, на базар, звонить и т. п. – считает он.

Костя Шулов, как всегда, активно призывает все громы небесные, телевизионщиков, журналистов, дипломатов, ООНовцев и питерских коллег-автостопщиков на головы врагам. Он считает, что надо было сразу, в первые сутки задержания, звонить в Россию и требовать устроить переполох. Тогда мы, возможно, были бы уже на свободе, – считает он.

Андрей Петров спокойно воспринимает происходящее. Казанцев мечтает прекратить голодовку, сказавшись язвенником или ещё каким инвалидом. Народ развлекается журналом для компьютерщиков – в нём большая статья Казанцева о путешествии в Америку. Статья снабжена большим набором фотографий нашего друга на фоне всех американских достопримечательностей.

Миша Венедиктов спит. Что-то он, кажется, готов утратить самоходные свойства. Наверное, ему снится еда.

Интересно, где же пропавший Гриша Кубатьян? Ведь ещё в момент нашего задержания один из сотрудников спросил: а где восьмой? Ведь никто из нас не сообщал им до того, что нас восемь. Может быть, они его тоже арестовали и держат в другом месте? Но все, от Концелидзе до теперешнего майора, делают вид «ничего не знаю».

Днём нас водили на десятиминутную прогулку в тюремный дворик, огороженный решётками (наружу не пролезть), заплёванный, закиданный окурками. Эх!

День идёт к вечеру. Давали чай без сахара, а от тюремной еды мы отказались. Коллега, сидящий в соседней камере, заходил к нам по секрету – пообщаться. Его обещали выпустить через несколько дней. Передаём ему записки на волю.

11 февраля, четверг.

Спали. Ходили на прогулку в тюремный дворик. Вновь читали пашин экземпляр журнала «Гео» с обширной статьёй про Египет, а также книгу «Практика вольных путешествий». Опять спали. Вспоминали, кто, когда и как начал путешествовать автостопом. В камере сыро и холодно. Всё без изменений.

12 февраля, пятница.

Сегодня утром миновало шесть суток с момента нашего заточения.

Начались седьмые сутки. В начале седьмых суток дверь нашей камеры со скрипом отворилась. Вошёл майор (тот самый, который не знал своего фамилия-имя-отчества):

– Ну что, ребята. Сегодня приехали два ваших представителя из России. Наверное, вас скоро отпустят.

– А что за представители? – удивились мы.

– Спонсоры, или как там они, которые вас направили, – объяснил майор. – Один, вон, на него похож, с бородой. А другой без бороды. Так что, если хотите, можете начинать кушать.

Мы решили не бросать голодовку, пока нас не отпустят; но сообщение майора нас весьма взволновало.

– Это Фил! – кричал возбуждённый Шулов. – А второй кто?

Мы размышляли об этом интересном событии.

В этот день нам разрешили гулять сколько влезет (в тюремном дворе, разумеется). Некоторые из нас с радостью воспользовались этой возможностью. Паша, делая свою гимнастику, энергично размахивал руками. Мы смеялись: это он воображает, что избивает Концелидзе: вот так тебе! и вот так! Только оба Миши (Кошелев и Венедиктов) не радовались долгой прогулке, а лежали в камере, экономя исчезающие силы организма.

Охранники вытрезвителя радовались за нас и говорили, что теперь нас точно отпустят.

Гуляли мы очень долго. Потом, вернувшись в камеру, уже почти видели свободу через тюремные стены. И свершилось: примерно в пять часов вечера дверь камеры отворилась, и улыбающийся охранник известил нас:

– Ребята, амнистия!

Мы собрали рюкзаки. У ворот вытрезвителя стоял микроавтобус. Вероятно, именно он должен был нас отвезти на турецкую границу шесть с половиной дней назад. Или три дня назад – на встречу с «министром» и «российским представителем». Куда он повезёт нас в сей раз?

Микроавтобус провёз нас по вечернему городу… Вот она – выездная табличка Батуми. Да, это дорога на юг, в сторону турецкой границы! Но где же, интересно, наши паспорта?

Километрах в тринадцати южнее Батуми микроавтобус остановился около большого придорожного ресторана. Какая неожиданная встреча! Вот они, наши «спонсоры» – Фил Леонтьев и Энди Герасимов, вот и живой-здоровый-сытый Гриша Кубатьян, вот и какие-то важные люди в пиджаках – только Тенгиза Концелидзе нигде не было видно. Ресторанщики живо накрывали стол. В торжественной обстановке мы получили свои долгожданные паспорта и сели ужинать.

Постепенно нам начала приоткрываться тайна явлений.

* * *

Наш питерский друг Гриша Кубатьян прибыл в Батуми ещё раньше нас. Путешествие его было благополучным. Никого из прочих стопщиков по трассе он не встретил, зато получил от одного из водителей вписку в этом самом городе Батуми. Приехав сюда ночью, Гриша сразу отправился на ночлег, пользуясь нарисованной тем водителем схемой.

За пару дней до того в Батуми было, якобы, произведено очередное покушение на президента Аджарии Аслана Абашидзе. Немудрено, что стражи порядка проявляли повышенную бдительность, и когда в три часа ночи мимо президентского дворца проходил подозрительный человек с армянской фамилией, объёмистым рюкзаком и «картой секретного объекта», они решили его арестовать. При допросе обнаружилось, да Гриша и не скрывал, что бригада остальных «сообщников» прибывает в Батуми вскоре, и повидать их можно будет наутро в условленном месте.

Гришу держали в здании КГБ отдельно от нас, и подробностей о нашем заточении он не знал. Зато их прознали в Питере и в Москве. За пару дней, истекших с момента аварийного звонка Кости Шулова, родители Кости и мои подняли переполох среди журналистов, посольщиков и самих батумских ментов. О нашей судьбе сообщили по радио (правда, назвав нас велосипедистами), по телевизору, о нас беспокоились представители России в Тбилиси и представители Тбилиси в России. Более того, главный редактор газеты «Вольный ветер» С. Минделевич попросил помочь нам Сергея Шпилько, председателя госкомитета по физической культуре и туризму, а тот сообщил о нас своему другу, министру туризма Грузии. Наше задержание имело всё больший резонанс. А тут, в довершение всего, представители команды «Ультра-автостоп», приезжают в Аджарию в жёлтых автостопных комбинезонах и пугают всех своим видом. Плюс наша голодовка. Все эти факторы суммарно и привели, в результате, к нашему освобождению.

На банкете, устроенном батумскими властями в честь нашего освобождения, присутствовал зам. министра КГБ и прочие высокопоставленные личности. Обилием пищи они старались исправить свой имидж тюремщиков. На пищу мы особо не налегали (это могло быть вредно на пятый день голодовки), но с радостью воспользовались предложением позвонить родным по сотовому телефону. Как выяснилось позже, это было требование моих родителей, которым Концелидзе звонил с извинениями. У самих нас сотовых телефонов ещё не было, ведь не забывайте – 1999 год на дворе.

Тут Саша Казанцев проявил свой нетривиальный экономический подход к жизни. Дело в том, что он взял с собой в путь зарядное устройство для батареек, которое добыл ещё во время своего другого путешествия, в США. В камере у него это устройство одолжили жильцы соседней камеры, от коих оно перешло к охранникам. Вернуть пропажу не удалось, так как смена охраны вскоре сменилась, а новые вертухаи не ведали об устройстве. Саша Казанцев отнёс сию утрату на счёт батумских властей и вытребовал у зам. министра КГБ тридцать долларов в качестве компенсации.

По окончании банкета мы расстались с нашими «спонсорами» и тюремщиками и, погруженные в тот же самый микроавтобус, отправились на границу – уже с паспортами. Аджарские начальники торжественно передали нас с рук на руки турецким таможенникам, и мы, заплатив по десять долларов за турецкую визу, около полуночи оказались, наконец-то, в Турции.

Автостопом по Турции

13 февраля, суббота.

Свежий морской воздух, паспорт в кармане, еда в желудке – что ещё нужно для счастья?

Все, как один, решили ночью не спать, а ехать. Мы разделились на пары и разделили еду, недоупотреблённую в ресторане, между собой. Костя Шулов поехал с Мишей Венедиктовым, Миша Кошелев с Пашей Марутенковым, Гриша Кубатьян с Сашей Казанцевым, Андрей Петров – со мной. Так как машин не было видно, мы разбрелись по дороге и направились пешком, с разной скоростью, в сторону первого турецкого города Хопа.

Когда-то, вероятно, дороги вдоль берега здесь не было, и машины срезали уголок Чёрного моря, переплывая из Батуми в Турцию и обратно на пароме. Сейчас переход работал, но дорога не сияла новизной, а была почему-то гораздо хуже, чем с советской стороны (наверное, она была в стадии ремонта). Мы шли впотьмах, удивляясь на дорогу и вспоминая батумские приключения. Море шумело совсем близко; в нём бледно отражались огни далёких деревень и звёзд.

Мы с Андреем прошли, возможно, уже половину расстояния от границы до Хопы, как нас нагнал грузовичок. В кузове оного уже ехали все шестеро прочих стопщиков! Запрыгнули в кузов и вскоре приехали в Хопу.

С Хопы началась нормальная, цивилизованная Турция. Огни ночных реклам, магазинов и бензоколонок, хорошие дороги, широкие улицы, цивильные многоэтажные дома. Вскоре наш водитель остановился и выпустил нас. Мы пошли пешком по ночному, пустому, светящемуся городу.

Вскоре ещё один грузовик взял нас в кузов – на этот раз шестерых. Двое (Шулов и Венедиктов) как-то отстали. Грузовик шёл весьма далеко. Мы сначала смотрели на дорогу, но потом сон сморил нас, и мы улеглись спать в кузове. Счастливый город Батуми удалялся от нас со скоростью километр в минуту. Незаметно проехали Трабзон, Самсун, и на рассвете вылезли из кузова, зевая, в городе Унье, в пятистах километрах от батумской камеры, в которой мы пребывали ещё полсуток назад.

Мы собирались проскочить Турцию как можно скорее, и вот почему. Как всем уже известно, девятый участник экспедиции, Владимир Шарлаев, ехал на юг с другой стороны Чёрного моря – через Молдавию, Румынию, Болгарию, Стамбул. Избегнув батумского заключения, он должен был ожидать нас уже сегодня напротив российского посольства в Алеппо (Сирия). Вот будет его удивление, когда никто не явится на встречу – ведь ещё никогда в истории у нас не было такого массового неприхода! Надеемся, он позвонит в Россию и узнает о причинах нашей задержки.

Кроме желания воссоединиться с Шарлаевым, мы испытывали простой дефицит времени. Четверо из нас – Костя Шулов, Гриша Кубатьян, Саша Казанцев и Миша Венедиктов, – являлись студентами и мечтали попасть домой к определённым срокам. Визы тоже имели ограниченный срок годности, а кто знает, какие задержки могут ждать нас ещё впереди. Поэтому решили особо не разглядывать Турцию, а спешить в сирийский Алеппо, где мы договорились встречаться пятнадцатого и шестнадцатого февраля у ворот российского консульства.

Как и Россия, Турция соединяет два континента – Европейский и Азиатский, причём, как и у нас, большая часть страны находится в азиатской части. Турция, как и Россия, вытянута с запада на восток, и все основные дороги и коммуникации проходят, в основном, именно в этом направлении. Сейчас же нам предстояло проехать эту страну, наоборот, сверху вниз. Мы попрощались с Чёрным морем и, разделившись опять на три двойки, выбрались на горную дорогу Унье – Токат.

Как вы помните, первая машина в Турции везла нас восьмерых, а вторая – шестерых. В продолжение этой прогрессии нас, на сей раз четверых, подобрала машинка, полная народа, чая и каких-то кувшинов, едущих километров на пятьдесят – в посёлок Аккус. Дорога, поднимаясь в горы, ухудшилась примерно до российского качества, внутри машинки стало пыльно и тряско. В Аккусе мы окончательно разделились на пары. Последующие двое суток, до самой Сирии, я автостопил в паре с Андреем Петровым, других спутников не встречая.

Дорога шла через горы. Иногда она поднималась выше, и мы ехали среди заснеженного леса – как будто у нас на Урале. Затем дорога спускалась в долины, где снега не было, вероятно, всю зиму, где зеленели поля и светило жаркое весеннее солнце. Турецкие деревни попадались то там, то сям: каменные одноэтажные домики, крытые глиняной черепицей или шифером, поля и сады деревьев, сбросивших на зиму листву. Маленькие городки двух-трёх-пятиэтажных домов с маленькими типовыми мечетями. Статуи, портреты и бюсты местного ленинозаменителя – Ататюрка. Поскольку он провозгласил Турецкую республику ровно 75 лет назад, в честь юбилея повсюду виднелись плакаты и лозунги, напоминавшие по виду наши советские. Только вместо серпа и звезды коммунистических там были серпы и звёзды мусульманские, на всё том же ностальгически-красном фоне.

В предобеденное время мы с Андреем прибыли в город, областной центр Токат. Решили обменять деньги, хотя бы три доллара, чтобы купить еды и позвонить. Обменных пунктов не было видно, и мы совершили обмен в магазине. В Турции уже много лет не прекращается инфляция, и доллар уже стоил более 350 тысяч турецких лир. В одночасье стали миллионерами. Купили батонов, апельсинов и пристроились пить чай в какую-то харчевню, совмещённую с магазином.

Слухи о турецкой дешевизне, порождённые нашим российским докризисным мышлением, не подтвердились. Августовский кризис 1998 года в России привёл к тому, что доллар, а вместе с ним и все остальные валюты и товары в мире стали для нас значительно дороже. Соответственно, для приезжающих в Россию иностранцев рубль и все товары в России кажутся значительно дешевле, чем было ранее. Так что в феврале 1999 года по ценам на хлеб, овощи и фрукты «дешёвая» Турция ненамного отставала от России, а кое в чём даже заметно опережала её. Позвонить из Токата не удалось, и мы с Андреем отправились в дальнейший путь.

Во второй половине дня мы достигли очередного областного центра, именуемого Сивас, который оказался скучным промышленным городишком. А вот следующий город – Кайсери – удивил нас своей величиной. Мы прибыли туда уже в вечернее время. По окраине города проходило шоссе шириной с Ленинградский проспект, по которому двигались тысячи машин. Решили не задерживаться в городе, приготовить чай и продолжить путь. На наше счастье, рядом с трассой находился базарчик; последние вечерние продавцы уже сворачивали свой товар; но у них мы узрели большой чайник. Попросили чая. Турки вообще пьют чай из маленьких, 50-граммовых стаканчиков, поэтому они весьма удивились на нашу литровую кружку. Поблагодарили за чай и уселись пить его, но – о ужас! это оказался сверх-крутой чифирь! Чтобы подавить вкус, мы засыпали в кружку немало сахара, но это не помогло. Но выливать угощение было неудобно, и мы выпили кружку. Затем, медленно, чтобы не расплескаться, мы доползли до заправки и там, в туалете, запили чай обильным количеством холодной воды, а затем продолжили путь.

Миновав Кайсери, мы доехали до следующего города с интересным названием NIGDE (читается «Ниде»). Было около часа ночи. Трасса огибала город, что было очень кстати. Отошли от дороги подальше, разложили коврики и спальники, легли и укрылись тентом.

14 февраля, воскресенье.

Ночью дул сильный ветер, похолодало, и я залез к Андрею в его двухместный пуховый спальник, так как мой синтепоновый, рассчитанный на Африку, от такой погоды не спасал. Утром мы проснулись и обнаружили, что лежим на каком-то пустыре, недалеко от дороги и поворота на Nigde. Быстро собрались и продолжили путь на юг.

Ниде было последним холодным пунктом нашего маршрута. Сразу после него дорога, ведущая на юг, пошла спускаться вниз, с гор. Вскоре трасса, и без того неплохая, приобрела ширину Московской кольцевой автодороги – начался автобан с четырьмя полосами движения в каждую сторону и огромными развязками. За пользование автобаном водители платили небольшую денежку.

Турецкая дорожная аккуратность видна была здесь повсюду. Например, дорожные знаки. Там, где велись дорожные работы, и у нас прикреплён стереотипный трафаретный человечек, копающий трафаретное что-то – у турков этот человечек на дорожном знаке всегда любовно вырисован, и даже рукава у него засучены. Знак «осторожно, дети» тоже тщательно прорисован, у бедных детей даже волосы развеваются на бегу (и у них большие носы). Так и все дорожные знаки.

Турки дружелюбно относятся к автостопщикам, и стоять в ожидании машины приходится совсем недолго. Однако наше общение с водителями было не очень эффективно, так как мы не знали турецкого языка, а они – никакого другого. Единственным водителем, проявившим знание английского, оказался сириец на своей маленькой легковушке, подобравший нас в районе Аданы. Сириец оказался не просто разговорчивым, но ещё и деньгопросом. До последнего турецкого города, Антакии, он согласился подвезти нас даром, а дальше – только за деньги. Поняв, что в курортной Антакии он хочет подобрать платного пассажира, мы покинули его и решили поближе рассмотреть город.

Сейчас, в середине февраля, здесь уже было по-летнему тепло, посему город был полон теплолюбивых туристов из разных стран цивилизованного мира. Местные жители проявляли приставучесть, предлагая нам ресторан, «хотель» и другие бесполезные вещи. Мне хотелось позвонить родителям – сообщить, что все живы и всё в порядке, и мы с трудом отыскали среди хотелей и забегаловок переговорный пункт. Звонящих было много, но как пользоваться телефоном, я не постиг, а телефонисты не знали английского языка. Правда, как только я вслух и по-русски высказал всё своё презрение к турецким телефонам, среди звонящих обнаружилась грузинка, которая в доступной форме указала мне путь к телефонизму. Позвонив домой, я узнал от своих родителей, что избежавший заточения Вовка Шарлаев знает о нашей судьбе и будет ждать нас ещё сегодня и завтра в условленном месте, у ворот нашего консульства в Алеппо.

Мандарины в Антакии оказались значительно дороже Батумских, но сильно дешевле московских. В то время как мы удалялись от центра города, цены падали, и мы с удовольствием избавлялись от оставшихся у нас турецких лир. Наевшись и нагулявшись до неподвижности, мы осели на одной из автобусных остановок на окраине города, на шоссе, ведущем к сирийской границе.

Пока мы сидели и думали, где бы раздобыть чай и переночевать, к нам подошли два смуглых гражданина. Они заинтересовались нашей сущностью, и, недоумевая, как белый человек может жить на автобусной остановке, позвали нас к себе в гости. Люди оказались курдами, представителями самой крупной в мире нации, не имеющей своего государства.

Курды населяют огромную территорию, включающую восточную часть Турции, северную часть Ирака и Сирии, а также западные провинции Ирана. Общая численность курдов неизвестна, но, вероятно, их 40—50 миллионов. Стремление курдов обзавестись своим государством доставляет головную боль турецким властям. В районах, заселённых преимущественно курдами, сконцентрировано большое количество турецких войск, вводится комендантский час, ограничено передвижение туристов и автостопщиков. Однако сии два курда, пригласившие нас в гости (вопреки опасениям официальной Анкары), вовсе не мечтали взять нас в заложники, а были вполне нормальными, восточно-гостеприимными людьми.

Мы перешли улицу, сели на микроавтобус (хозяева великодушно заплатили за нас) и вернулись в городской центр. Темнело. В квартале схожих бетонных домов нашли нужный, поднялись по узкой, крутой лестнице на второй этаж и попали в обыкновенную турецкую квартиру.

Мебели было немного, больше ковров и детей. На единственный диван посадили нас. Наше внимание привлёк известный прибор для приготовления чая, стоящий в шкафу. Хозяева, как и мы, именовали сей прибор «samovar», а вот надписи на нём были арабскими.

Поскольку мы не знали турецкого языка, рассказывать о себе пришлось жестами и картинками. Вскоре принесли чай и еду; ели все вместе, постелив скатерть на полу. Чай пили маленькими рюмочками. Один из детей принёс свой школьный учебник, на первой странице которого красовался портрет Ататюрка – ну точно как у нас Ленин.

– Ататюрк! – показал школьник.

– Турция – Ататюрк, Иран – Имам Хомейни, только вот с такой бородой, – отвечал я.

Мы подарили открытки с Москвой и пару металлических монеток в качестве сувениров. Поскольку у хозяев в доме не было свободного места, на ночь нас отвели в гостиницу, оказавшуюся неподалёку. Второй раз в жизни я оказался в зарубежном «хотеле». Первый раз это случилось полтора года назад, в Иране, когда я в первый раз в жизни выехал в дальнее зарубежье. Тогда, тёплым звёздным вечером, в маленьком и весьма удивительном для меня городке Маранде на меня, не желавшего расплачиваться с водителем, собралась посмотреть целая толпа. К счастью, один из людей оказался англоговорящим и отвёл меня сперва в харчевню, а затем и в гостиницу, где (тоже на втором этаже) я и заночевал. На этот раз история повторилась.