Текст книги "Апокалипсис всегда. Психология религии и духовности"

Мк. 2:25–26 «Он сказал им: неужели вы не читали никогда, что сделал Давид, когда имел нужду и взалкал сам и бывшие с ним? как вошел он в дом Божий при первосвященнике Авиафаре и ел хлебы предложения, которых не должно было есть никому, кроме священников, и дал и бывшим с ним?»

Эту любопытную историю можно обнаружить и в Ветхом Завете. Там, правда, священника Авиафара не было, что, кстати, наводит на мысль, что Иисус ошибся в имени первосвященника. Или он знает нечто, чего не знает Ветхий Завет. Значит, неточность либо в тексте книги, либо в словах Иисуса. Скорее всего, дело в том, что Иисус берет эту информацию не из оригинального текста, а из таргумов – толкований, вторичных источников. Вообще, часто цитаты, которые использует Иисус и впоследствии апостолы, взяты не из оригинальных текстов, а из толкований – облегченных, переведенных и адаптированных для простых людей текстов. Тогда не было столь трепетного отношения к оригиналу в духе «а давайте не будем переводить, это священный язык». Единственный вариант – когда Тору читали в аутентичном изложении, но коротенькими отрывками, а после долго рассуждали о прочитанном.

Так о чем же история, которую вспоминает Иисус? Во времена Ветхого Завета была скиния, где находилась Святая святых [25]25
  Святая святых (др. – греч. ἅγιος αγίων, лат. sancta sanctorum) – калька с еврейского Кодеш ха-Кодашим (ивр. ‏קֹדֶשׁ הַקֳּדָשִׁים‏‎) – самое сокровенное место Скинии собрания, а затем и Иерусалимского храма, где хранились Скрижали Завета.


[Закрыть]. Там приносились определенные жертвы. Животных приносили в жертву во дворе скинии, а особые жертвы, более священные – хлеб, зерно, масло, вино – вносились внутрь, в Святое. Там стоял стол, на котором они стояли как жертва Богу [26]26
  Хлебная жертва – см. Лев. 2:10; Лев. 6:17–18; Лев. 7:9–10.


[Закрыть] и считались великой святыней. Первосвященники, которые служили в скинии, должны были все это съесть. Но если кто-то, кроме священников, прикасался к сакральной еде, за осквернение святыни полагалась смертная казнь. Давид, о котором вспоминает Иисус, действительно, убегая от Саула [27]27
  См. 1Цар. 21:1–6.


[Закрыть], попал в скинию, где за неимением другой еды съел жертвенный хлеб, и это было прямое нарушение закона и, по сути, кощунство. Здесь Иисус апеллирует к этому событию, хотя можно было бы просто сказать, что закон не воспрещает по субботам перетирать зерна в ладонях. Если проанализировать характер примеров, которые приводит Христос, можно увидеть одну отличительную черту, которая их связывает: в центре находится человек. Фарисеи приходят к Иисусу с законом, где четко указано, что необходимо делать. Христос в принципе избегает обращения к закону: его интересует человек и его нужда. Если следовать логике Иисуса, все очень просто – все для человека, а коль скоро это для человека, значит, можно этим пользоваться, а иначе зачем вообще этот закон и все эти книги.

Мк. 2:27–28 «И сказал им: суббота для человека, а не человек для субботы; посему Сын Человеческий есть господин и субботы».

Снова эта формула – «Сын Человеческий». Кто это – конкретный человек Иисус или человек как таковой? «Сын Человеческий имеет власть… прощать грехи» (Мк. 2:10) и «Сын Человеческий есть господин и субботы». В том и другом случае общий контекст подсказывает, что это скорее любой человек. Фраза «суббота для человека, а не человек для субботы» все-таки подразумевает, что это правило касается всех людей. Суббота здесь выступает символом закона, так что можно сказать, что закон для человека, а не человек для закона; правила для человека, а не человек для правил; Писание для человека, а не человек для Писания и т. д. И это, конечно, возмутительно для таких блюстителей закона, как фарисеи, у них включается родительская позиция: это что же, каждый будет делать, что хочет?

Иисус всегда делает акцент на человеке. Даже если вспомнить цитату «кесарево кесарю, Божье Богу» (Мф. 22:21) – человек стоит в центре, то есть все-таки именно человеком мы измеряем закон. И коль скоро что-то в законе не вмещается в человека, значит, проблема с законом, а не с человеком. Любопытно, что последующая христианская парадигма говорит об обратном: что человек – существо падшее, грешное, несчастное, ничтожное, и ничего человеком измерять нельзя, а закон, который рассказывает о том, каким нужно быть, намного важнее.

Во всем рассматриваемом отрывке есть прекрасное начало – с 13-го стиха, где говорится, что за Иисусом пошел народ, и он учил их. Внимание акцентировано на учении. Потом речь идет о том, что, оказывается, учение Иисуса очень резко контрастировало с тем, что господствовало на тот момент в иудейской среде.

Здесь нужно обратить внимание на термин «учение». Дело в том, что христианство в первые века всегда воспринималось именно как учение, а последователи Иисуса – как ученики. Поэтому в ранней церкви преимущество всегда имел тот, кто владел словом, был оратором. Апостолы – те, кто владеют словом, те, кто учат тому, что крайне необходимо освоить. Сегодняшнее христианство утратило эту практику. Когда некие люди говорят, что они стали православными, это не означает, что они начали что-то изучать, а подразумевает зачастую (хотя и не всегда) то, что они начали ходить в храм, ставить свечки, писать записочки и вычитывать утреннее и вечернее правило. Нередко встречается следующая градация: если человек ходит в храм, то он православный, если нет, значит, его нельзя считать православным. Однако здесь нет ни слова о том, что именно учение – христианское учение – становится частью жизни.

Нынешняя парадигма религиозности в большинстве своем превращается из ученической в жреческую. Мы говорим «батюшка», «священник». Официально он называется протоиерей, иерей, архиерей. В аутентичной христианской традиции термина «иерей» не существует, там есть термин «пресвитер» [28]28
  Пресвитер (греч.) πρεσβύτερος [пресвитерос] – «старейшина, глава общины».


[Закрыть], то есть «предстоятель, старейшина». И когда священника рукополагают в сан, в молитве читается: «Божественная благодать, всегда врачующая, оскудевающее восполняющая, пророчествует сего такого-то благоговейнейшего дьякона во пресвитера, помолимся же о нем». То есть не в иерея или в священника, а в пресвитера. Тем более, что слово «иерей» буквально переводится с греческого как «жрец»; «протоиерей» – «первый жрец», а «архиерей» – «самый главный жрец» [29]29
  Иерей (греч.) – Ἱερεύς [иеревс] – «жрец», в поздней традиции – «священник». Протоиере́й (греч.) πρωτοιερεύς [протоиеревс] – «первоверховный жрец, первосвященник»; от πρώτος – «первый», и ἱερεύς – «жрец». Архиере́й (греч.) ἀρχιερεύς [архиеревс] – «самый старший жрец» от греч. ἀρχι– «главный, старший» и ἱερεύς – «жрец».


[Закрыть]. То есть сегодняшняя практика фактически продолжает традицию ветхозаветного храма, от которой молодое христианство дистанцируется. Вообще, парадигма учения Иисуса не подразумевает ритуализации, а несет в себе гибкость и постоянную динамику. Парадигма учения не подразумевает каких-то многочисленных действий, она подразумевает изменение сознания, активное взаимодействие на уровне логоса. Всего этого, к сожалению, сегодня нет.

В историях, где Иисус взаимодействует с фарисеями, виден важный акцент на том, что все решает не закон, а человек. Хотя закон в той или иной степени тоже написан человеком, то есть кто-то когда-то решил, что вот так правильно, а так – нет. Почему же евангелист рассказывает только про те случаи, где Иисус вступает в конфронтацию с законом? Есть праведные фарисеи, соблюдающие закон – освященную веками традицию, восходящую к Моисею. Закон дает четкие указания, что нужно делать, а что нет. Для чего Иисусу демонстрировать несогласие с законом? В общем, это не такая уж проблема – можно и не перетирать зерна в субботу, можно и не есть с мытарями и грешниками. Может быть, лучше действовать так, чтобы все жили мирно и никто никого не раздражал, и просто высказывать свои новые откровения, не нарушая старых порядков? Можно ведь найти какой-то компромисс между старым и новым и не спорить с фарисеями и саддукеями, которые, по сути, неплохие люди, которые тоже хотят спасения и праведности? (Похожая ситуация возникает сейчас, например, с тем, что женщинам обязательно ходить в храм в платках – просто чтобы никого не раздражать и не нарушать традиции.) Однако Иисус не ищет компромиссов. Иногда возникает ощущение, что он специально поступает вопреки закону.

Когда мы говорим, что христианство победило и преодолело язычество, очень важно уловить один нюанс: оно победило и преодолело не только язычество, но и ветхозаветную традицию. Как ни парадоксально, ветхозаветная традиция и римское язычество основаны на одной парадигме мышления. Формы разные, но парадигма одна: и в ветхозаветной традиции, и в язычестве на первом месте находятся боги – один или много – не важно. В христианстве же в центре всего стоит человек. Именно в христианстве человек становится чем-то главным, чем-то важным, в нем сосредотачивается смысл, в нем происходит соединение миров – неба с землей. Христос говорит об этом постоянно: да поймите вы, человек – это и есть главное, это и есть центр. Для фарисеев это возмутительно: если Иисус говорит, что человек – господин субботы, тем самым он допускает мысль, что человек в некотором смысле – Бог. Поэтому книжники и начинают полемизировать и спорить с Иисусом.

Именно поэтому здесь звучит притча про новое вино и старые мехи. Нужно ли действительно вливать новое учение в старые формы? Ответ на это есть в другом месте: «Предоставь мертвым погребать своих мертвецов» (Мф. 8:22). Старое умирает само, хочешь жить старым – бери старое вино, старое учение. Хочешь жить новым – бери новое, вопрос только в том, что действительно сегодня ближе к Богу. И если кто-то живет старыми мыслями и идеями, в этом нет проблемы. Проблемы начинаются, когда старое пытается заявить себя как единственно верное.

Нужно ли сберегать и то, и другое? В принципе, нет нужды разрушать, но граница между прежним и новым концептуальна. Как раз ее Иисус и отстаивает, вступая в спор с законом. «Возлюби… Бога… и ближнего твоего, как самого себя» (Мф. 22:37,39): все, что ты делаешь для ближнего, для другого человека, ты на самом деле делаешь для Бога. Это можно понимать и метафорически – как будто Богу угодно, чтобы люди делали что-то друг для друга, и Бог это признает, как если бы это делалось для него. Но смысл речей Иисуса именно в том, что, взаимодействуя с другим человеком, ты взаимодействуешь с самим Богом. И вот это уже действительно Новый Завет.

Глава 6
Мк. 3:1–19
Исцеление сухорукого в субботу – Исцеление множества людей – Избрание двенадцати

Мк. 3:1–5 «И пришел опять в синагогу; там был человек, имевший иссохшую руку. И наблюдали за Ним, не исцелит ли его в субботу, чтобы обвинить Его. Он же говорит человеку, имевшему иссохшую руку: стань на середину. А им говорит: должно ли в субботу добро делать или зло делать? душу спасти или погубить? Но они молчали. И, воззрев на них с гневом, скорбя об ожесточении сердец их, говорит тому человеку: протяни руку твою. Он протянул, и стала рука его здорова, как другая».

В синагогу приходили, чтобы читать и проповедовать. Евангелист отмечает, что за Христом наблюдают, не исцелит ли в он субботу, чтобы обвинить его в этом. То есть определенная группа людей заранее ждет от Иисуса какого-то конкретного поступка, в котором его можно будет уличить. Понимая это, Иисус действует несколько сценическим образом. Но здесь интересно другое: больной человек так или иначе лишен возможности добывать себе пропитание, и общество не против того, чтобы Иисус кого-то лечил, просто есть закон Моисея, который предписывает, чтобы суббота была днем покоя – даже целительством в этот день заниматься нельзя, кроме тех случаев, когда болезнь угрожает жизни. Если же смертельной угрозы нет, закон говорит, что целительство необходимо отложить до окончания субботы. В случае с человеком, имеющим иссохшую руку, очевидно, что угрозы для жизни нет. Стоит подождать всего каких-то, может быть, шесть часов, и можно будет вылечить его абсолютно легально, не привлекая никакого внимания, при этом и исполнить закон, и сделать доброе дело. Тем более закон возник не на пустом месте, он дан Богом – по крайней мере, так его воспринимают, – и у людей, живущих в то время, сомнений в этом нет. И если данный Богом закон не дозволяет лечить в субботу, кроме особых случаев (а это случай не смертельный), возникает вопрос: каковы причины, чтобы сейчас заниматься лечением? Почему не соблюдаются правила субботы, данные Богом? Логика такая: сейчас Иисус начнет лечить в субботу, потом другие, а потом от субботы вообще ничего не останется.

Человек с иссохшей рукой становится в центре синагоги, чтобы его все видели. И Христос задает вопрос: что стоит делать в субботу – добро или зло? Спасти душу или погубить? Но фарисеи молчат. Здесь идет речь про душу не как отдельную субстанцию, которая заключена в теле, а про жизнь человека в самом широком смысле этого слова. Здесь за термином «душа» еще не стоит представления об отдельном феномене. Почему вообще возник такой вопрос: душу спасти или погубить? Постановка вопроса весьма странная. Сегодня суббота, в синагоге находится больной. Христос может его вылечить, и это будет добром. Или же может не вылечить, и, по мысли Иисуса, это будет злом. Так что делать в субботу: добро или зло? Фактически, Христос заявляет, что выполнение закона в данной ситуации является злом. Несмотря на то, что нет никакой необходимости прямо сейчас лечить этого человека (можно было выбрать компромисс и никого не раздражать), Иисус как будто специально поступает так, чтобы все вокруг заволновались. Более того, он буквально заявляет: если в субботу я человека лечу – это добро, даже если это нарушение закона, а если не лечу и тем самым выполняю закон, получается, это зло. И при этом все молчат.

«И, воззрев на них с гневом» (вспомним, что именно у Марка мы видим проявление эмоций Иисуса: гнев, злость, раздражение), Иисус предпринимает то, что формально нельзя назвать исцелением: не звучит никаких целительных фраз, нет прикосновений – никаких действий. Когда он говорит «протяни руку», это означает «подними», «покажи всем». Для этого он и поставил больного в центр – чтобы все видели. Человек поднимает руку, показывает ее – и рука оказывается здоровой, то есть исцеление как бы происходит само собой. Поскольку никаких действий исцеляющего характера Иисус не совершал, формально упрекнуть его в нарушении субботы невозможно. Но одной его речи, которая прозвучала перед этим, уже достаточно, чтобы начать над ним суд за богохульство и кощунство над законом. После его слов возникает вопрос, верит ли Иисус, что этот закон дан Богом. Что дает ему право вести подобные речи? Даже если исходить из того, что Иисус и есть тот самый Бог, который закон дал, получается, теперь он дает другой закон. Но вопрос он ставит иначе: речь о том, что именно такое осмысление закона, как у фарисеев, представляет собой зло.

Итак, исцеление происходит как будто само собой. Это своего рода театрализованная притча. Очевидцам и читателям предлагается решать, что сейчас совершилось, кто совершил исцеление: если оно произошло в субботу, и при этом никто ничего формально не сделал, значит это, вероятно, какое-то проявление сверхъестественных сил? По этой причине фарисеям становится абсолютно непонятно, как теперь поступать. Это для них открытый вызов. Вся эта театрализованная притча – своего рода декларация со стороны Христа: если человек нуждается в исцелении, это необходимо делать в любом случае. Вся история сосредоточена на том, что в центре внимания находится человек. Обратите внимание, этого человека даже физически помещают в центр синагоги.

Мк. 3:6 «Фарисеи, выйдя, немедленно составили с иродианами совещание против Него, как бы погубить Его».

Иродиане – это сторонники Ирода. Ирод в тот момент, будучи иудеем, является ставленником Римской империи в своей стране, временным царем Иудеи и даже в некотором смысле узурпатором. Он и сам понимает, что на него смотрят как на временщика. Соответственно, Ирод – представитель власти, которая, с одной стороны, вроде бы демонстрирует иудеям свое этническое родство, с другой – выступает проводником политики империи, покорившей Иудею. это буквально политическая марионетка. В случае прихода мессии, которого ожидает народ, Ироду придется добровольно отказаться от власти, либо его вынудят это сделать. А поскольку фарисеи – это религиозно настроенная часть общества, ждущая прихода мессии, то иродиане, не ждущие никакого мессию, – их идеологические враги.

Фарисеи вменяют Иисусу в вину то, что он откровенно нарушает закон, но у них пока нет желания его убивать. Чем же Иисус помешал иродианам? Именно тем, что уже на данный момент понятно, что он – претендент на мессианство, а значит, его нужно убрать, и эти люди действительно готовы убить его любым доступным способом. Обратите внимание: фарисеи ждут мессию, но тот, кто к ним пришел, их не устраивает, потому что не соблюдает закон, то есть не соответствует определенным ожиданиям коллектива и активно этот самый коллектив эпатирует. Что тут на самом деле? Это вопрос про власть. Люди готовы принять мессию, только если его представления о власти будут такими же, как у них. Но представления Иисуса о власти кардинально отличаются от представления о ней у фарисеев. Власть фарисеев зиждется на законе. А власть, которую предлагает Иисус, – на представлениях о ценности человека. Иисус предлагает знание о том, что человек обладает ценностью; именно внимание к личности и ее нужде – критерии истинной власти. Чтить нужно человека, а не закон, написанный на скрижалях. Так Христос фактически лишает божественной ценности весь многовековой уклад, ритуал и традицию, и эту ценность заключает в человеке. Конечно, подобная история не может вызывать одобрения у фарисеев. И это говорит об определенном уровне сознания слушающих, которые божественное содержание проецируют в конкретные тексты или в конкретные святыни. Если любой человек является ценностью, получается, человек ценнее закона? Это бывает сложно принять, хотя мы знаем, что суббота для человека, а не человек для субботы. В центре – человек. Это будет проходить красной нитью.

Мк. 3:7–8 «Но Иисус с учениками Своими удалился к морю; и за Ним последовало множество народа из Галилеи, Иудеи, Иерусалима, Идумеи и из-за Иордана. И живущие в окрестностях Тира и Сидона, услышав, что Он делал, шли к Нему в великом множестве».

Иисус приобретает народную известность, популярность.

Мк. 3:9 «И сказал ученикам Своим, чтобы готова была для Него лодка по причине многолюдства, дабы не теснили Его».

С лодкой все просто – если отплыть буквально три метра от берега, получается своего рода амфитеатр. Это своего рода «учительское» место, слушатели рассаживаются на покатом берегу, и никто не сможет слишком приблизиться и помешать, о чем, собственно, дальше и говорится.

Мк. 3:10 «Ибо многих Он исцелил, так что имевшие язвы бросались к Нему, чтобы коснуться Его».

Здесь Иисус проводит весьма четкую иерархию: в синагоге он совершает исцеление, потому что учение может и подождать, однако в ситуации, где он сам проповедует, он откладывает исцеления на потом. Обратите внимание, к нему кидаются многие, кто имеет язвы, чтобы исцелиться, но он предпочитает отплыть от берега на лодке, чтобы ему было удобно учить. Пока он учит, не исцеляет. На первый взгляд это похоже на политику двойных стандартов: в синагоге нельзя было подождать, пока все занимаются учением, нужно было демонстративно исцелить сухорукого, а здесь много разных больных, но предпочтение отдается учению. Но такое поведение можно объяснить иерархией смыслов. Те смыслы, которые предлагаются иудеями в синагоге, – устаревшие, и именно поэтому ими можно отчасти пренебречь. Те смыслы, которые предлагает Иисус, он сам считает более важными, иерархически более высокими, поэтому можно отложить исцеление. Фактически, он открыто демонстрирует, что его слова имеют большее значение, чем то, что написано в законе. Он претендует на то, что его слова важнее закона, открыто это показывает, говорит об этом и совершает сопутствующие действия. Его проповеди слушают, к нему приходят исцеляться в субботу, хотя это и запрещено законом. Именно по этой причине возникает раздражение против Христа: он открыто заявляет, что его учение важнее фарисейского, что их закон устарел.

Мк. 3:11–12 «И духи нечистые, когда видели Его, падали пред Ним и кричали: Ты Сын Божий. Но Он строго запрещал им, чтобы не делали Его известным».

Нечистые духи падают ниц и кричат: «Ты Сын Божий». Зачем это нужно бесам? По идее, им надо было либо молчать, либо кричать, что он, например, еретик. Но они ведут себя как верноподданные, которые видят царя, и кричат: «Ты – Царь!» А если они подданные Дьявола, почему они должны слушаться Христа? Однако именно это и происходит, и Христос приказывает им, чтобы они замолчали. Бесы охотно его слушаются, как разбаловавшиеся дети подчиняются наказу отца.

Этот кусочек текста стоит рассматривать с точки зрения психологии коллективного бессознательного, потому что, если мы смотрим на феномен одержимости и бесноватости как на одержимость каким-то архетипом, мы имеем дело со свидетельством глубокого бессознательного слоя психики. И из этого бессознательного Иисус узнаваем как имеющий власть, в данном случае как Сын Бога и как носитель божественного достоинства. Эти люди, одержимые архетипами коллективного бессознательного, глядя из глубины своего бессознательного на Иисуса, узнают в нем важный архетип – Божественного достоинства. Будучи не в силах сдержаться, они сразу начинают об этом заявлять, поскольку в иерархии архетипов этот – важнее всех. И то, что они начинают о нем кричать, – их естественная реакция. Почему Христос запрещает им это делать? Здесь нужно вернуться к понятию мессианской тайны и вспомнить, что все Евангелие от Марка построено еще по одному очень важному принципу – узнавания. Здесь происходит такая странная история, что все бесы вокруг знают, кто это, а люди даже не догадываются. Этот принцип узнавания лежит в основе всего Евангелия, и смысл его заключается в том, что божественное достоинство должно быть узнано человеком не от свидетельств кого-то постороннего, это должно быть собственное осознание. В общем-то, коль скоро одержимые из глубины своего бессознательного замечают, что «это Сын Божий», значит, эта же идея и у других должна находиться где-то в подсознании. Эта идея еще не родилась, и осознание не произошло, но где-то уже зарождается. Чтобы осознать, узнать божественное достоинство в человеке, люди должны изменить образ мышления с привычного на новый, понять, что теперь человек находится в центре. Но какой это человек?

Иисус говорит: «Сын Человеческий имеет власть». Но «Сын Человеческий» – очень широко читаемое понятие. Под ним может подразумеваться личное местоимение первого лица, а может человек вообще, и тогда мы все оказываемся носителями Божественного достоинства. Будь справедливо первое толкование, то есть под выражением «Сын Человеческий» Иисус подразумевал бы себя, было бы логично действовать более открыто, заявлять: «Я – сын Бога, мессия, слушайтесь меня, собирайте рыбаков, стройте лодки, а потом мы идем захватывать Иерусалим и, может быть, даже Рим. А чтоб вы точно знали и были уверены, что я – мессия, я вас всех исцелю». Однако ничего подобного не происходит, более того, все строго до наоборот: все молчат. Понимание этого выражения как указания на человека вообще открывает другой смысл. Он в том, чтобы вы узнали не просто, кто такой Иисус, а кто вы сами. Какой смысл быть здесь, в божественном достоинстве, если вы просто какие-то людишки, которые должны бездумно подчиняться закону. Нет, вы – люди, и вы имеете возможность носить то же Божественное достоинство. Вам нужно лучше понять принцип закона. Да, он так или иначе нужен ради блага человека. Но если он перестал служить благу человека, значит, его можно, говоря метафорически, поставить на полочку, как красивую вазу или старые книжки. Конечно, это раритет и ценность. Однако дореволюционные книги, как правило, никто не читает – ими можно дорожить, но пользоваться мы выбираем чем-то новым, тем, что сегодня действительно актуально и помогает человеку. А помогает ему восприятие человека личностью, а не рабом закона. Как можешь ты, человек, несущий в себе божественное достоинство, быть рабом закона? Только если ты сам этого хочешь и это выбираешь. Божественное достоинство нельзя присвоить механически. Его нельзя назначить, нельзя приказать быть божественным. Это такая история, которую можно открыть только внутри себя.

У Иисуса нет задачи утвердить свое особое главенство – он стремится помочь людям осознать, открыть достоинство внутри себя. И именно поэтому он так уверенно и эпатажно выступает против закона. Закон в этом случае являет собой действительно архаичную вещь, он не нужен для его проповеди, только как контраст – чтобы показать, что это только палец, указывающий на Луну, но не сама Луна. Именно поэтому он позволяет себе пользоваться двойными стандартами и легко объявляет закон, данный Богом, фактически злом.

Мк. 3:13–19 «Потом взошел Он на гору и позвал к Себе, кого Сам хотел; и пришли к Нему. И поставил из них двенадцать, чтобы с Ним были и чтобы посылать их на проповедь, и чтобы они имели власть исцелять от болезней и изгонять бесов; поставил Симона, нарекши ему имя Петр, Иакова Заведеева и Иоанна, брата его, нарекши им имена Воанергес, то есть «сыны громовы», Андрея, Филиппа, Варфоломея, Матфея, Фому, Иакова Алфеева, Фаддея, Симона Кананита и Иуду Искариотского, который и предал Его».

Почему он поднялся на некую возвышенность? Дело в том, что гора – это традиционное место совершения каких-то концептуальных теофорных (т. е. божественных) действий. Большинство важных библейских событий происходит именно в горах: все жертвоприношения, общение с Богом, дарование закона. Психологически это можно воспринимать как идею некоего приближения к небу, но здесь немного другая история. К тому же гора – это еще и путь, восхождение, которое символизирует некое усилие для достижения вершины. Гора – это также символ иерархии, как в игре в «Царь горы»: кто на вершине, тот и царь. А еще на горе пространство сужается, и вы волей-неволей будете находиться ближе друг к другу, то есть это такой физический прием уменьшения пространства и сближения людей. Здесь речь идет про избранность и сплоченность. И, конечно, есть психологический момент особой вознесенности.

Итак, Иисус выбирает апостолов. В слово «апостол» [30]30
  Апостол (греч.) – ἀπόστολος «посланник».


[Закрыть] вкладывается смысл еврейского «шалиах» [31]31
  Шалиах (ивр.) – שליח [шалиАх] – буквально «посланник», функционально – некто, выполняющий поручение. В этом смысле интересно сравнить с Ин. 5:30.


[Закрыть], что буквально означает «заместитель». Это бытовое понятие, оно существовало в иудейской культуре до Христа. В бытовой жизни евреев таким шалиахом могли назначить любого человека, который должен вести чьи-то дела, пока того нет, при этом он обладал весьма широким спектром полномочий: заключение сделок, подписание договоров, торговля, ведение хозяйства. В случае, если на запланированную свадьбу опаздывал жених, шалиах мог даже занять соответствующее место рядом с невестой, чтобы олицетворять собой фигуру жениха. То есть апостолы – это фактически заместители. И им даются те же полномочия, что есть у Иисуса, а именно: власть исцелять болезни, изгонять бесов и проповедовать. То есть они имеют всю полноту власти, которая есть у него. Не только Иисус здесь носитель божественного достоинства, но еще и эти люди.

Почему именно 12? Во-первых, у иудеев 12 колен, и Христос как бы восстанавливает полноту этой традиции. На данный момент существует только два с половиной колена. Более того, еще до вавилонской депортации Ассирийское государство истребило значительную часть еврейских колен, депортировав их, и они пропали без вести, исчезли. Потом уже и Израильское царство сначала разорили ассирийцы, затем дело дошло до Иудеи, и два с половиной колена были депортированы в Вавилон. Однако оставшихся девяти с половиной до сих пор нет. Конечно, здесь присутствует еще и архетипический момент. Число 12 используется во многих системах (например, 12 месяцев и астрологических знаков) и чрезвычайно важно для человеческого сознания. Часто это число используется для обозначения какого-то условного множества.

Кстати, любопытно, что многие православные христиане, которые верят в Иисуса и в единую святую соборную апостольскую Церковь, не назовут имен всех 12 апостолов. В лучшем случае назовут Петра, Павла, Андрея (хотя Павел, кстати, не из числа двенадцати). Некоторые особые знатоки добавят еще Иоанна и обязательно Иуду. Но знать имена апостолов нужно – это как имена героев революции.

Эти имена говорят о многом. «Поставил Симона, нарекши ему имя Петр» – Петр, он же Кифа, переводится как «камень», а по-еврейски – Шимон. Почему он нарекает его Петром, камнем? Ведь портрет Петра не показывает нам какой-то особой каменной природы его характера и непоколебимой веры. То есть человека, который не напоминает камень, Иисус называет камнем. Это очень похоже не столько на сарказм, хотя и такое не исключено, сколько на намек. Петр-камень – это, говоря метафорическим языком, тот, кем он должен стать.

Некоторым апостолам Иисус нарекает новые имена, а другим – нет. Так, Иакова Заведеева и Иоанна, его брата, он называет Воанергес [32]32
  Воанергес – (греч.) Βοανηργές, искаженное ивр. רעם ‏בני [бней раам], с греческим окончанием множественного числа; буквально «сыновья грома».


[Закрыть] – «сыны громовы», видимо, потому, что они были сильны в слове. Андрея и Филиппа так и зовут – Андрей и Филипп, и это крайне любопытно. Оба имени не еврейские, а греческие. И если у евреев, которые болезненно отстаивают свою национальную самобытность, встречаются греческие имена, это говорит о сильном иностранном влиянии. То есть вся история с самобытностью постепенно «проваливается», начинается некоторое охлаждение национального духа. Однако может возникнуть вопрос, какой смысл брать таких людей к себе в апостолы, если они уже одними только своими именами создают Христу дурную репутацию? Это все равно что взять татар в свое войско, которое будет сражаться против таких же татар. На самом деле имена этих апостолов подчеркивают, что вся идея Иисуса вовсе не крутилась вокруг какого-то специфического национального царства. Андрей и Филипп ярко об этом свидетельствуют, даже несмотря на то, что сами они хотят такого царства и, может быть, не очень довольны своими именами.

Варфоломей – это вообще, строго говоря, не имя [33]33
  Варфоломей (арам.) – תולמי בר [бар толмаи], греч. Βαρθολοµαίος.


[Закрыть]. Префикс (приставка) «вар», «бар» означает «сын» – сын того, чье имя следует далее, после приставки. В данном случае это «вар-фоломей» или «бар-толмай». Бартолмай – значит, сын Толмая. То есть Варфоломей – это не имя, а отчество (как сегодня Михалыч или Петрович), и мы, в общем-то, не знаем имени собственного этого человека.

Матфей, как мы помним, был мытарем. А вот Фома [34]34
  Фома́ – (греч.) Θωµάς; восходит к арамейскому תאומא [томо] – «близнец».


[Закрыть] – это тоже не имя, это прозвище – «близнец». Как же его звали, и почему этого человека на протяжении всей евангельской истории упорно называют «близнецом»? Возможно, есть какие-то особые причины – например, если он является близнецом кого-то значимого, кого и так все узнают. Поэтому идея, что Фома – близнец самого Иисуса, не так уж далека от правды, эта мысль встречается у святых отцов. Фома, по-видимому, – фенотипический близнец Иисуса, то есть внешне похож на него, потому его и отличали с помощью этого прозвища. В этом ключе еще любопытнее становится история с так называемым «уверением» Фомы, где он сомневается в том, что апостолы видели действительно Иисуса. Он мог сомневаться по одной простой причине: он сам похож на Иисуса и прекрасно знает, как легко можно обознаться. Если их путали раньше, то и в этом случае, очевидно, апостолы могли ошибиться. То есть Фома – не самый неверующий, он просто имеет определенный опыт, если мы готовы принять, что внешне он очень похож на Иисуса.