Текст книги "Как стать контрабандистом. 4. Суд"

– Сегодня ваш трансфер, – сообщил вертухай, несколько озабоченно разглядывая разбросанные по всему полу исписанные и скомканные листы бумаги.

– Какой трансфер? – искренне удивился я, отрываясь от захлестнувшей меня бумажной лихорадки, – Сегодня 17, а суд у меня только в понедельник 23-го. Это вообще на следующей неделе.

– Поступило распоряжение отправить вас сегодня назад в Миккели. Автобус будет через три часа. Собирайте вещи.

Вот так всегда. Стоит в кои-то веки заставить себя заняться полезным делом, как моментально все начинают старательно отвлекать. И совершенно бесполезно дёргаться. С волками жить – не надо кукарекать.

К автобусу меня вывели последним. Столпившиеся перед выходом вертухаи отводили глаза и старательно делали вид, что вся отправка задерживается исключительно по моей вине, и теперь у них совсем нет времени на шмон. Даже через рамку не заставили пройти.

– Злые вы… взашей гоните… без массажа, – сопел я довольно расстроено, с трудом рассовывая свои пакеты в забитое доверху багажное отделение, – От милого унитаза в парашное средневековье…

Автобус был полон, но все привычно кучковались в конце салона. Пара передних кресел оставалось свободными. Не успел я присесть, как автобус взрыкнул, задрожал и ходко двинулся навстречу наползающим сумеркам.

До позднего вечера вертухаи развозили радостно гомонящих пассажиров по местам новой приписки. Большинство осталось в Котке, ждать следующий транспорт до назначенных им поселений. Стала понятна причина такого их повышенного настроения. В открытых тюрьмах решёток нет. Условия почти домашние, а вертухаи реально зашуганные. Народ там пошатнувшееся здоровье подправит, связей поднаберётся и вперёд на свободу, преодолевать новые рубежи. Да и приличное выходное пособие заработает, если возникнет такая необходимость.

До Миккели нас добралось только шестеро. Парочка совершенно сонных вертухаев подтащила тележку, на которую мы безропотно сложили вещи. Разрешили с собой взять только сигареты и зубные щётки. Раздали лекарства, пакеты с сухим пайком и постельное бельё. Засунули нас в смежные камеры 4+4, и сразу наступила тишина.

Все молча стали готовить свои спальные места. Я удачно ввинтился в дальнюю от унитаза камеру и выбрал правые нижние нары. Осторожность никогда не помешает. Монастырская мудрость¹⁹. Сплю я на правом боку. Значит, задницей к стенке. Защита сомнительная, но всяко сновидениям будет спокойнее. Вроде и местный народ спокойный, но никак не отделаться от американских боевиков.

Напротив меня устроился довольно бойкий вьюнош с бегающими глазками, который весьма бойко тараторил по-английски со странными вкраплениями совершенно непонятных свистящих слов.

Не успел я расправиться с вонючим постельным бельём, поминая последними словами экономного Сулева, как ознакомился с небольшой, но весьма яркой биографией нового сокамерника.

Паренёк откуда-то с далёкого севера. Из глухомани на стыке финско-шведско-норвежских границ. Решил, что на хлебных югах будет попроще. Там он навсегда забудет о талонах на еду, с трудом получаемых родителями-алкоголиками, и окончательно задолбавшей его странной семейной экономии. Тем более что языков нахватался много, только вот образование подкачало. Это он компенсировал завидной активностью, которая стала быстро раздражать полицейских всех сопредельных стран.

Месяц назад он круто лажанулся в Котке при попытке сбагрить разбодяжку (если, конечно, я правильно понял его странное определение bloody white rot), заносчивому jack-in-office (клерку). Тот долго ломался, и всё пытался сбить цену, но потом вроде созрел под какой-то свой надвигающийся междусобойчик. При передаче товара этот лох неожиданно преобразился, и оказался подлым провокатором на службе у легавых. Полкило дури просто вылетело в трубу, а мой сосед теперь почти три года будет облагораживать тундру неподалёку от родных пенат. Без всякого УДО, но с непомерной задолженностью перед братвой.

Я слушал его без всякого интереса, пытаясь расклеить пододеяльник, когда из соседней камеры раздался взрыв хохота. Мой говорун сорвался с места и унёсся за положительными эмоциями. Через некоторое время он просунул голову в проём и поманил меня пальцем, церемонно сообщив:

– Please inform us… something about real Russia (Пожалуйста, поведай нам что-нибудь о реальной России).

Я неопределённо хмыкнул, но бросил намертво слипшийся пододеяльник и пошёл читать ликбез. Всё одно какое-то развлечение. Все чинно расселись по трое на нижних нарах, закурили и выжидательно уставились на меня.

– А что интересует?

– Всё, – пробасил здоровенный громила, – У нас планируется сделка на севере России. Там самая дешёвая афганская дурь. Никто там никогда не был. Знаем, что там всё плохо. Так что ничего не скрывай.

Я поперхнулся дымом, прокашлялся и, стараясь сдержать себя, приготовился в меру замогильным голосом нести заповедную правду в столь прогрессивные массы, доросшие до путешествий в тундру, или туда, где по их мнению начинается таинственный Север.

– Родился я в глухом уголке Сибири. Расскажу как раньше было. – тут пришлось сделать паузу, чтобы самому подло не разоржаться, и начать снова, напирая на lonely (малолюдный) и out-of-the-way corner (отдалённый угол), вокруг вечная мерзлота (permafrost). – последнее слово зацепило какие-то забытые струнки сознания и вышло как «сперма в рост». Окружающие этого не заметили и сочувственно зашушукались. Я решил в дальнейшем не особо перегибать:

– Холод, б-р-р… fucking terrible, -55° C, – совершенно ничего не помню из географии о нашем полюсе холода, – John (туалет), что мы зовём ласковым словом M-Jo sortir (М-Ж сортир), был в ста метрах от нашей деревенской древесной землянки (wooden dugout).

Я покосился на слушателей, но никаких признаков недоверия не обнаружил. Тогда решил подбавить суровой правды.

– У нас была очень богатая землянка. Три уровня под землёй… и большой подвал (basement), – тут я понял, что слегка перегнул и решил исправиться, – Только у нас, в Сибири, подвал на поверхности. Это как… природный холодильник. У вас он всегда внизу, а у нас только под открытым небом.

Все дружно закивали головами.

– В наш M-Jo sortir мы всегда ходили с AK-47, – на лицах у слушателей появились понимающие улыбки, – Он выдавался бесплатно только по communist party membership card (коммунистическому партийному билету). В местном selsovet. Ходить по улице можно только днём. Иначе полярные медведи (polar bears)… and…

Я стал вспоминать других арктических обитателей, но понял, что и тут у меня наметился слишком явный пробел. Мамонты все поголовно вымерли, а неуклюжих тюленей трудно приручить к домашнему очагу. Значит, надо отвлечь простым жизненным примером.

– Russian polar bears… – Я задрал указательный палец и покрутил им в воздухе для усиления эффекта, – Тварь умная и хитрая. Пасётся (graze) возле землянок и в спячку (hibernation) никогда не впадает… э-э-э, не спит даже зимой. Сильный… как слон. Когти как у тигра.

Чуть не ляпнул про хвост, который длиннее, чем у крокодила, но сдержался. Других сравнений решил не приводить. И так картинка достаточно впечатляющая. Да и в голове постоянно вертится подлая подсказка: «Кролики – это не только ценный мех».

– Real ogre… man-eater! (Настоящий огр… людоед) И эти… sons of Russian polar bitch... постоянно нападают на грузовики с нашей едой, – тут я решил внести уточнение, – Работали мы все бесплатно. Только за еду и водку (vodka-food). Консервированный жир (tinned fat), называемый в России salo. War communism (военный коммунизм). Он у нас тогда везде был. Еду завозили только раз в год. Самолетами. – тут я понял, что окончательно заврался и решил переключиться на другое. – Добывали уран… и другие секретные polymers (полимеры).

Пришлось опять взять паузу и закурить, чтобы задавить нагло рвущееся наружу попытки сделать дословный перевод: «Просрали полимеры».

– Если медведя сразу не убить, то наступает полный starvation… голодная смерть. Но самые страшные это их самцы… alpha-dogs… живучие, гады. У нас это все знают. Всё норовят последних красивых девок попортить (rape), а мужиков калечат (maim) и жрут только исключительно genitals. Никакой свободы передвижения в вечернее время по их меченой территории. Страшное и всеобщее падение demography. Вот я и поехал в Финляндию… democratic liberties… free will (демократические привилегии, свобода воли) … теперь я здесь! Среди вас. В капитализме.

– Perestroika? – вылез один из самых просвещённых.

– Restructuring? – огорчил я его, – Нет. Perestroika это только aurora borealis (северное сияние). Её под рекламу Coca-Cola тогда приспособили и с глупых туристов требовали за просмотр золотом. Секретная разработка. Naezd называется. Да, а Vodka и Coca-Cola, я слышал, туда теперь привозится в виде coloured blocks of ice (раскрашенных глыб льда), чтобы не загрязнять природу и беречь ценных fur-bearing animals (пушных зверьков). Откалывают себе по куску после смены и грызут. У меня однажды зубы примёрзли, когда топор забыл и решил сам откусить. Пришлось все зубы выбить, чтобы спастись от обморожения (deep frostbite) и голода.

Я выдвинул челюсти, подтверждая истинность своих слов, а заодно посмотрел на часы соседа. Подумал и решительно произнёс:

– I wish you all goodnight. (Я желаю Вам всем доброй ночи).

Все зашевелились, дружно раззевались и по очереди стали наведываться к Ихтиандру.

Я плюхнулся на свою кровать и решил сегодня спать одетым²⁰. Надо же показать настоящий сибирский характер, раз так рассвистелся. Неожиданно меня посетила весьма разумная мысль, что не мешало бы на перспективу отшлифовать подобный рассказ, украсив его неотразимыми деталями²¹.

Ведь я, наивный, раньше думал, что только заокеанский tabloid может быть таким USAble (годным к употреблению) для разных баек. Видно всеобщий маразм крепчает. Даже у наших ближайших соседей. И мы за ним так покорно идём следом.

Проснулся я совершенно разбитым. Ночью накурили так, что не продохнуть. Пришлось полностью открыть окно. Когда влетали порывы ветра, становилось свежо, но холодно и сыро, а в остальное время душно и невероятно вонюче. Видно настигло наказание за хамское глумление над сибириадой. Теперь я точно уверился, что эту тюрьму наши дореволюционные раздолбаи соорудили.

После завтрака только я один был вызван на шмон, а остальные остались ждать своих дальнейших перевозок. Кого автобусом, а кого и по железной дороге. Напоследок я надиктовал им краткий русский разговорник, добавив etap, dachka, kozel, otvali nakh, paika и другие действительно необходимые в Сибири слова и выражения для специфичных финских туристов с их криминальной миссией.

Шмон не состоялся. Вертухай ограничился краткой иронической репликой своему напарнику:

– He is again with us. (Он снова с нами).

Потом демонстративно повёл носом, брезгливо сунул мне в руки сопроводительные бумаги и махнул в сторону двери.

– Сам бы хоть раз со своими сопле… менниками в камере покантовался, чистоплюй привередливый, – уязвлённо проговорил я парой минут спустя, хмуро топчась у каптёрки.

Каптёрка была закрыта, хотя внутри явно что-то шуршало. Осторожно постучал, но реакции не последовало. Видно дела не для посторонних. А лишние знания может и сокращают срок, но точно не приближают свободу. Ладно, до вечера далеко. Ещё разживёмся бельишком.

Я глубоко вздохнул и стал подниматься со всем своим барахлом по лестнице, надеясь, что никому сейчас не приспичит спуститься вниз. Тогда точно застрянем.

– Long time no see (Давненько не виделись), – Коридорный вертухай довольно заржал своей дежурной шутке.

– Задолбал уже. Посвежее ничего не придумать? – буркнул я, но для понимания добавил вполне в местном тюремном духе, – Glad to meet you again, officer! Ready to take any reasonable risk… only under your surveillance. (Рад снова встретиться, офицер! Готов на разумный риск… только под вашим наблюдением).

Вертухай радостно захрюкал и пошёл в очередной раз прилеплять картонку с моей фамилией над дверью камеры 37. Там уже висела одна картонка. Значит, Красавчика ещё не вытащили его заботливые предки. Жаль. Будем надеяться, что он теперь уже полностью вменяемый.

Но меня ожидал сюрприз. На моей койке вольготно раскинулся крупный незнакомый парень и тупо глазел в телевизор.

– Это что за хрень на моём месте? – брюзгливо вырвалось у меня.

– Ты русский? – восторженно заорала хрень, спрыгивая на пол.

– Нет, блин, мимикрирую. Ты как сюда попал? Этот этаж для офинаревших.

– Я не виноват. Меня эти сюда посадили, – он как-то сразу сгорбился и жалобно посмотрел на вертухая, – И никто по-русски тут вообще не говорит.

– А ты чего ожидал?

– Ну, я… – он замялся, но быстро переменил тему, – Я вашу полку занял?

– Полку? – не выдержав, я плотоядно ухмыльнулся, – Это тебе не купе Москва-Сочи. Запомни, правильные нары красят человека… и берегут его здоровье.

Вертухай продолжал стоять в дверях и умильно наблюдать за встречей соотечественников и явно ждал заслуженной благодарности.

– I am truly grateful for your… for your… (Искренне благодарен за вашу…), – я слегка замялся, не зная как более точно описать вертухайскую услугу, вызвавшую моё раздражение, но решил не усугублять и неожиданно закончил – … for such related cellmate (за такого родственного сокамерника).

Вертухай довольно закудахтал и даже разрешил сходить в душ, а потом спуститься за постельными принадлежностями.

Дверца каптёрки слегка приоткрылась только после третьего энергичного стука.

– Уже вернулся? – хмуро спросил Сулев через узкую щель, – Чего барабанишь? Только всех псов накликаешь. Не видишь, что закрыто? Дела у меня. Переучёт. Вижу, что помылся. Шмотки потом сам занесу. А пока вали отсюда по тихому.

– И я рад тебя видеть, – хмыкнув, сообщил я, – Новатор производства.

Камера встретила меня открытой форточкой и относительной чистотой. Сокамерник успел перестелить себе на верхней полке и теперь чинно стоял у ещё влажного стола.

– Меня Мишей зовут, – сообщил он, явно размышляя протянуть мне руку или здесь такое не принято.

– Рад встрече, Михаил, – бодро сообщил я, усаживаясь на табуретку – Давно сюда попал? Куда делся мой отмороженный финик?

– Меня только вчера перевели из подвала. Здесь никого не было. Даже матрацев и подушек. Только вечером принесли. Я не знал, что нижняя кровать занята. Никто по-русски не говорит, а я в школе французский изучал… но уже совсем ничего не помню.

– Вот и начинал бы с французской тюрьмы.

– Но у нас бизнес в Финляндии и Швеции.

– И какой, если не секрет?

– Да какой уж тут секрет, – лицо у него сморщилось, казалось, он вот-вот заплачет. Довольно странное поведение для такого здорового мужика, – Табак и водка.

– Знакомо. Много взяли при аресте?

– Пятьдесят блоков и почти полный ящик алкоголя, – странное ударение резануло по ушам.

– Часто сюда катаешься?

– Два раза в неделю.

– Готовься, теперь тебе за каждую поездку по столько же выпишут.

– Не выпишут, – голос у него был слегка дрожащим, – У нас всю отчётность полицейские забрали.

– Что забрали?

– Отчётность. Когда, сколько, кому и почём.

Я вначале не понял, а когда дошло, то начал так неудержимо хохотать, что пришлось перебраться на кровать и прилечь.

– Помолчи, – предупредил я Мишу, – А то точно от смеха умру, терпила-доброволец. Сейчас немного отдышусь, перекурю и продолжим.

– А мне можно? Третий день без сигарет. У меня остался блок в сумке, но мне его не выдают.

– Держи и крути себе, – я достал упаковку табака, отсыпал горку фильтров, пачку папиросной бумаги, машинку и разложил всё на столе, – Только не заслюнявь аппарат. Потом тщательно промоешь. А я пока кофеварку запущу. Ты как относишься к кофе?

– Я его только по утрам люблю.

– Принципиальный подход. Сейчас нет и одиннадцати. Будешь ждать следующего завтрака или оскоромишься?

– Буду сейчас.

– Разумный выбор, – я нажал кнопку интеркома и попросил вертухая выпустить меня, чтобы набрать воды.

– А здесь и воду можно набрать?

– Даже нормальный сортир можешь в течение дня неоднократно посетить.

– А я и не знал. Сегодня утром чуть не умер, когда парашу вываливал. Хорошо, хоть увидел, как её можно помыть и хлоркой засыпать. А то так приклеилось, что уже думал, что придётся руками выгребать.

– Опять новости на поржать. Подожди, дай я воды принесу, а то ты как скажешь, так сразу всё из рук валится.

Не успела колба наполниться кипятком, как из приятной задумчивости меня вывел несмелый вопрос Михаила:

– А разве нельзя сделать чай?

– Кто сказал, что нельзя? Опусти в стакан чайный пакетик и пей себе на здоровье.

– Но вы же сказали, что будете варить кофе?

– Ничего подобного. Я только спросил, будешь ли ты кофе сейчас или отложишь до завтрашнего утра. И перестань «выкать». Раздражает.

Миша повертел стакан в руке и твёрдо сказал:

– Буду чай.

– Бог в помощь. Или ждёшь меню и официанта для обслуги?

– Не… я сам.

Он сделал первый глоток и зажмурился.

– Хорошо-то как. Совсем как дома.

– Странные у тебя ассоциации. Давай, трави дальше своё жизнеописание.

Следующие полчаса Миша веселил меня своим незамысловатым бизнесом. Томясь от навалившейся безработицы, он запил и сошёлся с разбитной продавщицей из какого-то продовольственного ларька. Именно она надоумила его запустить «коммерческое колесо».

Руки у парня росли из положенного места, и он довольно быстро наделал тайников в своей подержанной иномарке. И дело пошло. Любовница развила бурную деятельность, оформила годовые визы и стала потихоньку брать из своего ларька сигареты и спиртное «на реализацию». Дело стало стремительно расширяться²².

Миша перестал пить и постоянно жалеть себя. Стал полностью обеспечивать семью всем необходимым. Она торговалась и вела все расчёты с покупателями. Ежемесячно честно выплачивала треть всех доходов. Ещё одна треть доставалась ей, а остальное уходило туманной «крыше».

– А кто вас крышевал? —исключительно в целях самообразования заинтересовался я, – Ты с ними знаком?

– Нет. Она лично вела все переговоры.

– Угу, знакомо. Нашему Мише не до «крыши», он смотрит значительно выше.

– Нет, не ничего такого не думай. Я же с ней до сих пор иногда сплю.

– Весомый аргумент. Непрошибаемый.

– Она вела специальную книгу. Сколько взяли, сколько продали. Кто чего купил и что заказал на следующую поездку.

– Фамилии тоже записывала?

– И имена, и фамилии, и телефоны. Финские и шведские.

– Герои-любовники, мать вашу.

Вылить весь сарказм мне не дал щёлчок замка. За спиной вертухая маячил Сулев с рулоном постельного белья.

– Никогда не долби закрытую дверь, – назидательно произнёс он, – А то самого девственности лишат.

– И вы говорите по-русски? – оторопело спросил Миша, – Но я же вас спрашивал?

– Радуйся, что мне было лень, а то точно бы как болотную жабу распластал на британский флаг.

– Но я… – Миша замолк и стал суетливо наливать себе новую чашку чая.

– Чем он тебя поразил? – полюбопытствовал я у Сулева.

– Этот… аршин рязанский…

– Верста коломенская.

– Что?

– Если ты о его росте, то верста коломенская. Аршин это 16 вершков. Точно помню. Пуд – 16 кило, а тут 16 вершков. Очень мало для такого бугая. Зови его просто многопудовым вершкоростом.

– Прохфессор, ты бы лучше дослушал, и этого… вершкопуда казанского начал правильно воспитывать. Я вчера утром сижу пью себе спокойно кофе, а этот… без разрешения засунул свою грязную тыкву ко мне в каптёрку и нагло заявил: «Слышь, мужик, хоть ты тут по-русски педришь?».

– И чем закончилось?

– Закончиться мог только ваш оккупационный режим… а я простым и очень доходчивым эстонским языком направил его точно… откуда он так неудачно вывалися на этот свет.

– Но бельё выдал?

– Напарник подсуетился. Я же кофий принимал. А то бы точно в лоб закатил этому переростку.

– Может, с нами чашечку за компанию выпьешь?

– Нет. Пойду. У меня дел полно, – кивнув, он вышел за дверь.

– А это кто? – осторожно спросил Миша.

– Тебе официально или по правде?

– Официально.

– Злостный наркоторговец и потенциальный хладнокровный убийца, увильнувший от сурового наказания из-за недостаточности улик.

– А если по правде?

– Стечение обстоятельств. Как и у тебя.

– И сколько ему за это дадут?

– Сейчас точно не помню, но лет 10-12 точно.

– Но мне дадут меньше? – его стал пробивать лёгкий мандраж.

–Это как суд решит. Иногда, в назидание другим… вот если вашу глупость следаки приравняют к преступлению, то вы оба получите пожизненное без всякого УДО. И жить будете на подножном корму там, куда лопари оленей не гоняют. – я резко остановился, потому, что парень весь покрылся испариной, и на лице стала проступать нездоровая синева, – Миша, ты как себя чувствуешь?

– Что-то мне нехорошо, – он забрался на койку и отвернулся к стене.

– Может тебе какие лекарства у вертухая выпросить?

– Нет, спасибо. Я лучше отлежусь.

–Точно?

– Да, – его голос стал тихим и каким-то слишком умиротворённым. Так, ещё один стал готовиться к безвременной гражданской панихиде.

– Если что, ползи к интеркому и вызывай вертухая. Им любая смертность портит статистику. И не вздумай тут обделаться со страху. Помни, это сильно подмочит твою репутацию на весь оставшийся срок. А у меня ещё есть ряд действительно неотложных дел…

– Обе ваши карточки не работают, – слегка удивлённо констатировал вертухай.

Я с грохотом повесил телефонную трубку и вернулся к вертухайской будке.

– Одна может и закончится, но вторая совсем новая, – я с подозрением посмотрел на вертухая, – В Коннонсуо я никому не звонил. Что могло случиться? Мне надо срочно связаться со своим адвокатом.

– С адвокатом? – он стал задумчиво перебирать папку с телефонными карточками, – Можете сделать один короткий бесплатный звонок.

– Спасибо, – я подошёл к телефонному аппарату и стал ждать, пока зелёный огонёк сменит красный на блоке связи.

Тони ответил почти сразу.

– Почему вас перевели из Коннунсуо? – требовательно спросил он вместо приветствия.

– Hyvä kysymys! Хороший вопрос. Не знаю, но думаю, что связано с тем полицейским, который меня конвоировал.

– Проблемы?

– Нет. У меня проблем нет.

– У меня сейчас здесь ваш сын. Будете говорить?

– Да.

В трубке послышались голоса, потом удар, потом что-то заскрипело.

– Извини, я трубку уронил, – сообщил сын, – У меня все руки твоими бумагами заняты. Привет. Почему тебя перевели? Судья обещала, что ты будешь в Коннунсуо до следующего слушания.

– Долгая история. Тот легавый слишком выпендрился, а я намекнул, что накатаю жалобу. Вот они меня и сбагрили от греха подальше.

– Понятно. Мы сейчас перегружены. Только что Верховный суд не дал нам права обжаловать решения Суда второй инстанции о незаконности твоего удержания под стражей.

– Что-то для меня сложно. Но хоть объяснили почему?

– Нет. Просто отказали.

– Жаль.

– Другого и не ожидалось. Иначе всю таможенную верхушку ждало наказание за явную фальсификацию. Кто на такое решится? А так тебя потом тихо выпустят по решению суда и ни у кого никаких проблем. Надеемся, что прямо из зала суда.

– Другие новости есть?

– Новостей полно, но лучше если мы не будем об этом говорить. Твои разговоры записываются, а твои следователи имеют прямой доступ к этим записям.

– Понял. Как сам?

– Нормально. Твоё дело очень интересное.

– Не сомневаюсь. Как дома?

– Нормально. Ты там особо не психуй. Мы тебя точно вытащим. Извини, но мне пора. Дела. Пока.

В ухо застучали короткие гудки. Я повесил трубку, повернулся к вертухаю и пару раз скрестил руки, показывая, что разговор закончен. Тот кивнул и поманил меня к себе.

– Спуститесь в камеру к русским. Они что-то просили, но никто ничего не понял. Сейчас предупрежу охрану.

Я слегка подивился, но послушно двинул на второй этаж. Там вроде Джон-гандон оставался за старосту и это его задача разруливать вопросы с вертухаями. Кстати, достаточно неплохо оплачиваемая.

Дверь в камеру была приоткрыта. Я стукнул пару раз для приличия и вошёл.

– Какие люди! – радостно завопил Лёха, – А мы думали, что тебя отпустили. А тут ты сам один и без охраны.

– Размечтался. Мы с тобой крутые контрабандисты и от нас так просто не отделаются.

Я огляделся. Половина коек пустовала. Несколько человек продолжали спать.

– Уж полдень близится, а эти как сурки…

– Они всю ночь фильмы крутят, а днём дрыхнут. Говорят, что так время быстрее летит.

– Эйнштейны-Эйзенштейны?

– Нет, тут евреев точно нет.

– Заметно. А где остальные? Что стряслось? Меня вертухай сюда погнал. Где Джон?

– У кого сейчас есть работа, те на работе. – весело затараторил Лёха, – Джона сразу после тебя отвезли на суд. Свидетелем по другому делу. Да ничего у нас не случилось. Были проблемы с телефонными карточками, но мы все себе уже новые купили. Расскажи про суд. А я пока кофейку сварганю и пирог достану. Вчера сделали с ягодами. Целых два противня. Один уже умяли.

Лёха был откровенно рад моему приходу. Он бестолково суетился, светясь улыбкой. Неожиданно я также разулыбался, да и настроение резко улучшилось.

– Спасибо, Лёха, – тихо сказал я.

– За что? Ты ещё пирога не попробовал. Сейчас сядем, и давай, рассказывай про суд.

С кроватей стали сползать невыспавшиеся тени. Они молча топали в туалет, жали мне руку и, машинально почёсывая яйца, в одних трусах рассаживались за столом.

– С чего начинается Родина? – задал себе риторический вопрос, откусил большой кусок пирога и приступил к рассказу.

В камеру я вернулся только через час, но с двумя солидными кусками пирога.

– Грешник Михуил, спустись на землю. Второй завтрак прибыл, – игриво сообщил я с порога, – Сейчас начнём твою хворь изгонять.

– Меня Михаилом зовут, – обиженно отозвался он, спуская ноги вниз.

– Не дорос, – отрезал я, – Когда на волю выйдешь, то тогда будешь гордо именоваться Михаилом как-тебя-там.

– Ты только не смейся. Моего папу зовут Гелий. Это значит «солнечный».

– Как? – я чуть не подавился дымом от сигареты, – И ты с таким отчеством решил посетить тюрьму? Ну ты, брат, силён! А фамилия у тебя случайно не Петухов?

– Нет. Я Дятлов.

Я обессилено сел на табуретку и только через несколько минут смог из себя выдавить, булькая от восторга:

– Ми-хуил, блин… Гей-я-ВИЧ, блин… да ещё и Дятлов. Радуйся, что следак по-русски не догоняет. Повезло. Да, тебе надо срочно в Европарламент баллотироваться… без голосования и длинной очереди. Только стань англофилом. Представляешь, какая у тебя шикарная будет вывеска на двери: Woodpecker Michael, Gay.

Миша наморщил лоб, но промолчал.

– Будешь везде почётным гостем.

– Почему?

– За свежий подход к ведению бизнеса, который был полностью предопределён твоими родителями.

– Но меня же посадили?

– Это досадная случайность. В следующий раз… ты знаешь, что за зверь такой sandwich-man (ходячая реклама, человек-реклама)?

– Нет.

– Не важно. Это следующий этап твоего перспективного ведения тайной бухгалтерии. Новое течение. Громкое соло для невероятного контрабаса… Ладно, садись к столу. Просто молча поешь.

Миша откусил кусок пирога и замычал от восторга.

– Знаю, сам тащусь от разных человеческих талантов, Михуил Гей-ты-ВИЧ.

– Я Михаил Гелиевич.

– Извините покорно, господин Дятлов, скоро наизусть заучу. Теперь вот заметно, что порозовел, а то ты так зачётно синел и уже ласты активно клеил.

– Какие ласты?

– Астральные. Что у тебя ещё припасено?

– Как узнал?

– По отчеству.

– Скажи, как? Я же про деньги ничего не говорил?

– Не тормози. Запрягайте, хлопці, коні. Годі далі спочивати.

– Ты, что, хохол?

– В этом никто не уверен, но в детстве часто отдыхал в Астраханской области. Там и нахватался. Рыбалка, чёрная икра и сало в этом деле – верный друг и помощник. Так что там с твоими бабками?

– Когда меня арестовывали, я успел 50 евро засунуть в маленький кармашек на джинсах. Когда обыскивали, то не заметили. Вот, – он вытащил из кармашка сложенный в квадратик полтинник и бережно развернул.

– Ну, и что ты с таким богатством собираешься делать? Купить мимолётную благосклонность вертухайши или щедро заказать большую пиццу?

– Что-нибудь найду.

– Где?

– Не знаю.

– Слушай, гений-контрабасист, дуй прямо сейчас к вертухаю… о, чёрт, вместе пошли… я лучше сам переведу, а то точно отправят тебя местный карцер неделю стенку полировать.

Во время моего рассказа о стрессовой забывчивости сокамерника, вертухай метал злобные взгляды на Мишу, но особо выступать не стал. Молча забрал деньги, негромко побурчал, залезая в свой комп, и внёс их на его счёт. Нижние вертухаи лопухнулись, а он подчистил их огрех. Всё шито-крыто и без последствий.

– Теперь можешь смело их потратить в магазине, – сообщил я Мише, – И не занимайся больше самодеятельностью. Здесь бюрократия правит бал.

– Какой бал?

– Пенитенциарный.

– Это что, что-то с членом связано?

– Penis это одно, а вот твоё пребывание здесь… дело совершенно другое. И они у тебя никак не пересекутся. Знаешь, ты просто переполненный кладезень непуганной дремучей премудрости. Считай за комплимент.

– Спасибо. Как ты думаешь, мне мою машину потом вернут?

– Догонят и ещё раз вернут. Это же орудие злостного преступления. Ты ведь в ней тайников немеряно намастрячил?

– Да.

– Вот и будет она экспонатом в местном криминальном музее.

Миша явственно всхлипнул. Мне стала немного стыдно.

– Слушай, а сколько лет твоему Кенгуру?

– У меня Nissan Sentra. Почему кенгуру?

– Потому, что сумчатая. Так сколько?

– Чуть больше девяти, но она совсем как новенькая.

– Тогда расслабься. Вернут тебе твою бедолагу. Точнее насильно всучат при выходе, даже бензином отоварят. Чтобы ты на Родину не мозолями кирзачи топал, а чинно сопроводил почтенную старушку подальше с глаз долой. Самобеглая некрофилия здесь не в моде. Иначе придётся не только тебя в приличных условиях содержать, но и сильно потратиться на утилизацию.

– Скорей бы, – мечтательно вздохнул Миша, – Сразу рвану в «Макдональдс».

– Провериться на «триаду Макдональда»²³?

– А это с чем?

– Супер аксиома жизни без всяких добавок. Если хоть раз помочился в постели, поджёг какое-нибудь чужое имущество или там кошку с восторгом помучил, то раз… и ты уже серийный убийца. Науку, Михаил Гелиеч, не обманешь. Куда не ходи. В ресторан или в твою любимую… забегай-на-ловца. Забегаловку, если для непонятливых.

Он надолго задумался, но потом, до самого моего отбытия, так ни разу и не спросил, а за что я тут сам сижу.

Два дня без устали на разных этажах я молол языком, рассказывая о прошедшем предварительном суде заинтересованным слушателям, при этом окончательно убедив себя, что следующее заседание станет моим триумфальным выходом на свободу. Российское одобрение получила и сокращённая версия «Основных Правил». Особенно у Сулева, который посчитал это знаком того, что я созрел повесить себе на шею ярмо под названием «писательское бумагомарательство».