Текст книги "Аналитики. Никомахова этика"

При перестановке крайних терминов необходимо, чтобы и средний термин переставлялся с ними обоими. В самом деле, если А присуще В через [средний термин] Б и если переставляются А и В и всему, чему присуще А, присуще и В, то и Б переставляемо с А и оно присуще всему тому, чему присуще А, через средний термин В. Равным образом и В переставляемо с Б через средний термин А. Точно так же и в случаях неприсущности, как, например, если Б присуще В и А не присуще Б, то А не будет присуще и В. Если же Б переставляемо с А, то и В переставляемо с А. В самом деле, пусть Б не присуще А; стало быть, и В не присуще А, ибо было предположено, что Б присуще всем В. И если В переставляемо с Б, то и Б переставляемо с А, ибо о чем говорится Б, о всем том говорится и В. И если В переставляемо с А [и Б], то и Б переставляемо с А, ибо, чему присуще Б, тому присуще и В, но, чему присуще А, тому В не присуще. И только здесь начинают с [обращения] заключения, подобно тому как это имеет место и в утвердительных силлогизмах, в других же случаях не так. Далее, если А и Б переставляемы и равным образом В и Д и всему необходимо присуще либо А, либо В, то и Б, и Д будут находиться в таком отношении, что всему присуще одно из них. Действительно, так как тому, чему присуще А, присуще также Б и, чему присуще В, тому присуще Д, всему же присуще А или В, но не оба вместе, то очевидно, что всему присуще также Б или Д, но не оба вместе. Например, если невозникшее есть непреходящее, а непреходящее есть невозникшее, то необходимо, чтобы возникшее было преходящим и преходящее – возникшим. Ибо здесь слагаются вместе два силлогизма. Далее, если всему присуще А, или Б и В, или Д, но присущи они не вместе и если А и В переставляемы, то переставляемы также Б и Д. Ведь если Б не присуще чему-то из того, чему присуще Д, то ясно, что этому присуще А; а если А, то и В, так как А и В переставляемы. Так что в этом случае В и Д были бы чему-то присущи вместе, а это невозможно. Если же А присуще всему Б и В и ни о чем другом не сказывается, а Б присуще всем В, то А и Б необходимо переставляемы. В самом деле, так как А говорится только о Б и В, а Б сказывается и о самом себе, и о В, то очевидно, что о всем том, о чем говорится А, говорится и Б, за исключением самого А. Далее, если А и Б присущи всему В, а В переставляемо с Б, то А необходимо присуще всем Б. В самом деле, так как А присуще всем В, а В присуще Б через перестановку, то и А будет присуще всем Б.

Если же из двух противоположностей [А и Б] А предпочтительнее Б и точно так же Д предпочтительнее В и если А и В предпочтительнее Б и Д, то А предпочтительнее Д, ибо А в такой же мере желанно, в какой мере Б избегаемо (так как они противолежат друг другу). Равным образом – В и Д (ибо они также противолежат друг другу). Действительно, если А было бы в такой же мере предпочтительно, как и Д, то Б было бы в такой же мере избегаемо, как и В, ибо каждое из первых одинаково противолежит каждому из вторых: избегаемое – желанному. Так что и оба были бы [в равной мере избегаемы или желанны], а именно А и В [вместе] и Б и Д [вместе]. Но так как [А и В] более желанны, [чем Б и Д], то [А] не может быть в такой же мере желанно, как [Д]. Иначе Б и Д были бы одинаково [желанны]. Если же Д было бы предпочтительнее А, то и Б было бы менее избегаемо, чем В; ибо меньшее противолежит меньшему, большее же благо и меньшее зло предпочтительнее меньшего блага и большего зла. И таким образом, Б и Д в целом были бы предпочтительнее А и В. Но [по предположению] это не так. Следовательно, А предпочтительнее Д, и В поэтому менее избегаемо, чем Б. Если поэтому для каждого любящего проявлять благосклонность (А), хотя и не пользоваться благосклонностью (В), в любви предпочтительнее, чем пользоваться благосклонностью (Д), но не проявлять благосклонность (Б), то ясно, что А предпочтительнее, чем пользоваться благосклонностью. Таким образом, дружба в любви предпочтительнее чувственного влечения. Любовь, таким образом, исходит скорее от дружбы, чем от чувственного влечения. Но если больше всего от дружбы, то дружба и есть цель любви. Следовательно, чувственное влечение или вообще не есть цель, или оно есть ради дружбы. Ведь и другие влечения и искусства – точно так же.

Таким образом, очевидно, в каком отношении находятся термины при перестановке и какие из них более предпочтительны, а какие более избегаемы. Теперь нам следует сказать, что не только диалектические и доказывающие силлогизмы получаются через ранее указанные фигуры, но также силлогизмы риторические и вообще всякий способ убеждения, каким бы он ни был. Ибо мы всегда убеждаем или через силлогизм, или путем наведения.

Так вот, наведение и умозаключение путем наведения есть вывод от одного крайнего термина через другой к среднему. Например, если для АВ средний термин есть Б, то через В доказывается, что А присуще Б. Именно так осуществляем наведение. Например, пусть А означает долго живущее, Б – не имеющее желчи, В – отдельное долго живущее существо, как-то: человек, лошадь, мул. В таком случае А присуще всему В (ибо всякое существо, не имеющее желчи, долго живет); но и Б – не имеющее желчи – присуще всем В. Если же В переставляемо с Б и средний термин Б не шире В, то А необходимо присуще Б, ибо раньше уже было показано, что если два каких-то [сказуемых] присущи одному и тому же [подлежащему] и с одним из них переставляется крайний термин, то переставленному термину будет присуще и другое сказуемое. При этом под В следует понимать совокупность всех единичных [случаев], ибо наведение осуществляется через все [единичные].

Такое умозаключение исходит из первой и неопосредствованной посылки, ибо там, где есть средний термин, заключение выводится через него, а там, где его нет, – через наведение. Наведение некоторым образом противолежит силлогизму, ибо последний через средний термин доказывает, что [больший] крайний термин присущ третьему; наведение же доказывает через третий термин, что [больший] крайний термин присущ среднему. По своей природе умозаключение через средний термин первее и более известно, но для нас умозаключение через наведение более наглядно.

Пример приводится, когда доказывается, что [больший] крайний термин присущ среднему через подобное третьему. При этом должно быть известно, что средний термин присущ третьему, а первый – тому, что подобно третьему. Например, пусть А обозначает зло, Б – начинать войну с соседями, В – войну афинян с фиванцами, Д – войну фиванцев с фокейцами. Итак, если мы хотим доказать, что вести войну с фиванцами есть зло, то нужно принять, что вести войну с соседями есть зло. Но это становится убедительным из [наблюдения] подобных случаев, например из того, что для фиванцев война с фокейцами есть зло. И так как война с соседями есть зло, а война с фиванцами есть война с соседями, то очевидно, что вести войну с фиванцами есть зло. Поэтому очевидно, что Б присуще В и Д (ибо и то и другое есть ведение войны с соседями). Так же очевидно, что А присуще Д (ибо фиванцам война с фокейцами не принесла добра); а что А присуще Б – это будет доказано через Д. И точно так же доказывают и тогда, когда из нескольких подобных случаев становится достоверным отношение среднего термина к крайнему. Таким образом, очевидно, что пример показывает отношение не части к целому и не целого к части, а отношение части к части, когда и та и другая подчинены одному и тому же, но одна из них известна. От наведения пример отличается тем, что наведение доказывает присущность [большего] крайнего термина среднему из всех единичных [случаев] и не умозаключает относительно [меньшего] крайнего термина, пример же умозаключает относительно меньшего термина и доказывает не из всех [единичных случаев].

Отведение же имеет место тогда, когда ясно, что первый термин присущ среднему, но неясно, что средний присущ последнему, хотя это столь же или даже более достоверно, чем заключение; отведение имеет место и тогда, когда между последним термином и средним имеется немного посредствующих [терминов]. Ибо во всяком таком случае ближе подходят к знанию. Например, пусть А означает доступное изучению, Б – знание, В – справедливость. Итак, что знание доступно изучению – очевидно, но есть ли добродетель знание – это неясно. Так вот, если БВ столь же или еще более достоверно, чем АВ, то имеется отведение, ибо присовокупление АБ приближает к знанию, между тем как раньше не было знания [о том, что А присуще В].

Или, далее, отведение будет и в том случае, если для БВ имеется немного посредствующих [терминов], ибо и таким образом можно быть ближе к знанию. Например, если Д означает обращать в [равновеликий] квадрат, Е – прямолинейную фигуру, а З – круг. Если для Е и З было бы только одно посредствующее [звено], [например], что с помощью луночек круг обращается в равновеликую прямолинейную фигуру, то мы были бы близки к знанию. Но если БВ не более достоверно, чем АВ, или если посредствующих [звеньев] не несколько, то я это доказательство не называю отведением, как не называю я его так и тогда, когда БВ не имеет посредствующего [звена], ибо такое [положение] есть знание.

Возражение есть посылка, противоположная посылке [отвергаемого силлогизма]. Возражение отличается от посылки тем, что оно может быть выдвинуто [также] в отношении части [опровергаемого положения], тогда как посылка или вообще не может быть [частной], или не может быть таковой в общих силлогизмах. Возражение выдвигается двояким образом и через две фигуры: двояким образом – потому, что всякое возражение есть или общее, или частное; по двум фигурам – потому, что возражения противолежат [отвергаемой] посылке, а противолежащие друг другу [положения] выводятся только в первой и третьей фигуре. В самом деле, если полагают, что [А] присуще всем [Б], то возражением будет, что оно или не присуще ни одному [Б], или не присуще некоторым [Б]. При этом возражение «не присуще ни одному» выдвигается по первой, а «некоторым не присуще» – по последней. Например, пусть А означает «есть какая-то одна наука», Б – противоположности. В таком случае если бы выставили посылку, что о противоположностях есть одна наука, то возражением было бы, что или вообще нет одной и той же науки о противолежащих друг другу [вещах] (противоположности же противолежат друг другу), так что получилась бы первая фигура, или же что нет одной науки об известном и неизвестном, и получилась бы третья фигура. В самом деле, о В, т. е. об известном и неизвестном, правильно будет сказать, что они противоположны друг другу, но ложно, что они предмет одной и той же науки. И точно так же – когда [отвергаемая] посылка отрицательная. Ибо если бы кто-то утверждал, что противоположности не предмет одной науки, то возражением было бы, что одной и той же наукой изучаются или все противолежащие друг другу [вещи], или некоторые противоположности, например здоровье и болезнь. В таком случае возражение, что все противолежащие друг другу [вещи] – предмет одной науки, выдвигается по первой, а что некоторые противоположности – по третьей фигуре. Вообще во всех случаях необходимо, чтобы тот, кто делает общее возражение, выдвигал нечто противоречащее тому общему, что утверждалось в посылках. Например, если полагают, что все противоположности не предмет одной и той же науки, то следует возразить, что противолежащие друг другу [вещи] – предмет одной и той же науки. Так необходимо получается первая фигура, ибо средним термином становится здесь то, что к первоначально утверждаемому относится как общее. А кто делает частное возражение, тот должен выдвигать то, в отношении чего [подлежащее отвергаемой] посылки есть общее, например известное и неизвестное не предмет одной и той же науки, ибо в отношении этих терминов «противоположности» суть общее. И получается третья фигура, ибо средним термином взято частное, например известное и неизвестное. Как раз по тем фигурам, по которым можно выводить заключение о противоположном, мы пытаемся выдвигать и возражения. Поэтому мы и выдвигаем их только по этим двум фигурам, так как только в них возможны силлогизмы с противолежащими друг другу заключениями, тогда как через среднюю фигуру выводить утвердительные заключения нельзя. К тому же [возражения] через среднюю фигуру нуждались бы в более пространном доказательстве, как, например, если бы отрицалось, что А присуще Б, на том основании, что В не следует из Б; это становится ясным из других посылок. Между тем возражение не должно отклоняться в сторону, а должно тут же иметь другую очевидную посылку. (Поэтому и [силлогизм] из знака не возможен только по этой фигуре.)

Необходимо рассмотреть также и другие возражения, например возражения от противоположного, от сходного, от правдоподобного. Также следует выяснить, нельзя ли частное возражение выдвигать по первой фигуре или возражение отрицательными [посылками] – по средней.

Вероятное и знак – не одно и то же: вероятное есть правдоподобная посылка, ибо то, о чем известно, что оно в большинстве случаев таким-то образом происходит или не происходит, существует или не существует, есть вероятное, например: для завистников ненавидеть или для возлюбленных любить. Знак же означает доказывающую посылку – необходимую или правдоподобную, ибо то, при наличии чего вещь существует или при появлении чего она раньше или позже появляется, и есть знак появления или существования. Энтимема есть именно силлогизм из вероятного или из знака. При этом знак берется трояким образом, так же как и средний термин в фигурах силлогизма: или как в первой фигуре, или как в средней, или как в третьей. Например, доказательство, что эта женщина беременна, на том основании, что у нее есть молоко, есть доказательство по первой фигуре, ибо средним термином будет здесь «иметь молоко». Пусть А обозначает быть беременной, Б – иметь молоко, В – женщина. Но что мудрецы – люди честные, потому что Питтак честен, – это доказывается по последней фигуре. Пусть А обозначает честное, Б – мудрецов, В – Питтака. В таком случае правильно сказать, что А и Б сказываются о В, но одной посылки не высказывают, потому что она известна, другую принимают. Наконец, что эта женщина беременна, потому что она бледна, – это надлежит доказать по средней фигуре. В самом деле, так как бледность сопутствует беременным и имеется и у этой женщины, то считают доказанным, что она беременна. Пусть А обозначает бледное, Б – быть беременной, В – женщину.

Если же высказана будет лишь одна посылка, то получается один только знак; если же прибавлена и другая посылка, то получается силлогизм, как, например, что Питтак щедр, ибо честолюбивые щедры, Питтак же честолюбив. Далее – что мудрецы добродетельны, ибо Питтак не только добродетелен, но и мудр. Так получаются силлогизмы [из знака]. Только силлогизм, полученный через первую фигуру, неопровержим, если он истинен (ибо [заключение] у него общее); напротив, силлогизм [из знака], полученный через последнюю фигуру, опровержим, даже если заключение его истинно, ибо оно не общее, и силлогизм не относится к тому, о чем идет речь. Действительно, если Питтак честен, то из этого еще не следует с необходимостью, что и другие мудрецы честны. Наконец, силлогизм [из знака], полученный через среднюю фигуру, всегда и во всех случаях опровергаем, ибо при таком отношении терминов силлогизм никогда не получается. В самом деле, если беременная женщина бледна и если бледна и эта женщина, то отсюда еще не следует с необходимостью, что она беременна. Таким образом, во всех знаках содержится нечто истинное, но они имеют указанные различия.

Следовательно, или нужно так различать знаки и из них взять средним термином знак-показатель (знаком-показателем называют то, что дает знание, а таково преимущественно средний термин), или же следует называть знаками то, что взято крайними терминами, а то, что взято средним термином – знаком-показателем, ибо наиболее правдоподобно и более всего истинно то, что доказывается через первую фигуру.

Распознать природу живого существа на основании чего-то внешнего возможно, если признают, что естественные воздействия в одно и то же время изменяют тело и душу. В самом деле, изучающий музыку изменяет, может быть, в некотором отношении свою душу, но это воздействие не принадлежит к естественным для нас; к естественным движениям относятся такие, как гнев и чувственные вожделения. Так вот, если признать это, а также то, что такое-то свойство имеет такой-то [соответствующий] знак, и если можем принять, что каждому роду [живых существ] присуще особое свойство и [соответствующий] знак, то мы в состоянии распознавать природу [этих существ]. А именно: если какому-либо роду, [рассматриваемому как] неделимый, присуще отличительное свойство, как, например, львам – смелость, то необходимо, чтобы был и какой-то знак его. Ибо предполагают, что [тело и душа] испытывают вместе. Допустим, что таким знаком будут большие конечности, что может быть присуще и другим родам, однако не как целостностям. В самом деле, этот знак – отличительный в том смысле, что [соответствующее ему] свойство присуще всему роду [львов] как целому, а не в том, что оно присуще только этому роду, как мы обычно и говорим. Таким образом и в другом роде может быть присуще это свойство: смелым может быть и человек и другое какое-нибудь живое существо; следовательно, они будут иметь и знак смелости, ибо одно свойство, как было сказано, имеет один знак. Если же это так и если мы такого рода знаки в состоянии подобрать для таких живых существ, которые имеют какое-то одно отличительное свойство (ведь всякое свойство имеет свой знак, так как оно необходимо имеет один знак), то мы в состоянии распознавать природу живых существ. Но если какой-либо род, взятый в целом, обладает двумя отличительными свойствами, как лев, например, смелостью и великодушием, то как можно будет распознать, который из двух знаков есть знак какого отличительного свойства? [Это возможно], если оба свойства присущи еще какому-то другому роду живых существ, но не как целостности, т. е. если то или иное из этих свойств присуще не всем им и некоторые из них один знак будут иметь, а другого нет. В самом деле, если один человек смел, но не великодушен и имеет какой-то один из двух знаков, то ясно, что и у льва этот знак будет знаком смелости. [Заключения] по распознаванию природы живых существ на основании чего-то внешнего возможны, таким образом, по первой фигуре, поскольку средний термин переставляем с первым крайним, шире третьего термина и с ним не переставляем. Например, пусть А означает смелость, Б – большие конечности, а В – льва. В таком случае Б присуще [не только] всему тому, чему присуще В, но еще и чему-то другому. Однако А присуще всему тому, чему присуще Б, и ничему другому, но переставляемо [с Б]. Иначе не будет одного знака для одного свойства.

Вторая аналитика

Книга первая

Всякое обучение и всякое основанное на размышлении учение исходит из ранее имеющегося знания. Это становится очевидным при рассмотрении всякого [обучения и учения], ведь и математические науки, и каждое из прочих искусств приобретаются именно таким способом. Подобным же образом обстоит дело и с [диалектическими] доводами, приводимыми посредством силлогизмов или наведения, ибо и то и другое получают посредством того, что уже знают: в первом случае принимают [посылки] как бы от знающих, а во втором общее доказывают на основании того, что очевидно частное. Таким же образом и убеждают сведущие в красноречии – или посредством примеров, которые суть наведения, или посредством энтимем, которые суть именно силлогизмы. Иметь предварительное знание необходимо двояко, а именно: в одних случаях необходимо заранее принять, что это есть, в других следует уразуметь, что́ именно есть то, о чем идет речь, иногда же необходимо и то и другое; например, относительно того, что о чем бы то ни было истинно или утверждение, или отрицание, нужно заранее знать, что оно есть: относительно треугольника, [например] – что он то-то и то-то означает, а относительно единицы – и то и другое: и то, что́ она означает, и то, что она есть, ибо каждое из них ясно нам не одинаково. Одно можно познавать, уже имея некоторое знание, а другое – одновременно с познаванием, например, то, что бывает подчиненным общему, о котором уже имеется знание; что всякий треугольник имеет углы, равные [в совокупности] двум прямым, было известно уже раньше, но то, что эта вписанная в полуокружность фигура есть треугольник, познается вместе с проведением [линий], ибо некоторые вещи изучаются именно таким образом, притом последний [термин], а именно единичное, т. е. то, что не сказывается ни о каком подлежащем, не познается через средний. Однако, прежде чем умозаключать путем наведения или пользоваться силлогизмом, следует, пожалуй, признать, что в некотором смысле имеют знание, а в некотором нет. Ибо если вообще не знают, что это есть [треугольник], то как можно вообще знать, что оно имеет углы, равные [в совокупности] двум прямым? Ясно, что каким-то образом это знают, потому что знают общее, но безусловно (haplōs) не знают. Иначе возникла бы та же трудность, что в «Меноне», а именно либо ничему не научаются, либо научаются только тому, что уже знают. Ибо нельзя сказать, как это делают некоторые, пытающиеся устранить [эту трудность]: знаешь ли ты о каждой двойке, что она четное число, или не знаешь? Если отвечают, что знают, то показывают какую-то двойку, о которой [спрошенный] не предполагал, что она есть, а потому не знал, что она есть четное число. А устраняют [эту трудность], говоря, что знают не то, что всякая двойка есть четное число, а то, что все, о чем знают, что оно двойка, есть четное число. Однако знают то, доказательство чего имеют и [доказательство] чего приняли. Приняли же [доказательство] не только относительно всего того, о чем знают, что это треугольник или число, но вообще относительно всякого числа и всякого треугольника. Ибо ни одна посылка не берется так, чтобы она относилась только к тому числу, которое ты знаешь, или только к той прямолинейной фигуре, которую знаешь, а относится ко всякому числу или ко всякой прямолинейной фигуре. С другой стороны, ничто (как я полагаю) не мешает, чтобы некоторым образом знали изучаемое, а некоторым нет. В самом деле, нет ничего нелепого в том, что кто-то каким-то образом знает то, что он изучает, но нелепо было бы, если бы он уже знал это так и таким способом, как он его изучает.