Текст книги "Дом семьи Ллойд"

Вот только в последний год, когда у родителей случился разлад, Ребекка всё чаще находилась вне дома, отчего у него возникало чувство, будто бы их команда распалась. Дэнни её не винил, Ребекка старше его на много лет, и взрослеет куда быстрее его самого. Он бы и сам с радостью оставался в школе подольше, записался помимо бассейна на волейбол или баскетбол, но интуитивно ему казалось, поступи так, он бросит своих родителей.

Дэнни углублялся в лес, думая о своей сестре, а в следующий миг произошло два события, заставивших замереть на месте: Дэнни отчётливо увидел перед собой тропинку, плавно уходящую за деревья, и одновременно с этим в голове вновь возникло то самое присутствие. Интенсивней, чем прежде.

4

Если раньше Дэнни и сомневался в существовании какого-либо постороннего «голоса», то теперь любые сомнения исчезли, как загоревшаяся лампочка под сводом потолка разом, с щелчком включателя, изгоняет всю тьму с чердака.

Стоя перед тропинкой, Дэнни отчётливо ощутил чьё-то присутствие, как если бы у Дэнни внезапно открылось новое, невиданное науке, чувство восприятия. От неожиданности, Дэнни ошеломлённо завертелся на месте, в попытке узреть присоединившегося спутника, но глазами он видел, что оставался в лесу один, его окружали необъятные стволы сосен, в просветах которых видел другие стволы, а в их просветах следующие, и так далее. У него закружилась голова.

Дэнни почувствовал, как под рукавами куртки кожа на руках натянулась от мурашек; но мурашки побежали не от страха вовсе. Напротив, присутствие его успокаивало (совсем как анестезия, пущенная насекомым в кровь вместе с укусом, подумалось ему крохотным кусочком сознания, продолжавшим отчаянно бороться с вмешательством извне; и этот образ тотчас же испарился сам-собой, стоило ему возникнуть).

Не посредством слов, или примитивных картинок, возникающих в мозгу сменяющимися слайдами, но с помощью ниспосылаемого настроения мощным потоком, Дэнни ощутил дружелюбие. На него словно направили столп тёплого света. Губы сами изогнулись в полумесяце улыбки, а на округлых щеках углубилось по ямочке, таких же как у Ребекки, когда она улыбалась, – подмечали всякий раз родители, вводя Дэнни в краску.

Дэнни показалось, будто бы он летит, летит над океаном голубых волн, мерцающих золотом отражённого солнечного света, солнце приятно припекало голову, за место запаха хвои в нос ударил солёный воздух. В голове возникла стая птиц, синхронно кружащих над пологими холмами с сочной зеленью, спускавшимися к воде. Волны ласкали берег, оставляя на жёлтом песке пену, которая уже через секунду исчезала. Дэнни вдруг из леса перенёсся туда, в солнечный мир, стал частью чего-то огромного, и умиротворение разошлось по всему телу согревающим импульсом, брови мечтательно изогнулись, челюсть отвисла. С высоты птичьего полёта он наблюдал проносящиеся красоты словно из фильмов Питера Джексона. Я превратился в птицу! Я лечу!

Дэнни засмеялся в голос. Одновременно с полноценной картиной перед глазами он слышал, как его смех разносится в молчаливом лесу.

И за всеми этими образами, в которых так хотелось раствориться, Дэнни почувствовал что-то ещё. С осторожностью он сосредоточил свои мысли, а затем попытался ухватиться за это ощущение и, без всякого сопротивления, ему открылись знакомые эмоции, но многократно, нет – тысячекратно преумноженные. От их силы у Дэнни на глазах навернулись слёзы, а колени подкосились. Дэнни понял: что бы ни подарило ему этот полёт, оно бесконечно одиноко.

Вытерев глаза рукавом куртки, Дэнни вновь видел перед собой только лес. Чувство полёта, а с ним и безграничной свободы оборвалось, оставив саднящую пустоту. В этот момент он не стыдился своих слёз, даже не задумался об их появлении. Дэнни прокашлялся, так как горло сдавило болью.

– Я буду твоим другом, – с жаром заявил Дэнни окружившей его тишине. Он видел перед собой только деревья, огромные, вызывающие трепет, но не сомневался, он не остался неуслышанным.

Дэнни чувствовал острую необходимость помочь, сделать что-то хорошее.

Так его учили и родители – не сторониться человека, нуждавшегося в помощи.

Но это ведь не человек, так…? вопрос исчез в то же мгновение, в которое появился, не давая Дэнни и шанса задуматься.

Дэнни шагнул на тропинку, и по ноге словно прошёл электрический разряд, наполнивший тело теплом и новыми силами.

Широкая тропа как раз начиналась в том месте, где стоял Дэнни, он проследил её, насколько позволяли деревья (деревья, обступавшие тропу являли собой тщедушную пародию на гигантов, росших в десяти-пятнадцати шагах вдали от неё), и ему показалось, уходит она далеко.

Замечтавшись, Дэнни не заметил, как к нему подошёл ворон. Птица громогласно каркнула, и Дэнни от неожиданности вскрикнул. Он смотрел в черноту её глаз, словно загипнотизированный, а затем сделал первый шаг.

5

Перед тем как свернуть на грунтовую дорогу, ведущую к их дому, Ребекка затормозила напротив участка Филипа Форда. Она помнила соседа, часто наведывавшегося к её отцу, худой и высокий, с широкими плечами, гортанный смех Филипа разлетался на всю округу. Сейчас Ребекка наблюдала за сетчатой дверцей, лениво раскачивающейся на ветру. Колею, ведущую к дому почти полностью скрыла высокая луговая трава, из этой же травы выныривала табличка «ПРОДАЁТСЯ». От вида запустелого дома Ребекке стало не по себе. Где-то на краешке сознания возник этот добродушный и громогласный смех Филипа, он повлёк за собой череду воспоминаний о соседях, которых то и дело Ребекка встречала маленькой. Но где они все теперь? задалась вопросом она.

С черепашьей скоростью преодолев все выбоины, Ребекка припарковалась позади «Лексуса». Она повесила пальто на вешалку в прихожей и прошла в кухню, включила кофемашину и подставила под краники свою пузатую чашку в виде золотого глобуса с опоясывающей его надписью «Daily Planet» (подарок полученный от матери на день студента в прошлом году).

Она прошла в гостиную, к эркеру, и поставила кружку на деревянный столик, вздымающийся пар переливался в солнечных лучах. Ребекка оставила кофе остывать, а сама направилась в коридор. На первый взгляд дом выглядел пустующим, ни шагов, ни голосов, ни звуков включенного телевизора (перед глазами возникла пожелтевшая на солнце табличка «ПРОДАЁТСЯ» с участка Форда), хотя Ребекка ожидала встретить как минимум Дэнни, у которого сегодня не было плаванья.

– Есть кто-нибудь дома? – мелодичным голосом прокричала она, взявшись рукой за перила лестницы.

Тоскливая тишина в ответ.

Закралась крайне неприятная мысль, заставившая и без того большие глаза Ребекки округлиться; а что если родители забыли забрать Дэнни из школы? Ребекка разозлилась от мысли, что раньше ни за что бы не подумала о такой глупости, но теперь, казалось, и такое возможно. От сердца отлегло, когда взгляд переместился на вешалку – куртка Дэнни.

– Майор Том центру управления, – вдруг донеслось до неё со второго этажа.

Тихий, при этом буднично-весёлый голос принадлежал отцу. Он в своём кабинете, поняла Ребекка и успокоилась (не особо, потому как спокойно она себя дома уже не ощущала).

Она взяла свою сумку и вернулась к эркеру. Мягкий уютный свет проникал через три окна и падал на журнальный столик. Эту часть дома Ребекка любила больше всего с самого детства, когда они приезжали в дом на её летние и рождественские каникулы. Ребекка, как обычно просыпаясь раньше мамы и папы (Дэнни тогда ещё не было), после того, как чистила зубы, первым делом бежала сюда с книгой в руках и устраивалась под пледом на час другой, пока родители не проснутся, и мама, показавшись в коридоре, позовёт завтракать.

Как и в детстве, Ребекка устроилась в одном из удобных кожаных кресел, таких, в которых утопаешь чуть ли не целиком, и извлекла из своей сумки книгу. Прежде чем открыть её, Ребекка ещё раз осмотрела фотографию на обложке. Тёмные глаза молодого Генри Нордса приковывали и выглядели куда старше его лица.

– Угомонись, женщина, – сказала она себе, заметив, как прикусила нижнюю губу, и деланно помахала на себя ладонью, будто ей стало жарко.

Ребекка, подобрав под себя длинные ноги, принялась читать, периодически отпивая из своей кружки согревающий кофе.

Книга её увлекла с первых страниц. Повествование начиналось с того, как главный герой, Гарри, молодой человек двадцати четырёх лет (Ребекка допустила, что прообразом явился сам Генри), живущий в особняке своих родителей, выдающихся музыкантов, ссорится со своими родителями. Родители настаивали, чтобы Гарри продолжал развивать свой талант – Гарри виртуозно играл на виолончели, а главный герой, игравший по наставлениям родителей с ранних лет, в следствии чего возненавидевший свой дар, в порыве гнева, скидывает виолончель с лестницы с третьего этажа. Под крики отца, чтобы тот не смел возвращаться, и плачь матери, Гарри на своём автомобиле покидает поместье, он едет по ночной заснеженной дороге через лес, и сбивает лису. Он останавливается, видит на дороге кровь, а также следы, уходящие в лес. Он пускается по следу, видит лежащую лису, ещё живую. Он подбирает её, по пути в город пытается дозвониться в ветеринарную клинику, и…

… и Ребекка, свернувшись калачиком в кресле, незаметно провалилась в сон.

Ей приснился их дом. Только он был старым и почему-то плавал перед глазами то вверх, то вниз, снова и снова, словно она плыла в лодке по волнам. Она увидела множество клумб с разноцветными цветами. Ребекка держалась за верёвки двумя руками, чувствуя грубые волокна в ладонях. Она сидела на качелях, а кто-то её раскачивал. Волосы на голове встали дыбом, она чувствовала, как дрожит. Ребекка медленно обернулась через плечо, но увидела лишь лес – чёрная полоса посреди ясного дня, – и в этот момент её толкнуло ещё сильней. Ребекка с криком упала на траву, больно ударившись коленками (ободрала, горестно подумала она).

Ребекка побежала к дому, а в голове выплясывала хоровод мысль, что она не успеет. Она потянула на себя ручку, и огромная дверь отворилась, Ребекка вбежала внутрь. Ноги болели, грудь словно сдавило.

Внутри дом оказался залитым каким-то неестественным желтоватым светом. Снаружи на стены обрушились удары. Такие громкие, что Ребекка решила, дом непременно не выдержит и обвалится прямо на неё. Обхватив колени руками, она села в углу у лестницы и вдавилась в стены. И жёлтый свет начал тускнеть, Ребекка заплакала.

Ребекка увидела, как на деревянный столик, расположившийся перед ней, медленно легла тень. Совершенно жуткая тень. Сердце забилось с такой силой, что в груди зажгло, глаза полезли на лоб.

– Ребекка, – услышала она далёкий рокот, как ей показалось, сквозь сон. Он пробирал до нутра, вибрировал в костях и вызывал тошноту.

Она не могла пошевелиться, тело будто парализовало, даже вдохи и выдохи давались с большим трудом, Ребекка только смотрела перед собой на журнальный столик, на который легла какая-то вязкая тень. Ребекка кричала про себя, в попытке проснуться (с ужасающей мыслью, что она уже всё-таки не спит). Сквозь пелену слёз она видела силуэт головы на изломанной шее, и отвратительно острые плечи, словно из них выпирают кости или даже зачатки крыльев. Мерзкая тень увеличивалась в размерах, заполнила всю столешницу, казалось, тень вот-вот обретёт форму и протянет свою лапу, и тогда Ребекка просто сойдёт с ума, провалится в безумие, как легко и просто пуговица проскальзывает в диванную щель.

– Ребекка, – голос стал резче и громче…

… от него Ребекка проснулась. Дэнни стоял у камина, в синей ветровке. Это он её звал и разбудил к огромному счастью. Ей хотелось подбежать к нему и обнять от благодарности.

Опомнившись, Ребекка резко одёрнулась от спинки кресла и посмотрела в одно из окон эркера, в то, что за её спиной. Сердце до сих пор стучало в груди, ей не хватало воздуха. Конечно же там никого не было, лишь заходящее оранжевое солнце слепило в глаза с едва уловимой теплотой; ещё четверть часа, и медный диск скроется за деревьями, погрузив дом в сумрак. Почему-то только сейчас Ребекке пришло в голову, что из-за высоких деревьев, со всех сторон, окружавших его, их участок почти всегда находится в тени.

– Как дела, мелкий? – спросила она и заметила, как Дэнни, когда она поворачивалась к нему, отвёл глаза от того самого окна за её спиной.

– Не называй меня так, Ребби, – он скорчил гримасу.

Ей нравилось, когда Дэнни звал её «Рэбби», чувствовалась между ними какая-то особая сестринско-братская связь.

Ребекка глубоко вдохнула, затем посмотрела на ладони, медленно сжав и разжав их. Ребекка была готова поклясться, что она только что держала в руках верёвки качелей в их дворе. Ей никогда не снился сон со столь реалистичными ощущениями. Затем Ребекка обратила внимание на джинсы Дэнни, испачканные грязью, успевшей засохнуть к этому времени.

– Никак колодец копал? – она потягивалась, сидя в кресле, и подбородком указала на его ноги, когда Дэнни посмотрел на неё недоумевая.

– А, это, – Дэнни небрежно махнул рукой. – Я в лес ходил.

– Один? – удивилась Ребекка, прекратив потягиваться, отчего согнутые руки застыли над головой.

– Да, мама меня отпустила, – Дэнни не нравилось врать, особенно сестре. – Тут недалеко, – добавил он тоном «пустяки», обошёл диван перед камином и опёрся поясницей на его спинку.

Ребекка кивнула. Свет заливал просторную гостиную. Стараньями матери с карнизов свисали новые шторы. С нарастающим ощущением тревоги Ребекка время от времени наблюдала, как мать то тут, то там хлопочет по дому, как ей самой казалось без какой-либо систематичности: передвигала мебель, которая изначально занимала по разумению Ребекки самое что ни наесть подходящее место, несколько раз на дню смахивала фантомную пыль с полок, однажды Сара перенесла ковёр из коридора второго этажа в коридор первого, постелив его перед лестницей, а на следующий день ковёр вновь застилал пол на первоначальном месте. И теперь шторы в гостиной.

То ли из-за мыслей о матери, то ли из-за тёплого света, ложившегося на юное и взрослеющее лицо её брата, а может и того и другого сразу, Ребекке вдруг стало страшно за него. И это чувство, нахлынувшее на неё внезапным порывом штормового ветра, стремящимся сбить с ног, обескураживало.

Она боялась за Дэнни, потому как знала, в его возрасте у детей формируется личность, и события, происходящие непосредственно сейчас, он не забудет никогда, они оставят существенный отпечаток на всей последующей жизни, дадут ей направление.

Неужели их родители забыли об этом, с головой потонув в собственных конфликтах; Разве такое возможно?! едва ли не кричала она про себя. Или они рассчитывают, что Ребекка негласно примет на себя обязанности капитана их швыряемого волнами, с множеством пробоин корабля?

Так или иначе Ребекка не находила себя готовой к взваленной на неё ответственности, особенно потому, как родители за всю жизнь, что она их помнила, ни разу не дали ей повода даже для зёрнышка сомнений в их благоразумии.

Всё пошло наперекосяк с переездом. Внезапно и без предупреждений.

– Ты не голодный? – спросила Ребекка, взяв эмоции под контроль.

– Нет, поел куриных ножек. Там и тебе осталось.

– Я поела, – улыбнулась она. – Как в школе дела?

Дэнни помялся, прежде чем ответить:

– Всё хорошо, – спустя паузу. – А как у тебя?

Ребекка взглянула на книгу, лежащую у неё на коленях.

– Вот и у меня тоже.

Ребекка собиралась спросить, где мать, но передумала, подозревая, что Дэнни и без того переживает на счёт родителей не меньше её самой.

– Хочешь, сыграем в Скрабл? – предложила она.

– Не боишься? – с вызовом спросил Дэнни, прищурил глаза и приподнял подбородок, придавая по его разумениям лицу черты «парня, с которым лучше не связываться»

– Я подавлена, просто парализована… – Ребекка театрально приложила тыльную сторону ладони ко лбу.

– Я раздобуду нам провизию, – Дэнни щёлкнул пальцами.

– Пять минут, встречаемся на этом самом месте, – Ребекка уткнула указательный палец в центр стола, а затем, вспомнив лёгшую на него тень из сна минутами ранее, отдёргивает руку как от раскалённой сковороды.

Лишь поднявшись с кресла, Ребекка ощутила усталость, обрушавшуюся на неё в следствии непродолжительного сна, ноги и руки налились свинцом. Она захотела себе футболку с надписью: «Врачи предупреждают: 5 минут сна днём превращают человека в переваренную сосиску».

С книгой и сумкой в руках она поднялась по ступеням, по пути в свою комнату бросила взгляд полный осуждения и озабоченности в сторону закрытой двери кабинета отца. Поймала себя на мысли, что ей хочется колотить кулаками в дверь, крича: «Выходи, слышишь?! Вспомните наконец, что вы родители!»

Она положила книгу Генри Нордса на свой рабочий стол рядом со стопкой распечатанных ею статей из разных газетных издательств. Учёба только началась, сетовала она, а на столе такой бардак. Хорошо, что я не курю, к концу учебного года из-за вороха бумаг моя комната явно будет нарушать все мыслимые нормы пожаробезопасности.

Ребекке хотелось продолжить чтение, книга ей определённо нравилась. Но сейчас она должна побыть с братом, она нужна ему, и пора бы задуматься о своих дальнейших действиях, заявила она себе. Возможно, ей придётся поговорить с родителями (от этих слов она нервно хихикнула вслух, – не рановато ли для смены ролей?). От перспективы того, как она пытается вразумить людей, вырастивших её, воспитавших, Ребекке становилось дурно. Это шло вразрез с устоем того мира (детства), из которого, как теперь она поняла, начала выбираться только-только.

Ребекка открыла стеклянную дверцу шкафа, приподняла плоскую коробку с пазлом, изображавшим маяк на закате (она купила его ещё в начале прошлой недели, но так и не распаковала) и лежащей поверх него Дженгой, и извлекла Скрабл в потёртой зелёной коробке, их любимую с Дэнни игру. Ребекка, сидя на корточках, закрыла дверцу, и вдруг озадаченно склонила голову.

В отражении стеклянной дверцы шкафа она видела что-то под своей кроватью, хотя отлично помнила, ничего под неё не убирала – не имелось за ней такой привычки.

Ребекка обернулась и увидела коричневую кожаную сумку, не абы какую, а Луи Виттон, определённо принадлежащую ни ей, ни кому-либо из членов семьи. Ребекка Медленно подошла к кровати, нагнулась и вытянула тяжёлую, как оказалось, сумку. Она озадаченно на неё смотрела, пытаясь сообразить, как та оказалась под её кроватью, и как давно.

С раздражением, Ребекка бросила сумку сбоку от двери кабинета отца, и спустилась в гостиную, где Дэнни уже сидел в одном из кресел в эркере, а на столе стояла аппетитная тарелка с попкорном, насыпанным с горкой.

Как Ребекка и предполагала, спустя каких-то десять минут игры ей пришлось включить торшер, потому как солнце скрылось за деревья, и в гостиной резко возобладал полумрак, точно кто-то скинул на дом огромное полотнище.

Дэнни с задумчивостью в лице вдруг радостно себе кивнул, набрал в кулак несколько квадратиков и, когда убрал руки с поля, Ребекка увидела добавившееся к слову «кости» слово «мясо».

– Скотобойня какая-то, – тихо проговорила она, растерянно таращась на новое перекрестие слов.

– Ходи, – хихикнул Дэнни, радостный тому, что ход перешёл к сестре.

В этот момент послышалась открывающаяся задняя дверь, шаги, мимо гостиной проплыла Сара. Заметив в эркере сидящих детей, она остановилась. Как Ребекке показалась, подпрыгнув на месте от неожиданности.

Сара стояла в проходе, улыбалась им какой-то отстранённой улыбкой, на её чёрной толстовке с горлом, рукава которой были подвёрнуты, свежели пятна красок разных цветов. На руках и особенно на пальцах красок было куда как больше, точно она ими рисовала, из-за контраста с ними, кожа приобретала нездоровый бледный вид. Её щеки едва заметно, но всё же впали, отметила Ребекка; неужели помимо бега, державшего её в отличной форме, мать перестала есть? с ужасом подумала она.

– Привет, дорогие мои, – произнесла она невесомым, точно утренний бриз, голосом. – Как у вас дела?

Ребекка посмотрела на брата, он молчаливо уставился на доску с фишками, плотно сжав на коленях ладони. И не нужно иметь диплом детского психолога, чтобы понять, насколько Дэнни стало некомфортно. Она почувствовала поднимающуюся ярость.

– Хорошо, – резко ответила она. Даже Дэнни, опешивший, посмотрел на неё округлившимися глазами. – А как у вас дела?

На лице матери оставалась неизменная улыбка.

– И у нас хорошо, – мечтательно молвила она. – Ты меня извини, – Сара подняла перемазанные красками руки, демонстрируя их. – Я должна смыть этот беспорядок.

Ребекка ничего не ответила, плотно сжав губы и сверля мать взглядом. Спустя пару секунд Сара скрылась в коридоре. На кухне полилась вода, ударяясь о алюминиевую раковину.

6

Ребекка, изморённая, больше эмоционально, нежели физически, направлялась в свою комнату, неся коробку со Скрабл. В коридоре тускло горели светильники, за окном давно стемнело.

Она увидела яркую полосу света под дверью кабинета отца, и с озадаченностью прошла мимо. Как давно он оттуда не выходил? А еду ему доставляют по кухонному лифту? Он и раньше работал над проектами в поте лица, но чтобы настолько, Ребекка припомнить не могла.

Она открыла дверь своей комнаты, нащупала на стене включатель. С включившимся светом, увидела сумку Луи Виттон, стоящую рядом с кроватью, отчего задержалась у двери.

Ребекка убрала Скрабл на место и плюхнулась на кровать, подтащив за лямки сумку ближе к ногам.

Почему сумку вернули именно ей. Должно быть, отец всё же выходил из кабинета, размышляла Ребекка, и, увидев чужую сумку, отставил её от двери, а спустя какое-то время мать, проходившая мимо, посчитала, что сумка принадлежит Ребекке.

Ребекка нехотя собиралась расстегнуть молнию сумки (ей не прельщала необходимость лезть в чужие вещи), как заметила бирку на рукоятке. Она перевернула кожаный прямоугольник размером со спичечный коробок и – «Бинго!», – увидела на обратной стороне вложенную карточку с именем, написанным мелким аккуратным подчерком, адресом электронной почты и телефонным номером.

– Джон Уорлоу, – медленно прочитала Ребекка, как бы пробуя на слух, но произнесённое имя никаких ассоциаций не вызывало.

Ребекка тяжело вздохнула:

– Похоже, разбираться с этим мне.

Генри знакомится с Ребеккой

Генри откинулся в полюбившемся кресле в своём кабинете, сжимая в руке флягу с характерными вмятинами на корпусе, говорившими о том, что незамысловатая ёмкость прошла через многое, как и её хозяин. Шла вторая неделя учёбы, осеннее солнце отбрасывало тени на безукоризненно белый потолок. Генри свинтил колёсико-крышку и пригубил из крохотного горлышка, жар пролился внутрь.

Генри всегда знал, что он заплутал. В переплетении тоннелей, тёмных и холодных. И им не было конца. Много лет назад он смирился с таковым положением дел, перестал предпринимать попыток выбраться из них. Влёк жалкую жизнь, взращивая ненависть к себе, отравляя как своё существование, так и жизнь окружающих – прежде всего жены и дочери.

Почти двадцать пять лет назад (подумать только!) Маргарет нашла в себе силы уйти от него, забрав дочь, и он благодарил её за принятое решение, потому как знал, что не смог бы найти в себе силы измениться.

За все те годы, с момента, как он перестал предпринимать попытки сочинить роман или хотя бы рассказ, а попыток и не счесть, Генри сжился с зудящим порывом смахнуть пыль с условной пишущей машинки, и сесть за свой рабочий станок. Ведь сколько он ему не следовал, ровным счётом ничего не выходило.

Какого было потрясение, когда Генри вернулся домой после первого рабочего дня в университете и, точно в трансе, сразу же сел за свой ноутбук, а уже спустя полчаса обнаружил четыре исписанных листа в текстовом редакторе. И причиной внезапного «исцеления» явилась ни смена работы, ни шикарная шевелюра декана Уодона, ни даже вполне приличные пончики в столовой, коих преподавательскому составу можно брать в неограниченном количестве (почему возле университета юные умы ещё не провели митинг по борьбе с классовым неравенством, для Генри оставалось загадкой – да и в наше-то время); Дело было в Ребекке Ллойд, именно она спустила триггер, и Генри прорвало.

Ребекка, в тот первый день, когда села у окна в аудитории, стала для него фонарём, рассеявшим тьму. Генри, так давно заблудившийся в собственных переплетениях сознания и вовсе позабывший, что в них может таиться что-то светлое, испытал благоговейный трепет. И он начал писать. Не мог не писать, мысли рвались из извечно тесной клетушки, сосредотачивающей все мысли и идеи, в стремлении поскорей обрести форму в виде напечатанных слов.

Он вновь просиживал ночи напролёт в пыльном углу комнаты за широким старомодным столом из тёмного дерева, в островке света под настольной лампой. Своим благодатным светом Ребекка Ллойд сожгла барьер, и слова наконец, спустя столько лет, хлынули сметая на своём пути незримые барьеры.

Генри заканчивал под утро измотанный до головокружения; именно так он и работал в почти позабытые времена, и не над статьями для журнала, а над своими рассказами и романом – истиной страстью (ведь работа в журнале явилось её суррогатом, средством выживания).

Иногда он любовался Ребеккой в столовой во время обеда. Если замечал её, садился в нескольких столах от неё, не слишком близко, чтобы оставаться незамеченным. Но не от страха, что заметят его излишний интерес, а потому, как его самого устраивало стороннее наблюдение.

Но сегодня, когда на третьей паре студенты заняли свои места, наговорились между собой и подняли свои взоры на Генри, он не увидел среди них Ребекки. Он испытал грусть, одновременно с тем истинно поняв, как на самом деле он ждал этого часа, когда сможет вновь лицезреть Ребекку, когда сможет общаться с ней, хоть и посредством языка «профессор-студент».

Не заметил Генри Ребекку и в столовой. Он едва поборол порыв поинтересоваться у Шерил Уоттс, преподававшей курс обществознания, не видела ли та Ребекку. Что несомненно явилось бы полным провалом, учитывая, как сама Шерил, болезненного вида вдова за сорок, смотрела на Генри, когда, как полагала, её никто не видит.

И вот, вернувшись в свой кабинет, залитый солнечным светом, когда до последней пары оставалось десять минут, он попивал виски и думал о Ребекке, рассуждая, является ли для него самого юная привлекательная особа лишь сосредоточением вдохновения, которым можно подпитываться, любуясь ею со стороны, либо же он конкретно запал на неё.

В дверь постучали. Он едва не подавился при очередном согревающем глотке и даже закашлялся. Он наспех завинтил флягу и бросил её в ящик стола, прокашлялся ещё раз и с хрипом в голосе крикнул:

– Входите.

Когда дверь открывалась, он заметил на столешнице капли виски, извергнутые им в кашле, и в последний момент одним загребущим движением протёр их рукавом пиджака.

В кабинет зашла Ребекка Ллойд. Неужели я брежу, ошарашенно подумал он.

– Здравствуйте, профессор Нордс. У вас будет минутка?

– Здравствуйте, студент Ребекка, прошу, – собрался он в кресле.

Она просияла улыбкой, закрыла дверь и прошла ближе к его столу, одетая в юбку выше колен и вязаный цветной свитер, из выреза которого выглядывал воротник рубашки. В какой-то момент Генри понял, что явно пялится, он окинул кабинет взглядом, отчего, подумал, что выглядит полным кретином.

– Решили лично известить меня, что слишком хороши для моего курса?

Ребекка рассмеялась, поправив прядь волос.

– Я пришла взять задания на дом, а ещё, сказать, что никак не могла прийти на вашу пару, – она помялась прежде, чем добавить: – Пришлось самой отвозить младшего брата в школу.

Заметив, как лицо Ребекки чуть погрустнело, Генри поспешил сказать:

– Ничего страшного, я не сомневался в вашей заинтересованности учёбой.

– Спасибо, – чуть кивнув головой, проговорила она.

В кабинете возникла пауза. Глаза Генри бегали в разные стороны, точно у подростка, зашедшего с матерью в отдел нижнего белья, где, куда не посмотри, со стен взирают девушки-модели с аппетитными формами.

«…кожаный диван, картина над дверью, длинные ноги Ребекки, шкаф, юбка, дверь, отопительная труба, короткая юбка Ребекки, ноги, стройные ноги в фиолетовых гетрах, боги, степлер…».

На лице Ребекки растянулась ухмылка, бровь приподнялась. Она видит, что ты на неё пялишься, старик, подумал он. Подбери слюни. Генри прокашлялся, дабы хоть как-то заполнить затянувшуюся паузу, и принялся перебирать измятые страницы на столе, успевшим обрасти беспорядком ещё в начале прошлой недели. Ребекка подошла ближе, он почувствовал её парфюм, мягкий и цветочный, сердце забилось быстрей. А следующая реплика стала настоящим ударом под дых.

– Я прочла вашу книгу, – робко произнесла она, словно раскрывает нечто личное о себе. – «Лопнувшая струна».

Генри, точно громом поражённый, перестал возиться с бумажками и поднял на неё полный удивления взгляд. Волосы Ребекки были собраны в хвост, судя по всему наспех, несколько свободных прядей касались её щёк. Ещё немного, и он завоет волком, а из груди, как в мультиках, начнёт выпрыгивать сердечко.

– Тогда домашнее задание вам не нужно, – он театрально хлопнул по столу ладонями и откинулся в кресле. – Вы уже выполнили главное требования для сдачи экзамена по моему предмету.

Ребекка засмеялась, переминаясь с ноги на ногу.

– Я серьёзно, – продолжил Генри. – Если на следующем занятии, когда все студенты откроют учебники, вы показательно закинете ноги на парту, я лишь незаметно для всех остальных кивну вам и продолжу лекцию.

– Ловлю вас на слове, – заполняя кабинет своим звонким смехом, сказала она. – А книга мне очень понравилась, – добавила она, немного успокоившись.

– Где же вы нашли её? – его щёки загорели, Генри всегда делалось неловко при обсуждении его книг.

Какое счастье, что их всего две, позлорадствовал над самим собой он.

– В первом же книжном магазине, – ответила она, вскинув плечиками.

– Странно, – помолчал он, задумавшись. Его единственный роман, написанный так давно, будто и не им вовсе. Вторая книга являлась сборником повестей и рассказов. Главный герой «Надломленной струны» представлял собой автопортрет юного Генри, тогда ещё Лордса (титулованных фамилий среди авторов его жанра хватало, потому в издательства он отсылал свои рукописи подписываясь Нордсом). Вздумай он перечитать эту книгу, не узнает и строчки, не сомневался он.

– Действительно странно, – повторил он.

Ребекка переписала задания, коих оказалось не так много (Генри предоставлял своим студентам больше свободы, в ответ они демонстрировали невероятную мотивацию к учёбе и следовали направлению, которое он им давал).

Пребывая под впечатлением от того, что Ребекка прочла его книгу, он опомниться не успел, как она уже уходила.