Текст книги "Криминальные рассказы (сборник)"

«Мечта любви»

Как-то Московская сыскная полиция была оповещена о крупной краже, происшедшей в доме одного из нефтяных королей, проживавших на Леонтьевском переулке, в собственном особняке. У г-на А., вернее у его жены, исчезли драгоценности на сумму свыше 100 тысяч рублей. В числе их пропала нитка жемчуга, что особенно огорчало ее владелицу. Кража произошла при совершенно невероятных условиях. Говоря о них, я вынужден дать кое-какие топографические описания. Особняк, занимаемый А., был высоким, двухэтажным зданием, внизу помещались приемные комнаты, в верхнем этаже, так сказать, интимные покои хозяев. Будуар, спальня и ванная комната г-жи А. окнами выходили на узенький асфальтовый двор, отделявший этот дом от соседнего высокого 4-этажного. На дворик выходил и подъезд особняка. В глубине двора помещался небольшой флигелек – дворницкая. Перед дворовым фасадом росли 2 высокие тенистые липы, ветвями своими несколько прикрывавшие открытый балкон, прилегавший к будуару.

Ванная комната и спальня были комнатами непроходными и имели лишь единственный выход в будуар; из последнего же имелась еще дверь в небольшую гостиную, окнами выходящую на Леонтьевский переулок. Направо от гостиной помещалась небольшая столовая, отделенная от нее аркой. Таким образом, при сидении в столовой у сидящих в поле зрения всегда находилась дверь будуара, а следовательно, никто не мог бы проникнуть в него из гостиной незамеченным.

В день исчезновения драгоценностей г-жа А., приняв ванну и накинув пеньюар, сидела у себя в будуаре, перебирала какие-то письма и мысленно распределяла свой день. В это утро, как это с ней часто случалось, она подошла к стенному шкафику, вынула из шкатулочки любимый жемчуг, полюбовалась им и положила его на туалетный столик вместе с несколькими кольцами, предполагая их надеть при выезде в город. Ровно в час лакей доложил о завтраке, и г-жа А., пройдя через гостиную в столовую, уселась с мужем за завтрак. Муж ее сегодня торопился, и позавтракали они быстро. За столом, как всегда, подавали им двое лакеев, горничная дожидалась внизу звонка барыни, повар и поваренок были на кухне. Таким образом, с уверенностью супруги А. утверждали, что решительно никто в час завтрака не проходил в будуар. Между тем, вернувшись к себе, г-жа А. с изумлением обнаружила исчезновение и жемчуга, и колец. Это показалось им чуть ли не волшебством!

А. позвал к себе дворника, расспросил, но последний заявил, что все это время подметал двор и никого, однако, выходящим из подъезда и черного хода не видел.

Я это дело поручил моему чиновнику Ксавельеву, каковой рьяно и принялся за работу.

Он по нескольку раз допросил всю прислугу, внимательно осмотрел все помещение, простукал чуть ли не каждый вершок крыши и, тщетно пробившись месяца два, с тоскою заявил мне:

– Нет, господин начальник, не в силах моих распутать это чертово дело. Не то что подозрений я ни на кого не имею, но мне не удается обнаружить и самомалейшего следа.

Выбранив его за никчемность, я взял это дело в свои руки.

Кража представлялась мне действительно загадочной и незаурядной.

В ней не имелось определенного конца, за который можно было бы ухватиться, а следовательно, приходилось уповать на логический ход мышления. В этой краже имелся один лишь более или менее уязвимый пункт: так как чудес не бывает, факт же исчезновения драгоценностей несомненен, то, следовательно, кто-нибудь да их похитил. Подозрений на прислугу не имеется ввиду удостоверения хозяев о том, что никто не проходил во время завтрака в будуар, следовательно, вор проник извне и, похитив драгоценности, тотчас же скрылся, так как уже часа через три после пропажи весь дом был моими людьми безрезультатно обыскан. Как при таких условиях мог дворник, подметающий двор, не заметить постороннего, выходящего или вылезающего из дома человека? На это обстоятельство я и обратил свое внимание. Я вызвал к себе Никиту Сушкина (так звали дворника), допросил его лично. Этот допрос утвердил меня в убеждении правильности взятого пути.

Сушкин давал довольно сбивчивые показания: то утверждал, что с часа до двух безотлучно мел двор, то заявлял, что выходил и за ворота, а то будто бы и бегал в дворницкую за новой метлой.

– Ты что-то, брат, врешь и путаешь, – сказал я ему, – раз вор похитил свою добычу в час, а ты в это время мел во дворе, ты не мог его не заметить, а если говоришь, что ничего не видел, то, стало быть, ты с вором заодно.

– Никак нет, ваше высокородие, я как перед Истинным не виноват и ничего по этому делу не знаю.

Однако я счел нужным арестовать Сушкина. Просидел он у меня в полицейской камере дней пять, после чего пожелал дать новое показание.

– Ну что, Сушкин, надумал? – встретил я его.

– Так точно, ваше высокородие, надумал. Чего мне ее жалеть, проклятущую? Все одно – как сквозь землю провалилась. Может быть, вы ее и разыщете, а я ей, непутевой, посылочку в тюрьму соберу, да хошь через решетку, а повидаюсь.

– Что ты говоришь, говори толком! Я не пойму!

– Да известное дело, расскажу все как было. Не век же сидеть мне зря под замком.

– Говори!

Никита почесал в затылке, потоптался на месте и начал:

– Недель, пожалуй, за пять до кражи, стоял я у ворот, опершись на метлу, да по сторонам поглядывал. Вижу, идет эдакая бабочка московская, высокая, румяная, зубы сахарные, глаза с поволокой, одним словом, красавица; в платочке и по всем видимостям из простого звания. Я загляделся. «Откелева, – думаю, – эдакая краля плывет?» А она поравнялась со мной, улыбнулась во всю ширь да и спрашивает:

– Скажи, милый человек, как мне тут на Медвежий переулок пройтить?

Ну я, конечно, стал растолковывать – так, мол, и так, спросил, где, мол, живете, какой губернии будете, обожаете ли кинематограф, ну там и о разном поговорили. И она полюбопытствовала, как, дескать, прозываюсь, давно ли на месте служу и вообче о всем прочем. Очень она мне сразу пондравилась. Денька через три гляжу, опять плывет. Этот раз встретились как знакомые, поздоровкались за ручку. Дня через два опять была, потом опять и, что скрывать, скажу по совести, полюбилась она мне – во как! (Тут Никита ударил себя кулаком в грудь.) Однако должен сказать, что препятствие вышло: оказалась она замужней, муж ейный служил половым в трактире Тестова. Сказала, что мужа не любит, что он старый, ворчит, а иногда и с… с… за волосья треплет. Много раз звал я ее зайтить в дворницкую, да не тут-то было! Я, говорит, женщина честная, к чужим мужчинам не шляюсь, извините, с меня взятки гладки. Вижу, дело сурьезное, иначе, как без брака, ничего не выйдет, ну и стал я урезонивать: поговори, дескать, добром с мужем, может, и уломаешь, мы ему новую тройку сошьем и рублев пятьдесят отвалим, пущай дает развод, а я обзакониться не прочь.

– Ладно, – говорит Настя, – поговорю, а с ответом жди меня в четверг (это, стало быть, было за три дня до кражи).

Ну конечно, ваше высокородие, не захотел я ударить лицом в грязь, опять же в первый раз буду принимать гостью дорогую.

Накупил я леденцов, пряников, отмочил две селедки, раздул самовар и вышел к воротам молодцом: шапка набекрень, ус подкручен, в лакированных сапогах, в новых галошах, с серебряной цепью на грудях. Ждал, ждал, а ее все нет. Что за притча такая! Измучился весь. А она так и не пожаловала. Всю ночь не спал, а наутро мне письмецо: так, мол, и так, заочно вам кланяюсь и сообщаю, что вчерась притить не могла, муж спьяна побил, а в воскресенье, мол, непременно буду полчаса первого. Мой на дежурство в двенадцать отправляется к Тестову, заменяет товарища.

– Ладно, – думаю, – буду ждать. Селедки, конечно, сожрал сам, а конфекты и пряники оставил до воскресенья. Действительно, в воскресенье не надула, пришла ровнехонько полчаса первого, и просидели мы с ней за самоварчиком до двух часов, да и дело порешили. Говорит: муж согласен, а только окромя тройки, сто целковых требует. Ну куда ни шло для такого дела. Растянусь, а недостающую полсотню из-под земли раздобуду. Только что Настя ушла, бежит горничная – барин-де требует. Стали они меня расспрашивать, как и что видел? Ну как скажешь им правду? С места, пожалуй, за недосмотр выгонит, а тут на носу свадьба. А только, между прочим, с того самого дня Настенька моя как в воду канула, носу не покажет, письмеца не пришлет, изумился я весь, истерзался. И к Тестову бегал, да без толку. Явите Божескую милость, хошь она, может, и стерва, и воровка, и глаза мне отводила, а разыщите ее, пущай сидит в тюрьме, вшей кормит, хошь она и не стоющая моих чувств, все-таки иной раз в воскресный день я ей посылочку справлю да на личико ейное скрозь решетку погляжу.

– Ну братец, на это не надейся. Пропивает она, поди, со своим любовником краденое да посмеивается над тобой.

– Неужто, ваше высокородие?

– Скажи, сообщала она тебе свой адрес?

– Да, действительно, говорила, а только, можно сказать, наврала.

Сбегал я на Никитинскую, дому номер тридцать семь, спрашиваю, у вас-де проживает половой от Тестова Николай, а мне говорят, что в этом доме живут господа разные и половых никогда не проживало.

– Ты сберег ее письмо?

– Как же, схоронил его в сундучке промеж чистых рубах.

– Ты сейчас отправишься к себе с моим агентом и принесешь мне его, а там увидим.

Конечно, больших результатов от письма я не ждал, разве по штемпелю удастся лишь установить часть города, откуда было оно отправлено.

Но мой опыт говорил мне, что часто секрет удачного розыска заключается в пренебрежении всякими мелочами. В данном случае это положение блестяще оправдалось. Сушкин принес мне письмо, я взглянул на конверт, надписанный корявым, явно деланным, почерком. Штемпель был Мясницкой части. Развернув письмо, я был приятно удивлен: на нижнем краю бумаги выделялся отчетливый отпечаток пальца, очевидно, писавшего. Судьба мне посылала дактилоскопический оттиск, и я не преминул им воспользоваться.

– Ну Сушкин, вижу, ты мне правду сказал. Иди себе с богом, а если понадобишься как свидетель – вызову.

Не прошло и часу, как чиновник, заведующий дактилоскопическим кабинетом, доложил мне, что аналогичный оттиск имеется у нас в архиве и принадлежит известнейшему шулеру и вору – Ракову.

С этим ловким мошенником я уже сталкивался в Риге, где он фигурировал под ложным именем графа Рокетти де ля Рокка. Об его шулерских проделках я писал уже в одном из предыдущих своих очерков («Король шулеров»).

Теперь предстояла нелегкая задача разыскать Ракова и им награбленное.

Московские ювелирные магазины давным-давно были оповещены о пропавшем жемчуге и кольцах. Им были даны точные рисунки пропавших вещей, но они молчали, из чего следовало, что Раков либо бежал из Москвы, либо, оставаясь в ней, временно отсрочивает ликвидацию. Для очистки совести я тотчас же навел справки и в адресном столе, и во всех полицейских участках, но, как и следовало ожидать, Раков не был прописан и не значился в числе выбывших. Этот милостивый государь если и пребывал в настоящее время в Москве, то проживал, очевидно, в ней снова под чужим именем.

Пришлось выработать следующий план: мой способный агент Швабо, переведенный мною в Москву из Риги, принимавший в свое время деятельное участие в аресте графа де ля Рокка и хорошо знавший его в лицо, был поставлен во главе этого розыска и бессменно дежурил в сыскной полиции и у своего домашнего телефона.

Ему в помощь я дал 20 агентов, снабженных фотографиями Ракова. Эти 20 человек рассыпались по всему городу по двое и принялись биться в железку и прочие азартные игры по всем клубам и более или менее известным карточным притонам Москвы.

Первая неделя прошла безуспешно. Швабо всего лишь раз вызывался, но и то не признал в заподозренном Ракова. На вторую неделю мошенник попался. Об его довольно необычном аресте Швабо мне рассказывал так:

– Звонит мне наш Ефимов из купеческого клуба. Раков, мол, здесь, и Ильин (другой агент) играет с ним за одним столом.

Взяв трех товарищей, двоих с собой в автомобиль, третий поехал на велосипеде, – мы помчались в клуб. Сомнений не было – за столом сидел Раков. Я не хотел его немедленно арестовывать, так как он мог не указать своего настоящего адреса, где, быть может, и хранятся украденные драгоценности. Пришлось ждать.

В третьем часу ночи выигравший Раков встал из-за стола, не торопясь прошел в буфет, вкусно поужинал, после чего вышел из клуба. Мы, разумеется, следом. Он нанял автомобиль, и мы двинулись. Наша машина держалась в саженях пятидесяти от его. Между нами непринужденно катил велосипедист. Проехав изрядное расстояние, мы добрались до Чистых прудов. Раков свернул в переулок, пересек небольшую площадку и грузно завернул в Лобковский переулок. Мы остановили наш мотор на площадке, агент же на велосипеде следовал не отставая, видел, как Раков остановился у второго номера дома, рассчитался с шофером и, пропущенный сонным швейцаром, вошел в подъезд. Оставив свой автомобиль на площадке с агентом-шофером, я с двумя сослуживцами присоединился к нашему велосипедисту и позвонил к швейцару.

– Я чиновник сыскной полиции, – сказал я ему, – кто этот господин, которого ты только что впускал, и в какой квартире он живет?

– Они здесь не живут, а только очень часто бывают, в третьем этаже, у актерки.

– Фамилию его знаешь?

– Так точно – это князь Чекаридзе.

– Вот что! Помни – ни слова о том, что я тебя расспрашивал, не то ответишь по закону.

– Да нам что! Мы ничего!

– Ну то-то же, смотри! – И я погрозил ему пальцем.

Так как было важно выяснить точное местожительство Ракова, то я решил, господин начальник, не покидать дежурства в переулке.

Дожидаться пришлось долго. Лишь часов в 11 утра Раков вышел из подъезда в сопровождении какой-то дамы. Оставив двух своих людей у подъезда для производства обыска и допроса у актрисы при ее возвращении (так как Раков, очевидно, вышел с ней), я вплотную последовал за удаляющейся парочкой.

Женщина говорила:

– Я не понимаю, Жорж, куда ты так вечно торопишься, позавтракали бы вместе, а там бы и отправился на свой Леонтьевский, так сказать, в домашний очаг, в объятия своей Дульцинеи… И ненавижу же я ее, она подлая, подлая, подлая!

– Иди ты к черту! – отвечал Раков. – Надоела ты мне со своей ревностью.

– Ах так, хорошо! – взвизгнула женщина и круто повернула обратно. Раков злобно плюнул и зашагал дальше. Выйдя на площадку и завидя мой автомобиль, он спросил у шофера: «Свободен?»

В ту же минуту я задал шоферу тот же вопрос.

Раков запротестовал:

– Позвольте, я, кажется, первый подошел, – и затем, обратясь к шоферу: – Леонтьевский переулок, четырнадцать.

Я взволнованно заговорил:

– Господи! Какое совпадение! Мне тоже на Леонтьевский, двадцать восемь, нужно. Конечно, вы подошли первым, но, ради бога, войдите в мое положение, – мне только что звонили по телефону, у меня умирает жена, каждая минута дорога, разрешите присоединиться к вам, я охотно заплачу не только половину, но и за всю поездку. Будьте великодушны, не откажите!

– Сделайте одолжение, разумеется, такой случай… Какие тут могут быть разговоры…

И я влез в автомобиль следом за Раковым.

– Три целковых на чай, – сказал я шоферу. – Гоните вовсю. – И, подмигнув ему, шепнул: – В сыскную!

Мы понеслись с головокружительной быстротой. За нами пулей летел наш велосипедист, впрочем, отставший, кувырнувшись на какой-то собаке у Мясницкой. Мы пролетели Мясницкую, перерезали Лубянскую площадь, выскочили на Тверскую и, не убавляя хода, понеслись по ней к Страстному бульвару. Не успел мой попутчик опомниться, как мы завернули в Малый Гнездниковский и затормозили перед сыскной. По данному мной свистку выбежали наши люди и окружили автомобиль.

– Вот мы и дома, граф Рокетти де ля Рокка, князь Чекаридзе, шулер Раков, – сказал я ему. – Пожалуйте!

На том же автомобиле, с двумя людьми, я проехал на Леонтьевский, 14. Этот дом оказался соседним с особняком А., окнами своими выходящий на двор последнего. Князь Чекаридзе оказался прописанным и живущим в квартире третьего этажа. Мы позвонили, и нам открыла дверь красивая молодая женщина (очевидно, «Настя»).

– Что вам угодно? – Изумилась она.

Я отвечал:

– Мы приехали к вам сватами от Никиты Сушкина.

От этого ответа с ней чуть не сделался обморок.

– Довольно балагана, – сказал я строго, – не заставляйте нас зря переворачивать всю квартиру. Где жемчуг и кольца госпожи А.?

Она не сдавалась. Тщательный обыск ничего не дал, пришлось вызвать агентшу, каковая заставила раздеться «Настю» и в корсете последней нашла украденные драгоценности.

«Настя», оказавшаяся Екатериной Петровной (кстати, довольно видной актрисой), объяснила мне, что вещи подарены ей ее другом, а откуда они у него, она не знает.

Поблагодарив Швабо, я вызвал на допрос «Настю».

Она пробовала было отпираться, но, уличенная Никитой, быстро сдалась. Встреча Никиты с «Настей» была не из веселых.

– Она? – спросил я его.

– Они-то они, – отвечал изумленный Никита, – а только понять не могу, что за чудо-юдо, эвоно, как дело обернулось. – И, вздохнув, добавил: – Стало быть, судьба моя уже такая…

Он понуро ушел от меня.

– Запираться, Раков, бессмысленно, – сказал я мошеннику, – откровенное признание не избавит вас от наказания, но, быть может, смягчит его несколько. Говорите, как было дело?

И он рассказал:

– С год я работал по нефтяному делу у А. Бывал по делам у него в доме, изучил более или менее распорядок жизни и т. д.

Однако А. меня от службы уволил. Заметив, что его жена часто носит дорогой жемчуг и кольца, мне пришла мысль похитить их.

Дело было опасное и требовало тонкой подготовки. Месяца за три до похищения я занял квартиру третьего этажа в соседнем доме.

Эта квартира имела то огромное преимущество, что окнами своими выходила как раз на дворовый фасад особняка. Весь верхний фасад последнего был как на ладони. Более двух месяцев я терпеливо проводил долгие часы у окна, наблюдая за всем происходившим в будуаре и спальне жены А. Не перечисляю вам ненужных пикантных подробностей, виденных мною, скажу лишь, что я точно установил место хранения драгоценностей, аккуратный час завтрака и неизменные ежедневные отсутствия хозяйки в будуаре от часу до двух дня. Имелось серьезное препятствие в лице дворника, торчащего обычно в эти часы на дворе, но я устранил его, поручив эту задачу моей подруге, каковая и выполнила ее блестяще. Я боялся еще быть узнанным жильцами из окон нашего дома, вот почему в день кражи я с двенадцати часов дня был наготове, в рыжих усах, бороде и парике. Когда Катя увлекла донжуана в дворецкую, я дождался доклада лакея и выхода госпожи А. к завтраку, вышел из дому черным ходом, шмыгнул на двор А., влез на дерево, перемахнул на балкон, оттуда через открытую дверь в будуар, схватил с туалетного столика жемчуг и кольца и тем же ходом обратно.

Я из осторожности не вернулся сразу домой, а, промчавшись в какую-то боковую улицу, забежал на чужой двор, где в уборной сорвал с себя парик, бороду, усы, переменил головной убор и непринужденно вернулся к себе с противоположного конца Леонтьевского.

Суд приговорил Ракова к трем, а его сообщницу к двум годам арестантских рот. Что касается Никиты, то мне говорили позже, что, потрясенный суровой действительностью и надолго отравленный миражом несбывшегося счастья, он запил горькую.