Текст книги "Блистательные годы. Гран-Канария"

Глава 69

За каких-то двенадцать дней в доме доктора произошли большие перемены. Окна и двери были широко распахнуты навстречу раннему весеннему солнцу. Цыплята расхаживали по заднему двору; сад был опушен нежной зеленью, а из посудомоечной доносился веселый голос Ретты, напевавшей гэльскую песенку. На кухне Джин варила джем для мармелада – ничто так не нравилось Мердоку, как мармелад.

Она нарезала апельсины в медную кастрюлю и посыпала их сахаром, и все это с серьезным видом, но ее лицо при этом было счастливым.

Внезапно резкий стук заставил ее остановиться. Сначала она подумала, что это выздоравливающий отец, который, вооружившись палкой, не стеснялся громко стучать в пол своей спальни, когда ему нужна была дочь.

Однако это был не Мердок, а кто-то у входной двери. Она пошла открывать, не позаботившись о том, чтобы снять фартук, а там стоял молодой Эгль.

– Алекс! – воскликнула она. – Ты вернулся!

– Джин! – Он взял обе ее руки в свои и, казалось, их никогда не собирался отпускать. – Я приехал сегодня утром. Только что узнал обо всем, что тебе пришлось пережить. Я не смог приехать раньше.

– Это похоже на тебя, Алекс, – улыбнулась она. – Ты отлично выглядишь – загорел, настоящий американец.

Он с беспокойством изучал ее:

– Ты красивее прежнего, Джин, но побледнела и похудела.

– Со мной все хорошо, – засмеялась она в ответ на его озабоченность. – Видел бы ты меня две недели назад. Но послушай, молодой человек! – Она высвободила руки. – Мармелад без меня подгорит. Поднимайся наверх и загляни к отцу. Когда спустишься, я буду на кухне.

Он взбежал по лестнице, перепрыгивая через две ступеньки, а она вернулась к приготовлению мармелада. Время от времени до нее доносились их голоса.

Через полчаса Алекс появился на кухне со словами:

– Честное слово! Он просто чудо! Я и представить себе не мог, что найду его в таком прекрасном состоянии.

Алекс уселся на стол, наблюдая, как она помешивает джем.

– Мне кажется, Джин, ты многим обязана доктору Стирлингу.

– Мы знаем, – тихо ответила она.

– Из того, что я могу понять, – продолжил он не без некоторого усилия, – Стирлинг остановился здесь и практически спас жизнь твоему отцу, когда он мог бы быть в Эдинбурге и получить кресло председателя Фонда. Кстати, кому досталась эта должность, Джин?

– Я не знаю. Об этом еще не было объявлено. Но учти, доктор Стирлинг принес эту жертву вопреки мне и всем остальным.

– Он отличный парень. – Алекс помолчал, нахмурившись. – Только… ну, довольно странный.

– Мы все немного странные, Алекс, разве не так? – тут же заметила она.

– Когда он уезжает?

– Скоро, я полагаю. – Ее глаза были опущены. – Видишь ли, он понимает, что папа никогда больше не сможет работать в прежнюю силу. Он ждет, пока мы устроим свои дела.

Эгль встал со стола и подошел к ней:

– Джин! Моя дорогая! Позволь мне помочь с вашим устройством. Вот почему я поспешил к тебе. – Его голос зазвучал с проникновенной искренностью. – Позволь мне позаботиться о твоем отце и о тебе. Выходи за меня замуж, Джин. Ты же знаешь – я так часто тебе это говорил, – я тебя очень люблю.

Он подумал, что ее тронули его слова, настолько она была тиха и недвижна. Затем она покачала головой и заговорила, отвечая спокойствием на его попытки возражать. Он казался ей еще таким молодым – не без характера, но ординарным и незрелым.

– Прости, Алекс. Ты мне очень нравишься. И вы с сэром Джоном всегда были так удивительно добры к нам. Если бы я только любила тебя. – Ее глаза были полны озабоченности, когда она повернулась к нему. – Но это не так, Алекс. И лучше, чтобы ты это знал. Прости, Алекс, дорогой.

Его лицо вытянулось от огорчения. Но, глядя на него с нежностью и состраданием, она не могла отделаться от ощущения, что он скоро справится с этим ударом.

– Не унывай, Алекс. – Она быстро, по-матерински похлопала его по руке. – Недель через шесть ты почувствуешь, что все не так уж плохо.

– Лет через шесть – это, пожалуй, точнее.

Алекс оставался еще несколько минут. Затем, словно почувствовав облегчение оттого, что отдал дань условностям, он бросил на нее быстрый, смущенный взгляд, пожал ей руку и поспешно вышел.

Глава 70

Мгновение спустя дверь снова открылась. Она подняла глаза, подумав, что это опять он. Но это был Дункан, вернувшийся с обхода своих больных. Он почему-то казался старше, прямой и суровый, со спокойной, заново обретенной уверенностью.

Пристально глядя на нее, он сказал:

– Я видел, как уезжал молодой Эгль. Судя по тому, с какой скоростью, – можно было подумать, что ему только что подарили земной шар.

Она покраснела до корней волос из-за его заблуждения. Разозлившись на саму себя, оттого что покраснела, она пришла в такое замешательство, что не могла вымолвить ни слова. Он снова взглянул на нее, утвердившись в своем ложном предположении. «Вот как оно вышло», – подумал он.

– Я хотел бы обсудить с тобой кое-что, – сказал он. – Я имею в виду врачебную практику. Я не хочу отвлекать на эту тему твоего отца, но, если он не против, я был бы рад взять эту работу на себя. Полностью, конечно. Он мог бы остаться чисто в качестве консультанта. Что касается денег – это не главное. Для меня подойдет любой вариант.

Она была слишком поражена, чтобы сразу ответить. Лицо его выражало непреклонность, и она подумала: «Вот человек, которого я нестерпимо люблю и которого я также могла бы слушаться».

– Если бы не мы, – запнувшись, сказала она, уязвленная чувством вины, – ты бы все еще был в Эдинбурге, делал себе громкое имя. Это наша вина, моя вина, что ты потерял кресло Уоллеса. И теперь, из милосердия и жалости, ты предлагаешь себя в качестве сельского врача!

– Ты совершенно не права. Вчера они пригласили меня занять это кресло, но я отказался.

Он достал из кармана письмо и протянул ей. Это было официальное предложение возглавить Фонд.

Джин ахнула:

– То есть они знали, почему ты остался здесь. Это… это замечательно!

Он взял у нее письмо и бросил его в огонь.

– Возможно, – спокойно сказал он. – Но это кресло не для меня.

– Дункан! Что ты имеешь в виду?

– Ты говоришь, что эти последние недели разрушили мою жизнь. Это неправда. Напротив, они изменили мою жизнь – показали мне путь, по которому я должен идти. – Он глубоко вздохнул. – С тех пор как я получил квалификацию врача, я, за исключением всего лишь одного месяца здесь, просто блуждал на ощупь в длинном темном туннеле, полный ложных амбиций. Я просто попал… попал в этот механизм – обманув сам себя. Меня, как и других, заставили действовать по шаблону. Твой отец был абсолютно прав, Джин. Зачем мне монографии, пробирки, бюретки, спектроскопы, электрокардиографы, гальванометры и все остальное? О, от них, без сомнения, есть своя польза, хотя все это преувеличено. Но мое место не среди них. Я для этого не подхожу.

Помолчав, он продолжил более спокойно:

– Я хочу исцелять людей, и я знаю, что создан исцелять их. Я хочу приходить к ним и облегчать их страдания, возвращать их в этот мир от врат смерти. Бог дал мне силы для этого. Что касается Страт-Линтона – мне он нравится. Эти скромные люди здесь – они из моего круга. Они привязаны к этому месту. И я люблю жизнь на свежем воздухе. Здесь есть все, чего я хочу.

Глава 71

– То есть, – неуверенно произнесла она, – ты собираешься остаться.

– Да. И кстати, таким образом я оплачу еще один долг. Если я устранюсь, они отдадут руководство не Овертону, а Анне. Да, несмотря на то, что она женщина. Их впечатляют ее возможности. Для Фонда это будет грандиозное событие. И для нее. А здесь, – поколебавшись, добавил он, – здесь я потанцую на твоей свадьбе. Пусть я и клоун, но не премину тебя поздравить. Он хороший парень, Алекс. Когда ты станешь леди Эгль, – попытался он пошутить, – не смей смотреть свысока на сельского доктора.

Он повернулся, чтобы уйти.

– Я никогда не выйду замуж за Алекса Эгля – никогда, никогда! – сказала Джин. Ей хотелось разрыдаться.

Он резко остановился:

– Почему?

Ее ответ – это было единственное, что имело для него значение. Она отвернулась, ничего не видя перед собой:

– Потому что я люблю другого.

На мгновение он замер. Затем медленно, неуверенно шагнул к ней.

– Джин! Ты, случайно… не меня имеешь в виду? – с огромной надеждой в глазах сказал он.

Она порывисто обернулась – по ее щекам текли слезы.

– Я полюбила тебя с первой же минуты, как увидела под дождем.

– Джин! – воскликнул он. – Моя дорогая Джин!

Они оказались в объятиях друг друга.

– Я никогда не думал, что у меня есть шанс, Джин, – пробормотал он. – С тех пор как я нашел себя, только ты была в моем сердце.

Она подняла голову, и он поцеловал ее. Время растворилось, и текли века.

Из комнаты наверху донесся стук, становясь все громче и нетерпеливее.

– Отец, – улыбнувшись, прошептала Джин. – Давай пойдем и скажем ему, сейчас, вместе.

Погожим июньским днем, более года спустя, возле дома доктора из Страт-Линтона началось необычное оживление. На безупречно вымытых окнах появились новые занавески, новенький коврик украсил крыльцо, алая герань – клумбу перед домом, а из самого дома доносился аромат свежеиспеченной сдобы, жареной жирной птицы и пирогов с крыжовником. Время от времени внутри раздавались торопливые шаги.

А снаружи, в палисаднике, на раскладных стульях по обе стороны расчищенной дорожки, откуда можно было держать под прицелом всю деревенскую улицу, сидели двое, при этом чувствуя себя вполне непринужденно. Одним из них был Мердок, в костюме из тонкого сукна, седовласый, но все еще бодрый и радушный. Другой была Марта, мать Дункана, прямая, строгая и чопорная, в своем лучшем черном платье, в шляпке, с зонтиком в руке – ее обычно суровое лицо было спокойным, однако оно едва ли выражало ее нынешнее состояние удовлетворения происходящим.

Глава 72

Марта сидела, обозревая открывающийся приятный глазу вид на горы, вересковые пустоши, реку и близлежащую деревню, – притом с таким смирением, как будто за всю свою жизнь не позволила себе ни одного резкого словца. Наконец она, пытаясь скрыть, что нервничает, проронила:

– Вот я и говорю, для крестин сегодня отличный день.

Старый доктор, находя удовольствие в том, чтобы перечить ей, заметил:

– К вечеру будет дождь.

– Нет, дождя не будет, – возразила она. – Только не на крестинах моего внука.

– Это и правда ваш внук? – делано хохотнул он. – Разве у меня нет никаких прав в этом вопросе? Ребенок – вылитый я.

– Боже упаси! – благочестиво воскликнула она. – Я бы не пожелала такого несчастья ни одному младенцу, не говоря уже о первенце моего собственного сына. Нет, нет, это правильный ребенок. У него цвет глаз как у меня, а нос Стирлинга.

Мердок усмехнулся:

– Не смотрите на меня так сердито, женщина. Я вас не боюсь, как ваш бедный Дункан, от которого вы отреклись на все эти годы.

Ее лицо смягчилось.

– Это долгая история, – сказала она. – Он ослушался меня, вы же знаете.

– Ну разве он не доказал, что был прав?

Она упрямо покачала головой:

– Он мог бы добиться большего, если бы последовал моему совету. Но теперь я готова простить его. Я приняла это решение сегодня утром ради ребенка. Можно ли сделать больше?

– Можно ли сделать больше? – Он чуть не задохнулся от смеха. – Боже, спаси нас! Женщина, вы само великодушие! На месте Дункана я бы указал вам на дверь. А может, когда он узнает, что вы здесь, он так и сделает.

Его добродушное гоготание прекратилось, только когда на дорожке в сюртуке, слишком просторном для его худосочных телес, появился Длинный Том.

Марта сердито посмотрела на неторопливо приближающегося мужа.

– Имей в виду, ты не должен выпивать на крестинах, – строго сказала она. – Ни капли!

Длинный Том с гордостью перебрал пальцами золотую цепочку великолепных новых часов, покоящихся в кармане жилета. Часы эти подарил Дункан, никогда не забывавший о таком же подарке отца перед долгой разлукой.

– Ни глотка крепче воды, – сказал он.

– Только шампанское, – предложил Мердок. – Мы приговорим бутылку на двоих, Том. Оно не сильнее имбирного эля.

Шаги за их спиной остановили дальнейшие прения. На крыльце, улыбаясь, стояла Джин, держа на руках ребенка в длинной белой крестильной рубашке.

– И в самом деле, – с горделивой улыбкой сказала пожилая женщина, – он прекрасный мальчик.

– В этом мы все согласны, – мягко заметил Длинный Том.

– Господи! – воскликнула Джин, посмотрев в сторону улицы. – Вот и гости пожаловали, а Дункана все нет.

Первая пара гостей в субботних костюмах степенно направлялась к дому: провост Дугал и школьный учитель. За ними следовали управляющий, мисс Белл, Маккелви, Рид и священник. Вскоре у крыльца было полно народу.

Провост кашлянул, нарушив неловкое молчание.

– Какой у вас нехороший кашель, хозяин, – профессиональным тоном заметил Мердок. – Я вам кое-что дам против него.

– Не стоит беспокоиться, дорогой, – не задумываясь, ответил провост. – Я собирался попросить лекарство у самого доктора после церемонии.

– Чего-чего? – взревел Мердок, и все радостно рассмеялись. – Где тот доктор, о котором речь? Ему что, не приехать домой на крестины собственного сына?

– Сегодня у него очень длинный обход – до самого начала Страта, – извинилась Джин.

Как раз в этот момент раздался шум подъехавшей машины. Спустя мгновение сельский доктор, сопровождаемый Хэмишем, выбежал на подъездную дорожку; при виде гостей, жены, новорожденного сына глаза его загорелись. Всего один год работы наложил на него свой отпечаток. В обветренном загорелом до бронзового оттенка лице теперь читались строгая доброта и глубокая человечность, а его фигура в грубом твидовом костюме казалась более внушительной, чем прежде.

Он подошел к гостям, улыбнулся им со спокойствием человека, который нашел себя. Он не заметил мать, которая вдруг испуганно спряталась за спинами остальных.

Глава 73

– Извините, что припозднился. В Россдху мне неожиданно пришлось сделать аппендэктомию. – Он взглянул на свою жену. – И меня остановили по дороге домой. Вот… – Он протянул Джин открытую телеграмму.

Она прочитала ее вслух:

Сегодня я мысленно со всеми вами. Ты был прав, чертяка. Поцелуй ребенка от имени пыльной старой тетки. Привет Джин. Прими рукопожатие от замотанного директора Фонда Уоллеса.

Анна Гейслер

Дункан и Джин обменялись понимающими взглядами. Затем Джин тихо сказала:

– Здесь есть кое-кто, кого ты еще не видел.

Повернувшись, она взяла Марту за руку и вывела на открытое место.

– Мама!

Мгновение сын и мать смотрели друг на друга, потом она виновато отвела взгляд.

– Я подумала, что надо приехать. Но и шляпу пока не сняла. Так что если я здесь лишняя, то уеду.

Мердок тактично высморкался и, взяв Длинного Тома под локоть, повел гостей внутрь.

Дункан остался наедине с матерью и Джин.

– Должна сказать, – продолжала пожилая женщина, – я рада видеть тебя таким счастливым и успешным, с женой и все такое.

Он шагнул навстречу и обнял ее:

– Мама, мы все рады тебе!

Марта, сдерживая слезы, попыталась заговорить, но не смогла. Впервые за много лет она заплакала.

– Возможно, мой дорогой мальчик, возможно, мы оба были правы, – признала она, вытирая слезы. – Можно мне войти и подержать ребенка?

Дункан радостно кивнул. И, обняв одной рукой мать за плечи, а другой – жену за талию, он повел их в дом.

Местный доктор
(Повесть)

Он делал люмбальную пункцию, когда его вызвали к шефу. Был отвратительный февральский день, холод пробирал до костей, зарядила снежная крупа, поэтому вместо того, чтобы пересечь двор, доктор Мюррей пошел длинным обходным путем, через подземный туннель к блоку для особых пациентов. Это отделение всегда вызывало у Мюррея ироническую усмешку. Оно занимало серый монолит, мрачно возвышавшийся над рекой Гудзон, – один из семи, представлявших собой Методистскую больницу. Однако внутри отделение походило скорее на роскошный отель, с рестораном, сувенирным магазином, прислугой в униформе и стойкой регистрации, где можно было записаться в пациенты и, если повезет, выписаться.

Лифт доставил Мюррея на тридцать первый этаж, известный интернам как «Золотой берег», поскольку туда допускались только очень знаменитые или очень богатые люди. Солярий с видом на реку и на панораму Нью-Йорка занимал дальний конец этажа, а здесь, развалившись в халатах на мягких диванах, выздоравливающие могли вволю делиться подробностями различных своих операций. Этот разительный контраст со спартанскими условиями в старом Королевском госпитале все еще раздражал Роберта Мюррея, вызывая невольное чувство протеста.

Когда он шел по коридору, одна из дверей открылась и выглянул его шеф, доктор Сэм Кэррингтон. Это был высокий седеющий мужчина лет шестидесяти в просторном белом халате, слегка сутулый, чисто выбритый и как бы в состоянии привычной рассеянности. Увидев Роберта, он взял его за руку и повел в маленький кабинет. Что бы там ни думали о праздной роскоши «Золотого берега», весь старший персонал Методистской больницы был бесспорно первоклассным, а Кэррингтон, пожалуй, являлся лучшим сердечно-сосудистым хирургом в стране. Он был не только искусен – его обхождение было настолько спокойным и непритязательным, что сокрушило бастион суровых шотландских предрассудков Мюррея. Переведенный в Методистскую больницу из Эдинбурга Фондом последипломных исследований Макьюэна, Мюррей уже почти двенадцать месяцев пребывал в Соединенных Штатах. Хотя и не совсем приспособившись к переменам, он был в лучших отношениях со своим шефом.

Кэррингтон закурил сигарету и первым заговорил:

– Дефрис возвращается домой в конце недели. Он еще не в полном здравии, но полагаю, что если его оставить, а не отпустить, то для такого человека, как он, от этого будет больше вреда, чем пользы.

Мюррей хорошо знал эту историю – случайное огнестрельное ранение в живот во время охоты на голубей. Он ассистировал на операции – поистине невероятная семичасовая работа в условиях глубокой заморозки. Каким-то чудом Кэррингтон вытащил пациента. Дефрис теперь возвращался в сей мир с пластиковой аортой и правом на новую жизнь, почти что сравнимую с прежней.

– С ним, конечно, будет медсестра, – продолжил шеф. – Сестра О’Коннор.

Это звучало разумно. Миссис О’Коннор с самого начала принимала участие в этом случае – чопорная пожилая вдова, добросовестная, но довольно обидчивая.

– Однако, – сказал шеф, – ему также нужен врач. – И добавил со своей сухой усмешкой: – Ты.

Мюррей с удивлением посмотрел на него. Похоже, чрезмерное богатство не знало меры в своих запросах – Дефрис был мультимиллионером, сахарным плантатором французского происхождения, которому принадлежал большой кусок острова под названием Сан-Фелипе. Тем не менее поручение выглядело вполне обоснованно – пациенту еще требовались послеоперационное лечение и ежедневные анализы крови. По едва уловимым признакам в поведении доктора Кэррингтона Мюррей понял, что шеф хотел бы отправить именно его.

– Это надолго?

– На месяц, не больше, – улыбнулся Кэррингтон. – Немножко солнца тебе не повредит.

– Хорошо, сэр, – помолчав, сказал Мюррей.

– Вот и славно. Старику действительно нужен кто-то, кто присматривал бы за ним. Никаких сигар, и, ради бога, держи его подальше от бутылки. – Кэррингтон встал. – Можешь доставить его на судно вместе с медсестрой О’Коннор. Отплытие в субботу в три часа дня. Разумеется, мы еще увидимся до этого.

Мюррей вернулся к своим делам. Склонный к рефлексии и внезапным приступам уныния, он почувствовал, как на его душу нашла тень. В пять часов, освободившись наконец, он вышел из здания, пересек улицу и направился в кафетерий «У Зооба». Ему требовалась чашка кофе. Заведение, часто посещаемое интернами и медсестрами, было пустым, если не считать Макси за стойкой.

– Привет, док. Что, тяжелый денек? – Толстый Макси зевнул и покачал головой. – У меня самого был тяжелый денек.

Мюррей сел и сделал заказ. В этот момент вошел еще кто-то. Оглянувшись через плечо, он узнал ее, медсестру Бенчли. Хотя на самом деле он не был с ней знаком, но раз или два они обменялись короткими репликами. Во всяком случае, он достаточно часто натыкался на нее, чтобы невзлюбить. Она была в кроссовках, синей юбке и белой блузке, а в руках держала теннисную ракетку.

Улыбнувшись бармену, который засиял в ее сторону, она села за стойку, изучила меню и заказала двойную порцию ванильного мороженого с шоколадным соусом.

«Слишком много калорий», – инстинктивно подумал Роберт, но потом понял, что ей не о чем беспокоиться. Ее фигура была идеальна, тонкая и гибкая, как натянутый лук. Она была чуть выше среднего роста – чистая кожа, карие глаза и твердый подбородок…

«Помешана на здоровом образе жизни», – покривился он. Не только по значку, который она носила, но и по ее холодноватым манерам он понял, что она выпускница методистской школы. Эти медсестры, получавшие в таких школах, как «Смит» или «Вассар», специальные навыки, воображали о себе бог знает что. По причине своего нынешнего настроения Мюррей почувствовал, как его неприязнь к ней внезапно усилилась.

Тем временем Макси взял ракетку со стойки и начал монолог о пользе физических упражнений.

– Вы ведь согласны со мной, док? – внезапно обратился он к Мюррею. – Вы-то сами из тех, кто любит держать себя в форме.

– Более или менее, – ответил Роберт. Затем язвительно добавил: – Хотя я никогда не играл в теннис под дождем.

Сестра Бенчли полуобернулась:

– А, это вы, доктор Мюррей… – И после паузы: – Я играла в помещении, в Армори.

– Берете там уроки?

– Нет, хотя, пожалуй, они бы мне не помешали.

– Что ж, – снисходительно сказал Мюррей, – продолжайте в том же духе и, допустим, следующим летом сможете принять участие в турнире медсестер.

Макси расхохотался:

– Вы шутите, Скотти![7]7
   Скотти – так называют шотландцев.


[Закрыть] Разве вам не известно, что мисс Бенчли выиграла открытый турнир в прошлом году?

Слегка похолодев, Роберт промолчал. А разговор продолжался. Макси наклонился вперед, облокотившись на стойку:

– Так что с отпуском, порядок, мисс Бенчли? Поедете домой?

Она кивнула.

– Снова любимый Вермонт?

– Само собой, Макси. Там должен быть хороший снег – лыжи… Мой брат приезжает из Гротона на выходные. Мы вместе покатаемся.

Лыжи, подумал Мюррей, и теннис. И младший брат в Гротоне. До того как добиться стипендии в Эдинбургском университете, он получил образование – и это было непросто – в начальной школе Восточного Лотиана. Ему не нравилась Бенчли с этим ее аристократизмом и непринужденными манерами. Ей всегда все давалось легко, а он жил в постоянном напряжении сил, получая синяки и шишки, берясь за любую поденную работу – официантом, посудомойщиком, носильщиком на железной дороге.

Но ему нравилось так жить, жить тяжело, требовать от себя всего, что позволяли его тело и дух. Он был сам себе хозяин – таким и останется.

Она собралась уходить.

– Привезите мне немного вермонтского кленового сиропа, мисс Бенчли, – проворковал Зооб.

– Обязательно привезу, Макси. – Она улыбнулась, затем повернулась и одарила Мюррея приветливым взглядом. – Доброго вам вечера, доктор.

Когда дверь за ней закрылась, Макси сказал:

– Славная девушка, а, док?

– Мне не нравятся славные девушки. Эта тем более.

– Да бросьте шутить. Сестра Бенчли, она в моем вкусе. Прямо во всех смыслах.

– Знаешь, кто ты, Макси? – с внезапным раздражением заговорил Мюррей. – Чокнутый романтик. Давай счет.

– Что бы там ни было, – сказал Макси, вынимая карандаш из-за уха, – кто же откажется от такой куколки?

– Ой, лучше иди проветрись.

Мюррей встал, заплатил по счету и вышел под ледяной дождь.

В половине третьего следующего дня Мюррей препроводил своего пациента Александра Пакотила Дефриса по трапу на борт «Королевы острова», испытав искреннее облегчение оттого, что доставил его туда. По дороге через город Дефрис хотел остановиться, чтобы купить сигар и перекусить в Карлтон-хаусе. Даже сейчас, откинувшись в своей каюте на пару подушек и несколько учащенно дыша, он все еще сокрушался по поводу упущенной трапезы.

– Доктор, друг мой, почему бы нам не пообедать – всего-то слегка подзаправиться? Еда, если ее можно так назвать, в этой мракобесной больнице чуть не свела меня в могилу.

– Послушайте, – сказал Роберт. – Если бы не эта мракобесная больница, вы были бы в могиле. И вы все еще можете там оказаться, если не побережете себя. Так что ложитесь.

– Великолепно. Я буду во всем повиноваться. Но сначала, доктор, одно предложение. Вы знаете, что я плантатор; я выращиваю сахарный тростник. Давайте, доктор, отведаем его дистиллята – ароматного, бодрящего – одним словом, рома.

– Ни в коем случае. Один бокал на закате, не больше.

– Замечательно, доктор. – На его морщинистом, оливкового цвета лице с глубоко посаженными маленькими кофейными глазками изобразилась дружелюбная улыбка. – Подаю в отставку. Где эта служанка О’Коннор, некрасивая, но верная и добрая?

– Она приедет на такси, – сказал Мюррей. – Проверю, не здесь ли уже.

Он вышел в коридор. Дефрис занял четыре каюты по правому борту: одну под спальню, другую, на носу, под гостиную, каюту для Мюррея, прямо на корме, и четвертую для медсестры О’Коннор. Роберт постучал в эту последнюю дверь. Ответа не последовало.

Он вышел на палубу. «Королева острова» была грузовым судном, в основном перевозившим фрукты на Карибские острова, в Венесуэлу и Бразилию и вдобавок лишь горстку пассажиров. Казалось, вокруг никого не было, и Мюррей почувствовал, что корабль как бы отдан им в полное распоряжение. Взглянув на часы, он увидел, что стрелки неприятно приблизились ко времени отплытия – к 15.00. Его охватило беспокойство, и в тот же момент он увидел, как сестра О’Коннор с чемоданом в руках спешит через портовый пакгауз. Когда она торопливо достигла трапа, он, вздрогнув, понял, что это была не О’Коннор. Мгновение спустя перед ним возникла запыхавшаяся сестра Бенчли.

– Вы! – сказал он. – Что вы здесь делаете?

– Сестра О’Коннор заболела. – Она едва переводила дыхание после бега. – Мне отменили отпуск и направили сюда вместо нее.

Роберт молча смотрел на нее, думая, что только этого ему не хватало. Затем он сказал:

– Найдите свою каюту – это номер двенадцать – и наденьте форму. Встретимся в каюте пациента, когда вы переоденетесь.

Мюррей остался на палубе, пока они не отчалили. Затем, когда буксиры начали выводить судно носом по течению на середину реки, он спустился к каютам. В коридоре навстречу ему из каюты Дефриса выскочил стюард. Войдя, Роберт увидел, как Александр Пакотил как раз наливает себе щедрую порцию дистиллята из сахарного тростника.

Не сделав попытки остановить Дефриса, он подождал, пока тот отсалютует ему стаканом и, причмокивая, опрокинет в себя ром. Затем, взяв бутылку, Мюррей швырнул ее в открытый иллюминатор.

Лицо Дефриса на несколько мгновений потемнело от прилившей крови. Он улыбнулся.

– Какой решительный жест! Просто блеск! Я в восторге. И все же… если не хотите, не пейте. Жаль так обходиться с дарами Господа.

Оба ели друг друга глазами в наступившей тишине.

– Давайте попробуем прояснить ситуацию между нами, мистер Дефрис, – сказал Роберт. – Моя работа состоит в том, чтобы проследить, как вы завершили свое лечение. Вы сидите на легкой диете, и вам разрешена лишь одна порция спиртного в день. В течение часа после обеда вы должны отдыхать лежа. Каждое утро вы принимаете дикумарол, и я вам делаю специальную инъекцию. И большую часть дня мне придется возиться с вашими анализами на свертываемость крови. Все это для вашего же блага, а не для моего. Так почему бы нам не посотрудничать?

– Ладно-ладно. В этом вы правы, доктор.

Раздался стук в дверь, и вошла Бенчли, выглядевшая особенно профессионально в своей хорошо накрахмаленной униформе.

– Это ваша новая медсестра, – сказал Мюррей Дефрису. – Миссис О’Коннор, к сожалению, не смогла с нами поехать.

Брови Александра радостно приподнялись.

– Но это – нежданное чудо. Как вас зовут, моя дорогая?

– Зовите ее просто сестрой, – отрезал Мюррей. Он подошел и пощупал у Дефриса пульс, который был не слишком хорошим. – Она уложит вас в постель и проследит, чтобы у вас была пинта обезжиренного молока, которое я сейчас закажу. – На пороге он повернулся к Бенчли. – Пожалуйста, прямо сейчас дайте ему сто миллиграммов глюкофитола.

Стюард в коридоре делал вид, что начищает латунь. Это был лайми[8]8
   Лайми – прозвище английских моряков, употреблявших лаймы против цинги.


[Закрыть], маленький заморыш в рваной белой куртке и с бледным лицом вечно голодного человека. Мюррей не мог на него сердиться – он почему-то вспомнил те дни, когда сам жил впроголодь.

– Как тебя зовут, стюард?

– Чиверс, сэр. Здесь меня зовут Скрабби[9]9
   От англ. scrubby – жалкий.


[Закрыть].

– Хорошо, послушай, Скрабби. Для мистера Дефриса бар закрыт. Насовсем.

– Да, сэр. Я понятия не имел. Видите ли, он дал мне…

– Все в порядке, Скрабби. Отныне ты будешь работать на меня. Я прослежу, чтобы ты от этого не был внакладе.

Старший стюард был в своем офисе, и Мюррей объяснил ситуацию. Он чувствовал, что по крайней мере одну проблему держит под контролем. Но, несомненно, найдутся и другие. Он прошел на корму и с минуту постоял у поручней. Позади сквозь вечерний туман светились башни Манхэттена. Судно набирало скорость, начиная попирать серые океанские волны. На форпике шесть раз неторопливо ударили в судовой колокол – словно печальный звон по умершим разнесся над водой. Внезапно поднялся холодный ветер. Мюррея пробрала дрожь, и, невольно поежившись, он поспешил вниз.

Три дня спустя «Королева острова» уже была в глубоких синих водах под ослепительным, словно с глянцевой открытки, небом. Светило солнце, легкий ветерок ласкал щеку, вокруг судна резвились дельфины и летучие рыбы.

Настроение Мюррея тоже стало более радужным. Ему удалось установить для Дефриса твердый распорядок дня, и мало-помалу у него сложилось более корректное мнение о его подопечном. Александр хотя, безусловно, был трудным и привередливым пациентом, тем не менее обладал большим обаянием и чувством юмора. Возможно, именно это позволило ему поладить с Бенчли, которая была не против его подтруниваний.

– Доктор, – сказал Александр на третий день, – пока мы в пути, даже с друзьями можно помереть от скуки. Короче говоря, вы знакомы с игрой джин-рамми?

– Я играл в нее, – ответил Мюррей.

– Отлично! – оживился Дефрис. – Давайте развлечемся. Вызовите этого несусветного Скрабби.

То, что его пациент чем-то интересуется, Мюррей расценил как хороший признак – Дефрис мало выходил на палубу, и скука была явно ему не на пользу. Вскоре оба уже сидели за карточным столом, а перед ними лежали две новые колоды карт.

– Итак, Боб, ты позволишь называть тебя по имени?

В ответ вежливый поклон.

– Для разнообразия мы должны сделать ставку, – продолжил Дефрис, – небольшую, конечно. Скажем, четвертак?

Предложение было настолько нелепым, что Мюррей рассмеялся: