Текст книги "Черная гончая смерти (и еще 12 жутких рассказов)"

– Что ты знаешь об этом Гриме, черный дьявол? – резко спросил я.

– Ничего не знаю. Случайно столкнулся с массой Гримом в глухом лесу после того, как он убил Джимми Тика. Я услышал шум и крики, пошел взглянуть, – подумал, может, меня кто-то преследует.

– Значит, тот мерцающий свет, что я видел… Это был твой факел? – проворчал я.

– Масса Грим сказал, что если я помогу убить несколько слабаков, то он потом поможет мне уйти. Он бросил бомбу в ту хижину, эта бомба хитрая, не убивает людей, а просто парализует их. Меня же он оставил в засаде, чтобы никто не подкрался сзади, пока он будет потрошить обитателей той лачуги. Я увидел тебя, выходящего и леса, и ударил по башке. В этот момент из хижины выскочил старый слуга, на которого бомба не подействовала. Тогда масса Грим просто взял, да и перекусил ему горло, как он сделал это с Джимми Тиком.

– Что ты имеешь в виду – перекусил горло? – спросил я, с трудом сдерживая тошноту.

– Масса Гримм – не совсем человек. Он стоит и ходит, как мужчина, но сам он наполовину волк или шакал.

– Оборотень, что ли?

Топ Брэкстон ухмыльнулся.

– Да кто ж его знает, может и оборотень. Какая разница, кто он, если мозги тебе вышибу я?

Его толстые губы застыли в невеселой усмешке убийцы, когда он покосился на дуло пистолета в правой руке. Все мое тело напряглось, я отчаянно искал лазейку, чтобы спасти свою жизнь. Топ не связал мои ноги, но руки были скованны. В отчаянье я мысленно погрузился в глубины фольклора чернокожих, пытаясь отыскать одно старое, почти забытое суеверие.

– Эти наручники принадлежали Джо Сорли, не так ли? – растягивая слова, проговорил я.

– Ага, – ухмыльнулся Топ. – Я врезал ему по башке стальным прутом, который выломал из оконной решетки. А потом забрал пистолет Джо и эти браслеты, подумал, вдруг пригодятся.

– Что ж, – сказал я, – если ты пристрелишь меня, пока я в этих наручниках, то будешь навеки проклят! Разве ты не знаешь, что если убьешь белого человека с крестом, то его призрак будет преследовать тебя до самого смертного часа?

Он опустил револьвер, но продолжал ухмыляться.

– Ты это о чем? Я ведь проверил, ты не носишь креста.

– Это так. Но я знал Джо. Однажды он показывал мне эти наручники, там, на внутренней стороне, нацарапан крест. А теперь давай, стреляй. Мой призрак будет мучить тебя до самой смерти, а потом не даст покоя и в аду.

– Врешь! – прорычал он, угрожающе поднимая револьвер.

– Узнай сам, – спокойно сказал я. – Надеюсь, ты выспался в тюрьме? Потому что я позабочусь о том, чтобы ты не сомкнул глаз до могилы. Каждую ночь ты будешь видеть мое призрачное лицо, слышать мои стоны в завывании ветра. Когда ты окажешься в темноте, сразу почувствуешь мои ледяные пальцы на своем горле.

– Замолчи! – взревел он, размахивая пистолетами.

– Заткни мне рот, если посмеешь! – я попытался сесть, а затем упал, ругаясь. – Черт побери, у меня нога сломана!

Эбеновая кожа Топа пошла бледными пятнами, но в его глазах вспыхнула решимость. Он оскалил блестящие зубы в звериной усмешке и положил оба пистолета на землю, подальше от меня. Затем встал, выудил ключ из кармана бриджей и склонился надо мной. Он считал, что раз я безоружен, да еще и со сломанной ногой, то я совершенно беспомощен. Но, как только он повернул ключ и сорвал железные браслеты, мои руки метнулись, словно две змеи, и яростно вцепились в его горло. Брэкстон понял, что я был калекой не больше, чем он и превратился в свирепый ураган. Мы катались по сосновым иголкам, рыча от ярости, как два диких зверя.

Если бы я писал элегантный роман, то должен был бы рассказать, что одолел Топа, благодаря высокому интеллекту, боксерским навыкам, а может быть, научным знаниям, которые превозмогли его грубую силу. Но в этой хронике я должен придерживаться фактов. Без грязных приемов, которыми я овладел в пьяных драках, и без доли удачи я бы не смог противостоять тигриной жестокости и сокрушительной силе Топа Бракстона. Мы бились грудь в грудь, как гориллы, мускул против мускула, кулак против кулака. Я бил его коленом в пах, рвал зубами жилы, он сжимал меня, будто в тисках, желая раздробить ребра. Мы оба забыли о пистолетах на земле, хотя перекатывались через них не менее дюжины раз. Каждый из нас осознавал только одно желание: убить голыми руками. Раздирать, рвать, терзать и топтать, пока соперник не превратится в гору окровавленной плоти и расколотых костей.

Не знаю, как долго мы боролись. Его пальцы были похожи на железные когти, которые разрывали плоть. Моя голова плыла от ударов о твердую землю, и по боли в боку я понял, что, по крайней мере, одно ребро было сломано. Но я терпел боль и продолжал наносить удары. Факел был сбит и отброшен в сторону, он прерывисто тлел, освещая поле битвы зловещим светом. В этой багровой дымке я разглядел его кулак, огромный, будто кузнечный молот, занесенный для последнего удара. Освободившись от его хватки, я со всей силы ударил его в грудь, напротив сердца. Раздался хруст костей и громкий стон, на губах Топа выступила кровавая пена. Я почувствовал, как массивное тело обмякло, и он завалился вбок. Я навалился на противника, вновь сжимая его горло. Ногти Брэкстона царапали мои запястья все слабее и слабее. И я задушил его, без хитрых уловок или приемов джиу-джитсу, просто давил со всей силы, пока толстая шея не сломалась, как гнилая ветка. В яростном угаре, я не заметил момента, когда он умер, и продолжал сжимать пальцы еще минут десять, прежде чем понял, что Топ Брэкстон мертв.

Мне хотелось упасть на спину, закрыть глаза и пролежать без движения хотя бы до утра. Но у меня осталось еще одно неоконченное дело. Я нашел револьверы, проверил, что оба заряжены, и побрел через сосны в том направлении, где стояла хижина Ричарда Брэнта. Убийца не стал тащить меня далеко, в дремучий лес, к тому же он и сам хотел вернуться к хижине, чтобы полюбоваться кровавой расправой. Поэтому уже через пять минут я вышел на тропу, и снова увидел свет хижины, мерцающий сквозь сосны.

Брэкстон не солгал об устройстве бомбы. По крайней мере, беззвучный взрыв не разрушил хижину, она стояла на том же месте. Свет, как и прежде, лился из окон, закрытых ставнями, а изнутри доносился пронзительный издевательский смех, от которого по спине пополз холодок. Это был смех Адама Грима, который я слышал прежде, у затененной тропы.

IV

Я покрался к хижине. У порога споткнулся обо что-то громоздкое и податливое, чуть не упал на колени. Это был труп Эшли. Старый слуга лежал на спине, глядя невидящим взглядом вверх, его голова откинулась назад, а горло было разорвано – от подбородка до воротника сплошная рваная рана… Я закрыл ему глаза и скользнул к приоткрытой двери хижины. Прислушался. Смех в доме прекратился, и раздался тот самый жуткий нечеловеческий голос. С трудом я разобрал слова.

– … И поэтому черные монахи Эрлика не убили меня. Они предпочли шутку – восхитительную шутку, с их точки зрения. Просто убить меня было бы слишком любезно, они считали более забавным поиграть со мной какое-то время, а затем отправили меня в этот мир с меткой, которую я никогда не смогу стереть, – клеймом ищейки. И они отлично справились со своей работой. Никто не знает лучше, чем они, как изменить человека. Черная магия? Ба! Эти дьяволы – величайшие ученые в мире. То немногое, что западный мир знает о науке, утекает тонкими ручейками с этих черных гор.

Дьяволопоклонники могли бы покорить мир, если бы захотели. Они знают то, о чем современные ученые даже не осмеливаются подумать. Они знают о пластической хирургии больше, чем все хирурги мира вместе взятые. Они понимают, как замедлить старение организма, или напротив, ускорить его, чтобы молодой человек за сутки превратился в дряхлого старика. Они умеют добиваться неожиданных результатов… Посмотри на меня! Смотри, Ричард, черт тебя побери, смотри, на какую судьбу ты обрек меня тогда!

Я осторожно заглянул в окно, через щель в ставне.

Ричард Брэнт лежал на диване в комнате, слишком богато обставленной для хижины отшельника на лесной поляне. Он был связан по рукам и ногам, в его печальных глазах застыл ужас. Напротив него на столе лежала мисс Глория, она была обнажена, вся ее одежда в беспорядке валялась на полу. Девушка во все глаза смотрела на Грима, который стоял в центре комнаты.

Он стоял спиной к окну и смотрел на Ричарда Брэнта. Высокий худощавый человек в темной, облегающей одежде, с чем-то вроде накидки, свисающей с широких плеч. Но при взгляде на Грима меня охватила странная дрожь, и я, наконец, осознал весь тот ужас, который испытал с тех пор, как впервые увидел эту изможденную фигуру на темной тропе, над телом бедняги Джимми.

– Они превратили меня в уродливое чудовище, а затем выгнали, – бормотал Грим. – Но перемена произошла не за день, или месяц, или год! Они играли со мной, как дьяволы играют с кричащей душой на раскаленных добела решетках ада! Снова и снова! Я бы умер, но меня поддерживала мысль о мести. В течение долгих лет, окрашенных в красный цвет от пыток и агонии, я мечтал о том дне, когда ты заплатишь свой долг, Ричард Брэнт!

Наконец, охота началась. Когда я добрался до Нью-Йорка, то первым делом отправил тебе фотографию моего лица. А также письмо с подробным описанием того, что произошло со мной – и того, что произойдет с тобой. Ты, дурак, ты думал, что сможешь сбежать? Ха-ха-ха! Думаешь, я бы предупредил тебя, если бы не был уверен, что добыча не сможет ускользнуть? Нет, Ричард! Я хотел, чтобы ты страдал, зная об уготованных тебе мучениях, чтобы ты жил в постоянном страхе, бежал и прятался, как загнанный зверь. Ты бежал, а я охотился. Гонял тебя от океана до океана. Шел по следу. Тебе удалось ненадолго ускользнуть, спрятаться в этих лесах, но я учуял тебя и здесь. Когда черные монахи Яхл-гана подарили мне это, – Адам Грим ударил себя по лицу, – они наделили меня духом зверя, его повадками и возможностями, которые выходят далеко за пределы человеческих.

Убить тебя быстро? Нет, этого недостаточно. Я хотел смаковать мою месть, словно лучшее вино, до последней капли. Поэтому отправил телеграмму твоей племяннице, единственному человеку в мире, о котором ты заботился. Мой план сработал идеально – за одним исключением. Бинты, которые я носил с тех пор, как покинул Яхл-ган, сорвал сосновая ветка. Мне пришлось убить проводника, который показывал путь к вашей хижине. Никто не имеет права увидеть мое лицо и прожить хотя бы день после этого. Никто, кроме, разве что, Топа Брэкстона, но он и сам больше похож на животное. Я встретил этого негодяя вскоре после того, как в меня выстрелил тот бузотер, Гарфилд. И я доверился Брэкстону, признав в нем ценного союзника. Он слишком туп и жесток, чтобы испытывать ужас от моей внешности, как все вы, проклятые слюнтяи.

Мне повезло, что я встретил этого убийцу. Он прикрывал мою спину и прикончил Гарфилда, когда тот решил вернуться. Сам бы я не рискнул связываться с Гарфилдом или ему подобными. Здешние бродяги слишком сильны и умело обращаются со своим оружием. У них есть чему поучиться, Ричард Брэнт. Они живут в жестоком краю, и вырастают стойкими и опасными, как лесные волки. Но ты не такой. Ты мягкий и цивилизованный. Я бы хотел, чтобы ты были такими же жестоким, как Гарфилд. Тогда бы ты продержался на несколько дней дольше, чтобы страдать.

Я дал Гарфилду шанс уйти, но этот глупец вернулся, и с ним пришлось разбираться. Как и с твоим слугой. Бомба, которую я бросил в окно, не подействовала на него. Там содержался один секретный химический препарат, которые мне удалось украсть из Монголии. Он парализует людей, но эффективность зависит от физической силы жертвы. Парализующего газа достаточно, чтобы вырубить слабую девушку или такого изнеженного дегенерата, как ты. Но Эшли смог выбраться из хижины и мне пришлось его убить.

Брэнт застонал, в его глазах застыл страх. Пена слетала с его губ. Отшельник сошел с ума, как и жуткое существо, которое возвышалось над ним. Только девушка, жалобно хнычущая на столе, оставалась в здравом уме. Надолго ли?

– Твоя племянница умрет первой, – завопил Адам Грим. – Я убью ее так, как убивают женщин в Монголии, заживо сдирая кожу, медленно – о, так медленно! Она будет истекать кровью, чтобы заставить тебя страдать, Ричард Брэнт. Страдать, как я страдал в черном Яхл-гане! Она не должна умереть, пока на теле не останется ни дюйма кожи! А потом я примусь за ее лицо… Смотри, как я сдираю кожу с твоей любимой племянницы, Ричард Брэнт! Не отводи глаз!

Не уверен, что Брэнт понимал его слова. Он бормотал какую-то тарабарщину, качая головой из стороны в сторону. Я поднял револьвер и прицелился, но в этот момент Грим развернулся, и вид его лица парализовал меня. Не знаю, какие непостижимые мастера безымянной науки обитают в башнях Яхл-гана, но, несомненно, это лицо изменила черная магия. Уши, лоб и глаза остались такими же, как у обычного человека, но нос, рот и челюсти были порождением ночных кошмаров. Не могу подобрать слова, чтобы описать эту сверхъестественную жуть. Нижняя часть лица Грима напоминала морду собаки или волка. Подбородка не было, верхняя и нижняя челюсти выступали вперед, а тонкие черные губы едва прикрывали острые и белоснежные клыки.

Но изменения коснулись не только внешнего вида. Когда дьяволопоклонники изменили лицо Адама Грима, они произвели соответствующее изменение в его душе. Он уже не был человеком, он был оборотнем, таким же жутким, как чудовища из средневековых легенд. Глаза его вспыхнули, как угли адского пламени и существо, которое раньше было Адамом Гримом, бросилось к мисс Глории с изогнутым ножом в руке – такие используют мясники и охотники для снятия шкур. В этот миг я невероятным усилием воли стряхнул оцепенение и выстрелил в щель между ставнями. Я не промахнулся. Я видел, как плащ Грима дернулся от удара пули, чудовище пошатнулось, и нож выпал из его руки. Затем он развернулся и бросился через комнату к Ричарду Брэнту.

Я мог бы выбить ставни вместе с оконным переплетом, прыгнуть в комнату и схватиться с чудовищем, которое сотворили монахи Внутренней Монголии. Но оборотень двигался так быстро, что Ричард Брэнт все равно умер бы, прежде чем я успел бы ворваться в комнату. Я сделал то, что казалось мне единственно правильным, – нашпиговал зверя свинцом, когда он пересекал комнату. С шестью пулями в теле и человек, и зверь должен был замертво рухнуть на пол. Но в нем было что-то демоническое, Адам Грим устоял на ногах и продолжал тянуться к своей жертве. Он полз, как зверь, на четвереньках, пена и кровь капали из его оскаленной пасти. Меня охватила паника. Я схватил второй револьвер и разрядил его в залитое кровью тело, которое мучительно корчилось, но продолжало ползти вперед. Все ангелы рая и демоны ада не смог бы оттащить Адама Грима от его добычи, и сама смерть отступила от ужасной решимости этой злобной, когда-то человеческой, души. Ищейка добралась до человека на диване. Ричард Брэнт закричал, когда ужасные челюсти сомкнулись на его горле, но крик тут же превратился в невнятное бульканье. На мгновение эти два ужасных лица, казалось, слились воедино – безумный человек и безумный нечеловек. Затем жестом дикого зверя Грим вскинул голову, вырвав яремную вену врага. Окровавленная морда оскалилась в последней усмешке, чудовище вытянулось рядом с телом своей жертвы и, наконец, испустило дух.

Роберт Говард
Змея из ночного кошмара

Мы сидели на широкой веранде в кромешной тьме. Ночь уже вступила в свои права, и все вокруг уснуло, наполняя мир тишиной – той особенной тишиной, в которой одновременно чувствуется божье благословение и таится нечто зловещее.

Мы молчали.

Вскоре на востоке, за холмами, появилась золотая дымка, а через несколько минут взошла огромная луна, разгоняя скопление теней между вековыми деревьями. Легкий ветерок погнал извилистые волны по высокой луговой траве и в этот момент на веранде раздался судорожный вздох.

Все оглянулись на Фэмингса. Он подался вперед, стиснув подлокотники кресла. Побледневшее лицо исказила гримаса ярости, а тонкая струйка крови стекала по подбородку – Фэмингс сильно прикусил губу, чтобы сдержать крик.

– Вы так и будете пялиться на меня, как стадо баранов? – раздраженно зарычал он.

Никто не ответил, но удивление в глазах многих сменилось испугом.

– Ладно, – скрипнул зубами Фэмингс. – Думаю, мне лучше рассказать вам все, пусть даже вы сочтете меня сумасшедшим. Но мне плевать! Я просто хочу выбросить это из головы, а потому расскажу. Но клянусь, что пристрелю всякого, кто рискнет меня перебить!

Его лицо блестело в лунном свете от внезапно проступившего пота.

– Ладно. Вы знаете, что я человек простой и выдумывать не умею. Все эти россказни у костра, охотничьи, рыбацкие или армейские байки – не для меня. Но есть одна фантазия, которая не дает мне покоя с юных лет. Сон, – он съежился в кресле, – хотя точнее будет назвать его кошмаром. Не могу вспомнить, в каком возрасте мне впервые приснилась эта жуть, но, кажется, я просыпаюсь с ужасными криками сколько себя помню…

Фэмингс помолчал, оживляя в памяти ужасную картину.

– Во сне я вижу такие же холмы, заросшие луговой травой. Но там, во сне, я совершенно точно не в английском поместье, как сейчас, а в экваториальной Африке. Там есть маленькое бунгало, в котором я живу. Со мной живет слуга – старый индус, морщинистый, как сушеный инжир. Я не знаю, за каким чертом мы забрались в эту дикую глушь, но во сне меня не покидает ощущение, что я скрываюсь от правосудия. Знаете, – он ватер лоб тыльной стороной ладони, – тот человек в моем сне – это не совсем я, но при этом я четко осознаю, что это я. Черт! Не знаю, как объяснить, да это, наверное, и не требуется. Сон есть сон.

Итак, в этом сне мы со слугой живем в крошечном бунгало на холме. Вокруг, покуда хватает глаз, такие же холмы, заросшие травой. Где-то она по пояс, где-то чуть закрывает голенища сапог. Пустынная местность, кричи – не кричи, никто не придет на помощь. Нет лучше убежища, когда желаешь спрятаться от людей с веревкой, желающих вздернуть тебя за какое-то позабытое преступление…

Сон всегда начинается одинаково. Я поднимаюсь на холм, к своему бунгало, по узкой извилистой тропинке. Эта тропинка не вытоптана подошвами сапог и не выкошена косой, она возникла как бы сама собой, когда по траве тащили что-то тяжелое, а может, катили полную бочку или большой каменный шар. Но все это я замечаю краем глаза, сознание же мое возмущено и думает совершенно о другом. У меня сломалось ружье. Беда! В этой глуши без ружья нельзя, теперь мне придется отказаться от охоты и если придут люди с веревкой, отстреливаться нечем. Видите ли, господа, я действительно об этом думаю, действительно ощущаю раздражение и смутную тревогу. Почему-то в тот момент я осознаю, что люди, желающие мне смерти – это еще не самое страшное. Я ускоряю шаг, желая поскорее оказаться под защитой стен бунгало, довольно крепких и надежных. Зову слугу, но старый индус не откликается. Зову снова – молчание. Подхожу к распахнутой настежь двери бунгало и осторожно заглядываю в комнату.

Там полный разгром. Стулья разбиты в щепки, стол перевернут, а охотничьи трофеи сброшены со стен и валяются в беспорядке. Слуги нигде нет, только его кинжал торчит из земляного пола. А рядом еще несколько следов, оставленных острым лезвием, как будто индус в негодовании набросился на землю и наносил беспорядочные удары, желая ранить ее. Неужели мой слуга сошел с ума и сбежал?

Во сне я сажусь на уцелевший стул и начинаю размышлять. Ах, господа, мне в голову каждую ночь приходят одни и те же мысли. Сначала про нападение бандитов. Но я тут же отметаю ее, поскольку здешние разбойники непременно забрали бы мои припасы, патроны, небольшой запас золота. Но все на месте. Кроме того, негодяи подожгли бы бунгало, для них это – особое развлечение, а дом уцелел. Выходит, это не бандиты.

Тогда дикий зверь. Лев? Нет, тогда здесь осталась бы лужа крови и следы когтистых лап.

Следы…

Я внезапно вспоминая странную тропинку, по которой поднимался к вершине холма. Волосы шевелятся на моей голове, а незримые ледяные пальцы сжимают мое горло. Я понимаю, чей это был след. Гигантская змея заползла сюда, разнесла бунгало и забрала моего слугу. Он не сошел с ума, наоборот, действовал здраво и логично: индус втыкал свой кинжал в землю, чтобы змея не утащила в свое логово.

Сломанное ружье трясется у меня в руке, когда я понимаю, что у меня нет оружия, способного уничтожить или хотя бы отпугнуть огромное чудовище. Я в панике бросаюсь к двери и выбегаю на холм, чтобы успеть добежать до реки и переплыть на противоположный берег. Возможно, туда змея за мной не последует. Но в этот момент солнце скатывается за холмы и резко, как театральный занавес, опускаются африканские сумерки. А по высокой траве, изгибаясь и подрагивая, катится волна. Но ветра нет, ни единого дуновения. И я понимаю, что приближается ко мне в этой чертовой траве. И цепенею от ужаса. Боже мой!

Он вскрикнул, прижимая ладонь к сердцу. Все слушатели вздрогнули. До этого момента мы и не осознавали как велико нервное напряжение, охватившее беднягу Фэмингса.

Он помолчал секунду-другую и продолжил:

– Усилием воли, я заставляю себя сдвинуться с места. Я бегу в бунгало, запираю дверь и окно, зажигаю светильник и жду, затаившись в углу. Я неподвижен, будто статуя. Я весь обратился в слух. Через полчаса – или позже, или раньше, я не знаю, – всходит луна. Ее бледный свет медленно проплывает мимо окна, а я по-прежнему стою неподвижно. Я слышу, как ветерок что-то шепчет и ерошит гриву травы, и каждый раз от этого звука я вздрагиваю и сжимаю кулаки, с такой силой, что ногти вонзаются в плоть и кровь течет по моим ладоням. Я стою, слушаю и жду неминуемой смерти. Но вот что самое жуткое, господа…

Фэмингс понизил голос до шепота:

– В ту ночь ничего не происходит!

По веранде пронесся общий вздох, в котором смешались самые разнообразные эмоции, но никто не перебивал рассказчика.

– Страшный сон продолжается. Мне казалось, что если я доживу до утра, то первым делом убегу как можно дальше от этого проклятого бунгало. Найму лодку на реке и поплыву до побережья, а там сдамся законникам, и пусть меня повесят – какая прекрасная, легкая и быстрая смерть. Но вот наступает утро, а я не смею сделать и шага. Я не знаю, в каком направлении подстерегает меня змея. Идти против чудовища с одним кинжалом кажется мне совершенно бредовой идеей. Лучше пересидеть в бунгало, эти стены должны защитить меня. И я сижу. Сижу, глядя на солнце, неустанно катящееся к закату. О, если бы я мог остановить солнце в небе! Но это невозможно, день пролетает во сне за несколько секунд, но какие же муки приносит мне каждая из них…

К вечеру длинные серые тени ползут по холмам. Я так и не отпирал двери и не выходил из бунгало, голова кружилась от страха при мысли об этом. Я зажег лампу задолго до того, как погас последний луч солнца. Хотя свет лампы может привлечь чудовище, но я не осмеливаюсь оставаться в темноте. И снова я стою в центре комнаты и жду.

Он остановился и облизал пересохшие губы. Кто-то негромко откашлялся, желая задать вопрос, но Фэмингс торопливо заговорил, не желая, чтобы его перебивали:

– Не знаю, сколько я простоял так. Время растворилось, каждая секунда превратилась в вечность. Мой слух обострился до невозможных пределов и вот, наконец, я услышал это. На сей раз точно не ветер. Это был свист, негромкий и ритмичный свист, как если бы джентльмен шел по Стрэнду быстрым шагом и рассекал воздух тонкой металлической тростью. Надвигалось что-то огромное и тяжелое. Перед дверью свист прекратился, но тут же послышался скрип. Заскрипели петли. Что-то навалилось на дверь снаружи и пытается проникнуть в бунгало. Давит и дверь прогибается, потом сильнее, еще сильнее. Я знаю, что должен удержать эту дверь, – Фэмингс вытянул руки перед собой, как если бы упирался в невидимую стену, дыхание его стало прерывистым. – Я должен удержать дверь, но не могу. Не могу пошевелиться… Я стою, как агнец на жертвенном алтаре и жду, когда придет моя смерть. Стою и дрожу, но дверь, к счастью, не поддается.

Он провел дрожащей рукой по лбу. Мы тоже дрожали, некоторые все время оглядывались через плечо на холмы и луга.

– Я так и стою в центре комнаты, неподвижный, как каменный истукан. Поворачиваюсь то вправо, то влево, поскольку свист травы подсказывает, что чудовище ползает вокруг бунгало. Изредка звук прекращается, и тогда я стараюсь не дышать, что мне в голову приходит жуткая мысль: змея уже проникла в бунгало, поэтому ее и не слышно. Я дрожу и кружусь по комнате, стараясь не шуметь, и боюсь оглядываться – вдруг эта жуть уже у меня за спиной?! Затем снаружи снова доносится свист, и я замираю неподвижно.

Мне страшно, невероятно страшно. Мой разум бьется в конвульсиях от навязчивой идеи, что змея сейчас поднимет свою уродливую голову и посмотрит в окно, прямо на меня. И я понимаю, что если это случится во сне, то я сойду с ума и наяву. Если я увижу ее жуткую пасть, ее голодные глаза, я стану абсолютным, диким безумцем. Боже! – пробормотал он. – Какая ужасная участь мне уготована…

С минуту все молчали. Фэмингс закрыл лицо руками и, похоже, беззвучно плакал. Но вот, наконец, он справился с нахлынувшими чувствами, и заговорил:

– И вот так я стою посреди комнаты в бунгало. Проходят минуты или столетия, я не знаю. Вскоре появляется свет. Серый, безжизненный, но я радуюсь. Я ликую! Ночь позади, а с ней исчезнет и чудовищная змея. Свист затихает вдали, а красное изможденное солнце карабкается вверх по небосводу. Затем я оборачиваюсь и смотрю в зеркало – мои волосы поседели, а кожа напоминает сморщенный инжир. Я превратился в старика. Шатаясь, дохожу до двери и распахиваю ее. Вижу примятую траву, новую тропинку, сбегающую с холма. Я обхожу бунгало и бегу в противоположном направлении, точнее, не бегу, а ковыляю. Я смеюсь, как сумасшедший – визгливо, взахлеб. Я бегу из последних сил, пока не падаю от утомления, а затем лежу, не в силах пошевелиться и пойти дальше. Я ползу, подстегиваемый ужасом, задыхаюсь и смотрю на солнце. Как же стремительно оно несется к закату. Как же хочется остановить его. Но нет! Я вижу, солнце сползает за горизонт и приходит тьма.

Он шептал, и мы инстинктивно наклонились поближе, чтобы лучше слышать.

– Вскоре приходит луна и наполняет мир призрачным серебристым светом. Но через секунду свет становится кроваво-красным, как и сама луна. Я оглядываюсь назад и вижу, что трава, через которую я шел… Через которую полз, обдирая кожу на локтях… Трава колышется. Ветерка нет, но высокая трава качается в лунном свете, по ней движется волна. Она еще далеко, но с каждым мгновением приближается.

Его голос затих. Наступившую тишину нарушил чей-то голос: «А потом…?»

– А потом я просыпаюсь. Никогда еще я не видел это мерзкое чудовище. Но кошмар преследует меня. Впервые я увидел его в детстве и проснулся, не крича от ужаса, а, напротив, хохоча, как безумный. С тех пор я видел сон довольно часто, а в последнее время он приходит каждую ночь, – он заколебался, но продолжил. – И в каждом из последних снов, змея приближается. Движение травы показывает, что скоро она настигнет меня. Когда это случится…

Он замолчал и несколько минут смотрел на темные луга, не реагируя на наши вопросы. Потом, не говоря ни слова, резко поднялся и вошел в дом. Мы некоторое время сидели молча, а затем разошлись по комнатам, потому что было уже поздно.

Не знаю, как долго я спал. Меня разбудил странный звук, показалось, что где-то в доме раздался громкий смех – истеричный и пугающий, такой мне довелось однажды услышать в психиатрической лечебнице. Потом смех резко оборвался, и это, признаюсь, напугало меня гораздо сильнее. Пока я гадал, не приснился ли мне этот безумный хохот, я поднялся с кровати и набросил на плечи халат. Тут же по дому эхом разнесся ужасный крик. В коридоре затопали люди, и я тоже поспешил на звук. Все бросились в комнату Фэмингса и вышибли дверь, запертую изнутри.

Фэмингс лежал мертвым на полу. Его молодое и прекрасное лицо сморщилось, как сушеный инжир, а длинные черные волосы поседели. Позднее доктор, делавший вскрытие, сообщил, что Фэмингс был буквально раздавлен с невероятной, нечеловеческой силой, словно попал под гидравлический пресс.

Или был задушен гигантской змеей.