Текст книги "Наука о чужих. Как ученые объясняют возможность жизни на других планетах"

Рис. 21. Обитатели Луны, описанные в репортажах Ричарда Локка в нью-йоркской газете «Сан». Литография неизвестного автора. 1835 год.

Согласно другой версии, Финн, зная о пристрастии Локка к спиртному, подпоил коллегу и выведал правду.

Владельцы «Сан» начали готовиться к раскрытию обмана. 16 сентября, то есть на третьей неделе продолжающегося ажиотажа, в газете появилось следующее заявление: «Некие наши читатели направляют в редакцию письма с требованием признаться наконец в том, что выходившие ранее статьи были всего лишь нами же состряпанной „газетной уткой“, что мы никоим образом не можем сделать, не получив предварительно заверения в том от английских и шотландских изданий». 11 сентября «Сан» опубликовала сообщение, что редакцию посетили профессора Йельского университета и потребовали предоставить им оригинальный материал, на который ссылается автор репортажа. Там же давалось разъяснение, что сотрудники редакции не смогли удовлетворить это требование, поскольку имевшийся в их распоряжении экземпляр «Эдинбург Джорнел оф Сайнс» был разброшюрован и роздан наборщикам, а некоторая часть находится у литографического художника, работающего над иллюстрациями.

В конце сентября из Европы наконец-то пришло опровержение, однако Ричард Локк, которого уже прямо обвиняли в обмане, отказывался официально признать своё авторство и покаяться перед публикой. Даже после того, как Локк покинул «Сан», некоторое время его авторство ставилось под сомнение. Современные исследователи установили, что впервые он сделал признание в одной из своих статей в газете «Новая Эра» (New Era), подписав материал: «Р. А. Локк, автор лунного надувательства».

Как-то раз Локку попалось на глаза нью-йоркское издание книги «Небесный пейзаж» теолога Томаса Дика, который, как мы помним, активно подсчитывал количество инопланетян в Солнечной системе. Тот, конечно, был знаком с подробностями «надувательства» и обрушивался на мистификатора: «Автор этого обмана, как я понимаю, молодой человек из Нью-Йорка, который претендует на звание учёного, и он, возможно, готов поздравить себя с успехом своего эксперимента на публике. Но следует помнить, что все подобные попытки обмана являются преступлением против законов Творца, который есть „Бог Истины“ и который требует „истину внутри“, и, следовательно, те, кто умышленно затевает подобные жульничества, должны быть отнесены к категории лжецов». Локка задел выпад, и он подготовил большое открытое письмо, которое было опубликовано в газете «Новый Свет» (New World) 16 мая 1840 года. Он сообщал, что не намеревался вводить публику в заблуждение, а написал сатирическое произведение, о чём мог бы догадаться любой человек, хоть сколько-нибудь разбирающийся в вопросе. К идее облачить откровенный вымысел в форму «научного репортажа» его подтолкнули работы самого Дика. Исходный материал нашёлся в «Эдинбург Нью Философикел Джорнел» (Edinburgh New Philosophical Journal): в октябрьском выпуске за 1826 год была опубликована заметка «Луна и её обитатели» (The Moon and its Inhabitants) об открытиях Груйтуйзена, а также о проекте установления связи с селенитами, приписываемом Гауссу. В том же выпуске, кстати, была и статья Дика о необычном телескопе-рефлекторе (Aerial Reflector), изобретённом теологом; причём в ней упоминалось имя Уильяма Гершеля. «Доктор Дик лицемерно проповедует против моего лунного надувательства… – продолжал Локк. – Но что доктор Дик может сказать в защиту своих собственных мистификаций, которые сыграли столь важную роль в подготовке моей и без которых я не могу себе представить её мгновенную и необыкновенную популярность?» Газетчик подытоживал на минорной ноте: «Моя спекуляция превзошла всякие ожидания, таким образом доказав прискорбный факт, что общественное мнение весьма легковерно в вопросах науки».

Тут, мне кажется, автор «лунного надувательства» ошибался: публика прекрасно знала, что такое мистификация и спекуляция. Исследователи вопроса, например, сообщают, что даже в самом первом номере газеты «Сан», появившемся 3 сентября 1833 года, на первой странице красовалась откровенная «утка» – заметка о парне из Вермонта, который чуть не убил себя собственным свистом. Не может служить объяснением и отсылка к авторитету науки, ведь даже после разоблачения «лунного надувательства» брошюры с репортажем и литографии продолжали переиздаваться, в том числе на других языках, находя своего восторженного читателя.

Почему же и через десятилетия, и через столетие выходили книги, в которых воспроизводился текст Локка как некое выдающееся произведение искусства, хотя никакой художественной ценностью оно не обладает? Объяснение неожиданной популярности и живучести вполне рядовой журналистской мистификации можно найти только одно: Ричард Локк и владельцы «Сан» наткнулись на «золотую жилу», но не осознали этого, потому что время для её «разработки» ещё не наступило. Репортажи англо-американского газетчика – это самая настоящая научная фантастика, именно в том виде, как её будут писать через сто лет. Главная же сила научной фантастики – в умении придавать видимость достоверности самым невероятным историям. Массовый читатель ещё не понимал сути фантастического метода и ничего не знал о фантастическом допущении (хотя, конечно, сочинения Джонатана Свифта и Даниэля Дефо подготавливали к этому), но интуитивно принял условия игры и окунулся в неё с головой.

Обращает на себя внимание и тот факт, что действующие астрономы отнеслись к «надувательству» с юмором, хотя сразу раскусили мистификаторов. Известно, например, что астроном Франсуа Араго зачитал выдержки из репортажей Локка на одном из заседаний Парижской академии наук, чем вызвал всеобщий смех и оживление. Столь же весело встретил сообщение о «надувательстве» и главный его персонаж – Джон Гершель, которому привёз забавную весть американский шоумен Калеб Уикс, прибывший в Южную Африку в конце 1835 года для пополнения своего зверинца. Знаменитый астроном даже одобрил «надувательство», сказав, что результаты его работы показались бы скучными широкой публике, но теперь она точно заинтересуется ими. Впрочем, через два года Гершель уже жаловался на эту «нелепую мистификацию», из-за которой ему не дают прохода.

В этой необычной истории причудливо переплелись главные аспекты рождающейся ксенологии: научный, религиозный и литературный. И конечно, влияние яркого воображения Локка, обыгрывавшего в том числе и узнаваемые библейские мотивы, на её символику и атрибутику трудно переоценить. Во многих более поздних текстах и фильмах можно найти и райские кущи других планет, и поля огромных кристаллов, и самородное лунное золото, и таинственные заброшенные храмы, и, конечно, крылатых инопланетян – один из самых запоминающихся образов братьев по разуму, используемый по сей день.

Успех «надувательства» с последующим разоблачением повлиял и на развитие христианского космизма. Томас Дик стал куда сдержаннее относиться к идее скорого обнаружения инопланетян. Однако интереснее проследить разворот взглядов, который продемонстрировал теолог-энциклопедист, историк науки Уильям Уэвелл.

В феврале 1829 года эксцентричный англичанин Фрэнсис Генри Эгертон, восьмой граф Бриджуотер, скончался в Париже, завещав восемь тысяч фунтов Королевскому обществу, руководство которого должно было вручить деньги авторам, отобранным для написания восьми трактатов, объединённых темой «О силе, мудрости и благости Бога, проявленных в Творении» (On the Power, Wisdom and Goodness of God, as manifested in the Creation). Дейвис Гильберт, президент Королевского общества, после консультаций с духовенством отобрал кандидатов, среди которых были вышеупомянутый Томас Чальмерс и интересующий нас Уильям Уэвелл, в то время преподававший в Кембриджском университете. Трактаты, получившие название «Бриджуотерских» (Bridgewater Treatises), были написаны и изданы в период с 1833 по 1836 год. Перу Уэвелла принадлежит третий из них, озаглавленный «Астрономия и общая физика, обоснованные с использованием естественной теологии» (Astronomy and General Physics considered with reference to Natural Theology, 1833), и в нём автор, конечно же, затрагивал вопрос множественности обитаемых миров.

Надо сказать, что и ранее Уэвелл не был чужд ксенологии. Например, в 1827 году он прочёл цикл из четырёх проповедей в Университетской церкви Кембриджа, в котором, в частности, заявил: «Идея о том, что Земля является одним из множества миров… населённых массами разумных существ, – это не фантазии праздных мечтателей или деловитых интриганов, а часть истинных фактов, собранных мудрыми и терпеливыми людьми».

Свой трактат теолог начинал со знакомого нам аргумента: великое разнообразие природы, наблюдаемое на Земле, само по себе даёт представление о мудрости, благости и мощи Творца. Но если к этому прибавить астрономические знания, то благоговение перед Богом должно ещё больше увеличиваться. Природные условия на известных планетах Солнечной системы схожи с земными, поэтому «никто не может у стоять перед искушением предположить, что эти миры, некоторые из которых намного больше нашего, не мертвы и не бесплодны; что они, как и наш, поддерживают жизнь и разум». Однако астрономия ведёт нас ещё дальше, открывая внешний космос, где пылают бесчисленные солнца, рядом с которыми, вероятно, тоже есть планеты. Никто не знает, сколько их и какие из них населены, но поскольку законы природы везде одинаковы, то не приходится сомневаться, что обитаемых планет очень много. Звёзды отличаются по цвету и яркости, а среди них есть и двойные, и окружённые туманностями. Шаг за шагом открывая бесконечное изобилие мироустройства, учёные убеждаются, что оно не может быть сотворено Богом только для человека, а «способствует благополучию бесчисленных видов существ».

Трактат Уэвелла пользовался успехом, неоднократно переиздавался в Англии и США, был переведён на немецкий язык. В то же время он столкнулся с критикой, поскольку оказалось, что к середине 1830-х годов телеологический аргумент в пользу существования инопланетян устарел, то есть заявление о наличии какого-то божественного проекта, рассчитанного на удовлетворение потребностей разумных рас Вселенной, перестало устраивать даже сторонников идеи множественности обитаемых миров. К примеру, великий Чарльз Дарвин в записной книжке 1838 года так охарактеризовал аргументы Уэвелла: «Он говорит, что длительность дня приспособлена к продолжительности сна человека!! целая Вселенная приспособилась!!! а не человек к планете – поразительный случай высокомерия!!» Другими словами, Дарвин категорически отвергал богословский антропоцентризм, который Уэвелл и его предшественники, признав ничтожность земного человечества, пытались всё же сохранить в новой форме, распространив на инопланетян (тут можно даже говорить о специфическом ксеноцентризме, который стал фирменным клише христианского космизма).

Впрочем, через двадцать лет английский теолог кардинально пересмотрел свои взгляды. В конце 1853 года Уильям Уэвелл издал анонимно книгу «О множественности миров» (Of the Plurality of Worlds: An Essay), которая вызвала столь острую полемику, что её автор был вынужден подготовить дополнение, опубликованное через год под названием «Диалог о множественности миров» (A Dialogue on the Plurality of Worlds: Being a Supplement to the Essay on that Subject, 1854).

В начале первой книги автор напоминал читателю, что христианство на протяжении большей части своей истории не нуждалось в доктрине множественности обитаемых миров, однако в «наши дни многие люди столь тесно увязывают свои религиозные воззрения с этим предположением, что расценивают его как основную часть естественной теологии». Далее Уэвелл указывал на очевидный факт: со времён Ветхого Завета представления об устройстве Вселенной благодаря открытиям астрономии заметно изменились, при этом учёные нашли, кажется, возражение против религиозных догматов в том, что из-за ничтожности Земли, являющейся одним из бесконечного числа миров, она и её жители не могут представлять какого-то особенного интереса для Бога. С другой стороны, натуралисты открыли мир микробов, что тоже вроде бы должно служить доказательством всемогущества Творца: ведь если Бог уделяет внимание даже таким мельчайшим существам, то для Него не составляет труда заботиться и обо всех обитателях всех населённых миров. Однако именно здесь обнаруживается первое возражение против обсуждаемой доктрины: микробы лишены разума, поэтому мы не можем распространять аналогию с микромира на макромир. Развивая мысль, Уэвелл на примерах показывал, что, когда учёные говорят о жителях других миров, они предполагают их человекоподобие в той или иной степени, но без твёрдых доказательств такое предположение остаётся произвольной игрой воображения. Затем он делал следующий шаг в рассуждениях, поднимая главную теологическую проблему. Известно, что моральный закон был дан людям Богом, причём Он следит за тем, чтобы мы неукоснительно соблюдали Его заповеди. Больше того, на Землю был послан Бог-Сын для того, чтобы изложить моральный закон ещё более конкретно, а также искупить первородный грех. Всё это подтверждает, что именно Земля является «местожительством слуг Господа» и сценой «величайшей драмы милосердия Бога и спасения Человека». Посему никто из истинно верующих не может полагать, что есть где-то миры, которые могут сравниться с нашим по своему значению для Творца.

Есть мнение, что в других мирах тоже произошли грехопадение и искупление, но современная наука не даёт нам никаких сведений на этот счёт, а её базовые принципы даже вступают в прямое противоречие со столь сильным допущением: «Утверждение, будто бы обитатели Юпитера так же, как и мы, нуждаются в особом устроении для их спасения от морального падения, является не простым произвольным предположением, каким могло бы быть любое утверждение, основанное на проведении аналогии между ботаникой Юпитера и ботаникой Земли, – оно куда более значимо. Есть соображения, которые дают некоторые основания полагать, что на поверхности Юпитера произрастает нечто похожее на овощи; например, если мы обнаружим, что он представляет собой твёрдый шар, окружённый атмосферой с туманом, облаками, ливнями. Но как мы уже говорили, имеется неизмеримое расстояние между существованием неразвитых видов организованных созданий – растений или даже животных – и существованием развитого создания, которое способно пройти через стадии получения, осознания, отторжения и принятия морального закона». Следовательно, мы не должны, оставаясь в рамках строгой науки, делать какие-либо умозаключения о формах жизни на Юпитере и тем более заявлять, что существа, обитающие там, разумны и человекоподобны.

В следующих главах теолог разбирал современные ему астрономические теории, показывая, что многие из них построены не на научных выводах, основанных на фактах, а на воображении, опирающемся на аналогии, которые стоило бы подкрепить чем-то более существенным. Уэвелл последовательно подвергал сомнению гипотезу о том, что туманности являются «звёздными островами», подобными Млечному Пути, идею о существовании планет у других звёзд и, главное, концепцию обитаемости планет Солнечной системы. Что касается последнего, то Уэвелл останавливался на этом подробно: если сравнивать природные условия на известных нам планетах, включая Нептун, открытый сравнительно недавно, то не видно оснований для утверждения, что они приспособлены для поддержания жизни лучше, чем Земля. Возьмём, например, Луну, которая находится в тех же условиях по освещенности и температуре, что и наша планета. Согласно распространенным представлениям, на ней должна быть жизнь, однако самые современные наблюдения свидетельствуют об обратном: на Луне нет воды, нет атмосферы, нет жизни. Следующим рассмотрим Юпитер: мы знаем его размер и массу, из чего можем получить плотность, которая оказывается лишь чуть больше плотности воды – логично предположить, что именно из неё он и состоит. В поддержку этой гипотезы вспомним наблюдения меняющихся разноцветных полос, которые астрономы видят на поверхности Юпитера: вероятно, то огромные облачные структуры, возникшие в результате испарения гигантского океана. Кроме того, сила тяжести на Юпитере, несмотря на наличие океана, намного превосходит земную, и далеко не всякое земное животное смогло бы вынести её. Очевидно, что в столь огромном океане имеется и дефицит ресурсов для поддержания биологических процессов. Исходя из сказанного, наиболее убедительным выглядит предположение, что на Юпитере вообще нет жизни, но если она там всё-таки есть, то её представители больше похожи на рыб или медуз, чем на человека.

Уэвелл разобрал ещё один аргумент христианских космистов в пользу гипотезы существования многочисленных разумных инопланетян, – утверждение, что Господь не мог сотворить бесчисленное количество миров, если не собирался заселить их. Обращаясь к новейшим открытиям геологии и палеонтологии, теолог писал, что они убедительно доказывают: Земля существовала задолго до появления на ней человека, и жизнь в разных формах существовала на ней до появления человека. На основании этого можно сделать вывод, что Творец действительно создал Вселенную избыточной: «Если Земля как место обитания человека является точкой посреди бесконечного пространства, то Земля как место обитания человека является также точкой в бесконечности времени».

Из этого, разумеется, следует особая ценность людей для Бога. Даже одна душа «перевешивает всё бездушное Творение». Соответственно, души бессмертны, и ради их совершенствования нет ничего, что можно счесть избыточным. Таким образом, христианство не нуждается в доктрине множественности обитаемых миров, ведь самое главное происходило и происходит на Земле, а внешняя Вселенная при всём её разнообразии остается лишь декорацией.

Книгу «О множественности миров» не просто заметили – о ней начали говорить и писать, причём порой резко уничижительно. Например, анонимный корреспондент лондонской газеты «Дейли Ньюс» (London Daily News) заявлял в октябре 1854 года: «Мы едва ли могли ожидать в середине девятнадцатого века, что кто-нибудь всерьёз возьмётся реставрировать отвергнутую идею превосходства человека над всеми другими существами Вселенной, но в ещё меньшей степени ожидали, что такую попытку предпримет тот, чей ум вооружён научными истинами».

В дебаты включился известный шотландский физик сэр Дэвид Брюстер, близкий соратник Томаса Чальмерса, которого Уэвелл много раз упомянул в своей работе как автора ошибочных концепций. Брюстер сначала написал критический обзор, а потом и книгу «Миров больше, чем один: Кредо философа и надежда христианина» (More Worlds than One: The Creed of the Philosopher and the Hope of the Christian, 1854), в которой обвинил Уэвелла в том, что тот придумывает парадоксальные суждения, отказываясь от рассмотрения сути. Христос явился к людям не для того, чтобы искупить настоящие грехи, а для того, чтобы искупить первородный грех, совершённый в незапамятные времена. Искупление распространяется на прошлое и будущее, а значит, можно говорить, что оно распространяется и на другие миры, сколь угодно отдалённые. Столь же нелепы попытки Уэвелла опровергнуть достижения современной астрономии, которая показала, что выдвигаемые ею гипотезы подтверждаются последующими наблюдениями.

Желая заручиться поддержкой, Уэвелл послал экземпляр своей книги Джону Гершелю. Тот оценил ловкость аргументации, но не согласился с главным тезисом об особенном статусе Земли, которой единственной в ряду миров дарован моральный закон. «Да вы хоть на турок с русскими посмотрите!» – восклицал он в ответном письме, намекая на геополитическую ситуацию 1853–1854 годов, когда шла кровопролитная Крымская война.

Радикальное изменение отношения Уильяма Уэвелла к идее множественности обитаемых миров является симптоматичным. Конечно, многие теологи продолжали участвовать в дебатах, а разнообразные сектанты пытались встроить те или иные её варианты в свои доморощенные учения, однако именно во второй половине XIX века ксенология перестала нуждаться в религиозном обосновании. Освободившееся место в ней успешно заняла научная фантастика, которая оказалась куда более гибким и либеральным инструментом моделирования облика и образа жизни инопланетян, необходимым для селекции дальнейших гипотетических построений.

Изменение приоритетов почувствовали и авторы научно-популярной литературы, которая пользовалась растущим спросом. Тут уместно вспомнить английского астронома Ричарда Энтони Проктора, ставшего одним из самых цитируемых популяризаторов своего времени. Его первая книга «Сатурн и его система» (Saturn and its System, 1865), изданная за счёт автора, оказалась слишком специальной и не была востребована широкой публикой. Несмотря на провал, Проктор собирался издать цикл аналогичных работ, каждая из которых была бы посвящена отдельной планете Солнечной системы. Однако крах банка, в котором он держал свои сбережения, заставил астронома начать сотрудничать с периодическими изданиями, а когда он набил руку в популяризации, то выпустил книгу «Другие миры, отличные от нашего: множественность миров в свете новейших научных исследований» (Other Worlds than Ours: The Plurality of Worlds Studied Under the Light of Recent Scientific Researches, 1870), которая регулярно переиздавалась сорок лет подряд. За свою жизнь, оборванную внезапной болезнью, Ричард Проктор выпустил пятьдесят семь книг, многие из которых были сборниками эссе, подготовленных им для периодики. Кроме того, по мнению современных исследователей, в период с 1870 по 1890 год в англоязычном мире не было более авторитетного специалиста по вопросу инопланетной жизни, чем Проктор.

Надо сказать, что ксенологической проблематикой английский астроном занялся в то время, когда по всей Европе кипели яростные дискуссии об эволюционной теории, предложенной Чарльзом Робертом Дарвином в его фундаментальной работе «Происхождение видов путём естественного отбора» (On the Origin of Species by Means of Natural Selection, or the Preservation of Favoured Races in the Struggle for Life, 1859). И она, конечно, скорректировала взгляды сторонников идеи множественности обитаемых миров в сторону полиморфизма и планетарного детерминизма, то есть предположения, что инопланетяне очень сильно отличаются от землян из-за влияния природных условий. Ричард Проктор писал, например, в «Эссе последователя Уэвелла о планете Марс» (A Whewellite Essay on the Planet Mars, 1873): «Ни животные, ни растительные формы жизни, известные нам, не могли бы существовать на Марсе… Всё, что способствует комфорту и благополучию марсианских существ, должно отличаться от того, что известно на Земле, настолько, что разумным марсианам идея жизни на нашей Земле должна казаться дикой и причудливой до крайности».

Наиболее полно взгляды Проктора по вопросу обитаемости соседних планет изложены в сходных по содержанию эссе «Новая теория жизни в других мирах» (A New Theory of Life in Other Worlds) и «Жизнь, прошлое и будущее в других мирах» (Life, Past and Future, in Other Worlds), вышедших почти одновременно в сборниках «Наше место среди бесконечностей» (Our Place among Infinities, 1875) и «Научные закоулки» (Science Byways, 1875).

В начале изложения своей теории Проктор со ссылками на знаменитых учёных вкратце пересказывал две распространенные точки зрения на обсуждаемый предмет. Первая: жизнь присутствует на всех небесных телах, включая Луну (например, работы Дэвида Брюстера). Вторая: нет никаких серьёзных доказательств наличия жизни вне Земли (например, книги Уильяма Уэвелла). Популяризатор писал:

«Из двух планет, которые мы можем исследовать, одна, Земля, обитаема, в то время как вторая, Луна, вероятно, необитаема – таким образом, мы имеем почти равные по своему весу доказательства как в пользу теории Уэвелла, так и в пользу теории Брюстера…

Выходя за рамки доказательств, которые предоставляет нам Земля сегодня, мы обнаруживаем, что на протяжении многих веков она была столь же подходящей для жизни сценой… Земля была населена странными существами, которых мы теперь не найдём на её поверхности. Мы обращаем мысли к эпохам, когда эти монстры процветали и размножались, и нашему уму представляется совсем другая Земля. Диковинные растения покрывают её. Воздух сильно насыщен влагой, питающей богатую флору; отвратительные рептилии ползают в своей слизи, сражаясь друг с другом или с обитателями леса; огромные существа, похожие на летучих мышей, проносятся сквозь мрачные сумерки, из которых состоит первобытный день; чудные монстры преследуют свою добычу в глубинах океана…

Единственная задача, которую, насколько мы можем судить, Земля выполняла в течение неопределенно длительного периода времени, состояла в том, чтобы, так сказать, служить площадкой поддержания жизни, и при этом мы не можем назвать никакую другую задачу, какую она могла бы выполнять в будущем. Если мы признаём это и если мы также верим, что Бог ничего не делает без какой-либо цели, то у нас, конечно, не остаётся никакого выбора, кроме как признать, что целью сотворения Земли было поддержание жизни. И, рассуждая по аналогии, мы приходим к выводу, что другие планеты как нашей собственной системы, так и те, существование которых мы предполагаем у других солнц, были тоже созданы местом для жизни.

Но прежде чем мы сделаем заключение о том, что другие планеты являются обитаемыми мирами, давайте более внимательно рассмотрим некоторые сопутствующие обстоятельства…

Веря в качестве самой отдалённой даты существования жизни на Земле десять миллионов лет, мы обращаемся к исследованиям физиков и узнаём, что эпоха, предшествовавшая жизни (период, во время которого мир был массой расплавленной породы), длился в тридцать пять раз дольше – 350 миллионов лет… Но далеко в прошлом от этой обширной эры наша Земля существовала как туманность, и при этом мы не можем сформулировать хотя бы догадку, как долго продолжалась та более ранняя стадия существования Земли…

Поскольку продолжительность существования жизни, как было показано, ничто по сравнению с фактической бесконечностью продолжительности существования Земли без жизни, то аргумент в отношении жизни в любом другом мире (по крайней мере, в любом мире, о котором мы ничего не знаем), должен быть полностью пересмотрен… Если бы у нас была хоть какая-то причина полагать, что у эпохи, в которую возникла и развилась земная жизнь, имеется некое особенное значение по отношению к целой Вселенной, то мы могли бы считать вопрос о жизни в любом другом мире не зависящим от предвзятых мнений, основанных на нашем опыте здесь. Но я вижу, что у нас никакой причины для такого убеждения. Мне кажется, что эта вера… столь же монструозна, как и старая вера, что наша Земля – центр Вселенной… Обе идеи одинаково нелепы, хотя от одной из них формально отказались.

Современность в таком случае является случайным моментом, и этот принцип можно применить к любому другому миру, который, вероятнее всего, пребывает в эпохе, когда там нет никакой жизни. Позвольте мне проиллюстрировать сказанное примером. Предположим, я и мой друг, живущий на расстоянии, будем находиться у себя дома ровно шесть минут между полуднем и десятью вечера в любой день, но у меня нет никаких сведений относительного того, когда эти шесть минут наступят. Тогда, если в какой-то конкретный момент, скажем, в три часа дня, я задаю себе вопрос: „Дома ли мой друг?“ – то хотя мне неизвестно этого наверняка, я могу составить мнение относительно вероятности его присутствия там. Между полуднем и десятью вечера шестьсот минут, а он должен быть дома только шесть минут, то есть сотую часть времени, соответственно, вероятность того, что он дома, не превышает один к ста, или, говоря проще, скорее его нет дома, чем он там есть. Точно так же с любой другой планетой, независимо от любых имеющихся у нас сведений о ней: всё, что мы знаем о жизни на нашей Земле, заставляет нас прийти к выводу, что обитаемость любой другой планеты маловероятна. Мы использовали всё тот же любимый аргумент – аналогию. Мы увидели, что жизнь на нашей Земле существует очень короткий промежуток времени по сравнению с продолжительностью существования самой Земли. Следовательно, жизнь на любой другой планете существует очень короткий промежуток времени по сравнению с существованием планеты, поэтому вероятность того, что та планета обитаема в настоящий момент, чрезвычайно мала – в степени примерно такой же, как соотносится число лет существования жизни к числу лет без жизни, как один шанс против сотен в лучшем случае».

Рис. 22. Инопланетная жизнь: «Там с неба падает другой свет, там цветут растения, которые не являются растениями». Иллюстрация Фуше Мотти и Элле Бланадет из книги Камиля Фламмариона «Земли в небе». 1884 год.

Пространная цитата из эссе потребовалась мне для того, чтобы, во-первых, показать, сколь образно и ясно писал Ричард Проктор, по праву заслуживший звание одного из самых авторитетных англоязычных популяризаторов науки второй половины XIX века, а во-вторых, чтобы продемонстрировать парадоксальную ситуацию, в которой оказалась передовая ксенология к середине 1870-х годов. Теория эволюции, открытия астрономов, физиков, геологов, палеонтологов ставили крест на геоцентризме и антропоцентризме в любых вариациях, но исподволь подтачивали и веру в множественность обитаемых миров. Ведь если, как рассуждает Проктор, современное состояние жизни на Земле – кратковременная случайность, то по аналогии мы должны предположить, что и у гипотетических инопланетян те же «проблемы», поэтому при всём разнообразии миров вряд ли мы можем надеяться на синхронность существования жизни здесь и там. Впрочем, именно в изобилии Проктор видел и «лазейку» для категорического утверждения о том, что другие обитаемые миры всё же существуют прямо сейчас. Он расширял наглядный пример с двумя друзьями до целого города и указывал, что чем больше домов и друзей, тем больше вероятность, что кто-нибудь из них будет находиться у себя в квартире те самые шесть минут, которые вы находитесь в своей. Вопрос о том, насколько далеко находится квартира с другом и как долго до неё придётся в случае чего добираться, при этом, разумеется, не рассматривался.

В конце XIX века осторожный скептицизм Проктора не мог стать преобладающим направлением. Всеобщая вера в широкую распространенность жизни и разума только крепла, её поддерживали видные учёные, новоиспечённые фантасты и конечно, популяризаторы науки, среди которых тон задавал француз Николя Камиль (Камилл) Фламмарион. Будучи сыном мелкого галантерейщика из Монтиньи-ле-Руа, он не смог получить достойное образование, однако ещё в детстве увлёкся астрономией (согласно биографической легенде, в возрасте пяти лет наблюдал частичное солнечное затмение, которое произвело на него неизгладимое впечатление), что и предопределило дальнейший творческий путь. Когда семья перебралась в Париж, юный Камиль устроился подмастерьем к резчику-гравёру, у которого научился профессионально рисовать.