Текст книги "Обрывки газет"

История болезни: слова

Дорогая Катя,

Я состою из слов, но я не знаю, почему это так. Из-за того, что я писатель? Из-за болезни? Мне не хочется их говорить и не хочется слышать свой голос, мне не хочется их даже писать, но если вскрыть мои вены, то польётся не кровь, а чернила, они найдут свою бумагу и перейдут на неё. Только от такого вскрытия я умру, потому что они питают меня жизнью, потому что я есть, пока не умолкает печатная машинка в моей голове.

Я люблю Олю Маркес за то, что её тексты – это вскрытые вены. А ещё, конечно, за то, что она беспредельно красивая. Беспредельно.

Катя, а нормально ли, что мне иногда хочется, чтобы все люди мира в меня влюбились? Я знаю, как тяжело, когда ты одному-то человеку не можешь ответить взаимностью, да и на кой чёрт оно мне сдалось, но мне всё равно хочется, чтобы все в меня влюбились. Я ничего не могу с собой поделать, но я люблю касаться людей, вдыхать их, волноваться за них, а ещё флиртовать и писать, что я добралась до дома. Даже одна из причин ходить на танцы – это право по несколько минут не отпускать чьи-то пальцы, это то, с каким серьёзным лицом всегда танцует Саша (мне смешно, потому что, по-моему, он пытается этим добавить в танец страсти), то, как Алёна подбирает носки под цвет футболок, как Ваня придерживает меня за плечи, будто боится, что я упаду.

Саморазрушительной любовью я люблю правила, извращённой – людей, которые эти правила придумывают. Поэтому мне очень понравился роман «Жутко громко и запредельно близко». Я отлично понимаю всех его героев. Люблю, когда мои люди запоминают мои правила. Когда папа разувается на коврике, когда Нина захлопывает дверь в комнату, Артём становится на ступеньку ниже в метро.

От чего мне хочется, чтобы все в меня влюбились? От избытка самооценки или от недостатка? Мне всегда так хочется быть не как все, а это обычно не нравится людям, но мне так нравится им нравиться. Чужое отношение – микшерный пульт моего настроения, и, увы, абсолютно у всех есть возможность подвинуть фейдер или нажать кнопку. Почти все используют эту возможность.

Как много я ревную! Мне кажется, ревность – побочный эффект болезни, но, может, всё как раз наоборот. Я ревную Даню к другим его подругам и к девушке, которая ему нравится. Ревную Катю Молочник к людям в её инстаграме. Ревную Марго к Жене. Ревную Артёма к Навальному. Ревную родителей к Нине. Ревную Катю Чуненкову к той девушке, которая сфотографировала её новую аватарку. Ревную Женю ко всем людям в нашей группе, потому что мне бы хотелось, чтобы он учил меня одну. Ревную Антона к девушкам, которых он вписывает на концерты. Ревную Антона ко всем, с кем он общается. Ревную Антона к гитарам. Ревную Антона к моему отсутствию у него в квартире. Ревную его ко всему миру.

Ревность – это доказательство любви или того, что её утрачиваешь?

Я не ревную тебя. Я в тебя верю, как в сказку, Кать. Можно представить, что ты не человек, потому что ты невозможно далеко. Но представить, что тебя нет – равносильно смерти.

Хочу написать письма всем в мире и под каждым подписаться, таким образом исповедовавшись во всей своей жизни. Но я никогда так не сделаю. Есть вещи, о которых нельзя говорить; есть вещи, о которых нельзя молчать; и когда это одни и те же вещи, ты просто пишешь о них. Но есть вещи, о которых даже писать нельзя, и это – твои главные демоны.

Я хотела бы исповедаться в каждой секунде своей жизни. Но вместо этого я завариваю демонам чай, подтыкаю одеялко, готовлю завтраки, обеды и ужины. У меня легион демонов. Некоторые из них безобидны.

Ёжи, например.

Кит, про которого я однажды напишу роман.

Фиолетовый ктулху в моей ванной, который танцует, пока я моюсь, если только Тузик не лежит в это время на коврике за шторкой (может, потому он уже несколько месяцев ходит со мной в душ и мяучет за дверью, если я его не взяла).

Но есть демоны, от которых очень страшно. Пение, которое я слышу в трубах, когда чищу зубы. Раздражительный убийца, который агрессирует на всех. Сон, который не отпускает меня, сколько бы я ни спала.

Безобидные демоны есть. Но опасных гораздо больше.

Прямо сейчас я слышу гудки за окном. Кто-то бесконечно жмёт на клаксон. Бип, бип, бип. У меня от этого темнеет в голове. Почему я устала от письма, как от физического труда? Бип, бип, бип. Меня скоро стошнит на бумагу, если он не заткнётся. Разбив окно, я сделаю только хуже, но я так хочу разбить окно.

Парадокс, трагедия и всё остальное – в том, что внутри меня мир куда больше, чем снаружи, и людей больше, и даже меня больше. Вроде, так и должно быть. Но внутри меня больше трагедий.

Американцы сбрасывают бомбы на Хиросиму.

Самолёты врезаются в башни-близнецы.

В Освенциме сжигают евреев.

Тонут корабли.

Срывается лента эскалатора на Авиамоторной, и все люди падают в мясорубку.

Кипят адские котлы.

За каждого из них умираю я, но ещё я убиваю каждого из них.

Я никогда не задумывалась, ехал ли тот эскалатор вверх или вниз. Я почему-то знаю, что вверх. Если это не так, то ошиблась не я, а катастрофа.

Из бездны – станция была одной из самых глубоких – они поднимались к солнцу.

И упали ещё глубже.

Я боюсь эскалаторов, но без них не выйдешь из метро, и я езжу на них каждый день. Ступеньки сворачиваются, я падаю, шестерни двигателя превращают меня в щепки и фарш, эскалатор кончается, минут через десять всё это повторяется снова.

До середины эскалатора надо стоять, отклонившись назад, а после неё – бежать вперёд.

Я не вегетарианец, не веган, но я не ем мясо, не ем яйца, не ем овощи, не ем фрукты, я больше не могу есть шоколад, и даже пить мне все сложнее. Поесть – это подвиг, но я не умираю, я чувствую себя лучше, пахнет весной, я люблю жизнь.

Если однажды я сойду с ума, проследи, чтобы у меня всегда были бумага и чернила. Возможно, тогда я наконец создам что-то действительно прекрасное.

Вот только чего боюсь. Отвлеклась от письма на секунду и испугалась. Желание исповедоваться на сотнях страниц и написать всем людям, такое безобидное несколько часов назад, испугало меня своей похожестью на крик самоубийцы о помощи. Конечно, я не буду себя убивать. Конечно, я буду отрицать всякую помощь. Но, пожалуй, я всё же съезжу опять к тому врачу.

Прости, что гружу тебя этим. Ты всегда сможешь сказать, что письмо не дошло или испортилось в пути. Я не обижусь, честное слово.

Я люблю тебя.

Твоя Ру

11 марта 2018

P. S. Фонари – это наши маяки, маленькие надежды. Почему я боюсь фонарей? И ездить одной в такси? И признаваться в любви?

P. P. S. Я забыла, что P. P. S.

 
Я есмь текст.
И это то, о чём нужно помнить;
И это то, с чем нельзя безбожно
(Тогда останется невозможным
Извлекать из себя буквы, творить);
И это то, что уничтожит меня изнутри.
Смотри.
/
Сотри.
 

11 марта 2019

История болезни: зависимость

Антоша,

(…) Я пытаюсь говорить себе, что всё хорошо, но вокруг меня бездна, которая ест бездну и становится ещё больше бездной.

Не хотела говорить тебе, чтобы не пугать, но, может, ты станешь пугаться меньше от того, что я сказала. Я боюсь только покровительственной жалости, попытки объяснить меня диагнозом, а не мной. Возможно, боюсь потому, что сама сейчас этим грешу.

Если захочешь объяснить меня депрессией – лучше вообще больше никогда со мной не говори.

Мне чрезвычайно важно, чтобы ты объяснял меня мной. Пытался объяснить, искал объяснение. Мне абсолютно не хватает тебя каждую миллисекунду. Когда мы вместе, а ты не вылезаешь из телефона или играешь на гитаре, я ненавижу нас с тобой обоих, потому что так я гораздо более одинока, чем когда ты пишешь мне с другого конца страны. Я понимаю, что это работа, но мне всегда хочется напомнить: между работой и личной жизнью есть грани!

Разве я не важнее работы? Хотя бы иногда?

Ты ревнуешь меня к друзьям, что совершенно глупо, потому что у меня нет ни одного друга ближе тебя. Ты отнял у меня весь остальной мир. Женя перестал быть мне не только лучшим, но вообще другом, Марго стала очень далеко, кого ещё я называла близкими друзьями – я и не помню уже. Ты забрал все мои эмоции, всё моё время.

Когда я танцую, я ненавижу своих партнёров за то, что они не ты. Когда обнимаю людей, ненавижу их за то, что обнимаю не тебя. Ненавижу всех не-тебя, которые помогают мне надеть куртку или держат двери в метро. Всех не-тебя, с кем я засыпаю рядом: за то, что они – не ты, за то, что я не могу прижать к сердцу их руки.

Я перестала общаться с Прайдом, почти никого не вписываю, сто лет не была в гостях без тебя. Ты – весь мой мир, и представь себе, каково мне, когда вместо того, чтобы быть со мной, даже если просто молчать со мной, ты проверяешь новые подписки в инстаграме или берёшь чужие гитары.

Смешно, как, бросив офис ради беспокойной работы музыканта, ты куда больше карьерист, чем тысячи, десятки тысяч офисных работников. Ведь они возвращаются домой к семье, а ты не возвращаешься ко мне, даже когда я часами еду в электричке только для того, чтобы побыть с тобой. Разве я не твоя семья?

Я пробовала упрекнуть тебя в том, что ты никогда не назначаешь встречи. Попробую опять. Понимаешь, я чувствую себя собакой, выгулять которую забыли, напившись с друзьями. Все мои чувства, всё моё одиночество – это моча, которую слишком сложно держать в себе, но невозможно и выпустить, ведь это расстроит хозяина. Твоя работа – это бар моего хозяина, где он остаётся неделями, месяцами.

После Модели ООН МГУ мне ненадолго стало лучше. До этого две недели я без остановок слушала песню «Пёс» Операции Пластилин, я ничего не слушала, кроме этой песни, я была этим псом, просила посмотреть мне в глаза перед тем, как меня усыпят, а ты отворачивал мою морду, тихо прикрывал снаружи дверь кабинета, где я оставалась наедине с врачами и шприцом, в котором смертельная доза снотворного.

Модель, точнее, моделисты немного возродили меня. Не было времени на боль, я любила их, испытывала необходимость о них заботиться, абсолютно сопряжённую с любовью: заваривала чай, приносила печенье, давала таблетки от горла и обезбол. Но эта неделя кончилась, а её энергии хватило ненадолго. Она подействовала как кофе: взбодрила на полчаса, чтобы потом утопить гораздо сильнее. (…)

Однажды у меня не останется воли и сил на внешний мир, я перестану говорить, вынимать из ушей беруши и даже покидать комнату, но пока я ещё до такого не докатилась.

Арина

13–14 марта 2018

Сутки в стиле «гонзо»
(22 апреля 2018)

«Ничего хорошего не случается после двух часов ночи», – такому правилу научил меня сериал «Как я встретил вашу маму». Но много всего хорошего случается в районе шести утра. И пусть сутки, которые я опишу сейчас, начнутся именно в шесть.

Я спускаюсь в холл и вижу, что он залит светом. За окном уже новый день, и первые капли урагана, который начнётся несколько часов спустя, падают мне в дреды. В зеркальных стенах отражаются белые кеды, расстёгнутое белое пальто, белое платье и белое, бледное лицо. Я не могу уехать домой из-за какой-то катастрофы с такси. Я почти паникую, но у меня на это уже просто сил нет.

Когда такси наконец приезжает, я обнимаю Сашу, Ваню и Варвару, потом я обнимаю Сашу, Ваню и Варвару и обнимаю Сашу, Ваню и Варвару, а дальше обнимаю Сашу, Ваню и Варвару, матрица ломается, всё это, кажется, длится несколько минут. Они просят написать, когда я доеду до дома.

Ровно в 6:00 я сажусь в такси.

В 6:21 я стою в коридоре своей квартиры, прислонившись к стене, закрыв глаза, не в силах ни отложить клатч, ни снять пальто, ни хотя бы подвигаться. Кот плюхается мне в ноги. Шебуршит. Несколько минут спустя я вижу, что он развязал мне шнурки (узел и двойной бант, я сама не всегда могу это развязать). Я с трудом выбираюсь из одежды, путаясь в платье, падаю в кровать, завожу будильник на девять утра следующего дня и пишу Варваре и Саше, что я дома. На часах 6:34.

Я засыпаю. И там…

В 8:03 я пишу Диане, что опоздаю на летучку, потому что весь транспорт сошёл с ума, у меня ничего не едет, и я шла до метро пешком. Я открываю в плотно забитом вагоне метро «Мать» Горького, потому что у меня ещё есть силы читать, и еду в МГИМО.

В 8:14 Катя просит меня купить торт, но я не могу найти на Вернадке хоть один магазин, который до девяти утра в воскресенье уже начал работать. Несколько минут спустя я обнимаю ту часть Секретариата, с кем была знакома раньше. Оно начинается.

Я задаю вопросы о том, как работать с сайтом информационного агентства, а потом иду на лекцию Горелика писать оттуда репортаж. Я беру у Вари и Маши интервью для первого модельного выпуска Вестника.

В 11:30 C – MIMUN2018 объявлена открытой. А Андрей в блиц-опросе отвечает мне, что лучший режим для установления Мирового гуманитарного порядка – это анархия (и даже если бы можно было не любить Андрея до этого, теперь точно нельзя).

Я пишу нонстопом сообщения Варе и обнимаю её, несмотря на то, что между нами – все 193 страны и 4 наблюдателя Генеральной Ассамблеи.

В 12:16 я сижу с одноклассниками в МГИМО на лекции Уполномоченного по правам человека в РФ, пишу Жене Севастьянову, в МГИМО ли он, а оказывается, что он среди тех, кто эту лекцию организует.

В 12:32 я скидываю Даше Хрящёвой фотографии, потому что в 2017 году на регистрации не было фотографов, а я вечером ехала снимать мероприятие, и техника была при мне.

В 13:26 Варя пишет мне, что хочет стать экспертом на C – MIMUN, в 4 ГА эксперта не было, но её не взяли, потому что она не студент. В этот момент я сижу в ECOSOC’е модели РГГУ за журналиста и Чехию одновременно. Варя ещё не знает, что несколько месяцев спустя станет экспертом Генеральной Ассамблеи, где я – журналист.

В 14:41 Даша читает речь, которой закрывает эту Модель.

В 14:55 я бегу из типографии МГИМО в конференц-зал с коробкой вестников.

В 15:10 Даша объявляет и почти сразу закрывает собрание Секретариата, и не разрыдаться на месте многого стоит. Я снова обнимаю весь Сек, но теперь здесь нет незнакомых мне, нелюбимых мною людей. Я задаю вопрос: «А можно мне стать частью Сека?» и мне отвечают, что я уже эта часть.

В 15:47 я получаю сертификат об участии в роли журналиста и бегу из Спортцентра в Конференц за пальто, захватить его и ехать брать интервью у лучшего во всех смыслах делегата Генеральной Ассамблеи, Васи.

В 16:29 я заканчиваю брать это интервью, сажусь в метро на Юго-Западной, включаю в наушниках Alai Oli, и что-то во мне в очередной раз надламывается.

В 16:31 я приезжаю в Секретариат сдавать Нессе экзамен, чтобы стать частью Информагентства в 2017 году.

В 16:37 Настя Спиридонова создаёт группу для журналистов Генеральной Ассамблеи.

В 18:19 я пишу Жене Севастьянову, что хочу стать частью команды. В 19:28 он добавляет меня в беседу информсектора 2017 года.

В 19:00 я рыдаю над своим суверенитетом.

В 19:38 мне пишет Андрей Гладилкин, делегат от Соломоновых Островов, и говорит, что хотел бы прокомментировать события дня в Генеральной Ассамблее.

В 21:47 Катя принимает меня в информсектор модели 2018.

В 21:48 Диана предлагает мне стать частью Вестника (я отправляю первую статью, про охрану материнства в США, в 0:33).

В 23:34 я сижу у себя на кухне и заканчиваю этот таймлапс.

В 23:56 Андрей твитит, что не может перестать смотреть клипы Glee и HSM и начать работать. Я читаю и по необъяснимой причине вдруг понимаю, что эта модель будет восхитительной.

В 4:58 Костя наливает мне горячий чаёчек (да, я пью горячий чаёчек на неофициальном закрытии).

Через час день зацикливается, но не заканчивается: в будущие годы он ещё плотнее наполнится минутами, а может, даже секундами.

«Моё сердце разрывается, я хочу остаться»[32]32
  Цитата из песни Alai Oli «Хочу остаться». В этой главе также используются цитаты из «Никогда», «Варшава» и «Счастье» (в соответствующем порядке).


[Закрыть]
(22 апреля 2018)

Я не знаю, когда это началось: когда первого сентября 2007 года я стояла на линейке в ММГ, когда в четвёртом классе нас выслали на экскурсии в Клин и Жостово из-за какой-то непонятной модели, когда в 2015 я была наблюдателем у Насти Спиридоновой в Совете Безопаности или когда в 2016 Серёжа Ларин сказал мне обратиться по поводу журналистики на «большой модели» к Нессе, а Несса – к Жене Севастьянову. Но я знаю, что это никогда не закончится, даже после того, как я тоже скажу страшное: «это моя последняя модель». Потому что последних не бывает: «Никогда, никогда, я повторяю снова…».

У саппорта «Операции Пластилин» есть много нежных традиций (и плевать, что суровые панки): «облепиха» – массовые обнимашки посреди танцпола, лежание всем вместе на «заплёванном, грязном полу» друг на друге, окружение защитным кольцом рыдающего на коленях от переизбытка чувств человека. Такие выражения просто необходимы, когда вы семья. И вчера я увидела, что секрет – не в любвеобильности прайда. Секрет – в человеческой способности любить. А семьи может быть много.

Это была сложная неделя, и часто было ощущение, что до завтра ты уже не доживёшь. Сейчас всё, что было до C – MIMUN2018 (а было ли вообще?) кажется мне другим миром, другой галактикой и другой эпохой. До этой недели были месяцы подготовки. С нашей стороны – лихорадочный поиск журналистов (помню, как я пришла в китайский, испанский и арабский комитеты в МГУ и пыталась объяснить, что нам нужны люди, что такое Вестник и Информагентство), статьи для двух домодельных выпусков Вестника. Диана Ковалева, Катя Чуненкова и Вика Лбова сделали так много, что перестаёшь удивляться: почему сертификаты с игрового студенческого мероприятия котируются в передовых изданиях?

А сколько же сделали другие члены Секретариата, все Президиумы и, конечно, Даша Маликова, Генеральный Секретарь. Я помню, как ещё в прошлом году отмечала её красоту. Эта яркая, обаятельная, такая творческая (чего только стоила её речь на открытии!) девушка, весь её позитив, жизнерадостность, активность сложно соединяются в моей голове с объёмом её работы. Потому что сама Даша – уже невероятно много. А Даша-Генсек – это безгранично.

Описать этих людей можно строчкой из одной песни Alai Oli: «Когда ты живёшь и дышишь любовью». Уже стала поговоркой фраза Алины Павловой: «любите модель, живите моделью». И в этом мире, в общем-то, «модель» и «любовь» – синонимы. Потому что моделям отдаёшься весь, без остатка, потому, что здесь встречаешь самых близких и родных людей (Катя, Даня, Варя, эти слова в первую очередь о вас), потому, что здесь – дом.

Здесь становишься родным. Здесь подходишь на регистрации к президиуму Генеральной Ассамблеи, а уходишь от Вари, Марины, Андрея и Даши. Не можешь перестать писать Варе, будто ты прилип к диалогу с ней ВКонтакте, не можешь на неофе перестать обнимать и целовать в макушку Дашу, не можешь перестать жалеть о том, что не успел сфотографироваться с Мариной. И думаешь про них, когда едешь на такси домой: «Спи, моя Вселенная, мы ещё встретимся, я точно знаю».

«Моё государство не имеет границ и точки на карте» – эта строчка как нельзя лучше описывает происходящее в комитетах. Когда ты встречаешь Гора, которого впервые видела, кажется, в роли Джибути, но кем только он уже ни был с тех пор. Или Соню, которая играет за Сьерра-Леоне, но ты чуть не отправил в Вестник статью, где подписал её «Бельгия». Когда под вечер «КНДР» начинаешь расшифровывать как «Канадская Народная Демократическая Республика». Когда встречаешь ребят-студентов и даже иногда ребят-школьников, которые знают положение дел в стране и во внешней политике страны так, как, мне кажется, я не знаю о России.

Даже когда тебе кажется, что у тебя уже полно опыта, когда ты постоянно сбиваешься в подсчётах своих моделей, здесь ты не перестаёшь ежедневно узнавать очень много нового. Обо всём мире. Обо всех возможных темах, ибо круг интересов моделистов невероятно широк и относит тебя в очень разные дебри. Вот ты пускаешься с Гором в полемику об анархизме, вот обсуждаешь литературу своего любимого, но малоизвестного писателя, вот встречаешь делегата с прошлой модели ООН на концерте «Операции Пластилин», вот друг с Лиги Наций кидает тебе аккорды для укулеле, вот Саша Перебейнос говорит тебе после неофа «до завтра», имея ввиду концерт Аивер, вот, вот, вот…

За эту неделю было столько знакомств, что точки на карте потерялись ещё сильнее. Я получила огромное удовольствие от заседаний в Генеральной Ассамблее, от работы с моими коллегами: фотографом Лерой и журналистами Юлей и Настей. Юля написала в моём суверенитете: «кажется, мы знакомы всю жизнь». А мне не кажется. Потому что эта неделя затмила всё, что было до неё, и на данный момент «вся жизнь» началась в шесть утра в воскресенье. Что было до этого – я пока не помню. И единственное, о чём я жалею – это что нельзя размножиться, сидеть во всех комитетах одновременно, чтобы наблюдать и комментировать для информационного агентства и Вестника работу всех комитетов. Не потому, что я не оценила работу других журналистов, они были блестящими! Особенное уважение тем, кто писал и редактировал в одиночку. Но просто так много родных мне людей было раскидано в эти дни по корпусам МГИМО, а я даже не успела добежать до всех залов заседания…

Зато я могла наблюдать их успехи в плодах работы моих коллег. Пролистнуть двойной выпуск вестника и увидеть там сплошь знакомые лица – будто бы знать весь мир. Но самым прекрасным, что я увидела, было, наверное, выражение лица Кости Несмияна, когда его пригласили на сцену как лучшего делегата. Конечно, я не слишком близко знакома с Костей, но таким счастливым я его точно никогда не видела.

Я написала вам об этом. Я сказала вам об этом. Но не могу не повторять, потому что это вибрирует у меня внутри и не отпускает: я люблю вас. Я так вас люблю!