Текст книги "Обрывки газет"

Самая страшная глава

О боже, я всего лишь слабый ребёнок, но, быть может, мне пришлось испытать такие муки, которых ты не знаешь, и всё-таки я не утратил надежды, и всё-таки я благословляю бога.

(с) Андре де Мюссе, «Исповедь сына века»

Между тем, кем я был, и тем, кем я стал, лежит бесконечный путь.

(с) Борис Гребенщиков, «Ключи от моих дверей»

Последнее, что я прочла перед включением авиарежима – тред о расстройствах пищевого поведения («не бывает бывших») и горячей линии по работе с больными («эти люди невероятно хрупкие»). Это будет, наверное, самая тяжёлая глава этой книги, потому что она про тех демонов, чьи имена я обычно называю только в шутку – демонов, в заигрывании с которыми меня упрекает дедушка. Я улыбаюсь и молчу о том, что заигрывание – просто способ вести войну. Наверное, я перестала писать в дневник, когда эта История достигла апогея. Потому что даже дневнику я не могла рассказать об этом.

У моей сестры есть подруга (мы не знакомы с ней лично, но переписывались в сети), которая иногда спрашивает у меня жизненные советы. Она – один из главных людей в моей жизни, хотя я, если честно, не знаю, как её зовут (только ник). Однажды моя сестра рассказала, как читала сказки этой девочке, чем отвлекла её от попытки совершить самоубийство. Когда Нина говорила мне об этом, я подумала: «Значит, жизнь прожита не зря. Я выкупила своё право рождения, когда спасла кого-то ещё. И ты выкупила, сестрёнка, ведь это ты читала вслух».

В одной из бесед я рассказала этой девочке что-то про своё бытовое раздражение. Мол, меня бесят соседи, и вот как я пытаюсь – только пытаюсь – с этим справляться. Она удивилась: «я не думала, что ты тоже бываешь раздражена». Эту главу я не смогу писать без слёз, и я посвящаю её этой девочке.

У меня есть знакомая, которая напрямую говорила мне о своей ненависти и объясняла, что её причина – зависть. Впервые я услышала о ненависти в таком контексте: «она терпеть тебя не может, потому что ты всё время радостная и у тебя всё время всё хорошо». У меня правда всё хорошо: понимающие и заботливые родители, любящие друзья, которые остались рядом, даже когда я больше полугода не общалась с ними, потому что во время подготовки к ЕГЭ и после него у меня почти никогда не было сил на это общение. Моя семья – не из тех, кто может позволить себе кидаться деньгами, зато родители с детства привили мне единственно верный приоритет: «Лучше максимально бюджетное путешествие, чем сидение дома на золотом сундуке». Впервые мне вкололи Дорогу в семь лет, и с тех пор я объездила много стран.

И несмотря на всё это – мне кажется, я видела дно. У меня не было оправданий, чтобы поехать крышей, но даже то, что я ищу оправдания, говорит: она не на месте. Дорогая девочка, ты удивишься, когда я скажу: я впервые осознанно причиняла себе вред ещё в средней школе. Однажды мудрый взрослый, которому я доверяла и буду доверять всю жизнь, сказал шестикласснице, сжимая игрушечного тигрёнка с кучей углов: «крепко сжимая его, я чувствую очень сильную боль в руке – и боль в сердце становится слабее».

У меня был шприц с толстой иглой. Этот шприц использовали как тару, чтобы поделиться со мной кремом – я с детства от нервов расчёсывала руки до болячек, а он должен был помочь. Крем скоро перестал выдавливаться, но шприц я не выкидывала ещё несколько лет. Им я выцарапывала на себе слова и «резала» запястья. Я всегда знала, что их невозможно вскрыть таким образом – на самом деле это просто было удобное место, хотя после я стала царапать ноги, чтобы не было видно.

Было девятое мая, и мы с друзьями родителей традиционно отправились в Парк Горького, чтобы поздравить и поблагодарить ветеранов. Давая мне гвоздики, мамина подруга спросила: «Ты что, вскрывала вены?» – «Что ты! – улыбнулась я. – Это я с котом играла». Я много своих грехов повесила на кота; надеюсь, он сможет меня простить.

Марго всё время требовала от меня выкинуть шприц, даже когда я перестала так делать. Она боялась, что, пока он у меня будет, я всегда найду повод вернуться к нему – и, собственно, была права. Жалко только, что шприц – не единственный способ навредить себе, а порезаться при желании можно даже бумагой.

Когда мы с Дашей Рыжовой снимали клип на первые главы «Алисы» Alai Oli, а потом я смотрела эти невозможные фотографии (лучшие мои фотографии, потому что в них столько света, сколько бывает во мне только в лучшие времена – а это были худшие), я ненавидела себя и думала: «На самом деле я гожусь только для того, чтобы сниматься в клипе про четвёртую и песню «В кольце»». Четвёртая глава и «В кольце» – это и есть дно.

[Я слушаю этот альбом третью весну, и всякий раз, когда главы из него включаются, я плачу. В день полугода отношений с Кириллом я отметила, что целых полгода не слушала «Алису» целиком. Сегодня я сделала это, чтобы вывезти главу.]

Дорогая девочка, одна фраза может разрушить дружбу длинною в жизнь. В моей жизни был человек – я до сих пор сделаю ради него всё возможное, и ещё долго после того случая я пыталась чувствовать по-прежнему, но это были фантомные чувства на месте отрезанных – человек, который сделал так в попытке показать, что он мой друг и хорошо меня знает.

Это было в тот самый день, когда мы снимали клип, но вечером. Мы собирались на концерт и встретились перед ним покушать с человеком, которого я очень люблю сейчас, а тогда едва знала, но относилась с большим уважением. Впрочем, как бы ни относилась. Лучший друг, о котором речь, присоединился и, вскинув брови, своим громким голосом воскликнул: «Ничего себе, ты ешь!»

Знакомый рассмеялся. «А обычно – не ест?» – «Вот увидишь! Сейчас поест, а потом пойдёт в туалет блевать». Не уверена, что треснувшее тогда во мне уже срослось. В своей жизни я помню три предательства, это – второе. До той минуты только один человек знал об этой моей стороне, и я научилась говорить о ней самым близким, когда превратилась в «бывшего» – одного из тех, кого не бывает, потому что рецидивы неизбежны, особенно если считать за рецидив мысли, которые успеваешь пресечь.

Я знаю, о чём говорю, когда называю ЕГЭ психологически невыносимым. Сначала мне казалось, что нельзя тратить время на еду, и тогда я придумала жить на «детоксе» и питаться одними огурцами (ведь их надо только помыть и отрезать хвостики!) Но на одних огурцах далеко не уедешь, и я неизменно врывалась голодная в фастфуд или магазин, где закидывалась шоколадками. Ела я только на ходу.

Потом меня начало тошнить от любой еды, особенно накануне экзаменов. Терпеть тошноту было невозможно, и я стала вызывать рвоту. А потом то, что делалось нарочно, стало рефлексом: например, рвотные позывы сопровождали каждую чистку зубов. Очень скоро я знала наизусть, какой едой тошнит наименее больно, а какой – наименее мерзко. Не буду объяснять, потому что по себе знаю, что это может стать для кого-то подсказкой. Но подсказка только одна, дорогая девочка: ты не в порядке. так бывает. тебе нужно просто попросить о помощи.

Не думай, что знаешь, что за просьбу о помощи тебя разлюбят. Что твои родители, которые считают, что между здоровым человеком и опасным психопатом, которого пожизненно сажают в психушку, нет бесконечно долгой серой полосы, откажутся тебе помочь. Если что, ты можешь сказать об этом мне.

Когда я почувствовала себя безвозвратно мерзкой, я изобрела два способа «помочь» себе. Для начала я придумала себе множество аллергий. «Я не ем мясо, потому что у моего организма плохие с ним отношения», – говорю я. И это правда: я так и не научилась снова есть баранину и свинину, а ещё тысячу других вещей – от них у меня болит живот и накатывает тошнота такой силы, что руки сами тянутся к горлу. «Так пустота во мне вечно тянется к тьме, – говорит Алиса»[33]33
  Alai OLi, «Алиса», глава вторая.


[Закрыть].

Второй способ – это известный многим подсчёт калорий. Кажется, Варя подхватила меня на руки, а Лиза позвонила Диме поделиться этой победой, когда я сказала им год назад: «В день последнего экзамена я перестану считать калории и не буду считать их до конца поездки в Париж. Во Франции просто непростительно ограничивать себя в еде». Я перестала даже на пару дней раньше и до сих пор не начала (точнее – до сих пор помню свою дневную норму, знаю, сколько «стоит» каждая моя тренировка и на глаз определяю «цену» каждого кусочка еды; но теперь я помню, что моя дневная норма – это не тысяча калорий, а желание поесть – это повод поесть и полюбить свою еду и себя).

Я не научилась врать, но я хорошо блефую. Блефовать, делая вид, что ты хорошая и здоровая девочка – мой конёк. Помню, как у меня потемнело в глазах от поиска оправданий, когда год назад на выходе с концерта Операции Пластилин я привычно лизнула крышку антисептика, куда выдавила средства ровно на глоток, а мои друзья увидели это.

Иногда я забываюсь, и мне приходят в голову мысли наказать себя за неудачу или плохое самочувствие отсутствием еды, диетой из кофе; когда я очень сильно злюсь или реву не к месту, я машинально впиваюсь в ладони открытыми ручками; пару дней назад я заказала в Лавке швепс, открыла его и стала пить, не продизенфицировав баночку – я пошла в ванную с целью помыть язык с мылом и опомнилась в последний момент.

Принудительная самоизоляция показала, как легко меня разрушить. Показала, что Бог, которого я начала растить у себя внутри, сидя на подоконнике в Вильнюсе, когда Варя была в душе и мне приходилось бороться с тошнотой (одна из тайн про Варю – в том, что рядом с ней мне всегда удавалось побороть своих демонов, несмотря на то, что она узнала о них, когда война уже кончилась), это всё ещё Бог-младенец, не способный сразить легионы черноты разом.

К счастью, помимо маленького внутреннего Бога с ними борются мои близкие – те, чьими глазами на меня смотрит Бог внешний. Благодаря им я забываю, какого цвета дно.

Сегодня я – «бывшая». Но я знаю, как легко мне бывает сорваться.

Дорогая девочка, если кто-то кажется тебе волшебником, помни: мы колдуем себя сами. Если я справилась – значит, справишься и ты: просто потому, что это возможно.

У меня была только одна тайна от моей мамы. Когда она прочитала эту главу, тайн не осталось.

30 декабря 2018

[2020: Ежегодно в конце декабря я пишу о моментах, которые в этом году особенно мне запомнились. В конце 2018 я смогла вспомнить только два таких момента о весне: C – MIMUN – Модель ООН МГИМО – и путешествие с Женей в Питер на неделю, за которую я научилась любить этот город, для меня – чужой и холодный.]

В Апреле были танцы до упаду и даже дальше – до того, что снимаешь каблуки и начинаешь плясать босиком в колготках. Светлые пальто и плащи, интервью с игроками Генеральной Ассамблеи, солнечный свет и зелёные почки, дождь, снова танцы – всю ночь, слёзы любви, слёзы расставания, слёзы завершения, слёзы усталости и слёзы всесилия, белое платье с двумя ленточками вместо спины, залитое вином, и куча других платьев, красные дреды, прогулки от корпуса до корпуса МГИМО в пиджаке Андрея, гонконгские вафли в трёшке, пятнадцатиминутный сон с лучшим другом в кресле в ночном клубе, а потом рассвет, когда Саша, Варя и Ваня курят, а ты ждёшь такси, белые кеды чувствуют весеннюю свежесть асфальта, а потом ты едешь в такси и настолько вырубаешься, что кажется, что вы сейчас разобьётесь из-за того, что ты, а не водитель, уснёшь, а потом ты заканчиваешься. И шнурки на твоих кедах развязывает кот, как бы напоминая: спать ложись, дурочка.

И всё это – за неделю.

А потом ещё неделю у тебя посттравматический синдром.

Сумасшедший, вынуждающий полюбить себя, не глядя на всё нетерпение, Питер. С Адмиралтейством, до которого так и не дойдёшь, но будешь часами мечтать о судьбе Сергея Нечаева, с музеем Достоевского, где будешь думать, что между тобой и Достоевским разницы – только в объёме таланта, а вот под пальто поверх пледа вы спите одинаково, ворочаясь от холода полночи. И одинаково не умеете продать свои книги, что уж там (Фёдор Михайлович, милый, одолжи жену, очень надо). Смотришь на эти каналы, на кучу литературных музеев, на Женину синюю куртку, пьёшь чай с мёдом из термоса, думаешь о том, что Сибирь – не так уж страшно (вообще нет), если ехать туда с мужем-революционером и обещаешь себе обязательно однажды попробовать.

La femme de ma vie[34]34
  Женщина моей жизни (перевод с французского).


[Закрыть]

Если есть она, мне не страшно в огромном Вавилоне.

(с) Alai Oli, «Про Ману Чао»

Первая «взрослая»[35]35
  Московская международная школа, где я училась, а также Грибоедовская гимназия школа № 1529 проводят Модели ООН, которые курируют члены Секретариата главной московской модели – C – MIMUN на базе МГИМО. Все остальные (университетские) Модели и организуют, и проводят студенты, основная часть делегатов – тоже студенты, а не школьники. Поэтому я делю модели на школьные и «взрослые».


[Закрыть] Модель ООН, в которой я участвовала – это модель G20 в МГУ. Строго говоря, «большая двадцатка» – это даже не ООН. У меня ещё не было понимая, что играть в Модели – значит из раза в раз встречать одних и тех же активных делегатов, «старичков», в разных ролях в разных комитетах.

Модели МГУ отличаются тем, что у них нет пресс-центра или другой формы организации СМИ как части Секретариата. Здесь журналисты тоже играют в своём специальном «комитете журналистики». Четыре информационных агентства (как правило, CNN, BBC, RT и Al Jazeera) соревнуются за первенство: лучшее СМИ делегаты выбирают голосованием.

На Модели G20 список информагентств был немного другим. Я играла в Reuters, куда пришла попрактиковаться перед своей первой С – MIMUN, один из участников пресс-центра которой возглавлял наше агентство. В первый же день выяснилось, что Егор то ли слишком занят, то ли не слишком ответственен, то ли очень слабо заинтересован в нашей победе – он появился, дал задания, и больше мы его не видели. «Начальник» не озаботился заранее обеспечением нашей команды фотографами, так что я вызвалась добавить к своим обязанностям прогулки с камерой по всем комитетам. К слову, я тогда обрабатывала фото по жуткому алгоритму: с фотоаппарата кидала их на компьютер, оттуда – в сеть, оттуда – на телефон, где редактировала в VSCO, а после загружала обратно в сеть. Удивительно, что качество после всех этих манипуляций оставалось на высоте. Фотошоп появился у меня несколько месяцев спустя.

Поскольку все моделисты хотят увидеть себя на фото, результат моих трудов нужно было выкладывать незамедлительно. Егору было не до того, чтобы этим заниматься, и он дал мне админку Reuters. Заодно на меня легла задача публиковать чужие новости, а значит, и вычитывать их на предмет ошибок.

На четвёртый день Модели у меня поднялась температура, начался жуткий насморк – я чувствовала себя так плохо, что доехала до дома Жени (что гораздо ближе, чем до собственного) и не могла уйти оттуда. Последние два дня я пропустила. Возможно, именно поэтому разыгравшаяся маленькая война с участием Reuters не слишком отразилась на моём будущем…

В комитете, с которым у нас начались проблемы, заседали министры финансов. Там случился конфликт между Японией и США, о котором мы, конечно, поспешили написать. Автором новости была я и, каюсь, эта новость была не беспристрастна. С моей точки зрения Япония была абсолютно права. Оскорблённый министр финансов США провёл в комитете кампанию против «некомпетентных СМИ» и добился того, что Reuters вход к министрам стал закрыт.

Несколько месяцев спустя на Модели ООН РАНХиГС мы сидели в столовой с ребятам, которые играли на G20, и вспоминали ту Модель. Я тогда узнала Тимофея, в прошлом – «Владимира Владимировича Путина», теперь – члена президиума Совета по правам человека. Мой будущий лучший друг Даня Паняшкин был в СПЧ экспертом, и мы только что познакомились. Вместе с нами обедала ещё одна девушка, очень яркая, очень горячая – с такой, сразу видно, не надо спорить.

«Это была моя первая университетская Модель, – призналась я. – Я играла за журналиста Reuters». «Ооо, агентства на той Модели жутко меня бесили! Мы даже от одного закрылись!» – сказала девушка, сверкая глазами и активно жестикулируя. Мне стало очень смешно и неловко. Не помню, призналась ли я ей уже в той беседе, от кого именно они закрылись.

Наверное, вы уже поняли, что именно эта девушка играла за министра финансов США на Модели G20. И за Испанию в СПЧ Модели ООН МГУ ещё через полгода после описываемых событий.

Девушка, которая потребовала закрыть комитет от Reuters, недовольная именно моими новостями – моя лучшая подруга Варя. Так мы познакомились. Возможно, если бы я не заболела в тот день, когда они от нас закрылись, мы бы запомнили друг друга и невзлюбили. Иногда я болею очень вовремя.

Варя очень мне нравилась. В моих дневниках за весну 2017 мало положительного, а всё, что есть, написано в основном про них с Даней Паняшкиным. Я надолго, а может, и навсегда запомнила, как Варя взяла меня за руку и потащила танцевать на дискотеку C – MIMUN: больше нельзя было бояться танцев. И как она улыбалась на открытии той Модели, знакомя меня с друзьями, и как материлась, читая горе-резолюции Генеральной Ассамблеи, где была экспертом. Без преувеличения можно сказать, что я в неё влюбилась, как влюбляются в весеннее солнце, первые в сезоне сочные персики и хорошеньких барышень, случайно встреченных на берегу Сены – любовью, которая бьёт под дых и запоминается на всю жизнь, даже если проходит за несколько дней. Разница только в том, что я люблю Варю уже больше двух лет, и всё это время люблю по нарастающей – сильнее и сильнее.

В июне 2018 я сдавала ЕГЭ. С конца C – MIMUN, с двадцатых чисел апреля, я не писала ни сказок, ни статей на ЖЖ, ни стихов, ни писем, ни дневников. Меня не было – мне казалось, что меня уже и не будет. Я жила только одной надеждой: что, когда всё это закончится, я уеду в Вильнюс. Мне уже не хотелось ни сдавать экзамены, ни поступать в университет. Нужно было уехать, исчезнуть, убежать. Лишённая путешествий, я садилась с учебниками на МЦК и ездила по кругу, решая домашние работы, потому что в поездах МЦК можно представить себя в настоящем поезде или даже самолёте – если не смотреть в окно. Я впервые почувствовала, насколько зависима от дороги.

Мне нужен был попутчик. Сначала я хотела ехать с Даней – что-то у него не срослось, с Катей – у неё не было заграна и возможности приехать даже в Москву. Варя предложила свою компанию. Мы купили билеты в тот день, когда я получила результаты ЕГЭ по литературе, подтверждающие олимпиаду и освобождающие меня от вступительных на Факультет журналистики МГУ. До этого я ещё думала: может, в последний момент всё же пойти в Литинститут, против которого я так яростно выступаю последние годы? Но мы улетели уже через пару дней, я счастливо пропустила все ДВИ – и ни на мгновение не пожалела.

Когда самолёт взлетает или садится, ухает в пятки сердце, и хотя я не боюсь – напротив, люблю почти больше всего на свете! – летать, в этот момент мне становится страшно. Варя взяла меня за руку и держала весь взлёт, а потом всю посадку. Наверное, именно в это время из просто знакомых мы стали лучшими друзьями. За ту поездку, названную мамой «творческим отпуском», я возродилась: сначала писала о том, как Вильнюс приключается с нами. Первую сказку напечатала в телефоне на ходу, бродя вслепую по городу – гуляя, мы с Варей часто руководствуемся светофорами: куда раньше загорится пешеходный зелёный, туда и пойдём – она получилась нескладная, незапоминающаяся, и назвала я её соответствующе: «Чёрте-что». Зато у меня была возможность шутить, что я спонсорские деньги отрабатываю. На следующий день, сидя на широком подоконнике нашей квартиры, попивая сваренный Варей какао, я написала очень важную сказку, даже серию из четырёх сказок: «Дорога за твоей дверью». Эта серия была про надежду, и каждый следующий текст в ней сильнее прежнего.

В «Дороге» я осмысляла песню Alai Oli «Поток». «Мы все ждём Той Самой Встречи, Тот Самый Город, Тот Самый Путь, чтобы заполнить Пустоту, стараемся сделать хоть что-нибудь…» Это песня про Бога, в которого я не верила с тех пор, как в четырнадцать лет молилась ему ночи напролёт, по-детски обещая быть самым верным, самым набожным человеком, если он мне поможет. И он тогда не помог. Теперь, сидя в Том Самом Городе с Тем Самым Человеком, ползком и со сбитыми коленками пробираясь обратно на Тот Самый Путь, я – нет, я не поверила в Бога и тем более в какую-то из религий – но я почувствовала Его в себе. Я назвала Его Вселенной, но с тем же успехом могла назвать «Провидением» и как угодно ещё. Главное – он был.

Был улыбкой в широко открытых глазах девушки, которая кормила меня сыром вперемешку с малиной в Бернардинском саду, пока я читала ей вслух «Сказки старого Вильнюса» – сказку, действие которой в этом самом саду происходит.

Космотрип в Литву, день первый
(14 июля 2018)

Утро началось не с кофе, не с чая и даже не с апельсинового сока. Не с поцелуя, не с нежного шёпота в ухо, не с крика, не со звона будильника. Утро началось не с запаха булочек из соседней пекарни и не с вони неубранного вчера кошачьего лотка. Утро не началось – ни с чего. Вообще.

Утро не началось, потому что вчерашний день не кончался, если, конечно, не считать концом лёгкий и короткий налёт лихорадочного сна. Такого, который утомляет ещё сильнее бодрствования. Утро не началось по пути в аэропорт (первое, что я сделала – перепутала терминалы, благо, соседние). Утро не началось со встречи с Варей, и дикого торможения, и омлета-импотента в шереметьевской «Шоколаднице», и с непрерывного разговора обо всём на свете, разговора лучшего сорта.

И не успели мы свернуть себе челюсти зевотой, как диктор в самолёте уже объявил посадку. Серьёзно, не успели. Я только кеды развязала. Варя не успела ни поспать, ни почитать Ремарка, я не успела ни поспать, ни почитать – давясь смехом, но всё равно хохоча слишком громко для рамок приличия – Фрая. Даже чай в моём пластиковом стаканчике не успел остыть до состояния питебельного.

И мы прилетели. И мы дольше всех стояли на границе, отвечая на тонны идиотских вопросов, поясняя все-все-все штампы в Варином паспорте и пытаясь предъявить билеты, которые – упс – распечатаны-то только в один конец…[36]36
  На таможне от нас требовали обратные билеты. Видимо, боялись, что не вернёмся.


[Закрыть] И мы выбрались из аэропорта, и сели в автобус, и играли в бильярд чемоданами (та самая игра, в которой ты – шар, а не кий и, тем более, не киедержатель), и позавтракали счастливым билетиком, и доехали.

Я перепутала две улицы с похожими названиями, когда радовалась, что мы так удачно забронировали квартиру в самом центре Старого Города, на одной из моих любимых улиц (с точки зрения гуляния и жилья) и нелюбимых тоже (с точки зрения уровня оценки сказки, написанной про эту улицу). И хотя в этот раз сказка нравится мне больше, было:

«Варя, кажется, мы живём не на той сказке…»[37]37
  Мы поселились на улице Пилимо вместо улицы Пилес.


[Закрыть]

Зато новая улица оказалась в трёх минутах (пятнадцати, если у вас два чемодана, сигарета и незакрывающийся болтливый рот, весь этот груз – на двух маленьких девочек) от автобусной остановки. И пусть до центра переть через полгорода – пятнадцать минут неспешным шагом, срезая каждый раз через новые улочки, путая следы, по которым идёт завтрашний день – и пусть за окном вместо человеческого говора и звуков поздних кофеен (мостовая, кебы, цокот копыт) – крошечное полутораметровое шоссе, и пусть улица попала в список улиц Старого Города только по злой шутке или нелепой случайности, здесь прекрасно. Здесь дышится – любовью – Литвой – Вильнюсом – любовью – Вилем – любовью.

Мы проверили, что система добычи ключа работает, но честно пошли гулять до тех пор, пока не настанет время въезда. Почти час гуляли восьмиминутный путь, посидели на скамеечке, погуляли огромными кругами, так и не дошли до улицы Пилес (обязательно ли – в первый день – с чемоданами – через весь город?), но нашли прекрасное кафе, поели и собрались в обратный путь – въезжать.

Интересный факт: почти все кофейни в Вильнюсе называются «книжными». Это вовсе не значит, что они совмещены с книжным магазином, или полки там уставлены книгами, или стоит ящичек для буккроссинга[38]38
  Буккроссинг, или книговорот – хобби и общественное движение, суть которого заключается в передаче прочитанных книг. Один человек оставляет книгу в специальном «домике» на улице, полке в библиотеке, кафе или музее. Другой забирает и оставляет что-то своё. Одна из самых необычных точек буккроссинга, которые я видела – на Пушкинской, 10 в Санкт-Петербурге.


[Закрыть], или ещё что. Там может вообще не быть книг. Но это всё равно книжное кафе. Может, потому, что лучший писатель в мире выдумал их так же, как выдумал улицы, на которых они стоят, и людей, которые в них работают, и Вильнюс, и нас, приснившихся ему в один из сотен снов про туризм.

Интересный факт: настроение всё-таки портится, даже здесь, если четыре с половиной часа шляешься по жаре с тяжёлым чемоданом, а погода не может определиться, что у неё сегодня – солнышко припекает или ливень льёт.

Интересный факт: запах обоссанного подъезда, тёмные лестничные пролёты, отсутствие лифта (плевать, что наш «верхний этаж» – это второй, лифт бы нам не помешал), измазанные сажей потолки и большая бродячая собака, живущая в том же дворе, не поднимают настроение.

И вот ещё один, напоследок: всё это может быть прихожей к самой уютной квартире в вашей практике. Во всяком случае, к одной из. Хотя, если честно, я ни разу не жила в плохой квартире в Вильнюсе. Не может он так со мной, у нас – Любовь.

Прежде чем разобрать чемоданы, мы порядочно залипли, борясь с отсутствием сна и всё же ему проиграв – надо ещё сходить в магазин. Снова вооружившись чемоданом, но в этот раз пустым, мы идём (за честные восемь минут, как и положено) до магазина и скупаем всё самое вкусное: малину, арбуз, гранат, грейпфрут, конец этой эпохе сыроедения, мороженку, котлеты, замороженные овощи, джугас. И снова тащимся: чемодан стал тяжелее прежнего, а наши халкообразно накачанные мышцы только сделали глубокий вдох.

Стоит нам подняться домой, как начинается бесконечный, многоминутный раскат грома, и ливень, и приготовленный Варей ужин, пока я штудирую интернет в поисках новых приключений на наши чемоданы – всё это создаёт именно домашнюю атмосферу, счастье, покой.

Потом мы устраиваем встречу с Вариными родственниками, и болтаем часами, и время летит незаметно, и вот пора наконец свернуть если не челюсть, то себя – об подушку, загадывая, чтобы следующий день был попроще, но не хуже, точно не хуже, нет.