Текст книги "Крик"

Они опять начали выяснять какие-то вопросы. А я спокойно посматривала на Сэма. Тот стал что-то говорить мне.

– Хотя я ему и сказал, что ты английский не знаешь, он все равно перед тобой оправдывается, – говорит Олег. – Испугался, что письмо может оказаться у следователя. Видишь, как сдрейфил, даже забыл, что ты не знаешь английского.

– Ну ты успокой его. Письмо даже не в бухгалтерии, а у меня. И когда изымали документы, оно к следователям не попало. Вся переписка у меня. Следователи изъяли основные договоры и основную переписку. Просто часть переписки у меня в сейфе. Это та переписка, которая не привязана к договорам, или сделки не состоялись.

– А сейф где? – уже с тревогой спросил Олег.

– У меня. в надежном месте. И не дома, конечно.

Когда он все это объяснил Тэди, тот вскочил и забегал по кабинету. Видно было, что он действительно перепугался не на шутку.

– Ты его успокой, документы у меня.

Сэм подбежал ко мне. Схватил за руки. Я встала. Он что-то говорит.

Тут Олег встал, взял его под руку и отвел на место, что-то ему объясняя. А Сэм вытаращил глаза на меня. Потом он немного успокоился. Бросился к сейфу, вытащил бутылку виски и бокалы. Олег тихонько мне говорит.

– Ну, зацепили мы его. Не на шутку перепугался.

– Вопрос-то закрыт. Да ты успокой его, жалко на мужика смотреть.

– Ты понимаешь, что он у тебя в руках?

– Как-то об этом не думала. Ну имеется документ, ну и что. Еще ничего не произошло, сделку я не стала проводить.

Олег что-то объяснил Сэму. Тот вскочил, обогнул стол, схватил меня за руки, торопливо заговорил. Олег еле оттащил его от меня.

– Я ему объяснил, что он у тебя в руках.

– Да зачем он мне? Он не в моем вкусе.

Тут Сэм немного успокоился. Хлопнул виски и еще налил. Поднял бокал, что-то говоря, обратился ко мне, протянул мне бокал.

– Он тебе благодарен, – переводил Олег, серьезно так. – И на тебя надеется, – тут Сэм встал, поднялся Олег, и я тоже. Сэм, показывая на бокал, снова заговорил по-английски.

– Просит выпить хоть немного, ему будет спокойнее.

– Я виски не пью.

Олег, наверное, сообщил мои пристрастия Сэму и тот выбежал из кабинета.

– Куда он помчался? – говорю. – Явку с повинной, что ли писать?

Олег как начал хохотать.

– Говоришь, явку с повинной? Вижу, вы в России уже прошли серьезную правовую подготовку. А здорово он перетрусил. За коньяком побежал.

Появился Сэм, плеснул мне в бокал коньяку и настоял, чтобы я пригубила. А сам все пытался взять меня за руки, Олег его опять с трудом оттащил. Они еще о чем-то поговорили, и Сэм опять куда-то побежал.

– Я от этого Сэма уже устала, – говорю. – И к тому же мне не нравится, как он все старается держать меня за руки. Ты его останавливай. А то я сама приму меры.

– Бокалом по лбу, – рассмеялся Олег.

– Можно и бокалом. Но он ведь хватает меня не просто так. Здесь не только благодарность, ты понимаешь?

– Я тоже заметил. Он предлагает загладить этот эпизод и в знак благодарности хочет пригласить тебя на ужин в ресторан.

– Ты что, никуда я с ним не пойду. Ты что!

– Он, конечно, хотел бы только с тобой. Но понимает, что от меня не отделаешься, и приглашает нас вдвоем. А что, пойдем, погуляем как в молодые годы. Это я про себя, конечно. Ты и сейчас молода. Как у нас в Москве говорили: «На шару и уксус сладкий». Тебе интересно?

– Если откровенно, мне не очень. А если какой-нибудь шикарный ресторан, мне и одеться не во что. Вот то, что на мне – единственный приличный костюм. Мы же на Кипр, на отдых прилетели.

– Ну это не проблема. Не переживай. Мы все равно хотели погулять, а тут за счет Сэма.

3

Олег к этому ресторану собрался купить мне вечернее платье. Я сразу же вспомнила про этот фильм голливудский, «Красотка», эта аналогия мне очень не понравилась и я, конечно, отказалась. Он настаивал, но меня сдвинуть было невозможно. Если, говорю, будешь настаивать, никуда не пойду. Но, надо сказать, в ресторане мой костюм был не хуже этого самого заморского барахла. Сэм и так был в радостном восхищении, узнав, что все документы у меня и ему нечего бояться, так и сыпал комплиментами, которые я не понимала. Олег мне вначале переводил, а потом махнул рукой, заявив, что мне и так все понятно. Сэм пришел с девицей лет двадцати пяти. На вид очень даже ничего. А одета ничуть не лучше, чем мой повседневный наряд. Ресторан я, конечно, не запомнила, но ничего особого там и не было. Не спеша выбирали меню. Сэм усиленно рекомендовал мне среди прочего какую-то рыбу. Мол, фирменное блюдо ресторана, завезли совсем недавно, считается сюрпризом. Я согласилась на эту рыбу. Оказалось что это что-то вроде нашей плотвы. По виду, да и по вкусу.

А про девицу Олег мне дал следующее информацию. Зовут ее Алина. Она здесь уже лет десять, родители Россию грабят, а она пытается выйти замуж за местного, но пока не удается. Работает в одном из наших филиалов.

– А Сэму она … кто?

Олег пожал плечами.

– Обычная сотрудница. Но до генерального ей, конечно, еще плыть, и плыть, и не доплыть.

При все при том Алина оказалась очень даже нормальной. Мы с ней разболтались, пока мужики что-то там жужжали на английском. Она спросила, сильно ли лихорадит НК. Как мы там себя чувствуем. Об аресте Макаровского они, конечно, тоже знали. И, чувствуется, были слегка в панике.

– Здесь все, что у вас происходит в НК, узнается молниеносно. Мы последний год даже и не работаем, а ждем новостей из России. А вы там как?

– У нас тоже былой активности нет, но работаем и тоже ждем новостей, в том числе и от вас.

– А от нас что вы ждете?

– Обнадеживающих вестей и указаний.

– Не очень то вы указания из Лондона исполняете… – она наклонилась ко мне и говорит почти шепотом. – Я слышала, ваш армянин игнорирует нашего Сэма.

– Есть такое, конечно.

– А в чем дело? Что они не поладят? Вы, как генеральный директор серьезной фирмы, видите это.

Я засмеялась.

– Все дело в доходах. Наши считают – раз мы работаем, то и контроль над финансами должен быть у нас в России. Мы работаем, нас сажают и трясут. А Сэм и компания пользуется всеми благами просто так. Они считают, что ваши нашим не нужны.

– А зачем тогда хозяин это устроил?

– Для страховки, конечно. Чтобы ваши, представляя НК в Лондоне, оказывали влияние на мировую общественность.

Я важно все это Алине объясняла. И даже чувствовала удовлетворение. Надо сказать, все эти общие разговоры и рассуждения там, в НК звучали каждый день. Разговоры, обсуждения, сплетни. Поэтому мне нетрудно было ей все это изложить. Да и она смотрела на меня во все глаза, я же генеральный директор крупной фирмы НК. Только это она и знала. Но мне интересно было услышать, как здесь наши устроились, те, кто сбежал и не собирается возвращаться. И только я спросила, как Олег говорит, что мужчины хотят танцевать. И он встал и поклонился мне.

– Потом поговорим, – сказала она, видя что Олег весь в нетерпении. Вообще я заметила, что они ловят каждое его слово с почтением, даже Сэм, хотя по статусу он ведь президент.

– Что она тебе про потом? – спрашивает Олег.

– Это наши женские сплетни про вас, мужиков.

– И про меня?

– Нет, перед тобой они тут благоговеют. Даже Сэм, хотя он вроде президент.

– Так я же один из учредителей.

– Вот где собака порылась… А я думаю, чего они стелются… Но в основном ее интересует следствие и наши страхи. В общем, как у нас, так и у них. Почему Макаровского взяли и прочее.

И вдруг он впервые за все это время прямо спросил:

– А ты не боишься?

– Боюсь, конечно. У меня же ребенок маленький.

– Но, надо сказать, внешне это совсем незаметно. Ты спокойна на вид и невозмутима как океанская гладь в хорошую погоду. Извини за пафос, но это правда. Ты и на меня смотришь невозмутимо, спокойно. Если говорить откровенно, я не пойму как ты ко мне относишься. Ну то что происходит в постели – это понятно. Естественная реакция молодой цветущей женщины на крепкого мужика и к тому же – не совсем урода. А что у тебя в душе, я не вижу.

– А надо ли смотреть?

– Мне бы хотелось. И с каждым днем все больше и больше. Я серьезно говорю, это не пустая болтовня.

Он улыбается, прижимает меня к себе и видно, что это его волнует. Видно, что ему приятно со мной. И он опять смотрит по сторонам, поглядывает, вроде мимоходом, но ему приятно, как на меня реагируют другие мужики, натура, наверное, такая.

На следующий танец меня пригласил Сэм. Надо сказать, танцует он не очень хорошо, хотя и англичанин. И так же стремится быть поближе ко мне так, что мне приходится его сдерживать. Он почувствовал эти мои движения и сближения прекратил. Он что-то пытается сказать мне, но у него русский настолько ломаный, что я ничего не понимаю. Оно и хорошо, так спокойнее. Музыка, оркестр, певцы – все как у нас. Только хуже. Это Алька всегда так говорила на Кипре: «Все как у нас, только хуже». Кстати не забыть ей позвонить к вечеру, и домой тоже. И тут Сэм говорит мне, опять на ломаном, но можно разобрать. Наверное, он это специально выучивал.

– Вероника… – отчество он до конца не сумел выговорить. – Не могли бы мы одни встретиться? Нам есть что обсудить…

– Письмо, что ли? – наивно спрашиваю. – Мы же вроде уже договорились?

– И письмо, и письмо, – радостно закивал он.

Мы вернулись к столу, и тут у Олега запищал мобильник. Он ответил и услышав, кто звонит, встал, извинился и пошел в вестибюль. И вдруг через некоторое время вижу, как он из дверей вестибюля зовет меня. Когда я подошла, увидела, что он весьма расстроен. На мой немой вопрос ответил:

– Извини, наплывают осложнения.

– А я думала, что осложнения возможны только в России. Что такое? Менты и тут тебя достают? Или высадили десант на Кипр и всех наших накрыли?

Он засмеялся.

– Все-таки в твоем спокойствии есть какая-то фатальность. Не менты, а местные. И он объяснил, что здесь в суде уже несколько месяцев рассматривается дело о его экстрадиции в Россию. Все было нормально. Но сейчас ему позвонил адвокат и сказал, что перед решающим слушанием суд запретил ему выезд из Англии.

– Это что, серьезно?

– Не очень, конечно. Но я не смогу вернуться с тобой на Кипр. Придется тебе лететь одной.

– Может и лучше для конспирации, хотя жаль. Ты же знаешь, как наши умеют распускать сплетни. И если ты вернешься со мной, да потом еще задержимся… Что наши будут говорить?

– Ты опасаешься?

– Нет, конечно. Все знают, что я незамужняя женщина. Больше того, я же вдова. Мне по статусу многое можно. И мой рейтинг очень и очень поднимется. А вот учредитель… А суд не может придумать тебе что-нибудь нехорошее?

– Это вряд ли. Более того, это практически невозможно. По политическим соображениям. Да и по сути. У них и в России на меня ничего нет. Клевещут, как говорили в том старом советском анекдоте.

– Возвращаемся в зал, – предложил он.

– Ты иди, а я по своим делам.

Он хотел подождать, но я сказала, что это не быстро. К тому же домой надо позвонить. Только он отошел, я позвонила Альке. Та, услышав мой голос, набросилась на меня с упреками:

– Только о себе думаешь, только о себе. Еще ни разу не позвонила. Вся, небось, в удовольствиях и разврате.

– Ты нормально слушать можешь?

– Слушаю, – говорит она спокойно.

– Алька, по-моему, все нормально. Как бы не сглазить. Была, конечно, в главном офисе. Разговаривала с Тэди. Он по поводу письма даже стал паниковать.

– Молодец, – говорит Алька. – Засветилась везде. Так и надо. А сейчас где?

– Тэди со страху пригласил меня в ресторан. Конечно – я с Олегом.

– Он у тебя уже Олег.

– А как я иначе его должна называть?

– Ладно, не шуми. Меня тут Антон достал. Где, да где, и зачем. Хорошо, Чайка ему сказала, что ты по делу в Лондон полетела. Ну а о делах других фирм у нас не принято расспрашивать. Так что с Антоном все нормально. Ну а ты, сколько ты там еще гулять будешь?

– Алька! Я же в командировке.

– Это ты Антону лапшу на уши вешай. Ну, подруга, откровенно, не ожидала наличия у тебя таких талантов. Одобряю и завидую. Знай наших. Но этого гада при мне Олегом не называй.

– Но как же его называть?

– Вот так и называй: гад Лобов. Этот гад Лобов. Поняла?

– Поняла, поняла.

4

Я вернулась. Олег и Сэм обсуждали свои вопросы, а я наконец стала выспрашивать у Алины, как тут живут наши беглецы из НК.

– Как живут… Все в страхе и ожидании. Те, которые сумели устроиться здесь, тем пока терпимо. Но таких немного, я бы сказала единицы, тут ведь и раньше все вакансии были заполнены. Остальным выплачивается от НК что-то вроде пособия по безработице. И уж совсем единицы это те, кто сумел устроиться на работу в другие фирмы. У них вообще тут с работой очень тяжело. Так что все ждут, когда выпустят хозяина. Здесь хорошо тем, у кого есть деньги, – и она кивнула с усмешкой на Олега и Сэма. – А про вас слышала, что всех собрали на Кипре?

Я кивнула.

– А с какой целью?

– Готовимся к встрече со следствием. Это, как бы, штабные учения. Маневры на морском побережье.

– Думаете, поможет?

– Надеемся, конечно. Адвокаты клянутся, что будут защищать наши интересы достойно и не допустят, как они говорят, беззакония и произвола. Но, откровенно говоря, не особенно я им доверяю. Макаровскому ведь тоже клялись. А он сидит. У нас сейчас как бы отпуск. Но ведь придется возвращаться. Так что дрожим, как зайцы.

– По тебе не видно, – улыбнулась она.

– Это у меня гены – мама была очень спокойной.

– А если остаться? Ты думала об этом?

– Ты же сама рассказала, что здесь надеяться можно только тем, у кого деньги. У меня таких средств, чтобы жить здесь безоблачно, нет. Ну и талантов особых нет, чтобы начинать здесь жизнь. А наши генеральные здесь никому не нужны.

– Но я вижу, у тебя хорошие отношения с Лобовым.

– Обыкновенные, деловые, как говорят.

– Ну я имею ввиду, что он устроит тебя.

– Ты же видишь, я английского не знаю. Да и никакого другого не знаю.

– Все-таки видно, что ты из России. Я к тому, что ты не хочешь признать, что у тебя особые отношения с Лобовым. А у нас здесь все просто. Например, я не скрываю, какие у меня отношении с Сэмом. А иначе, с чего бы он меня пригласил в этот ресторан? У него семья, двое детей. Кстати Сэм совершенно очевидно положил глаз на тебя. Он просто не может этого скрыть. Но, думаю, тут ему не светит. Лобов не тот мужик, который уступит.

По окончании вечера мы с Алиной обменялись визитками.

5

На следующий день мы ездили на какие-то острова. Потом ходили по пабам, пили пиво разных марок. Он мне все рекомендовал: «Попробуй это. А вот это». А вот воблы я не увидела ни в одном баре. Я ему говорю:

– Вот все хорошо, а воблы нет.

– Вобла, это серьезно, – смеется он.

А вечером мы, изрядно набравшись, наконец-то добрались до базы. В разговорах он не раз поминал про экстрадицию. Про связанные с этим неудобства. И по тому, как он это говорил, я поняла, что, несмотря на внешнее фанфаронство, он все-таки испытывает беспокойство. Днем он заказал мне билет на завтра, на Кипр, на утренний рейс. И вечером мы решили устроить прощальный вечер в постели и при свечах. Правда свечи, во избежание пожара, мы не зажигали, а вот различные гирлянды из лампочек устроили, и правда – получилось здорово. Но вот пил он все-таки больше обычного. До этого я ни разу не видела, чтобы спиртное на него сильно действовало, а тут мой олигарх слегка захмелел. И вот вернувшись в очередной раз из душа, накрывшись простыней, он спросил:

– Слушай, почему ты не любишь обнаженной полежать? С мужиками понятно. Гармонию нарушают выступающие части тела. А ты ведь великолепна. Хоть пиши с тебя картину красками. А ты сразу простынку на себя. Не даешь мне восхититься.

– А ты поэтапно.

– Частями. А знаешь, ты права. В этом и вправду что-то есть. Именно частями. Так воображение работает активнее. Именно частями.

И вдруг, без переходов, неожиданно спросил:

– Верунчик, а ты вправду меня не узнала или это осторожность, может быть игра. какая-то мне непонятная?

Вот, думаю, началось. Неделю я этого ожидала.

– Ты о чем? – произнесла я как можно непринужденнее.

– Ты же знаешь о чем.

– Ты о чем?

– Ну хватит осторожничать. Ведь не узнать просто невозможно. Вот эти руки, которые тебя ласкали, обнимали. Губы, язык. Ты же это узнала, я же чувствовал, что узнала. Я не начинал этот разговор сразу из уважения к тебе, совершенно искреннего. Вот за этот год я много пережил. Наверное, так всегда. Надо чтобы человека тряхнуло, как следует, чтобы он опомнился. И начал замечать других. Я бы даже сказал, чувствовать их боль, в конце концов. Знаешь, я о тебе все знаю. Ну не все, конечно, это я по старой привычке перегнул, тут оказалось даже, что я жену свою не знаю. Только в ходе последних событий и узнал многое. А о тебе Дятлов докладывал. У нас достаточно было средств, чтобы знать о любом человеке все, тем более о тебе. Знаешь, он был очень высокого мнения о тебе. Правда, правда. Он хорошо знал людей, и отлично понимал их настроение.

Он мне иногда говорил: «Боюсь, Верунька не выдержит, – он тебя Верунькой называл. – У нее есть и душа и сердце. Понимаешь, они у нее есть. И мне искренне ее жаль. И боюсь, выкинет такой номер, что слабо не покажется». Вот такого он был о тебе мнения. Я даже говорил про это хозяину, что может оставить тебя в покое? Я, конечно, имел ввиду и свои интересы. Не нравилось мне, что он тоже тебя обнимает и целует. А хозяин отвечал: «Что, мол, ты беспокоишься, так даже интереснее». Я, откровенно говоря, даже злился на него за это. Точно говорю. Хамство, конечно, что мы это все устроили. Хозяин хотел развлечений и наслаждений, но опасался, что как бы это не вышло ему боком с его наполеоновскими планами. А меня пристегнул к этому из чувства безопасности. Я ведь это понимал. Чтобы была как бы подушка между ним и этими забавами. За будущее, сволочь, беспокоился. Потому что мне на маски и прочую чушь было совершенно плевать. Я бы открыто ухаживал за тобой. Без этого идиотизма и хамства.

Тут я как начала реветь. Ну как белуга. Но вспомнила, как Алька говорила: «На жалость будет давить, ты все равно держись. Нет у этих сволочей жалости. Гореть им в аду синим пламенем».

Олег растерялся, стал меня успокаивать, а я все реву и реву. Он побежал искать таблетки. Приговаривая:

– Черт, где тут все это есть? Я же не знаю. Может врача вызвать, у нас тут свои есть? Никто ничего не узнает.

– Не надо врача. Коньяку налей.

Он налил где-то с полбокала. И я опрокинула один, махом и без всякой закуски.

– Я тоже, – говорит он. И тоже опрокинул полбокала. Потом залез ко мне под простыню и обнял крепко-крепко. Через некоторое время мне, правда, стало лучше. И, надо сказать, я прилично захмелела. Да и он стал от выпитого расслабленным и чуть блаженным.

– Знаешь, – начал он. – Вот хочу перед тобой покаяться. И может частично оправдаться. Эту пакость затеял все-таки не я. Я хотел приударить за тобой, ну как принято у нормальных людей. Но главный настоял. Он ведь в президенты метил и боялся подставиться. А ты ему очень понравилась. А у него перед глазами все неудачники по женской части – наш генеральный прокурор, Клинтон. У нас все шло в гору, такой успех, что и сами не ожидали. И были, конечно, и рестораны, и пьянки, и девиц предостаточно. Какое-то даже пресыщение наступило, это я сейчас осознаю. Тогда все шло своим чередом. Но на прошмандовок даже уже не хотелось и время тратить. Почти как у Наполеона. Когда он оскорбился на жену и разочаровался в женщинах. После того, как Жозефина наставила ему рога, он что придумал. У него был слугой какой-то мамелюк. Подбирал ему женщин. И когда у него возникало желание, а он был молодым, крепким, похоть мешала ему работать, тогда он поступал следующим образом. У мамелюка уже была наготове женщина, конечно, из приличных господ. Он делал знак мамелюку. Тот приводил женщину. А там, у него в кабинете, уже все было готово. Постель и прочее. И вот он, мельком взглянув на женщину, чтобы убедиться, что она не урод, не отрывая глаз от бумаг и депеш говорил: «Раздевайтесь, мадам». Та, в некотором недоумении, начинала раздеваться. Он поднимал голову от стола, убеждался, что женщина раздета. И говорил: «Ложитесь, мадам, на коечку». Та опять в недоумении, но ложится – император просит. Наполеон подходил и, не снимая сапог, (на это же время уходит), не отстегивая сабли, чуть спустив панталоны, забирался на мадам и делал свое дело. Потом слезал с мадам, и ополоснув некоторые части тела, тут же и полотенце было, опять садился за бумаги. Дама, некоторое время полежав и отдышавшись, снова в недоумении вставала. Тут появлялся мамлюк и говорил ей, что, мадам, аудиенция закончилась, пора и честь знать. Женщина шла к двери. И у дверей говорила Наполеону: «Всего доброго, сир». А он даже не поднимал голову от бумаг.

Я как начала хохотать, совершенно искренне.

– Не может быть.

– Точно. Мемуары сохранились на эту тему, этого самого мамелюка.

– Пошто он так женщин обижал?

– Обида у него была на женщин. У его ног вся Европа, а вот женщина которую он любил, ему изменяла. Вся Европа у ног, а женщине на это плевать. У нее свой герой.

Нам, конечно, далеко до Наполеона. Но вот этот исторический пример хозяин взял на вооружение. Маски и прочее. Это, конечно, хозяин. Перед нами, опять же, был исторический пример. Президент Клинтон и Моника Левински. А хозяин уже захотел стать президентом. И, учитывая международный опыт, не хотел повторять этих ошибок. Так, на всякий случай. Так и возникло это ООО «Палки-елки», ресторан быстрого питания. Привлекать девиц готовых на это не хотелось. Надоели они – эти профессионалки. Хотелось непосредственности. Чтобы женщина удивлялась, боялась, искренне реагировала на близость. В общем, была женщиной, а не станком для трахания.

Я, между прочим, все помню. Вначале было как эпизод. Сделал и почти забыл. А потом я уже без тебя не мог. Ты не могла не чувствовать это. Ну и ты – вначале, конечно, была напряженность, суета, непонимание. А потом тебе это начало нравиться. Я же чувствовал твою реакцию. Один раз можно обмануть. Но обманывать натуру всегда невозможно. Если хочешь откровенно, я готов был хозяину башку отвернуть за то, что он к тебе прикасается. Но ведь я тебе нравился, как мужчина. Тут невозможно обманывать раз за разом. Ты же не могла не видеть, что я не просто так, лишь бы как бы. Я наслаждался тобой.

– Ну, ты же помнишь? – не отставал он. Улыбаясь и поглаживая мои руки, плечи, шею, да и все остальное. Мне стало так невыносимо приятно, что я сама просила, чтобы он шел ко мне.

– И теперь не узнаешь? – спросил он, когда мы успокоились.

– Замолчи, дурачок. Ты можешь немного помолчать? Ты же видишь, что я к той женщине не имею никакого отношения.

– Я просто хотел все высказать. Может и неправ. Но когда мы теперь увидимся… Хотя, если желаешь, перебирайся в Лондон или на Кипр. Это можно сделать. Все что потребуется я обеспечу.

– У меня дома ребенок и отец.

– Переберутся со временем. Ребенок уж точно, а отец потом.

– Ну отец у меня никогда не поедет. А ребенка вдруг не выпустят.

– Сейчас не старые времена. Пусть только попробуют не выпустить. Мы тогда тут такое в прессе устроим. Они же не глупые люди. Ну что им ты и мальчик. Ну и, в конце концов, ты свидетель.

– Володька Макаровский тоже был свидетелем.

– Тут ты права, у них это просто. Сегодня свидетель – завтра в Тишину. Но у вас разные фирмы. Макаровский – это далеко не ты, и не другие фирмы. Его фирма одна из ведущих в НК. С ним рядом стоит только Антонио Вега.

– Ладно, может быть и так уладится, – говорю я. – Ну а твоя семья, твоя жена? Конечно, я без всяких надежд и претензий. Но вдруг через этих проклятых журналюг дойдет до них? Повторяю, я без всяких претензий.

– Да никаких проблем не будет. Когда есть деньги, все можно скрыть и уладить. Я не такая уж заметная фигура в мире бизнеса, чтобы журналюгам за мной гоняться. А с женой у меня и так проблемы. Давай еще выпьем. Без стакана, как говорят у нас, такие вещи нельзя рассказывать. Кстати, а ты совсем не пьянеешь. Так раскраснелась. Щечки полыхают, но глазки смотрят внимательно и спокойно. А вот я, прямо скажу, что-то сегодня слегка захмелел. Ну так вот про жену, – говорит он, когда мы выпили. – Я еще до того, как взяли хозяина, переправил семью в Канаду. Устроились они там нормально. Но когда началась вся эта компания против нашей НК, когда в прессе замелькало, что я являюсь чуть ли не главным киллером НК, организатором всех убийств и прочих безобразий – тут жена стала как-то меняться по отношению ко мне. Женились мы, конечно, по любви. Со временем, к сожалению, чувства притухают, да и поведение женщины непредсказуемо. Опять же, исторический пример: Наполеон и Жозефина. Она же поначалу его любила. Она была старше его. У нее уже были дети. И тем не менее, именно она изменять начала. Может быть, и у жены так. Может, сказывается ее воспитание тепличное. Она ведь из потомственной профессорской семьи. Отец профессор, дед профессор и прадед профессор. Вот такое генеалогическое древо. Словом не знаю, но она заметно охладела ко мне. Она пытается это скрыть, но я чувствую. Я ее устроил на работу в Канаде, говорит: «Дома скучно». Она сейчас, как и предки, преподает в одном из канадских колледжей. И по моим данным завязывает разные знакомства. Как она говорит, в своей среде.

– Ну, это естественно.

– Понимаешь, у нее постоянно вырывается – в своей среде. Как бы – у тебя там жестокость и насилие. А у нас тут свое, благородное… Я даже ректором университета стал, чтобы подчеркнуть, что я тоже теперь в этой самой среде. И ты знаешь что – она потешается над этим. Прямо никогда ничего не говорит. Но иногда улыбнется так, уголками губ. Будто говорит – черного кобеля не отмоешь добела. Это она по другому поводу сказала и вовсе не про меня, но я все понял. Для меня в этом самое обидное то, что она не может и не хочет понять, что у нас такое время было. Ну как вот не попытаться понять другого, близкого тебе человека? Будто у нее своя жизнь была, а у меня своя. Как так? Прожили столько лет, двое детей. И вдруг я не из той, оказывается, среды. А то, что в тех условиях, в которых мы начинали свое дело, иначе нельзя было, это совершенно не принимается во внимание. Временами было так: или мы или та, другая сторона. Это же было по всей России. Между прочим, ее семья в той среде, когда наступила беспредельщина и демократия, нищей оказались. Когда я как-то вытащил из бумажника пачку долларов, ейный папаша чуть в обморок не упал. А она сама стодолларовую бумажку увидела впервые только в моих руках. Она сама тогда мне об этом говорила. Мы боролись за выживание, причем, конечно, не брезговали ничем. И взятки давали, да и сейчас даем, и кое-кому угрожали, и угрожаем. И кое с кем поступили жестоко. Всякое бывало. И не мы одни. По России нефть по трубопроводам течет, разбавленная кровью. И если говорить о проценте содержания, то пятьдесят на пятьдесят. И все было бы нормально, если бы хозяин и впрямь не почувствовал себя Наполеоном, забыв при этом, что Наполеон стал Наполеоном лишь когда стал императором. А до этого был капитаном, генералом и мог не раз сложить буйну голову. Не судьба, наверное. А хозяин в принципе погорел почти на мелочи. Этому тамбовскому мужику захотелось заработать чуть больше, чем он зарабатывал. Ну, считал, что те услуги которые он оказывает, стоят больше, чем ему платили. И нашему хозяину, нет, чтобы к этому прислушаться и в чем-то доплатить. Денег предостаточно, да и сумма невесть какая. И просил-то он даже не деньги, а должность хорошо оплачиваемую. Так нет: «Какой-то там простой смерд смеет требовать у меня, у Наполеона». А тот наглым оказался, и пошел к его папане, и ненавязчиво объяснил папане свои обиды. Тот, конечно, сообщил сыну. Хозяин вызывает меня, что, мол, такое, что за беспредел. Какая-то мошка смеет шантажировать меня. Принимай меры. Чтобы я больше о нем не слышал. Какая наглость – пришел прямо к папаше. Приняли меры. И все бы нормально, да этих санитаров прихватили по другому делу. И они поплыли. А тут такой след – за месяц до смерти заходил к папаше. Сразу думать надо было. Я его предупреждал и отговаривал. Лучше потратиться. И по-иному решить вопрос. Так я же не Наполеон. Ну и закружилось, завертелось. Для его противников в руководстве страны этот случай – подарок. А тут еще всплыла эта его фраза. О стоимости думы. Каждому депутату миллион – и дума наша. Она и так была наша, но зачем же говорить вслух об этом. Для истории что ли? Потомки и так узнают все со временем. И что странно, в этом следствии на меня у них нет никаких доказательств, а на хозяина мотив в чистом виде. И для демократичного суда тех же штатов, этого достаточно, чтобы посадить человека на электрический стул. А я тут вообще не при чем. Но с убийством у них почему-то не получается. Для меня это даже удивительно. Тогда они его как Аль-Капоне – за неуплату налогов, ну и еще за мошенничество.

Ну а окончательно у них созрело решение наехать на хозяина после того, как он ляпнул в сенате США, что России не нужно ядерное оружие. А НАТО уже рвало на части Югославию. Откровенно говоря – глупость на уровне предательства. Второго Ельцина в течении десяти лет – это даже для России многовато.

А ведь мы были самой богатой фирмой России. Денег у нас было больше, чем у правительства. Когда что-нибудь возникало срочное, Касьянов у нас просил взаймы. У них нет, а у нас есть. А про прессу и телевидение я уже не говорю. Проплаченные журналюги заполонили статьями о нашем богатстве, прозрачности и добродетели все печатные средства. Каждый редактор считал за честь опубликовать что-нибудь хвалебное о нас. Фирма шла по стране, как космонавт по ковровой дорожке. И, конечно, во главе единственный и неповторимый. Платили всем. Причем не отдельным там руководителям, и их лично не забывали, а целым учреждениям. Прокуратуре. МВД. У них же, как у церковных крыс – пусто и бедно. Мы им автомашины, передовую технику. Боритесь с преступностью, не щадя никого! Только, конечно, наши фирмы к этой самой преступности не имеют никакого отношения. У нас самая прозрачная фирма в России, а может быть и в мире! Помнится, этот термин о прозрачности Дятлов выдал. Ну а журналюги заламывали руки, рыдали от умиления и восторга. Самая прозрачная. Заключения проплаченных иностранных крупнейших аудиторских фирм, которые за солидные деньги лишь листали наши балансы, закрывая глаза на очевидное. А это очевидное даже наши бухгалтеры в ЦБК видели. Мне Чайка не раз говорила, а она при Советах бухгалтером работала и знает, что такое ОБХСС. Так она говорила: «Вы повлияйте на него. Меня он не слушает, мол, из застойного прошлого мира». Я ей: «А как же заключения серьезных западных аудиторов?» А она отвечает, что туфта все это, придут наши простые эксперты, бухгалтеры со стодолларовым окладом в месяц, и эти многотомные заключения в пыль превратят. Она работала, она знает. Я ей говорю, что они не посмеют, кто их допустит до наших балансов. Она мне – всегда кто-нибудь находится, кто-нибудь всегда находится, поверьте моему опыту. Бухгалтера первого в России кооператива.