Текст книги "Черная гончая смерти (и еще 12 жутких рассказов)"

Артур Квиллер-Куч
Видения в Лазурной спальне

Готов присягнуть на священном писании: я никогда не был в этой деревне. Более того, не могу вспомнить, чтобы я хоть раз в жизни приближался к ней на полсотни миль. Даже представить не могу, какая причина в прежние годы могла бы привести меня в эту Богом забытую глушь. Я родился в Лондоне, окончил Оксфордский университет и пять лет отслужил в одной из церквей графства Суррей. А потом вдруг в один прекрасный день меня назначили инспектором учебных заведений, и отправили с проверкой в школу-интернат Питс-Сковэнз, затерявшийся посреди Корнуолльских болот.

Повторюсь, я никогда прежде не был в этой деревне. Тем не менее, меня неотступно преследовало ощущение, что эти места мне знакомы. Оно усилилось, когда мы ехали по шоссе между черных скал над пиками которых полыхало заходящее солнце. Справа показался средневековый замок, полускрытый за рощей деревьев – наверняка, когда их листья по-летнему зелены, или только-только пожелтели осенней порой, замок выглядит куда приятнее. Теперь же, в конце ноября, среди голых ветвей, он смотрится мрачным серым пятном. В этом старинном поместье я мечтал найти приют на несколько дней. Меня предупредили, что в деревне всего одна гостиница, приличной ее не назовешь, поэтому я заранее списался с владельцем замка Треммен-холл, сквайром Перкинсом, чтобы напроситься в гости. Однако тот в ответном письме был не слишком приветлив и сообщил, что чужаков не жалует, особенно священников.

Ах да, забыл представиться. Зовут меня Сэм. Вернее Сэм Рэсколл. Еще вернее будет сказать: преподобный Сэмюэл Рэсколл. Именно поэтому я был раздосадован, что мне придется жить в заштатном клоповнике с громким названием «Королева Индии». Давно замечено, что чем громче название гостиницы, тем хуже в ней готовят и тем больше заплаток на простынях. Но, ничего не поделаешь. До школы-интерната ехать еще девять миль и лучше я отправлюсь туда спозаранку, хорошенько выспавшись.

Гостиница оправдала мои худшие опасения, столы в обеденном зале были грязными, а публика, слоняющаяся вокруг – подозрительной, поэтому я велел подать мне ужин в комнату. Я сбросил запылившийся плащ, задернул шторы, чтобы не глядеть на черное болото – самый убогий пейзаж, который можно встретить в этих краях, – и от нечего делать стал изучать свое временное пристанище. И эту дыру они называют Лазурной спальней? Хотя, надо признать, мне досталась большая комната, шагов десять в ширину, с камином, что немаловажно в это промозглое время года. В противоположном углу стояли высокие часы с треснувшим стеклом. На столе я увидел графин с желтовато-мутной водой и подсвечник на три свечи с огарками. Стены были обшиты дубовыми досками, а поверх них наклеены картинки со сценами охоты. Точнее с одной и той же сценой – собаки преследуют раненого оленя. Картинки эти наклеили друг за другом, и возникало забавное ощущение, что олень с одной картинки гонится за собаками с другой, и так далее, по кругу. Я улыбнулся. Комната уже казалась мне достаточно уютной. И это голубое кресло весьма мягкое. Пожалуй, в нем я и скоротаю вечер за книгой. Может быть, в этой таверне неожиданно найдется и бутылка хорошего вина?

– У нас только пиво, которое варю я сам, – развеял мои надежды хозяин гостиницы, возникший на пороге с подносом. – Хотя я могу плеснуть вам хереса из початой бутылки. Ее оставил какой-то путешественник…

– Нет, нет, давайте лучше ваше пиво, – поморщился я.

Усевшись в кресло, я заметил зеркало, которое раньше не попадалось на глаза. Рама его, с резными цветами и фигурками ангелов, потемнела от времени, а стекло, казалось, вот-вот выпадет наружу – во всяком случае, оно уже наклонилось и держалось на честном слове. На раме, по верхнему краю, виднелись три позолоченные буквы «ФЭЙ». А на самом зеркале были вырезаны «Р» и «К» – буквы эти разбежались по верхним углам и, как я заметил, «Р» была чуточку крупнее.

– Что за слово тут написано? «ФЭЙ»? – спросил я хозяина, когда тот вернулся с пивом.

– А, любуетесь нашим шедевром, – потер руки дородный детина. – Я точно не знаю, но говорят, с этих букв начинался девиз Кардинаков, которые построили замок среди скал. Видели его? Так вот, последнего из Кардинаков носил имя Ральф и на зеркале его инициалы. Кстати, с его исчезновением связана любопытная история.

– Поведайте мне эту историю, – попросил я. – Садитесь, выпейте пива, пока я буду ужинать. И расскажите мне все.

Хозяин только и ждал приглашения. Он уселся к столу, налил себе из кувшина куда больше, чем мне, отхлебнул, вытер пену с усов и начал рассказывать.

– В благородных семействах рано или поздно заводится паршивая овца – наследник доброго и честного рода, который пускает все семейное наследство по ветру. Таким и был Ральф Кардинак. Он стал владельцем Треммен-холла в двадцать пять лет, когда умер его отец. И к двадцать седьмому дню рождения промотал наследство до последнего пенни. Он любил выпить, постоянно играл то в карты, то в кости, делал ставки на лошадей, собачьи бега и даже не петушиные бои. Словом, деньги в его карманах задерживались так же долго, как и вода в решете. Пришлось даже сдать в аренду семейный замок Филиппу Перкинсу – прадеду нынешнего владельца. На вырученные деньги Ральф купил себе офицерское звание и уехал воевать в колонии. Вскоре он вернулся с Востока, овеянный славой и почестями, но по-прежнему без шиллинга за душой. Тогда он решил посвататься к дочери своего арендатора – мисс Сесилия, говорят, была настоящей красавицей, да и отец ее слыл самым богатым человеком в Корнуолле. Женившись на мисс Сесилии, юный гуляка Кардинак таким образом вернул бы себе замок и получил бы доступ к солидному капиталу женушки. Понятное дело, старик Перкинс понял это в тот момент, когда новоявленный жених появился на пороге, потому отказал Кардинаку.

– Не вышло, значит? – уточнил я.

– Да как сказать, – лукаво прищурился хозяин гостиницы. – Говорят, Ральфу Кардинаку красный мундир был весьма к лицу. Мисс Сесилия влюбилась и согласилась бежать с молодым офицером, чтобы тайно обвенчаться. О, коварный юноша захотел получить свое: пусть прогнали с порога, а он пролез в окно. Но старый Перкинс и его сын, младший брат мисс Сесилии, вовремя ворвались в комнату и прогнали навязчивого ухажера. Той же ночью он, сгорая со стыда, уехал из Корнуолла, куда глаза глядят, чтобы никогда больше не возвращаться. Даже когда вышел срок аренды, не приехал. Сгинул, небось, где-то за морями, на чужбине. Перкинсы подождали, не объявится ли кто-то еще из наследников Кардинаков, да и забрали замок себе в полную собственность. Без всяких там «с Вашего соизволения…» Присвоили и все тут. А чтобы никто не возражал, подарили каждому жителю деревни что-нибудь из старинных вещей Кардинаков. Нашей семье досталось вот это зеркало. Не правда ли, оно прекрасно?

– Да погодите вы с зеркалом, – отмахнулся я. – А что же мисс Сесилия? Как она пережила бегство возлюбленного?

– Она так и не вышла замуж. Все страдала по Ральфу. А может, надеялась, что он вернется за ней рано или поздно… Да только не сложилось. Так и умерла, небось, старой девой. Здесь этого никто не знает, поскольку после того, как ее батюшка преставился, мисс Сесилия уехала куда-то на север, вроде в Эдинбург. Там и поселилась. Не ладили они с братом, это ведь он выдал их с Ральфом отцу в ту ночь. Так что вряд ли эти двое смогли бы ужиться под одной крышей. Кстати, а не хотите ли сушеного изюму?

– После пива? Нет, любезный. Пожалуй, я лягу спать пораньше.

– Ну, как будет угодно, – он собрал тарелки и кружки, смахнул со скатерти хлебные крошки и затопал вниз по лестнице. А я решил выкурить трубочку на сон грядущий. Достал кисет с табаком, набил поплотнее, как я люблю, и вскоре по Лазурной спальне поплыли голубоватый дымок. Тонкие витые струйки дыма льнули к старинному зеркалу, пробегая по нему словно волны, а ближе к углам с инициалами Ральфа Кардинака, они даже завивались озорными кудряшками. Сквозь это марево мне показалось, что в зеркале появилось какое-то движение. Я пригляделс получше – ничего. И не удивительно, ведь в комнате кроме меня никого нет, а я сижу в кресле неподвижно.

Новая струйка дыма полетела к зеркалу, и я снова заметил движение. На сей раз уже без всякого сомнения, что-то промелькнуло внутри потемневшего стекла. Я встал с кресла, подошел к зеркалу вплотную и невольно вздрогнул. В глубине зеркала будто клубился туман – молочно-белый, непроницаемый, какой бывает только в дождливом ноябре. Я поднял руку, чтобы прикоснуться к поверхности стекла, но в этот миг туман стал синим и сквозь него стали пробиваться лучи света. Не отраженного отблеска свечей, а собственного света, идущего из зеркала. Это настолько ошеломило меня, что я медленно отступил на несколько шагов и машинально опустился в кресло, в котором сидел прежде.

Тут же свет из зеркала исчез, и в нем отразилась обычная комната. Я протер глаза и глубоко вздохнул несколько раз, чтобы успокоиться. А когда снова посмотрел в зеркало – обомлел. В нем отражалась комната со всей обстановкой, задернутыми занавесками, старым ковриком у камина, кроватью и креслом. Но в этом кресле не было меня. Я в панике ощупал свое лицо, плечи, ноги – все на месте. Я здесь и, тем не менее, не отражаюсь в зеркале. Что бы это значило? Конечно, я читал про вампиров, которые не отражаются в зеркале, но я – священник и с нечистью никогда не знался. Почему же тогда я не вижу себя?

Через минуту в зеркале снова возникло движение. Отворилась дверь в комнату. Я оглянулся – дверь в Лазурной спальне закрыта, более того, заперта на задвижку. Но там, в зеркальной комнате, она распахнулась настежь. Вошли двое – офицер в красном мундире и девушка, закутанная в черный плащ. Она откинула капюшон, и я восхитился прекрасными чертами ее юного лица. Ее каштановые волосы разметались по плечам, щеки, мокрые в равной мере от дождя и пролитых слез побледнели, а в фиалковых глазах расплескалась печаль. Она сделала несколько нетвердых шагов, упала на стул и, закрыв лицо руками, разрыдалась. Заглядевшись на красавицу, я совсем упустил из виду офицера. Тот бросился утешать девушку, обнимая ее за вздрагивающие плечи, целуя в висок, на котором билась тревожная жилка, нашептывая на ухо нежные и ободряющие слова, – все это время он находился спиной ко мне и я видел лишь сапоги со шпорами, красный мундир и жесткие, упрямые волосы на затылке. Но вот юноша обернулся, прислушиваясь к чему-то, и я впился ногтями правой руки в левую ладонь, чтобы не закричать от страха. А ужас все нарастал, поднимался волной из глубины моей души. Я смотрел на лицо юноши и узнавал в нем себя.

Поверьте, я не сошел с ума. Я четко осознавал, кто я такой – преподобный Сэмюэл Рэсколл, заурядный инспектор учебных заведений. Но вместе с тем, я был тем самым молодым офицером. Более того, я начал воспринимать его мысли и чувства. Я безумно любил эту юную девушку – мисс Сесилию Перкинс, теперь уже в этом не было никакого сомнения. И она любила меня, меня – Ральфа Кардинака, беспутного повесу, который вдруг решил переменить свою жизнь, жениться на той, кого любит больше всего на свете, уехать с ней в Эдинбург и никогда больше не возвращаться в эти проклятые места. В этот момент я четко мысли юноши, который искренне сожалел о прежних своих грехах и пороках, и мечтал о тихом семейном счастье с красавицей-женой и честной работе в конторе одного шотландского адвоката. Влюбленные сбежали из замка Треммен-холл и укрылись в Лазурной спальне, заплатив хозяину гостиницы, чтобы тот их не выдал. За час до рассвета они должны были сесть на проходящий дилижанс и отправиться навстречу своему счастью.

Но судьба распорядилась иначе. В комнату стремительно ворвались двое мужчин. Тот, что постарше, набросился с упреками на мисс Сесилию – это ее отец, догадался я, а точнее – понял, ведь я всегда это знал. Я, Ральф Кардинак. Глядя на юношу в зеркале я видел его душу, его страхи, его мысли, как свои собственные. Сейчас он растерялся и не знал, что делать. Ральфу хотелось оттолкнуть старика, защитить свою невесту, но он не знал, как та отреагирует – ведь Кардинаку пришлось бы ударить ее отца. Заминкой воспользовался брат мисс Сесилии. Он выхватил шпагу и набросился на похитителя родной сестры. Ральф тоже обнажил оружие, но лишь парировал удары. Атаковать он не собирался, хотя был, – и я доподлинно знал это, – был отменным фехтовальщиком и легко справился бы даже с обоими соперниками. Клинки сверкали, отражая свет свечей, потом Крадинак сделал резкое движение кистью и шпага его соперника, описав сверкающий полукруг, отлетела к камину.

Тогда свою шпагу обнажил Филипп Перкинс, отец беглянки. Мисс Сесилия встала между ними, умоляя прекратить поединок. Она заявила, что сделал свой выбор и не расстанется с женихом. Она повисла на груди Ральфа, покрывая его лицо – мое лицо! – поцелуями. Раздраженный отец замахнулся, желая пронзить шпагой их обоих, но молодой офицер отбил удар. Острие его шпаги, продолжая движение, разорвало камзол на плече старика и вонзилось под ключицу.

Красавица бросилась к нему, протягивая руки, но упрямый отец оттолкнул дочь и вцепился в край стола, чтобы удержаться на ногах. Скатерть предательски затрещала и порвалась, Филипп Перкинс упал на коврик у камина, кровь текла по его камзолу. Дочь склонилась над ним, прижимая к ране свой платок, пропитанный слезами. Ральф Кардинак бросил свой клинок на пол, налил из графина воды и тоже поспешил к раненому. Он встал на колени, попросил у старика прощения и протянул свою руку в знак примирения. Я почувствовал, что слова его тронули сердце старого сквайра, и тот готов пожать протянутую руку. Но брат мисс Сесилии, о котором все забыли, подкрался к молодому офицеру со спины. Поднял с пола шпагу. Я вскочил с кресла и закричал, стараясь предупредить его – предупредить себя, Ральфа Кардинака, о предательстве. Но голос мой не сумел проникнуть за границы зеркального стекла. Вероломный негодяй ударил исподтишка и сердце мое пронзила холодная сталь.

Я почувствовал, как разом оборвались все нити, связывающие меня с жизнью. В глазах потемнело от боли, а страх, который я испытал, просто невозможно передать словами. Во рту появился мерзкий и, вместе с тем, сладкий вкус приближающейся смерти. Я упал на коврик возле камина, и милосердное забвение окутало меня мерцающей дымкой.

Я очнулся в кромешной тьме. Я не только стоял на ногах, но и куда-то шел. Совершенно не представляя – куда. Холодный ветер навязчиво дул мне в лицо, словно желая напомнить, что у меня есть лицо. И тело. И мысли, которые понемногу пробуждались и подгоняли меня вперед. Я двигался против ветра, сквозь ночную тьму, куда более густую, чем даже тьма египетская – без единого проблеска. Не было видно ни луны, ни звезд, ни огоньков свечей в окнах домов. Только ночь, до самого горизонта. Каким-то чудом в окружающем меня мрака вдруг проступило еще более темное пятно – неужели такое возможно?! Я увидел черную гладь болота, напоминающую зеркало. То самое зеркало. Здесь тоже клубились туманы, но только угольно-черные, а потому едва различимые, но вот, поверхность воды покрылась мелкой рябью и из глубины вырвались лучи света. Сверкающие нити протянулись от ближнего берега до едва различимого торфяного островка. Мне было страшно, но здесь, как и в Лазурной спальне, я ощущал присутствие еще одной души – души Ральфа Кардинака, которая влекла меня за собой в топкую трясину. Я чувствовал, что один неосторожный шаг грозит мне неминуемой гибелью, но все равно пошел, а после – побежал, прямо к торфяному островку. Там, возле него, что-то плыло по воде. Я не мог разглядеть это в темноте, но точно знал, что это. Оно приближалось бесшумно, без малейшего всплеска и так плавно, будто кто-то невидимый тянул его за веревку. И вот из черноты болота во мраке ночи появилось нечто еще более темное – ну как, скажите, как такое возможно?! Продолговатый ящик, напоминающий грубо сколоченный гроб. Я стоял на торфяном островке и ждал, пока ящик не прибьет к берегу. Дрожащими руками коснулся я деревянной крышки, на которой не было ни надписей, ни креста, потянул из воды, преодолевая невиданное сопротивление, будто семь бесов держали гроб под водой. Сердце мое, сердце Ральфа Кардинака, переполнилось яростью. Я рванул ящик, еще раз, еще. Во мне проснулась дикая сила, я вытащил его на берег и, преклонив колени, яростно дернул крышку, обламывая ногти. Кровь хлынула из прокушенной от ужаса губы, перед глазами заплясали огни, а в ушах раздался звон колокольчиков. Я перестал дышать, чувствовал, что легкие вот-вот лопнут от напряжения, но не мог вдохнуть, пока не открою гроб. Пот стекал с моих бровей и капал на щелястую крышку. Я знал, что через секунду умру, если она не поддастся. Но нет! Я не мог умереть. Я не должен умереть, слышите? И поэтому я снова напряг все свои силы и дернул.

Раздался страшный скрежет. Вырвался ли он из моего горла или это сломались черные доски – я в тот миг не понимал. Но когда заглянул в гроб, закричал еще пронзительнее: я увидел лицо – бледное, искаженное гримасой последней боли, застывшее навсегда. Мертвое лицо. Мое лицо…

Меня нашли на следующее утро. Хозяин проснулся за час до рассвета и обнаружил, что входная дверь не заперта. Он заподозрил неладное и проверил своих постояльцев – благо, их в холодное время года бывает немного. Обнаружив Лазурную спальню пустой, он сбегал за полицейским. Тот привел собаку, которой дали понюхать мои вещи. Очень скоро она взяла след. Сначала я долго шел по шоссе, потом резко свернул и углубился в болото. Здесь они нашли мой башмак, утонувший в грязи, а потом увидели и меня самого, лежащего без сознания на торфяном островке в полусотне ярдов от берега. Меня перенесли в гостиницу, где я пролежал три недели в лихорадке и бреду. Бредил я много и нес, по уверению хозяина, всякую чушь. Про видения и убийство, про зеркало, про черный гроб на болотах. Конечно, рядом со мной не обнаружили никакого гроба, хотя ногти на пальцах были сорваны под корень, а в ладонях торчали черные занозы. Но я не спорил и не убеждал никого в своей правоте. Еще не хватало, чтобы меня признали душевнобольным!

Я так и не посетил школу-интернат Питс-Сковэнз, а после происшествия в Корнуолле уволился с должности инспектора, ссылаясь на пошатнувшееся здоровье. Но свято место пусто не бывает, и уже следующей зимой я получил письмо от своего преемника:

21, Честерхэм-Роад, Кенсингтон.

3 декабря 1891 года

Дорогой Рэсколл,

Мы давно не переписывались, но я на днях вернулся инспекторской поездки в Питс-Сковэнз. Рад доложить, что вас помнят в «Королеве Индии», где вы проболели некоторое время. Я тоже остановился у них и хозяин гостиницы пересказал мне историю, которая произвела на вас столь сильное впечатление. Представьте себе, у древней байки появилось продолжение. Летом в поместье Треммен-холл открыли гончарную мастерскую. Вы помните болото за гостиницей? Его решили осушить, чтобы устроить глиняный карьер. И на дне, у торфяного острова, нашли идеальный скелет человека. Кости были совершенно чистыми и белыми. Рядом с телом нашли серебряную табакерку, на крышке которой выбито слово «ФЭЙ». Говорят, это сокращение от девиза Кардинаков, которые владели Треммен-холлом до того, как замок перешел к Перкинсам. В деревне никто не сомневается, что это кости последнего сквайра, загадочно исчезнувшего более ста лет назад после любовной интриги, как все думали. На самом же деле его закололи в спину. Нечестная игра! Но, если это и так, то убийца давным-давно сошел в могилу.

Надеюсь, вам было интересно узнать подробности запутанной истории.

С уважением, Дэвид Мэйнвинг.

Постскриптум. Кстати, я полагаю, вам знакомо зеркало из Лазурной спальни? Меня очень впечатлила изысканная резная рама, и я купил его за насколько золотых. Жаль только, само зеркало разбилось по неосторожности, но заменить его не трудно. Главное, рама в порядке! Так что жду вас в гости, буду рад, если вы посмотрите на мое новое приобретение и выскажете свое мнение.

Френсис Мэрион Кроуфорд
Верхняя полка

Когда застольная беседа доходит до сигар – тут уж два пути. Или кто-нибудь из гостей побалует всех интересной историей, или, как только рассеется табачный дым, все разойдутся по домам. На этот раз слово взял Брисбен. До тех пор я не обращал внимания на этого человека, и тут только сумел разглядеть его. Это был настоящий искатель приключений: высокий, мускулистый, широкоплечий, его лицо напоминало гранитную скалу, а в голубых глазах плескались океаны. Одной короткой фразой он обрубил все разговоры за столом.

– Вы видели призраков? – спросил Брисбен, и сам же ответил, – Я – видел!

Все заговорили разом: ну, что за чушь, какие призраки, мы ведь образованные люди…

Брисбен, напротив, замолчал. Отрезал кончик сигары, поднес спичку и долго-долго раскуривал. Когда все возражения смолкли, а слуга принес шампанского, продолжил спокойным голосом:

– Я не раз бродил по морям и океанам. Видел Тихий, Индийский, а уж сколько раз пересекал Атлантику – и не сосчитаешь. Через эту узкую лужицу я, обычно, перебирался на одном и том же пароходе. Не буду называть его, скажу только, что это самый комфортный пароход, курсирующий между Бостоном и Ливерпулем. Жаль, что теперь ноги моей больше не будет на этом корабле…

Он затянулся и выпустил дым.

– Но свой последний рейс через Атлантику я запомнил навсегда. Выпал мне билет в сто пятую каюту. Я всегда беру нижнее место, поскольку полка там гораздо шире, чем наверху. Замечали вы такое? Вот и в тот раз поднялся на борт, передал стюарду саквояж и показал билет. Стюард сразу спал с лица, согнулся в три погибели и поплелся впереди меня, будто приговоренный – к эшафоту. Идти нам пришлось долго, сто пятая была почти у самого носа. Заходить внутрь стюард категорически отказался, поставил саквояж у порога и поскорее ретировался. Даже за чаевыми не протянул руки. Мне это показалось странным, но я пожал плечами и тут же выбросил стюарда из головы. Оглядел каюту: все, как обычно на этом пароходе. Матрацы в заплатках, но зато мягкие. Одеяла и полотенца – застиранные до тонкости, но зато чистые. Вода в графине чуть желтоватая, но на трансатлантических рейсах мне приходилось пить и похуже, уж поверьте. Нижняя полка оказалась широкой, чуть ли не вдвое против верхней, а это самое главное для уютного сна.

Пароход отправился без опоздания, качки не наблюдалось, а легкий бриз освежал гуляющих по палубе пассажиров. Я не люблю эти бессмысленные хождения взад-вперед, ненавижу раскланиваться с незнакомыми людьми на каждом шагу, а смотреть на китов или айсберги мне уже не интересно. Знаете, что говорят про китов и про айсберги? Если хоть раз в жизни увидел, считай, что видел их всех. Поэтому я всегда скрываюсь в кают-компании. Здесь подают отличные закуски, а у новичков они вызывают одинаковую реакцию: лицо постепенно зеленеет и через пару секунд они уже бегут прочь, спеша извиниться – ах, ох, нездоровится. В итоге бывалые путешественники остаются в уютном уединении от докучливых бесед.

Первый вечер принес мне сплошные разочарования: в кают-компании не продохнуть от нахлынувших пассажиров, а на палубе, по случаю отличной погоды, было еще многолюднее. Я отправился в каюту, чтобы пораньше лечь спать, и разозлился еще больше. Помнится, когда я брал билет, мне обещали отдельную каюту. А тут я обнаружил саквояж, трость и иные вещи попутчика. Сам он явился ближе к полуночи, когда я дремал, накрывшись пледом. Я рассмотрел его мельком, сквозь ресницы. Рыжий, как таракан, и такой же противный. Одет как мошенники с Уолл-стрит, из тех, кто всегда готов пустить по ветру ваши денежки. Да уж, повезло… С таким и парой слов перемолвиться не захочется. Придется подстраиваться под его привычки, чтобы свести все разговоры к минимуму. Будет приходить поздно – я лягу пораньше, а по утрам стану исчезать из каюты, пока он спит. Да, путешествие станет менее комфортным, но зато не придется даже здороваться с этим скользким типом.

С этой мыслью я и уснул. Вдруг, среди ночи, скользкий тип спрыгнул со своей полки и, распахнув дверь, побежал куда-то по коридору. Хоть бы ты споткнулся, мстительно подумал я, но никакого грохота не услышал. Зато противный скрип петель, на которых дверь каюты раскачивалась в такт бортовой качке, меня просто взбесил. Я встал, захлопнул дверь, улегся обратно на свою двойную полку и думал, что теперь точно буду ворочаться до рассвета. Однако в тот же миг я уснул.

Незадолго до рассвета я проснулся от сквозняка. На верхней полке кто-то тихонько стонал. Или мне показалось? Наверное, попутчик уже вернулся и мучается от морской болезни. Только бы его не стошнило, подумал я с ненавистью, и вжался в стену каюты. Корабль покачивался на волнах и, несмотря на все мое раздражение, сон вернулся быстро.

Под утро я буквально окоченел. Смотрю – иллюминатор открыт нараспашку. Пришлось встать, кутаясь в плед, захлопнуть его и завернуть винт. Надо объяснить попутчику, чтобы больше не выстуживал каюту. Но не сейчас. Этот плут задернул шторки на верхней полке, спит или делает вид, что спит. Но мне это только на руку, ведь я решил не встречаться с ним без особой необходимости. А про иллюминатор можно и после поговорить. Я быстро оделся и вышел на палубу.

Там почти никого не было, только пара матросов, да еще корабельный доктор любовался восходящим солнцем. Я приветливо кивнул доктору:

– Прекрасно утро, не правда ли?

– Это как посмотреть, – откликнулся он. – Для здоровья такие утра не слишком полезны. Слишком сыро и зябко для долгих прогулок. Вам бы лучше вернуться в каюту. Вы в которой?

– В сто пятой, – сказал я.

Доктор выпучил глаза и, как мне показалось, вздрогнул.

– Вас что-то напугало? – уточнил я.

– Нет, нет, – слишком быстро ответил доктор. – Просто мне доводилось общаться с пассажирами этой каюты на прошлых рейсах. Все высказывали недовольство.

– Позвольте, тогда и мне тоже высказать! – подхватил я. – В каюте затхлый запах и сырость, не меньше, чем этим утром на палубе. А вы говорите, это вредно для здоровья.

– Да-да, – отрешенно проговорил доктор, явно думая о чем-то другом. – Вы на нижней полке?

– На нижней, – удивленно ответил я. – А к чему…

– В каюте есть еще пассажир? – оборвал меня доктор.

– Да, какой-то молодой хлыщ, – скривился я. – На него тоже хочу пожаловаться: ну что за человек! Сорвался куда-то среди ночи, закричал, хлопнул дверью, разбудил меня…

– Скажите, а вернулся ли он? – с тревогой спросил доктор.

– Вернулся. Куда же он денется? Не сойдет же он с парохода посреди океана…

Доктор огляделся по сторонам, приблизился ко мне и зашептал в самое ухо:

– К черту этот корабль и его репутацию! Заберите свой багаж и немедленно переселяйтесь ко мне. Я потеснюсь, ничего. Поверьте, вам нужно поскорее убираться из сто пятой.

– Да зачем же? – удивился я.

– Потом все поймете, – настаивал он. – Я давал клятву до конца бороться за жизни своих пациентов, а сейчас хочу спасти не только вашу жизнь, но и вашу душу. Моя профессия не позволяет верить во всяческую чертовщину, но поверьте, в море оживают самые жуткие суеверия… Переселяйтесь ко мне, иначе в скором времени вас поглотит Атлантический океан.

– На что вы намекаете, доктор?

– Намекаю? Я говорю прямо: на трех последних рейсах пассажиры из сто пятой прыгали за борт.

Вот так история! Мне показалось, что доктор задумал розыгрыш, но в его глазах светились лишь искренняя забота и опасение за жизнь пассажира. Тем не менее, я отклонил любезное приглашение доктора.

– А я бы, на вашем месте, – начал было он, но махнул рукой. – А впрочем, пойдемте-ка лучше завтракать.

После завтрака я заглянул в каюту. Пассажир на верхней полке, судя по задернутым шторкам, все еще спал. От нечего делать, я снова вернулся на палубу и тут меня пригласили к капитану.

– Вы из сто пятой? – спросил он, как только я взошел на мостик.

– Так точно, – отрапортовал я. – Чем могу служить?

– Я провожу расследование гибели вашего соседа, – мрачно сказал капитан. – Вахтенный матрос доложил, что поздно ночью пассажир из сто пятой выбежал на палубу и прыгнул за борт. Остановить его не успели. Тело в таких случаях не ищут – в темноте это бесполезно. Пока корабль остановится, пока шлюпки спустят на воду…

– Значит, уже четвертый! – воскликнул я в нервном возбуждении.

– Вам известно про прежние случаи? – капитан еще больше помрачнел. – Досадно. Прошу вас не распространяться об этом. Репутация моего корабля и так уже изрядно подмочена тремя самоубийствами. Четвертое окончательно потопит и меня, и пароход… Выбирайте любую каюту, хотите – заберите мою. Переселяйтесь до конца этого рейса, только не оставайтесь в сто пятой.

– Напротив, я бы очень хотел остаться там, – возразил я. – Теперь, когда каюта полностью в моем распоряжении, я смогу разместиться в ней с комфортом. Предпочитаю уединение, знаете ли. Что до моего самоубийства, тут можете не опасаться. Подобной глупости я не совершу никогда.

Капитан взял с меня слово, что я ни одной живой душе не сообщу подробности этой истории. Именно поэтому я храню в тайне название парохода.

Когда я вернулся в каюту, верхняя полка была пуста, шторки раздернуты. Стюард как раз в этот момент выносил вещи пропавшего пассажира.

– Скажите, а почему вы оставляете открытым иллюминатор? – задал я вопрос.

– Иллюминатор? – вздрогнул юноша.

– Да, черт возьми! – вспылил я и принялся забрасывать его новыми вопросами. – Как можно оставлять его открытым в океане? А если корабль накренится слишком сильно и в каюту хлынет вода? Здесь поэтому так сыро? Почему же вы не пытаетесь это исправить? Я пожалуюсь капитану…

– Жалуйтесь кому угодно! – перебил меня стюард. – Это мой последний рейс, довольно с меня всякой чертовщины. Но если хотите знать, сэр, то даже архангелам не под силу удержать этот иллюминатор закрытым с полуночи до утра.

– Но ведь это проще простого! – возразил я. – Смотрите, этот большой винт нужно просто вкрутить в петлю до конца. Вот так.

Я задраил иллюминатор.

– Увидите, сэр, в полночь он снова откроется.

– Ха! Хотите пари? Если он откроется, вы получите золотую монету. Но этого просто не может быть.

– Увидите, сэр! – повторил стюард и вышел.

Брисбен отбросил окурок сигары и тут же раскурил новую. Руки его слегка дрожали.

– И я увидел, господа. Той ночью сон не шел ко мне. Я лежал, глядя на иллюминатор, неотрывно следил за отблесками Луны на стекле. Только однажды перевел взгляд на хронометр, чтобы узнать, который час. И в тот же миг почувствовал на щеке сквозняк. Иллюминатор распахнулся! Я бросился к нему, стараясь мыслить рационально. Как это могло произойти? Допустим, винт, удерживающий латунную раму круглого окошка, поворачивается от качки. Возможно ли такое? Стоит убедиться. Я снова задраил иллюминатор и уставился на винт. Его головка не двигалась. Тогда я перевел взгляд на бескрайний океан, освещенный полной Луной. Волны с разбега врезались в левый борт, заставляя корабль раскачиваться. Минут пятнадцать в неотрывно смотрел на волны. Я слышал мерные удары воды о металл, потом к ним добавился некий странный шорох. Этот шорох раздавался за моей спиной, как будто кто-то ворочался на верхней полке. Но ведь этого не может быть, подумал я. В темноте я не мог ничего разглядеть, поэтому протянул руки и нащупал… Поверьте, это был не сон и я был в ясном уме. Но на верхней полке кото-то лежал. Я прикоснулся к чьей-то руке, мокрой и дьявольски холодной. Возможно, я закричал, не помню, но тот, кто лежал на верхней полке немедленно набросился на меня. Человек, от которого исходил смрад сырого погреба, затопленного болотной жижей, опрокинул меня навзничь, подмял под себя и несколько раз ударил головой об пол каюты. Потом распахнулась дверь, и он сбежал из каюты. Я бросился за ним, не вполне понимая, что делаю. Однако никого не увидел, только тени мелькали по коридору. Вы даже представить не можете, какой ужас парализовал меня в тот момент. Но постепенно я убедил себя, что все это была галлюцинация. Наваждение, навеянное страшными рассказами о сто пятой каюте. Прежде, чем поверить в сверхъестественное, мне хотелось во всем разобраться. Ощупью я нашарил свой саквояж, достал жестянку со свечами, которые всегда вожу с собой на всякий случай. Зажег одну и осмотрел верхнюю полку. Мне казалось, она должна быть промокшей насквозь, но подушка и простыни были сухими. Что за ерунда? Ведь на них лежал кто-то насквозь мокрый! Или все-таки это мне приснилось?