Текст книги "Приключения чокнутого художника"

Приключения чокнутого художника.

Посвящается стюардессам рейса 2806, Стамбул – Москва и всем стюардессам мира.

Захватить могут женщины, собственная глупость, обстоятельства, террористы и многое из того, о чём мы порой даже не подозреваем.

Нет людей злых. Есть люди глупые.

Глава 1

Я совсем не хотел её покидать. Паршиво уходить когда надо, но совсем не хочется. Глупая иллюзия о вечной любви, неоконченных отношениях, нежных объятиях и безграничной преданности. Кто-то придумал для нас волшебную радость встреч и горечь расставаний, заставляя думать, что любовь это лишь миф недостойный внимания.

Я вышел из номера оставив Галку на огромной сдвоенной кровати досматривать сны. Теплую, мягкую, желанную.

Жена это конечно не стог сена, который неожиданно свалился тебе на голову и ты ощутил от этого свежий прилив сил. Жена это нечто другое, непредсказуемое и убийственное одновременно. О ней другая, сладкая боль. Это сила, которая вдохновляет, печалит, радует и изнуряет. Это глаза и губы к которым можно прикоснуться не получив при этом пощёчины. Любовь к жене для многих звучит дико. У меня она просыпается, а потом снова уходит в спячку под действием неоправданных скандалов, кокетливых взглядов подаренных случайным прохожим и мелкого вранья. Когда твоё, как мне кажется, существо пудрит тебе мозги, заставляя верить, что она любит. Кого? Меня или всех подряд? Хотелось бы думать, что лишь меня. Есть ли любовь? Есть! Жаль, что она уходит, порой превращаясь в ненависть, и не является постоянной величиной. Но всё это лирика. У меня подобные приступы чувственности появляются всё реже, в основном лишь тогда, когда Галька спит, беззащитна и неагрессивна.

Утро сегодня в Анталии теплое и солнечное. Я спустился из номера отеля «Флора» пешком, игнорируя лифт, по узкой, мраморной лестнице в маленький ресторан-холл, освещенный трепетным светом солнечных лучей. Людей в ресторане было ноль. За стойкой бара спал Мамед, турок небольшого роста и потешной внешности. Сложив голову на сильные, загорелые руки он дремал с усталой улыбкой на полных губах. Это был хороший человек, слишком хороший для людей его окружавших. Во «Флоре» царила невидимая простым глазом атмосфера напряжения и скрытого ожидания. Работники отеля ожидали «Неожиданного» увольнения, а постоянно-временные жильцы вроде меня с женой, ожидали такого же «Неожиданного» пинка под зад.

«Хозяйка» отеля, в котором мы жили, была высокая дама лет сорока, на редкость самовлюбленная особа и подпольная дура. Однако дела ее, несмотря на кажущуюся глупость, шли успешно. Помимо обязанностей смотрителя отеля она занималась музыкой и была неплохой певицей. Она была милой умницей, но не Клеопатрой. Одевалась в дурацкие костюмы и ходила с неизменной неприязнью на своём лице ко всем кто был дальше ста метров от её вотчины. Благодаря этой «Милашке» мы «бесплатно» жили в её отеле и даже питались в ресторане. Я делал роспись стены её маленького холла, на которой изображал деревенскую избу с некошеным полем под ностальгическим названием «Русские ромашки».

Её величали Лиля, но она предпочитала называть себя Лилиан, справедливо считая, что имидж должен стоять на первом месте, а уж потом все остальное, включая любовь, порядочность и достоинство. Прелестница имела двух, а может быть и большее количество любовников. Я о таких вещах просто не задумывался. Знал только этих.

Первого звали Каан. Это был законченный проходимец и плут. Небольшого роста, пухлого телосложения с крупными, женскими темно-карими почти черными глазами. Это была идеальная пара. Любил когда его звали Каан-Бей. Ходил он вальяжно, показывая всем, свой еще не очень большой живот, и быстро цепким взглядом рассматривал окружающий мир. Этот мир был огромен и сулил бесконечное количество не одураченных ещё сограждан.

Второго джентльмена Галина звала Дон Педро. Когда мы увидели его в первый раз, он носил бородку и усы, и был удивительно похож на Михаила Казакова из фильма «Человек-амфибия». Дон был полной противоположностью своего соперника. Сходство заканчивалось приблизительно одинаковым ростом. Все остальное разительно отличалось. Худой и смуглый с висящим на плечах пиджаком, он выглядел как поджарившейся на сковородке карп. Думаю, что парень этот был совсем неплохим человеком, просто жизнь и работа помучили его изрядно. Жадностью он не отличался и на любовницу денег не жалел. Но вот ведь странно, предпочтение она отдавала все же Каану. Родственность душ? Наверное.

Сегодня внизу стояла тишина, на улице гуляла Средиземноморская весна и туристов было мало. Они, конечно, бродили по бесчисленным улицам Анталии, но шел только март, было седьмое число и время отпусков еще не наступило.

В отеле «Адонис» меня ждала работа начатая почти восемь месяцев назад. Только с большой натяжкой эту тягомотину можно было назвать работой, так как все это время я занимался всем чем угодно только не этим заказом. Получил я его еще в начале августа прошлого года. Я рисовал портреты на Невском проспекте Санкт-Петербурга, где и произошло наше знакомство с английским господином Бернхардом Грообом и милой москвичкой Вероникой. Какой леший занес их в такую даль, я не знаю, но визит в наш город этой парочки оказался косвенно-поворотным в моей судьбе.

Стояла обычная для Петербурга погода. Низкие облака струились над скошенными крышами домов, проносились машины, было тепло и безмятежно.

Моя жена в отличие от меня очень подвижная женщина и нашла их неизвестно каким образом. Я их увидел тогда, когда она слегка суетясь, усаживала Веронику на маленький складной стульчик. Галька человек суматошный. Пышненькая, беленькая с полными губами. Вся какая-то аккуратненькая и страшно деловая. Не красивая, но обаяния если она этого захочет хоть отбавляй. Ее глаза это что-то! Не очень большие, но сколько в них страсти, блеска, очарования и соблазна!

Галка её нарисовала, а я чуть подправил и портрет ушел в руки Вероники.

Во время работы англичанин с прищуром наблюдал, а потом тоже решился на портрет, но отложил это на следующий день.

Мы договорились и помахав на прощание рукой, она растворилась в уличной толпе увлекая за собой иностранца.

На следующий день эта парочка явилась на два часа раньше. Я потратил на портрет что-то около часа и попал в цвет. Получилось удачно. Прощаясь, Бернхард попросил наши координаты. Они ушли, а я как обычно почти сразу забыл о этой встрече. Забыл, что оставил им адрес и выкинул из головы мысли о том, что они позвонят или напишут.

Приблизительно через месяц мы с Галкой получили от Бернхарда письмо и очень удивились. В послании лежали четыре фотографии с просьбой написать портреты всей его семьи. Жену, сына, дочь и конечно самого Бернхарда. Их надо было делать в масле. Нашей радости не было предела, но намеченная поездка в Турцию заставила отложить работу. Мы с женой планировали пробыть в Анталии не более трёх месяцев, но случилось так как это всегда и бывает. «Мы предполагаем, а Господь располагает». Завязли там капитально. Галка попросила свою дочь, чтобы та выслала копии фотографий по Интернету. Со всевозможными препонами лишь через полтора месяца мы, наконец, получили то, что хотели и ужаснулись. Качество копий было отвратительным, разрешение ужасным. Мучился я с портретами много дней, переделывая по несколько раз, и работал больше на интуиции и знании анатомии лица. Время безжалостно поджимало. Из телефонного разговора с Вероникой я узнал, что Бернхард прилетает из Англии в середине марта только на пять дней и уже пятого марта, я отдал деньги менеджеру отеля «Энтур» который находился рядом с «Флорой». Мне со дня на день должны были вручить билеты на самолет летевший двенадцатого из Стамбула на Москву. Бернхард вылетал в Лондон семнадцатого марта. Времени на размышление у меня совсем не осталось. Чуть больше недели на работу и дня два на то чтобы краска могла подсохнуть.

Глава 2

Я прошел мимо спящего Мамеда за стойку бара и оказался в маленькой подсобке. Там обычно мыли чашки, резали хлеб, делали быструю закуску, и можно было никого не беспокоя самому себе сварить кофе. Собственно за этим я сюда и пришел. Ничего варить я естественно не стал. Просто бросил в чашку ложку растворимого «Nescafe» залил его кипятком который постоянно стоял на маленьком огне, и размешивая на ходу вышел в маленький дворик окруженный полуметровой каменной изгородью, декоративным кустарником и толстыми жёлто-зелёными пальмами. Мартовское солнце сильно отличалось от солнца августа. Было тепло, но не жарко. Я сел в плетёное кресло за круглый столик и закурив сигарету, стал наблюдать проезжавшие машины. В конце концов, мне это надоело и запрокинув голову, я подставил лицо слепящим лучам, закрыл глаза и наблюдал как в освещённых яркими лучами прикрытых глазах вспыхивают, пропадают и вновь возникают разные фигуры. Я впитывал энергию солнца и турецкую музыку едва слышную из соседнего отеля. Никуда не хотелось идти. Я желал лишь одного. Вернуться назад. Представил наш маленький номер и загорелую жену на белых простынях. Полноватые предплечья и безмятежно раскинутые кисти рук на мягких подушках. Сквозь закрытые веки я пытался рассмотреть ускользающие силуэты, но воображение нарисовало зелёный луг. Огромные сказочного размера ели с оранжевыми шляпками грибов пробивших желтоватый мох и пасущуюся рядом с древним дубом белую кобылу. Я даже ощутил запах конского пота. Так реально, будто сам находился там, на виртуальной лужайке созданной моим воображением. Когда я открыл глаза, то был почти уверен, что всё увижу наяву. Нет конечно. Но я вспомнил одну ночь и часть дня, которые по иронии судьбы свели меня с этим прекрасным животным. К нему у меня до сих пор аллергия.

Случай этот произошел со мной летом девяносто третьего. В то время я сильно пил. Пил скромно сказано. Тонул! В голове царила сплошная абракадабра. Я метался между двух женщин, пытаясь уйти от одной я неизбежно возвращаясь к другой. Я соединял их в постели. Маринку и Капиталину. Развлекался как мог, как умел и насколько хватало сил. Это было как наваждение, как беличье колесо. Захваченный страстью к разврату я воплощал её в жизнь, пользуясь слабостями женской натуры. Но гулянка требовала подпитки, и приходилось ежедневно ехать на Невский проспект рисовать. Зарабатывать деньги на жизнь и пьянку. Тогда ещё много стоящих ребят были живы и мы здорово «помогали» друг другу и в радости и в rope. Вечером того злополучного дня работы не было, и все мы прилично нагрузившись спиртным, болтались у польского костёла «Святой Екатерины». Как раз в это время к нам и подкатили всадники на двух угрюмого вида лошадях. В начале девяностых уже никого не удивляла лошадь в центре Петербурга. И конечно ничего не было странного в том, что возле уличных художников остановилась пара этих созданий. Мы жутко обрадовались и стали просить хозяев дать нам чуть-чуть покататься. Сильно уговаривать их не пришлось. В ту пору люди были ещё полны неизвестного раньше оптимизма, верили в лучшую жизнь и поэтому были проще. Покататься успели все, и очередь наконец-то дошла до меня. Я помог слезть Коле Маркову взял у маленького Витька офицерскую фуражку старого образца, кое-как взобрался на кобылу чёрной масти и неумело постучав по её жирным бокам, поехал под громкое улюлюканье в сторону метро «Канал Грибоедова». Выехав на набережную, я хотел повернуть обратно, но тут мне пришла в голову нелепейшая мысль съездить к одной из своих подруг. Жила она далеко. У музея Суворова на Таврической улице. Поправив фуражку и сделав независимый вид, я покатил по набережной пугая редких прохожих.

К её дому, я подъехал со стороны улицы и встал у металлической ограды. Свет в её окнах горел.

– Маринка!

В окне мелькнула чья-то тень.

– Маринка! Ты что оглохла!?

Свет в окне погас. Подождав минуты три, я развернул кобылу и въехал в тёмный двор. Шёл конец июля, и белые ночи уже кончились. Во дворе, где росло множество деревьев и кустов отцвётшей сирени, стоял сумрак, шевелились причудливые тени и слабый свет уличных фонарей едва освещал чёрный асфальт.

Досадуя, что меня опять никто не понимает я привязал лошадь к дереву у Маринкиной парадной и пошёл на второй этаж. На мои звонки долго никто не реагировал. Потом за дверью послышалось еле слышное шуршанье.

– Ты что не открываешь!? Спишь!?

Наконец дверь приоткрылась и в образовавшуюся щель показался её нос. Маринка испуганно моргала.

– Это ты мой бедный художник?

– А ты думала сосед?

Она моргнула ещё пару раз.

– Я думала цыган. Ты один?

– Нет. С подругой.

– Я её знаю?

– Вряд ли. Недавно познакомился.

– Ну, пусть зайдёт. – Она повернула в глубь квартиры.

Почесав в затылке, я не знал, как поступить.

– Ладно. Пойдем, я вас представлю.

– Подожди. Дай переодеться.

– Не надо. Она сама одета кое-как.

Марина Полякова была высокой, худощавой женщиной. Короткая стрижка, шатенка с сединой, светло-голубые глаза и крупные губы несколько необычной формы. Кутаясь зачем-то в тёплую кофточку, она осторожно прикрыла дверь квартиры и на цыпочках будто боясь кого-то разбудить, спустилась за мной во двор.

Кобыла мирно паслась, пощипывая мягкими губами листочки дикого жасмина.

– Где подруга?

Маринка крутила головой в поиске женщины.

– Знакомься! Дора!

Я ткнул пальцем в кобылу. От изумления глаза её стали круглыми.

– Ты с ума сошёл! Зачем тебе этот конь?

– Это не конь моя радость. Это кобыла. И приехали мы к тебе выпить.

– Она что тоже пьёт?

– Нет. Но она хочет присутствовать.

Минут через десять мы сидели во дворе и пили вино. Дора продолжала спокойно ужинать кустарником, а мы болтать.

Вернулся я на Невский проспект только пол первого ночи. Отдать животное мне было некому. Все ушли. А я, ругая себя нецензурной бранью развернулся и поехал к Маринке вновь. У цирка на Фонтанке я познакомился с таким же беспокойным мужиком, как и я. Звали его Эдик. До восьмой Советской он вёл Дору под уздцы, постоянно заглядывая ей в пасть. Видимо очень хотел есть. Она хоть и шевелила своими большими тёплыми губами, но поживиться Эдик так и не смог. Нечем было. Проводив меня до Суворовского он как появился, так и исчез, скрывшись в тёмном подъезде, а я с кобылой поехал дальше.

«Доскакали» мы к дому только в два часа ночи. Я поднялся наверх, разбудил Марину, и мы спустились во двор.

– Что ты собираешься с ней делать?

Вопрос был резонным. Ничего не говоря, я подошел к Доре.

– Марин! Давай поднимем её в квартиру.

Шкура у Доры была шелковистой, и мне стало её просто жаль.

– Ты точно ненормальный! Что соседи скажут?

Она была пьяна, а в голосе дрожала неуверенность и желание помочь. Осторожно подойдя к лошади Полякова потрепала её по гриве и молча начала отвязывать Дору от дерева. Та, мотая и тряся головой тянулась губами к кустарнику.

Я взял у Маринки поводья и повёл кобылу к парадной. К моему удивлению животное наотрез отказалась идти в дом.

– Ну, милая давай! Иди! Не упрямься!

Но та, наклонив голову стояла, не желая даже шевельнуться.

– Марина принеси ей какой нибудь куст. Может она сиренью соблазнится?

И действительно, за поломанным веником Дора пошла, смешно вытянув губы вперёд. Поднималось по лестнице это милое копытное неуверенно. Как пьяный мужик после получки, шатаясь и фыркая. Сказывалось отсутствие опыта. С трудом достигнув второго этажа Дора встала как вкопанная. Ни за сиренью, ни за китайской яблонею идти она не желала. Добрых пол часа мы по очереди и хором пытались объяснить этой дуре, что в квартире ей будет значительно лучше, чем на улице. После долгих размышлений покрутив здоровой башкой она видно пришла к выводу, что внутри ей действительно будет не дурно и сделала первый шаг. Мы провели её во вторую комнату. Там находилась моя импровизированная мастерская. Здесь были бумага, холсты, кисти и прочий хлам, который можно увидеть, побывав в гостях у художника. Понюхав воздух она громко заржала и подняв хвост начала срать прямо на пол. Маринка, взвизгнув как маленький поросёнок бросилась вон из комнаты. Через двадцать секунд она появилась на пороге волоча за собой здоровый эмалированный таз. Я стоял как парализованный. До меня смысл происходящего стал доходить с некоторым запозданием. Присев на венский стул стоящий в углу комнаты, я лихорадочно думал как мне быть дальше. Тем временем, четвероногое создание едва прекратив крупную акцию решило развлечь нас действием поскромней и пока моя подруга стоя на коленях детским совочком убирала помёт оно чуть согнув задние ноги в суставах стало поливать паркет мощной струёй. Отскакивая от пола брызги, обрушились на свёрнутый в рулон госзнаковский ватман двухметровой ширины и пачку классного «Торшона».

– Ах ты скотина безмозглая, сука безрогая! Ты что же делаешь!? Я схватил стоявшую рядом деревянную швабру и хотел дать этой заразе по хребту, но задел висевшую под потолком люстру. Звон разбитого стекла и мои неадекватные действия напугали тварь и она, шарахнувшись в сторону опрокинула мою незаконченную работу.

– Стоп!

Заорал я, и повернулся к Маринке.

– Пойдём отсюда. Пусть успокоится. Большей подлости она уже не сделает.

– Ей бы воды надо.

– Слушай! Никак у тебя жалость проявилась?!

Полякова стояла посреди комнаты прямо у лошадиного хвоста. В одной руке у неё был детский совок, а в другой голландский флейц. Её лицо выражало растерянность и какую-то неизвестную для меня решимость.

– Ладно, принеси ей попить, а я за бутылкой схожу и травы нарву.

По пути за спиртным я прикинул все последствия и возможные варианты выхода из создавшейся ситуации. Первое о чём я подумал ещё раньше, что избавиться от Доры выгнав её на улицу, я просто не мог. Мне жаль. Это было бесчеловечно и грозило большими неприятностями со стороны её хозяев. Ну и второе тоже не маловажное. Как мне дожить до утра с этой скотиной не провоцируя её на новые разрушительные действия. Лучше её оставить до утра одну, заперев в комнате. Ну а там видно будет. Как нибудь спустим. Умудрились же мы поднять её наверх.

Когда я вернулся, Марина уже всё привела в порядок. Кобыла спокойно стояла в углу комнаты и кося на меня взгляд своих тёмных, больших глаз меланхолично жевала пучок травы. Полякова подметала последние осколки. Было четыре часа ночи.

Я чертовски устал, хотел спать, а внутри где-то на уровне подсознания меня мучило чувство вины и перед Маринкой и перед этим в сущности беспомощным созданием. Любой придурок вроде меня, мог безнаказанно глумиться над бедным животным заставлять его делать то, что ему противоестественно. Ездить на нём верхом. Бить когда оно не подчиняется и вытворять чёрте знает что. Как будто это в действительности милое животное создано богом исключительно для издевательств.

Мы вышли из комнаты и не выключив свет предусмотрительно закрыли дверь на ключ. Не успев пригубить вина, Маринка поднесла палец к губам.

– Слышишь?

Да, я слышал. Какие-то постукивания, а потом противный звук протаскиваемой металлической посудины и падения вероятно большого предмета.

– Что это? Вроде таз.

– Нет! Таз был вначале, сейчас мольберт грохнулся. Ну конечно он! Говорил я тебе, что надо новый купить! Неустойчивый этот!

Ругнувшись, я встал. Полякова сидела на матрасе от дивана брошенном прямо на пол, поджав ноги и плотно сдвинув в коленках. Она смотрела на меня и чуть не плакала. Губы её дрожали.

– Сиди здесь.

Я вышел в коридор и тут же упал, задев ногой картонную коробку. На ощупь, открыв дверь в «мастерскую» я вторично чуть не брякнулся, споткнувшись о валявшийся около двери мольберт. Дора спокойно смотрела в мою сторону и жевала холст. Видимо ей пришелся по вкусу состав грунта. В полном расстройстве я вышел из комнаты, забыв закрыть дверь. Сел рядом с Мариной, сделал маленький глоток и обнял её плечё. Оно было тёплое и трепетало под моей рукой. Потом погладил её густые с проседью волосы и поцеловал в щёку.

– Маришь, почему ты так пьёшь? Мы долго вместе. Скажи.

Она прижалась к моим губам, и некоторое время молча перебирала в тонких пальцах искрящиеся грани стакана.

– Всё началось просто. Мне нравилось ходить в пивной бар и наблюдать, как люди на моих глазах превращаются в совсем других существ. Из умных в идиотов, из добрых в злых, из молчаливых в крикливых. Как просыпается похоть на дне их зрачков. Я любила наблюдать за их падением происходящим на моих глазах.

Она вздохнула и сделала маленький глоток вина.

– Кажется, я сама свалилась в эту пропасть. Увлеклась.

Я обнял её и вдохнув слабый запах вина крепко поцеловал в податливые губы.

– Мне кажется ты выберешься. Ты умная.

Она легко высвободилась из моих объятий.

– Никакая я не умная. Глупая, я.

И громко рассмеявшись, залпом выпила остатки вина.

Мы больше не говорили на эту тему. Выпили ещё бутылку вина, а Дора постаралась изгадить и порвать всю бумагу, которая у меня была в соседней комнате. Мы были пьяны. А она, не видя помех, вышла в коридор и стащила с вешалки всю одежду которая там висела. После этого существенных потерь мы не понесли. Может быть она кое-что сообразила, а может ей ничего больше не понравилось. Вот только спать она так и не дала. Всю ночь Дора топала подкованными копытами по паркету, нарушая покой спящего дома.

Второе действие этого спектакля началось в девять утра, когда мы решили вывести её на улицу. С трудом вытянув Дору из комнаты, я при помощи всяческих ухищрений уговорил её подойти к входной двери. Громадных усилий стоило вытащить её из квартиры. Видимо тепло, уют и бесплатная кормёжка ей понравились настолько, что она упиралась всеми четырьмя копытами, не желая покидать гостеприимный дом. На этом фортуна упорхнула от нас в неизвестном направлении. Я с Маринкой остался один на один с этой осёлоподобной лошадью.

Покрутившись у толстого зада и получив по морде хвостом я зашёл в квартиру и увидел телефон. Я смотрел на него тупыми глазами, не зная кому звонить и спросить, что надо делать в вашем случае.

В дверном проёме показалось Маринкино лицо.

– Позвони ноль один.

– Зачем?

– Ты что совсем глупый? Они-то уж точно знают как быть. У них там лестницы всякие, верёвки.

Ещё раз с недоверием взглянув на аппарат, я пришёл к выводу что её совет не лишён смысла и набрал номер пожарных. Через несколько мгновений ответил полный юношеского задора приятный голос.

– Пожарная служба ноль один слушает. Что там у вас горит?

Ему видно надоело сидеть, и он жаждал приключений.

– Ничего не горит. Помогите лошадь спустить.

– Какую лошадь?

– Нормальную. Большую и живую. Мы её подняли на второй этаж переночевать, а спустить не можем. Выручайте!

Несколько секунд трубка молчала, а потом разразилась троекратным матом.

– Вы чего там совсем перепились. Идиоты! Всё шутите!?

Пожарник сделал отбой, а я посмотрел на Полякову. Она стояла рядом и таращила на меня серо-голубые глаза.

– Ну как? Приедут?

– Как же! Приедут! На хрен послали!

– Как?

– Очень просто! И очень по-русски!

– Только через час нам повезло. По лестнице спускался молодой парень с бидоном в руке.

– Во! Сплю ли, я!?

У него были коротенькие руки, большая стриженая голова с коротким ёжиком волос и удивительно круглые торчащие в разные стороны уши. Доброе лицо усеянное веснушками лучилось похмельным весельем. Он удивлённо улыбался.

– Нет к сожалению.

Произнёс я тусклым голосом.

– Я сам хочу заснуть, но никак!

Критически осмотрев место трагедии, он осторожно потрогал указательным пальцем Дору и глубокомысленно произнёс.

– М-да! Лошадь!

– Мы и сами знаем, что не осёл. Вот только спустить не можем. Ты как, не в курсе?

– В курсе чего? Как спускать?

– Ну да. Я бьюсь с ней целый час и бесполезно.

Парень посмотрел на бидон потом на Дору и опять на бидон.

– Я вообще-то за пивом как бы. Башка трещит. Вот если позже?!

– Может и нам принесёшь?

Я взглянул на Марину. Ей было грустно.

– Маришь, принеси-ка бидончик.

Она ушла, а парень вдруг вспомнил, что где-то читал или слышал, что надо делать в подобных случаях.

– Размажьте её помёт по лестнице до самого низа и она сама пойдёт. Я уверен!

Убеждал он меня.

– Точно пойдёт! Ты попробуй, всё равно ничего не теряешь!

Я действительно ничего не терял, а в случае успеха проблема решалась сама собой.

Вышла Марина, держа в одной руке бидон, а в другой деньги.

– Возьми и купи какой нибудь рыбки, лучше копчёной.

Его лысина скрылась из вида и я оживился.

– Марин! Гавно ещё осталось?

– Это ещё зачем?

– Надо.

– Его там навалом.

– Тащи сколько есть!

Она опять ушла и через пять минут появилась, держа перед собой эмалированный таз полный лошадиного помёта.

– Ставь сюда!

Я по-хозяйски распоряжался, с улыбкой поглядывая на Дору.

– Сейчас мы тебя выкурим! Марин принеси какую нибудь метлу.

Я ходил вокруг лошади в крайнем возбуждении. Сонного состояния как не бывало. Дора стояла с безразличной мордой будто всё происходящее её не касалось, лишь изредка обмахивая себя хвостом, отгоняя прилетевших откуда-то мух.

Скоро пришла Марина и принесла видавший виды веник. Не откладывая дело в долгий ящик, мы быстро в течение пяти минут разбросали весь помёт со второго этажа по первый. Нюхая жёлтую гадость, я крутил полный совок у неё перед мордой пытаясь её заинтересовать. Всё было бесполезно и наши старания ни к чему не привели. Кобыла как стояла на месте так там и осталась. Мне в свою очередь после всех мучений бессонной ночи и жуткого похмелья стало почти безразлично, спустим мы во двор эту лошадь или нет. Я хотел спать.

Через пол часа пришёл лысый парень. Его звали Толик. Плюнув на Дору, мы сели во дворе на скамейку и стали пить пиво, закусывая рыбой. Неожиданно со стороны улицы показался седой мужик сталинской внешности и неприступным взором. Он направлялся в нашу парадную.

– Батя ты не пугайся у нас там лошадь стоит.

Дядька исподлобья хмуро взглянул на меня.

– Какая ещё лошадь? Ну-ка пусти!

Отодвинув меня рукой он открыл парадную и вошел, а через пять секунд выскочил обратно, беспорядочно размахивая сеткой с продуктами. Молча, не проронив ни слова, он чуть не бегом пошёл в сторону арки ведущей на улицу.

– Всё! За милицией погнал! Хватит прохлаждаться! Давай её или туда или обратно. Скотина стоит в парадной уже два часа. Маринка подмети лестницу.

Полякова побежала за совком, а мы пошли наверх посмотреть как там Дора. Не успели мы подойти, как дверь напротив квартиры Поляковой открылась и на пороге появилась молодая девица хипповой внешности, в потёртых джинсах, вылинявшей рубашке с большими цветами на сиськах и волосами крашенными в ярко-синий цвет. Губы у неё были как у морского окуня красные и огромные. Прищурив большие, явно близорукие глаза она, наконец, разглядела Дору, и рот её растянулся в удивлённо-радостной улыбке.

– Чьё чудо!?

Она ладошкой с синим маникюром на пальцах, ласково потрепала нашу подопечную.

Я молчал, а Маринка быстро и ловко убирала лошадиный помет. Толик с нескрываемым интересом смотрел на девицу.

– Наше чёрт его дери.

– А что так грустно?

– Радости мало. На улицу не выгнать!

В сердцах я сплюнул.

– Мучаемся и всё без толку!

– Ну, это не повод для грусти. Дадите прокатиться?

– Ты её сначала выведи, а потом катайся сколько влезет.

– Хорошо.

Она подошла к кобыле и взяв её морду обеими ладонями приблизила свои губы к её губам и ласково поинтересовалась.

– Ты кто? Как тебя звать?

Дора потрогала своим большим языком лицо девушки.

– Дора она.

С возрастающей надеждой я наблюдал за действиями красотки.

– Дора. Пойдёшь со мной?

Девушка нежно потрепала лошадку за ухом, взяла за поводок и осторожно потянула её вниз. И та пошла. Сначала чуть упираясь, а потом отдавшись на волю этой молодой девчонке начала спускаться оттопырив здоровый зад.

Я стоял затаив дыхание, боясь спугнуть упрямое животное.

Две минуты спустя Дора была на улице. Она таращила свои красивые влажные глаза и покорно ждала пока девушка возилась с уздечкой.

– Ну, так как? Я катаюсь?

– Ради бога наслаждайся сколько хочешь. Тебя как звать?

– Валя.

– Спасибо Валюша! Как тебя отблагодарить, я даже не знаю.

Я потрогал небритый подбородок.

– Не стоит.

Она умело вывела Дору на проезжую часть огромного, всего в зелени двора.

Я спокойно докуривал вторую сигарету, когда из-под арки появилась патрульная машина. Она медленно двигалась следом за Дорой и Валентиной.

– Всё ж вызвал! Вот гад!

Я выбросил сигарету и пошел навстречу сильно упитанному сержанту. У ментов, когда они долго хорошо и спокойно служат, появляется неуловимое сходство. Они становятся похожими как близнецы. В этом виновата не только форма. Видимо передаётся стереотип поведения мыслей и суждений. Ломброзо квалифицировал бы их как тип. «Ментовская рожа». Вот и этот представитель мужской профессии выглядел человеком, которому всё уже давно известно и понятно. Его лицо выражало одну единственную мысль. Зачем меня вызвали такого занятого, серьёзного и большого? По какому такому пустяку оторвали от мягкого дивана в родном отделении? Мне его стало откровенно жаль. Он не знал, что было там двадцать минут назад. Он лишился радости торжества судьи, которому можно решать. Казнить или миловать? Он пришел к шапочному разбору. И то, что сейчас он видел, были лишь лёгкие остатки «жуткого» безобразия на подвластной ему территории.

«Бедный» мент подошел выставив на всеобщее обозрение свою необъятную грудь. Широко расставив ноги, он как истинный хозяин положения с высоты своего роста оглядел стоящих вокруг людей и покрутил на толстых пальцах ключи на красивом брелке, которым вероятно очень гордился. Ещё раз, окинув взглядом присутствующих здесь людей он, наконец, изрёк.

– Чья лошадь?

– Моя.

Признался я, выступая вперёд. А затем мы услышали сакраментальный вопрос прямо из старого анекдота!

– Где взял?

Говорить, что купил, было глупо. Уверенности в том, что этот упитанный хряк понимает юмор, у меня не было.

– Друзья дали.

– X-м.

Проурчало «пугало» в ментовской форме.

– Степан загляни в парадную.

Молоденький мент который всё это время крутился около Доры бросил поводья и в сопровождении «сталиниста» зашел в подъезд. Через пару минут он вышел обратно. Его лицо выражало непонимание.

– Там все в порядке. Только запах.

– Неужели?

Сержант недоверчиво уставился на кобылу. Затем что-то для себя решив, он повернулся ко мне.

– Если ты!

С расстановкой и назиданием произнёс он.

– Ещё раз притащишь этого зверя будешь сидеть на сутках. Понял?

Я конечно понял и утвердительно кивнул головой.

– Поехали.

Он махнул рядовому, и они пошли к машине. Когда представители порядка исчезли, я вздохнул с облегчением и взглянул на Марину.

– Всё! Я повёл её в стойло. Меня не жди и ложись спать.

Помахав на прощанье рукой она скрылась в подъезде. Валя и Толик ушли раньше. Сталинист больше не показался. Я остался один, подошел к Доре и хотел её отвязать. Узда оказалась распущена. Молодой мент сделал своё чёрное дело. Я протянул руку, но Дора с неожиданным для её размеров проворством и я бы сказал даже гибкостью, выскользнула и уже через секунду была от меня в пяти метрах.