Текст книги "Криминальные рассказы (сборник)"

Кража у графа Меллина

В Венденском уезде, Лифляндской губернии, в имении у местного магната, графа Меллина, была совершена крупная кража.

Событие это, насколько помню, относится к самому началу девятисотых годов. Расследование кражи, совершенной в уезде, не входило в мою компетенцию, но жалоба графа местному губернатору, М. А. Пашкову на бездействие венденской полиции побудила последнего обратиться ко мне с предложением взять это дело в свои руки.

Из слов губернатора оказалось, что у графа похищен ряд ценностей: несколько пудов серебра, несколько золотых столовых приборов, целая коробка мелких бриллиантов, коллекция старых миниатюр, несколько драгоценностей графини, процентные бумаги и т. д., и т. д.

Взяв с собой двух дельных чиновников – Грундмана и Лейна, я выехал на место.

Имение графа Меллина было великолепно. Этот потомок ливонских рыцарей, несколько веков тому назад осевших в здешнем краю, окружил себя самой пышной роскошью. Его дом был настоящим дворцом.

Мне и моим спутникам отвели целый апартамент. Мы приехали ранним утром, и нас встретил не то управляющий, не то мажордом.

Нам тотчас же подали элегантно сервированный чай, и управляющий заявил, что аудиенцию мне граф назначил в 12 часов.

Действительно, ровно в полдень я был принят. Граф держал себя любезно, но величественно. Он просил меня напрячь все усилия к раскрытию этой кражи, а затем тут же заявил, что «выход» графини состоится к завтраку. Это был поистине «выход». Она пожаловала к столу в нарядном туалете, в бриллиантах, окруженная несколькими приживалками, игравшими, очевидно, роль свитских фрейлин. Завтрак прошел довольно чопорно. Графиня, заговоря о краже, особенно жалела маленькую золотую книжечку, служившую для записи имен танцоров, которым был обещан танец.

На крышке этой книжечки, по ее словам, находилась миниатюра удивительной работы, а под ней крошечные часики, величиной не более серебряного гривенника, – настоящий шедевр!

К завтраку был приглашен и местный начальник уезда, безуспешно до сих пор занимавшийся раскрытием кражи. Побеседовав с ним после завтрака, я пришел к заключению, что розыск велся крайне небрежно и поверхностно.

Прежде всего я принялся за осмотр поля действия. Вещи оказались похищенными из несгораемого шкафа новейшей конструкции, помещавшегося в небольшой комнате, примыкавшей к кабинету графа. Помещение это было расположено в 1-м этаже дома, где находились лишь парадные комнаты и людские; снаружи имелись две двери – подъезд и дверь со стеклянной террасы из сада. Сад примыкал к озеру, с версту примерно шириной; на противоположном берегу озера виднелся лес. Ключи от несгораемого шкафа хранились в письменном столе графа, о чем знал лишь встретивший нас управляющий. Порядок в доме был чисто немецкий. Граф лично перед сном осматривал запоры, вследствие чего проникнуть ночью в дом, не ломая замков, без помощи изнутри, представлялось немыслимым. Между моментом последнего осмотра графом своего шкафа и обнаружением им кражи прошло трое суток, – в течение этого срока воры беспрепятственно могли распоряжаться награбленным. К этому нужно прибавить еще неделю, время, потраченное начальником уезда на бесплодные розыски. Столь длительный промежуток позволил, конечно, ворам не только тщательно припрятать украденное, но и замести следы.

Тщательный осмотр замков шкафа и дверей показал, что все они открывались ключами, так как отмычки, даже при самом аккуратном применении, оставляют все же следы в виде царапин.

Я спросил графа, уверен ли он в своем управляющем.

– Как в самом себе! – отвечал он. – Мейер живет у меня двадцать лет и предан мне душой и телом. Да наконец, он поставлен мною в исключительно благоприятные условия: я выстроил ему дом, подарил пятьдесят десятин земли, его сыновья при моей поддержке получили высшее образование. Что бы ни говорили, – благодарность людская не пустой звук и ей, конечно, не может быть чужд и мой Мейер. Что касается других служащих, справьтесь о них у него, я ими не интересуюсь, предоставляя Мейеру набирать штат прислуги.

Закончив осмотр и получив отзыв графа об управляющем, я стал в тупик. Вес похищенного достигал примерно девяти пудов; чтобы вынести эту тяжесть из дома и благополучно сплавить ее, требовалось участие нескольких людей и, пожалуй, даже лошади.

К вечеру вернулись Грундман и Лейн, проведшие день в окрестностях.

Слухов, сколько-нибудь наводящих на след, уловить им не удалось. О графине люди отзывались хорошо, а графа рисовали как очень скупого человека, чуть ли не по золотникам отвешивавшего хлеб своим служащим.

– Можете ли вы мне дать точный список всей прислуги, как находящейся сейчас в доме, так и служившей в нем за последние годы? – спросил я у Мейера.

– О, да, конечно! Я человек аккуратный и веду для этого особую книгу. Если угодно, то я на полях отмечу вам даже, когда и за что был уволен тот или другой человек.

– Прекрасно! Пожалуйста.

С той же просьбой я обратился и к начальнику уезда.

Вскоре управляющий представил мне списки, по которым набралось фамилий сорок. Против некоторых имен значилось: «уволен за хищение сладкого», «рассчитан за грубость», «лишен аккуратности» и т. д.

Ознакомившись со списком, мы не нашли в нем имен, известных по преступному прошлому рижской полиции.

– Скажите, – спросил я управляющего, – был ли осмотрен лес на противоположном берегу озера?

– Да, уездный начальник его осматривал.

Я решил все же на следующий же день еще раз внимательно проделать этот осмотр.

Когда явился приглашенный мной начальник уезда, я задал ему вопрос:

– Вы хорошо осматривали лес?

– Да мы его вовсе не осматривали.

– Как не осматривали? А что же говорит Мейер?

– Не знаю.

Призвав управляющего, я выразил ему свое удивление. Он как-то замялся и принялся уверять, что я не так его понял, что лес, действительно, не осматривался и пр.

– Хорошо! Вы пока мне не нужны. Теперь я хочу поговорить с начальником уезда.

Управляющий неохотно удалился и, как мне показалось, не отошел от закрытой двери. Я быстро распахнул ее и чуть не подшиб Мейера. Он принялся слащаво предлагать мне чаю, делая вид, что специально для этого вернулся.

– Благодарю вас! Не нужно нам чаю. Оставьте нас вдвоем.

Мейер поклонился и на этот раз ушел окончательно.

– Да, кстати! Вы просили у меня список служащих, – сказал мне начальник уезда, – извольте, вот он. Я взял его из мызной полиции.

Я не подозревал даже о существовании такого учреждения.

Сравнив полученный оттуда список со списком управляющего, я, к удивлению моему, нашел в нем имя некоего Отто Вильнеса, бывшего лакея графа, год тому назад уволенного и не помещенного в справке управляющего.

Поделившись с моими агентами сделанным открытием, я услышал от Грундмана следующее заявление:

– Отто Вильнес? Мне это имя хорошо знакомо. Вы еще не служили в Риге, господин начальник, когда этот молодец преследовался нами за крупную кражу. Я припоминаю теперь и его воровскую кличку – «вице-фрейлен», что по-русски значит «старая дева».

Видимо, мы напали на след воров.

Я приказал моим агентам помалкивать до поры до времени, так как требовалось не только разыскать похитителей, но и обнаружить похищенное. Ни к чему было оповещать Мейера, очевидно, замешанного в эту кражу, о наших предположениях, так как последний мог бы предупредить об опасности своих сообщников.

Особое внимание я остановил на лесе, так как, всего вероятнее, через него были увезены украденные вещи. Перенести на руках похищенное из дома к озеру не представляло особого труда, для этого нужно было пройти по саду саженей тридцать. Тут же стояли привязанные лодки. Погрузив в одну из них похищенное и переплыв на тот берег, можно было, не торопясь, переложить поклажу в телегу, поджидавшую воров где-нибудь в гуще деревьев. Тут же, кстати, начиналась дорога, пересекающая лес и ведущая в соседние деревни.

Поэтому на следующее утро человек тридцать, во главе со мной, Грундманом и Лейном, направились в лес. Он занимал довольно значительную площадь, – приблизительно десятин четыреста.

А потому на первый раз я ограничился осмотром дороги, с прилегающей к ней полосой, саженей в двести шириной. Через несколько часов поисков под одним из ореховых кустов были найдены пустые дубовые ящики из-под серебра. Кроме того, Грундман опознал местность, заявив, что в конце дороги находится мельница, принадлежащая брату Отто Вильнеса. Вечером мы вернулись домой, и граф, увидев найденные ящики, окрылился некоторой надеждой.

Последующие обыски леса ничего не дали.

Дальнейшее пребывание в имении показалось мне излишним, и мы вернулись в Ригу. Однако перед отъездом я зашел в ближайшее почтовое отделение, обслуживающее имение, чтобы повидать почтмейстера:

– Знаком ли вам почерк управляющего Мейера?

– Как же, прекрасно знаком.

– Так вот, будьте любезны перлюстрировать все письма, как отправляемые им, так и получаемые на его имя. Снимайте за мой счет с них копии и высылайте их мне. Конечно, от вас требуется соблюдение полной тайны.

Приехав в Ригу, я тотчас же кинулся разыскивать Отто Вильнеса.

По справкам адресного стола, его в городе не оказалось. Тогда я решил послать агента на мельницу к брату Вильнеса. Командировка эта представлялась нелегкой, так как надо было осмотреть мельницу и ознакомиться с ее обитателями, не возбуждая при этом никаких подозрений; между тем Вильнесы были крайне недоверчивы и осторожны и по своему прошлому хорошо знали методы и приемы сыска.

Поэтому был выработан следующий план.

В Риге имелось Евангелическое общество, распространявшее среди населения печатные экземпляры Евангелия. При нем состояло много комиссионеров, расхаживавших по губернии с особыми сумами, наполненными священными книгами. Поехав в это общество, я выхлопотал мандат, суму и 10 экземпляров Евангелия на имя моего агента Лейна, который и отправился на мельницу. Со станции железной дороги до самой мельницы он шел пешком, без шапки, углубясь в чтение Священного Писания. На мельнице он застал брата Вильнеса, но «вице-фрейлен» отсутствовал. Вернулся Лейн, в сущности, ни с чем. Он выяснил лишь, что Вильнесы – родные племянники Мейера со стороны матери.

Я принялся за выработку нового плана розыска воров, как вдруг получаю копию, снятую почтмейстером с письма управляющего к Отто Вильнесу. Письмо было адресовано в Ригу и заключало в себе следующие строки.

«Милый Отто.

На днях из Риги приезжала к нам охота. Поохотилась в лесу, кое-что убила, а затем, потеряв всякие следы дичи, вернулись восвояси.

У нас снова тишина и покой».

Я сейчас же кинулся с агентами по адресу этого письма. Указанная квартира оказалась не на имя Вильнеса, но в ней мы застали его мать.

– Где ваш сын? – спросил я ее.

– Отто третьего дня уехал в Петербург.

– Какой его адрес в Петербурге?

– Этого я не знаю, он еще не писал.

Мы стали производить обыск в квартире, но из похищенного у графа ничего не нашли. Грундман заметил, однако, что старуха все время держит в руках какую-то книгу, не отпуская ее ни на минуту. Он отобрал ее и, перелистав, нашел запечатанное письмо, адресованное управляющему Мейеру. Конверт был вскрыт. Письмо оказалось следующего содержания.

«Дорогой дядюшка.

Отправляюсь сейчас на вокзал, еду в Петербург. Спешу вам ответить на сегодняшнее письмо. Рад, что охота от вас уехала. У нас тоже все спокойно. Огорчу вас лишь тем, что сообщу о смерти бедного Яниса, умершего в субботу и похороненного пять дней тому назад. Я был на кладбище и отнес ему на могилу наши слезы.

Ждите от меня дальнейших известий.

Ваш Отто».

– О каком это умершем Янисе пишет ваш сын? – спросил я мать Вильнеса.

– Не знаю. Мало ли у него знакомых!

– Почему у вас это письмо?

– Мой сын, уезжая, просил отправить его, а я все еще не собралась.

Оставив одного из агентов в квартире Вильнеса, я принялся за выяснение личности умершего Яниса. Могилу его нам важно было разыскать, так как, по разъяснению Грундмана, выражение «слезы» на латышском языке часто употребляется вместо слова «бриллианты». Поэтому были основания полагать, что Отто в своем письме говорил о зарытых в могиле Яниса бриллиантах.

Были запрошены все православные церкви, кирки, костелы и синагоги Риги, чтобы узнать, не хоронился ли ими за последнюю неделю некий человек по имени Янис. Отовсюду получились отрицательные ответы. Я был в полном недоумении, но священник одной из приходских церквей посоветовал мне обратиться еще за справками к священникам двух расквартированных в Риге полков – Изборского и Малоярославского.

Оказалось, что на прошлой неделе в домашней церкви Малоярославского полка был отпет и похоронен на полковом кладбище солдат 4-й роты Иван Либус, которого в общежитии товарищи всегда звали Янисом.

Получив эти сведения, я поехал к рижскому архиепископу, рассказал ему, в чем дело, и просил разрешения открыть и осмотреть могилу Яниса. Высокопреосвященный ответил мне весьма дипломатично:

– Я не могу разрешить раскапывать могилу умершего христианина, так как сие противно канонам нашей церкви. Но никому не возбраняется, однако, привести могилу в порядок, чтобы придать ей более благолепный вид. Можете обложить ее дерном, вынуть и обновить крест, увеличить могильную насыпь. Если вам желательно произвести означенный ремонт, то с моей стороны препятствий не встречается.

Я проявил, конечно, горячее желание заняться украшением могилы Яниса и, получив благословение и письменное разрешение Высокопреосвященного, с двумя агентами отправился на военное кладбище. Взяв постового городового и кладбищенского сторожа в качестве понятых, мы без труда нашли могилу Яниса и принялись за ее осмотр. Срыв могильный холм и вынув белый деревянный крест у его основания, на глубине примерно полуаршина мы нашли большой стальной игольник. Он оказался наполненным бриллиантами.

По составлении протокола крест был водружен на место и могила приведена в полный порядок.

Прошла неделя-другая, а «вице-фрейлен» все еще не возвращался из Петербурга. Я опять послал Лейна на мельницу, приказав ему на этот раз подойти к усадьбе Вильнеса с противоположного конца дороги и с пустой сумой, словно возвращаясь обратно после обхода. Но, как и в первый раз, Отто на мельнице не оказалось.

Вскоре, однако, почтмейстер переслал мне еще одно письмо Вильнеса, снова адресованное дядюшке. Из него выяснилось, что Отто из Петербурга перебрался в Ревель и нанялся в лакеи к барону М. Он извещал дядю, что вскоре будет «работа». Мы помчались в Ревель, без труда нашли барона М., и наконец «вице-фрейлен» был арестован. К нему удивительно шла вышеназначенная кличка: это был высокий, высохший человек, с лицом, абсолютно лишенным всякой растительности, чувствительный, сантиментальный и плаксивый, с пискливым бабьим голосом. Он, действительно, похож был на старую деву. При допросе «вице-фрейлен» решительно отрицал свою вину.

Так как арест его не мог остаться тайной для остальных сообщников, то, не теряя времени, я отправился на мельницу для производства обыска. Брат Отто был поражен, как громом, увидев появившегося со мной надзирателя Лейна, еще так недавно посещавшего его дом под видом смиренного книгоноши. При нашем приезде на мельницу Вильнес, почуя, очевидно, недоброе, схватил какую-то бумажку и сунул ее в рот. Она была, однако, немедленно извлечена оттуда и оказалась запиской управляющего, сообщавшего племяннику, что от Отто поступили сведения из Ревеля.

Мы арестовали и этого брата Вильнеса, хотя старательный обыск во всем помещении не дал никаких результатов.

По возвращении в Ригу мне доложили, что Отто Вильнес покушался в камере на самоубийство и с этой целью расковырял себе вену на руке при помощи железки, снятой им с конца шнурка собственного сапога. Лишь случайный приход надзирателя спас Вильнеса от смерти. Он был отправлен в тюремную больницу, где врач обещал вскоре поставить его на ноги.

Через несколько дней мне позвонил по телефону начальник тюремной больницы и сообщил, что у матери Вильнеса, посещавшей больного сына, при выходе из больницы была отобрана Библия, переданная ей Отто. Это оказался экземпляр обычного издания Библии, небольшого формата. Я стал внимательно его перелистывать, ища каких-нибудь знаков, подчеркнутых букв и т. д.

Но никаких признаков условного шифра не обнаружил. Я отделил ее от корешка и на внутренней стороне последнего заметил подклеенную чистую белую бумажку. Осторожно отклеив ее и перевернув, я увидел мелко написанные строки. С помощью лупы можно было прочесть следующее: «Янис Либус, 4-й роты Малоярославского полка, умер 5-го ноября, похоронен на полковом кладбище. На его могилу я отнес наши слезы». Ниже был нарисован могильный крест, а под ним стояла отметка карандашом.

Очевидно, мать успела сообщить Отто, что при обыске его письмо, адресованное дядюшке, было нами отобрано, и Вильнес вторично извещал управляющего о месте нахождения бриллиантов.

Им обоим не пришло в голову, что письмо это было мной сфотографировано, подлинник же отправлен по назначению.

Дело было уже достаточно выяснено, и я решил, что наступил момент арестовать Мейера. Агенты, отправившиеся с этой целью в имение графа Меллина, рассказывали мне, что граф страшно возмущался и всячески противился аресту своего управляющего как акту ни с чем не сообразному, жестокому и ненужному. Но инструкции, данные мною, были категоричны, и, несмотря на протесты графа, Мейер был все же арестован и привезен в Ригу.

Через несколько дней, как только Отто Вильнес оправился, я вызвал его к себе в кабинет.

– Вот что, Вильнес, – сказал я. – Вызываю тебя на допрос в последний раз. Хочешь – сознавайся, хочешь – нет, – твое дело. Улики против тебя совершенно неопровержимые. Твой дядюшка Мейер и брат твой арестованы и сознались уже во всем, рассказав (тут я, конечно, пошел на ура), как вы ночью на лодке перевозили вещи.

«Вице-фрейлен» недоверчиво улыбнулся.

– Не думай, что я говорю тебе это нарочно, с целью изловить тебя. Повторяю, они во всем сознались, и вот тебе доказательства: они выдали бриллианты, закопанные тобой на полковом кладбище под крестом Яниса. Вот они! (Я вынул из кармана игольник и рассыпал по столу бриллианты.) Вот записка Мейера твоему брату, также уличающая вас. Вот твое письмо из Ревеля, адресованное дядюшке. Вот бумажка, подклеенная в корешок Библии. Наконец, не от чистой же совести покушался ты на самоубийство? Довольно тебе? Помни, что чистосердечное признание уменьшит тебе наказание.

«Вице-фрейлен», огорошенный уликами, огорченный потерей бриллиантов, поверив, что дядюшка и брат его признались во всем, счел невыгодным больше запираться и произнес полную повинную.

Со свойственной ему экспансивностью он принялся за самобичевание, осыпая себя не только презрительными эпитетами и ругательствами, но и судорожно вырывая клочья волос из своей и без того не пышной шевелюры.

– Едемте, едемте, господин начальник! Я покажу вам, где закопаны» вещи, возвратите графу его имущество: не щадите нас, мошенников! Так нам и надо, туда нам и дорога!

Не желая терять момента и боясь, как бы «вице-фрейлен» не изменил своего решения, я тотчас же по телефону заручился паровозом и теплушкой и, взяв четырех агентов, вместе с Отто Вильнесом выехал, по его указанию, на станцию Хинценберг. Здесь, в лесу, недалеко от станции, он привел нас к какому-то кусту и сказал: «Тут».

С помощью ломов и лопат разбили и разбросали мы уже подмерзшую землю и откопали большую высокую коробку из-под ландриновского монпансье. В ней оказались свернутые в трубочку процентные бумаги и два браслета с пустыми гнездами от камней.

Камни «вице-фрейлен» успел продать уже при поездке в Петербург.

Тут же, рядом с жестянкой, в спичечной коробке, лежала записная книжечка графини с миниатюрой и часиками. К сожалению, случайным ударом лопаты был отколот краешек миниатюры и раздроблены часы.

От этого куста «вице-фрейлен», ориентируясь по надломленным на деревьях ветвям, повел нас дальше, к следующему тайнику.

Таких тайников оказалось целых десять.

Все похищенное было найдено, но, к сожалению, не все в сохранном виде. Так, например, огромные серебряные блюда были разрублены на части, очевидно, для того, чтобы их легче было скрыть.

Предположения мои относительно того, как была произведена кража, вполне подтвердились. По признанию обвиняемых, дело происходило следующим образом. Два брата Вильнеса пробрались ночью в сад и, подойдя к стеклянной веранде, были нагружены ценной поклажей, переданной им дядюшкой их – управляющим Мейером, который ключами графа, взятыми из письменного стола, открыл несгораемый шкаф и извлек из него все ценности. Братья в несколько приемов перенесли похищенное от веранды к озеру, нагрузили лодку и переплыли на противоположный берег озера и взвалили все добро на поджидавшую их подводу. Один из них повез добычу, другой вернулся и отнес ключ от цепи, на которой была лодка поджидавшему его дядюшке.

Довольно своеобразную психологию проявил граф по отношению к Мейеру: он принялся усиленно хлопотать за него, всячески пытаясь смягчить его участь.

Сам Мейер не обнаружил особого раскаяния и отзывался о графе с ненавистью и раздражением…

Как тут не сказать после этого, что благодарность людская – звук пустой!..