Текст книги "Черная гончая смерти (и еще 12 жутких рассказов)"

Я обернулся к иллюминатору и с ужасом увидел, что он снова открыт. Тут уж я разозлился, задраил окошко – в который уж раз, – и дополнительно заблокировал тростью. Всю оставшуюся ночь я просидел на кушетке, сжимая трость руками и заставляя себя не думать о том, кто же набросился на меня с верхней полки.

Когда взошло солнце, я отправился к доктору.

– Вы живы? – удивился он.

– Да, – кивнул я, – хотя и не понимаю, каким чудом уцелел.

Пересказав события минувшей ночи, я обратился к доктору с вопросом:

– Ваше предложение еще в силе? Вы готовы разделить со мной каюту?

– Разумеется, – ответил он, – переселяйтесь ко мне.

– Доктор, я имел в виду иное, – покачал я головой. – Проведите следующую ночь в сто пятой, вместе со мной. Два рационально мыслящих человека сумеют разгадать, что же там происходит на самом деле.

– Нет, извините, – отказался он. – Мне хватает хлопот с живыми людьми, а за призраками гоняться недосуг.

– Но как вы можете утверждать, что это призрак? – сетовал я. – Вы ведь ученый человек, а не полуграмотный стюард. Неужели здравый смысл не подсказывает вам…

– Здравый смысл подсказывает мне, что нужно позвать корабельного плотника, – усмехнулся доктор. – Пусть заколотит дверь сто пятой гвоздями покрепче, чтоб никто туда больше не входил, а главное, чтобы оттуда не выбралось нечто… А по прибытии в ближайший порт, я покину этот пароход навсегда.

Думаете мне хотелось провести еще одну ночь в страшной каюте? Нет, конечно. Но я должен был убедиться, что не схожу с ума. Поэтому весь день я искал человека, который согласится составить мне компанию. Но все отказывались. Стюард, которому я вручил золотую монету за проигранное пари, а потом посулил еще целый мешок таких монет, матросы и офицеры, корабельный капеллан. Никто не пожелал присоединиться к моему бдению. Уже под вечер в сто пятую каюту пришел капитан.

– Мистер Брисбен, я разделю с вами опасную вахту, – сказал он, протягивая мне руку. – Не знаю, что стоит за этой историей, но хочу разобраться не меньше вашего.

Я молча сжал его крепкую ладонь. Капитан производил впечатление человека, который не потеряет голову даже в самой безнадежной ситуации. Для начала он запер дверь каюты и подвинул к ней мой саквояж.

– Здесь будет мой наблюдательный пункт, и клянусь, никто не войдет в эту дверь и не покинет каюту до наступления утра. Я вижу, иллюминатор задраен, да еще и закреплен тростью. Это надежно. Теперь оборвите к чертовой матери шторки на верхней полке, чтобы ничто не закрывало нам обзора.

В довершении всего мы повесили над верхней полкой фонарь, который освещал ее мягким светом.

– Прекрасно! – воскликнул я. – Никто сюда не проберется тайком и никто не сумеет распахнуть иллюминатор. Возможно, то, что являлось мне прежде, было лишь игрой воображения, но вряд ли мы оба увидим одну галлюцинацию на двоих.

– Не беспокойтесь, у меня нет воображения, – хмуро сказал капитан.

– А когда начались эти… загадочные явления? – спросил я.

– Примерно год назад, – нехотя ответил капитан. – На верхней полке ехал сумасшедший. Мне сказали, он был лунатиком, который сбежал от опекуна и друзей, чтобы исполнить свою мечту и переплыть океан. Посреди ночи его потянуло на палубу. Никто не знал о расстройстве его психики. Он прошел мимо вахтенного офицера, даже перемолвился с ним парой дежурных фраз. А потом прыгнул за борт. Тело мы не нашли, хотя и спускали шлюпки… Впрочем, я вам уже рассказывал, что ночью спасательные операции не возможны.

Он замолчал, подозрительно разглядывая иллюминатор. Мне тоже показалось, что винт потихоньку выворачивается. Но заметить это можно было лишь краем глаза, как только мы уставились на винт, он замер и больше не двигался.

– С тех пор в этой каюте постоянно открывается иллюминатор, – продолжал капитан. – Я говорил с Робертом, стюардом – ну, вы знаете, – так он божится, что каждую ночь иллюминатор открыт. Из-за этого сто пятую время от времени заливает водой. Отсюда и запах, сырой и затхлый. Чувствуете, кажется, смрад усиливается.

Фонарь, подвешенный над верхней полкой, вдруг погас. Но кое-что разглядеть удавалось, ведь в коридоре горела лампа и, сквозь матовое стекло в двери, проникал свет. Я потянулся к фонарю, но тут за спиной раздался крик:

– Полундра! На помощь!

Капитан силился удержать трость, которой был заблокирован иллюминатор. Она вырывалась из его крепких рук. Я вцепился в трость, чтобы помочь удержать, но крепкое дерево переломилось с громким треском и нас с капитаном разбросало в разные стороны. Я взглянул на иллюминатор. Открыт. Настежь!

Капитан с ужасом смотрел куда-то мимо моего плеча.

– Там… На верхней полке, – шептал он дрожащими губами. – Станьте у дверей, а я стащу эту тварь. Вместе мы скрутим кого угодно!

Но я не послушался. Взобрался на нижнюю полку, которая на таких пароходах намного шире, чем верхняя, и вцепился обеими руками в нечто омерзительное… Это был утопленник, посиневший и раздутый. Скользкий, как угорь, провонявший тиной и гнилью, он вырывался, и сил в мертвых руках было столько, что даже десять матросов не сумели бы его удержать. Глаза, напоминавшие цветом брюхо дохлой рыбы, пристально смотрели на меня, и я кричал от ужаса, но не разжимал скрюченных пальцев. Мертвец навалился всей тяжестью на мою левую руку, запястье хрустнуло, и я снова закричал, на этот раз от боли. Утопленник вывернулся из ослабевшего захвата, тряхнул осклизлыми волосами и бросился на капитана. Тот не отступил, не сдвинулся с места. Он обрушил сокрушительный удар на голову жуткого существа, но тут же рухнул, как подкошенный. Мертвец сгинул без следа, как мне показалось – выскользнул в иллюминатор, хотя протиснуться через маленькое окошко не под силу даже ребенку. Я склонился над капитаном и с облегчением обнаружил, что он дышит…

– Но что же было дальше? – все наперебой задавали Брисбену один и тот же вопрос. – Что было дальше?

– Дальше? Доктор осмотрел мою сломанную руку, наложил гипс, а потом привел корабельного плотника и тот заколотил дверь сто пятой самыми крепкими гвоздями. Думаю, этот беспокойный утопленник, по какой-то жуткой причине, обречен возвращаться в распроклятую каюту снова и снова, и уже никогда не покинет верхнюю полку.

Говард Филлипс Лавкрафт
Ультарские кошки

Говорят, в городе Ультаре, что стоит на берегу Небесной реки, ни один человек не посмеет убить кошку.

Знаете, я готов в это поверить, глядя на кота, который мурлычет у моего камина. Он не просто мурлычет, а говорит на языке сфинксов, которым приходится двоюродным братом. Конечно, он говорит не со мной, я этого языка не пойму и мне страшно представить, с кем он ведет ежевечерний диалог.

Он – душа древнего Египта. Он – хранитель старинных легенд погибших городов. Он происходит из рода повелителя джунглей. Кошки, эти загадочные создания, ходят по тонкому порогу между нашим миром и потусторонним, они способны заглянуть в такие времена и эпохи, которые нам, современным людям, не дано увидеть.

Возможно, мой кот тоже когда-то жил в Ультаре и мог бы поведать одну историю…

В доме на окраине Ультара обитали старик и старуха – уродливые и злые. Они с нескрываемым наслаждением убивали кошек. Бродячих, подвальных, а то и тех, что живут в домах по соседству. Причины их ненависти понять никто не мог. Да, многих людей раздражают полуночные вопли под окнами и кошачьи драки, а есть и такие, кто боится черных кошек или шарахается от крадущихся теней в сумерках, но это же не повод убивать кошек. Достаточно крикнуть: «Брысь!» или плеснуть водой из плошки. Зачем же мучить зверушек?!

А старики эти не просто убивали кошек. Они то ли сдирали с бедолаг кожу живьем, то ли варили в кипятке, а может и еще что похуже устраивали – в окошко-то никто не заглядывал. Грязные окошки, да еще вокруг дома на окраине разрослись огромные дубы, затапливая мрачной тенью крохотный дворик. Зайдешь – и душа в пятки, хочется поскорее сбежать. Только истошные крики умирающих кошек подсказывали соседям, что дряхлые живодеры истязают очередную пушистую жертву. Горожане никогда не высказывали претензий старикам. Да и что тут скажешь? Только начнешь говорить, они как зыркнут из-под кустистых бровей, а иссохшие морщинистые лица исказит гримаса ненависти. Сразу любой разговор и свернется. Хозяева кошек ненавидели безжалостных убийц, но еще больше боялись связываться, а потому сторонились жуткой парочки и старательно заботились, чтобы ни один любимый кот, кошка или котенок не забредали к зловещей лачуге на окраине Ультара. Бургомистр Кранон на все жалобы пожимал плечами: «Ну а что я могу сделать?! Вот если бы эти старики воровали детей – тогда я лично бросил бы их в тюрьму! А кошки… Кошки – это же не люди, правда?!»

Однажды в Ультар пришел караван из южных земель. О, это был странный караван. Погонщики верблюдов были темны лицами и отличались от других торговцев, что проходили дважды в год по берегу Небесной реки. Они раскинули шатры на рыночной площади, целый день пели песни, гадали всем желающим за серебряные монеты и раздавали молоденьким девушкам разноцветные бусы. На стенах шатров и попонах, покрывавших спины верблюдов, были вышиты таинственные символы и фигуры странных людей с головами львов, орлов и шакалов. У вожака каравана была искусно сделанная шапка, которая создавала иллюзию, что на голове растут позолоченные рога, а между ними болтается сверкающий диск размером с ладонь. Девушки сперва убегали в испуге, но потом, привлеченные бусами и чарующим пеньем, подходили ближе к златорогому, и он никого из них не обижал.

Вместе с караваном в город пришел маленький бродяжка Менес. У этого мальчика не было ни отца, ни матери – их забрала чума, а был только черный котенок, который весело играл с сиротой. Менес порой плакал о своей судьбе, но в столь юном возрасте легко утешиться, глядя на озорные проделки черного котенка. Любой скиталец без семьи и крыши над головой, даже в отчаянном положении найдет повод для улыбки. Ведь жизнь прекрасна, не правда ли?!

На третий день пребывания в Ультаре, мальчик вышел из раскрашенного фургона, и позвал своего котенка. Но того нигде не было. Он шел по городу, спрашивая прохожих, не видели ли они маленького черного котенка. Те качали головами и грустно вздыхали, а одна сердобольная женщина отвела мальчика в сторонку и шепотом поведала о злобных стариках с окраины и о том, что минувшей ночью в их ужасной лачуге снова кричала кошка.

Менес упал на землю и зарыдал, оплакивая кошмарную смерть своего маленького друга. Он стонал, как будто старики вонзали острые ножи в его тело, и рвал на себе волосы. Он протягивал руки к солнцу и молился на языке, которого не понимали ни жители Ультара, ни смуглые караванщики. Хотя, если честно, никто и не пытался понять, что именно выкрикивал мальчик. Все люди остолбенело смотрели на небо. Там, облака вдруг начали мерцать золотом и пурпуром, а потом слились в одну фигуру обнаженной женщины с кошачьей головой – так рассказывали потом очевидцы в трактире. Впрочем, им никто не верил. Во-первых, потому, что такого просто не может быть в природе – так говорил доктор, человек весьма уважаемый. Во-вторых, свидетелями чудесного явления были записные пьянчуги, а после пятой рюмки и не такое померещится.

На закате того дня караван ушел из Ультара и больше никогда не возвращался в город. Это событие также бурно обсуждалось, а потому исчезновение кошек не сразу бросилось в глаза. Но потом люди вернулись домой и ахнули. Ни одной кошки не было на привычном месте – у очага или на подоконнике. Исчезли черные кошки, а также серые, полосатые, белые с рыжими пятнами, исчезли старые коты и слепые котята, коты-забияки и ласковые кошечки, никого не осталось!

– Проклятые караванщики! – возмущался бургомистр Кранон. – Это они забрали всех мурок, чтобы отомстить за убийство проклятого замухрышки, что жил за пазухой у проклятого сироты! Теперь все наши запасы сожрут проклятые крысы!

– При чем здесь караванщики? – возмущался худосочный нотариус Нис. – Я, скорее, поверю, что это сделали старики с окраины. Их ненависть к кошкам известна повсеместно, а с каждым убийством эти нелюди чувствовали себя все более безнаказанными. Пора бы их наказать!

– Ну, так пойдите и накажите! – насупился бургомистр.

– Я? – побледнел нотариус. – Покорнейше благодарю-с! Я в эту покосившуюся лачугу соваться не намерен. Ведь теперь, когда кошек не осталось, старики могут и на людей нападать…

На том и разошлись. Никто не захотел проверять теорию господина Ниса.

Тем же вечером трактирщик оттаскал за уши своего сына, как только тот заикнулся, что видел собственными глазами, как все кошки Ультара, с горящими в сумерках глазами, крались к хижине старых убийц.

– Папа, но это правда! – скулил мальчишка. – Они шли колонной, след в след, словно маленькая армия.

– Нечего выдумывать небылицы. Спи, а не то отведаешь ремня!

Мальчик всхлипнул и заснул.

Заснул и весь город – кто в страхе, кто в гневе, кто озадаченно почесывая затылок. А как только забрезжил рассвет, люди проснулись и увидели, что все кошки Ультара вернулись к хозяевам, и разлеглись на привычных местах у очага или на подоконнике. Шерсть котов лоснилась и блестела, они мурлыкали без устали, словно говорили с кем-то на языке сфинксов, которого в Ультаре, конечно же, никто не понимал.

– Вот и чудно! – радовался бургомистр. – Теперь крысы не страшны.

– Не стыдно тебе, старый блудодей? – усмехнулся нотариус. – Сам ведь клеветал на караванщиков. А они кошек не забирали.

– Может, и забирали, – упрямился бургомистр. – Да только кошку разве удержишь?! Сбежали они и вернулись в город. Спасены наши припасы!

– Брешешь! А я говорю, что кошек забирали старики, – настаивал нотариус. – Но их оказалось слишком много, потому и сбежали.

– Это ты брешешь! Из лачуги на окраине кошки еще никогда не возвращались живыми.

И почтенные граждане Ультара сцепились на главной площади городка, насилу растащили.

Эту драку в трактире обсуждали, но крайне недолго, вскоре появилась новая сплетня. Оказалось, что во всем городе кошки отказываются от еды. Хозяева им и мясо, и молоко, и сметану – нет, воротят носы и все тут. Как прикажете это понимать? И так два дня. Лоснящиеся, ленивые кошки не притрагивались к еде два дня! Только дремали на солнце, а вечером сворачивались калачиком у огня. Но на третий день все вернулось в привычную колею.

А неделю спустя горожане заметили, что старики из хижины на окраине не зажигают вечером огня. Прежде в сумерках загорались два окошка и светили из-под нависших дубовых веток, как два злобных глаза. Теперь же домишко погружен во тьму, и уже не первую ночь. Стали расспрашивать – видел ли кто старика или его жену с тех пор, как в городе исчезали кошки. Оказалось, что никто их не встречал.

– Придется тебе пойти и проверить, – сказал нотариус бургомистру.

– Придется, будь оно все неладно, – кивнул господин Кранон. – Только мне нужны два свидетеля.

– Я готов, – откликнулся нотариус.

– Ты? Нет, не годишься. Ты слишком худосочный, – отрезал бургомистр.

– Я не пойму, тебе нужны свидетели или охранники? А-а-а, наш бургомистр струсил…

– Ничего подобного! Но по закону положены свидетели из простого народа, а не ушлые пройдохи вроде тебя.

В итоге бургомистр выбрал самых сильных мужчин Ультара – кузнеца и каменотеса. Втроем они выломали хлипкую дверь и увидели, что прямо посреди комнаты, на земляном полу, лежат два дочиста обглоданных скелета. А в темных углах то ли ползают огромные жуки, то ли копошатся зловещие тени – заглянуть туда никто не отважился.

Жуткую смерть старых живодеров обсуждали не только в трактире. Весь город собрался на площади, где бургомистр доложил о найденных скелетах. Заслушали коронера, который успел осмотреть кости и обнаружил на них тысячи следов от маленьких, но острых зубов. Нотариус снова высказал теорию о том, что хозяева лачуги на свою беду забрали слишком много кошек. А трактирщик вытолкнул вперед своего маленького сына, который поведал притихшей толпе о кошачьей армии, крадущейся в сумерках. Сердобольная женщина, рассказавшая Менесу о гибели черного котенка, вдруг упала в обморок и тогда горожане неожиданно вспомнили про молитву сиротки и фигуру с кошачьей головой, сотканную из облаков.

Никто не рискнул заговорить об этом, но когда бургомистр предложил принять закон, запрещающий кому бы то ни было поднимать руку на кошек, – закон этот приняли единогласно. А маленькому сыну трактирщика насыпали полный карман конфет.

Эту историю пересказывают торговцы в Хатеге и обсуждают путешественники в Нире, о ней знает всякий вниз и вверх по течению Небесной реки. Отныне и во веки веков в городе Ультаре ни один человек не посмеет убить кошку.

Говард Филлипс Лавкрафт
Крылатый пёс

Мои измученные уши непрерывно слышат этот проклятый шум: хлопанье кожистых крыльев и отдаленный лай, способный извергнуться лишь из пасти гигантского пса. Это не сон, не галлюцинация, боюсь, даже не безумие – слишком многое уже произошло, чтобы сомневаться в реальности настигающего меня кошмара.

Сент-Джон мертв. Я видел изуродованный труп. Только я знаю, кто убил моего приятеля и поэтому собираюсь вышибить себе мозги, из страха, что меня так же искалечат. По темным коридорам жуткой фантазии несется черная бесформенная Немезида, которая ведет меня к самоубийству. Да простят небеса ту глупость, которая привела нас обоих к столь чудовищной судьбе!

Вы не поверите, но изначально мы просто боролись со скукой. Утомленные банальностями прозаического мира, где даже радости романтических приключений скоротечны, мы с Сент-Джоном следили за каждым эстетическим или интеллектуальным движением. Загадки символистов. Восторги прерафаэлитов. Тайные общества и оккультные ордена. Мы перепробовали все, но каждое новое увлечение слишком быстро приедалось, лишалось его отвлекающей новизны. Только мрачная философия декадентов увлекла нас надолго, а в конечном итоге привела нас к тому отвратительному образу жизни, о котором даже сейчас, на пороге смерти, я упоминаю со стыдом и робостью – к тошнотворной практике разграбления могил.

Я не стану смаковать подробности наших шокирующих экспедиций или перечислять трофеи, собранные в безымянном музее, который мы устроили в большом каменном доме, где жили одни, без слуг. Наш музей был кощунственным местом, где с сатанинским вкусом психопатов мы собирали вселенную ужаса и разложения, чтобы взволновать наши пресыщенные чувства. Это был секретный склеп, скрытый глубоко под землей. Оранжевый и зеленый свет извергался из пастей огромных крылатых демонов, вырезанных из базальта и оникса. По скрытым пневматическим трубам сюда подавался воздух, взъерошивающий в причудливом танце смерти красный бархат, которым обивали гробы, и траурно-черные занавески. Чтобы перебить могильный смрад, мы выбирали благовония по своему настроению: то аромат бледных надгробных лилий, то дурманящий сандал, присущий восточным мавзолеям. Вдоль стен стояли могильные плиты, украденные с самых старых кладбищ мира, рядом размещались ящики с древними полуистлевшими мумиями, а также тела, удивительно похожие на куклы – они были идеально набиты и обработаны настоящими кудесниками – таксидермистами. В глубоких нишах скалились черепа всех форм и головы, сохранившиеся на разных стадиях разложения. Здесь можно найти гниющие лысины знаменитых дворян и сияющие золотом детские кудри.

В запертом портфеле, обтянутом загорелой человеческой кожей, хранились неизвестные рисунки, которые, по слухам, Гойя нарисовал, но не осмелился признать. В инкрустированных шкафах из черного дерева хранились самые невероятные и извращенные экспонаты, которые мы обнаруживали при вскрытии гробниц и саркофагов, но об этом я не скажу ни слова. Хвала небесам, у меня хватило смелости сжечь все это еще до того, как я подумал о самоубийстве.

Мы отправлялись на охоту за этими сокровищами не впопыхах, как кладбищенские воры, нет. Мы ведь были художниками и потому главной целью ставили эстетическое наслаждение. Выбирали приятный глазу ландшафт, подходящую погоду, живописные облака, не мешающие нам любоваться полной луной – на небе и в отражениях застывших рек и каналов. Мы искали запретных удовольствий, от которых замирает дух и приятно сосет под ложечкой. Мы погружались в зловещие тайны могил в состоянии, близком к экстазу, и никак не могли насытиться, лихорадочно искали новые сцены, где еще не устраивали своих артистических представлений. В конце концов, Сент-Джон привел нас к тому жуткому месту на кладбище в Голландии.

Мрачная легенда гласит: пять веков назад здесь нашли расхитителя гробниц с растерзанным горлом, да тут же и похоронили. Но тот владел магическим талисманом, и потому не умер, как все обычные люди, а стал гулем – нежитью, пожирающей трупы. Сейчас, в последние мгновения собственной жизни, я вспоминаю красоту и ужас, которые щекотали наши с Сент-Джоном нервы той злополучной ночью. Бледная осенняя луна отбрасывала изломанные тени, гротескные деревья угрюмо свисали над могилой, касаясь спутанными космами осыпающегося надгробья. Легионы жирных летучих мышей лениво кружили над древней церковью, увитой плющом, чей купол напоминал палец, указывающий на багрово-красное небо. Светлячки перелетали с места на место, а может то были блуждающие огоньки или неупокоенные души – я не знал ответа ни тогда, ни сейчас. Слабый ветер доносил с болот запах гнили и плесени, а вместе с ветром до нас долетал лай гигантской собаки, которая бесновалась где-то далеко, но, судя по звуку, приближалась. Мы дрожали от страха, вспоминая байки здешних крестьян, ведь тот, кого мы искали, столетия назад был найден со следами когтей и клыков огромного зверя. Мне хотелось сбежать, однако Сент-Джон был непреклонен. Он вонзил лопату в мягкую землю, как бы любуясь со стороны самим собой, этой бледной луной, этими ужасными тенями, этими полчищами нетопырей, этой покосившейся церковью. Ни стоны ночного ветра, ни отдаленный лай, ни мои мольбы не заставят его передумать. С тяжелым вздохом я взялся за лопату и вскоре мы раскопали полусгнивший продолговатый ящик, покрытый соляной коркой. Когда-то этот гроб был невероятно прочным, но пятьсот лет спустя он почти истлел, и взломать крышку труда не составило.

Скелет сохранился на удивление хорошо, несмотря на то, что прошло пятьсот лет. Некоторые кости были раздроблены массивными челюстями убийцы, но остальные сохранили твердость. Мы глумились и злорадствовали над чистым белым черепом, над его длинными твердыми зубами и безглазыми впадинами, которые давным-давно светились алчным блеском, подобно тому, что горел сейчас в наших глазах. В гробу лежал талисман, вырезанный из зеленого нефрита, который, очевидно, усопший носил на шее. Это была собака, сидящая на задних лапах, а может и не собака, а сфинкс – все-таки, у фигурки явственно проглядывали крылья. Мы осмотрели талисман при слабом свете фонаря, и нам показалось, что древний резчик нарочно придал неизвестному зверю отталкивающие черты. В каждой морщинке на вытянутой морде проступали жестокость, злоба и обещание адских мучений любому, кто посмеет прогневать это существо. Когтистые лапы попирали человеческий череп. Вокруг основания статуэтки вилась какая-то надпись, но ни Сент-Джон, ни я не смогли распознать ни одной буквы.

Едва увидев талисман, Сент-Джон прошептал:

– Мы должны владеть им! Только это сокровище станет достойной наградой всех наших усилий.

Я разглядывал нефритовую статуэтку, ее очертания казались знакомыми и вскоре я понял – почему. Ни один ценитель искусства или литературы, никто из здравомыслящих или уравновешенных ценителей прекрасного, не опознал бы ее. Но я вспомнил, что в запретной книге «Некрономикон», которую написал безумный араб Абдул Альхазред, упоминался этот символ – кошмарный и отвратительный даже для колдунов и некромантов. Его использовали тысячи лет назад, в забытой ныне азиатской стране Лэнг. Арабский демонолог детально описал зловещие черты крылатого пса, которые полностью отражают сверхъестественное проявление души тех, кто осмеливается досаждать мертвецам и тревожить их загробный сон.

Сент-Джон схватил фигурку из зеленого нефрита и спрятал в кармане пальто. Мы бросили последний взгляд на бледный череп ее прежнего владельца. В провалах глазниц промелькнуло зловещее выражение, и мы поспешили закрыть гроб крышкой, а после забросали могилу землей, скрывая следы своего преступления. Когда мы уходили с кладбища, сотни летучих мышей устремились к могиле древнего гуля, хотя мы не были уверены, что это не померещилось – неверный свет осенней луны может обмануть кого угодно.

Следующим утром, когда мы отплывали в Англию на торговом судне, нам снова послышался лай гигантской собаки, звучащий в отдалении. Возможно, мы приняли историю слишком близко к сердцу, но в завываниях осеннего ветра слышалась явная угроза, и мы дрожали от страха.

Мы вернулись домой, и уже через неделю началась вся эта чертовщина. Как я уже упоминал, мы жили отшельниками, у нас не было слуг, и редкие знакомые, с которыми мы общались, никогда не посещали нашу усадьбу в безлюдной глуши. У наших дверей редко раздавался стук случайного прохожего, но и тогда мы не открывали никому.

Однако теперь нас беспокоило, что по ночам кто-то копошился возле входной двери, а за окнами раздавался странный шум, напоминавший хлопанье крыльев. Мы списывали это на нервное расстройство или слишком взбудораженное воображение, но так и не отважились проверить: открыть дверь или распахнуть ставни. В какой-то из вечеров, когда мы сидели в библиотеке, огромная тень заслонила бледный диск луны и на короткое время возникла темнота, которая заморозила наши души и наполнила сердца тревогой. В тот же миг в отдалении послышался собачий лай, подобный точу, что мы слышали на кладбище в Голландии. Талисман из нефрита никто из нас не рискнул носить на шее, мы спрятали его в самой глубокой нише нашего дьявольского музея, и иногда зажигали перед ним свечу со странным запахом. Мы штудировали «Некрономикон» Альхазреда и по крупицам собирали информацию о магических свойствах талисмана, и были встревожены тем, что удалось обнаружить.

Сказать по правде, нас обуял нереальный ужас.

А чертовщина продолжалась. В ночь на 24 сентября раздался стук в дверь моей комнаты. Мне показалось, что это Сент-Джон, и я пригласил приятеля войти, но в ответ услышал жуткий пронзительный смех. Я выглянул из комнаты: в коридоре никого не было. Тогда я поспешил в спальню Сент-Джона, растолкал его и спросил: что за шутки? Он заявил, что ничего не понимает, и встревожился даже сильнее меня. Этой ночью слабый, далекий лай над болотом стал гораздо ближе, в нем явственно слышались кровожадные нотки.

Четыре дня спустя, когда мы оба спустились в секретный склеп и погрузились в изучение талисмана, кто-то стал царапать дверь острыми когтями. Этот скребущий звук напугал нас вдвойне: мы опасались не только тварей из преисподней, не менее страшила мысль, что нашу ужасную коллекцию обнаружит досужий полицейский и придется отвечать перед законом за разграбление могил. Сент-Джон погасил свечи, а я подошел к двери и резко распахнул ее. Снаружи никого не было, но мы оба почувствовали порыв ветра и услышали шорохи, невнятное бормотание и хихиканье, удаляющиеся по темному коридору. Я предположил, что мы стали жертвой галлюцинации, но Сент-Джон упрямо твердил, что все было на самом деле, а бестелесный дух, вне всяких сомнений, говорил на голландском языке.

После этого нас будто опутал морок, мы двигались, как сомнамбулы, не могли разумно мыслить и внятно говорить. Мы придерживались теории о том, что вместе сходим с ума от излишних волнений, и это было бы спасением, поскольку даже сумасшествие гораздо предпочтительнее той страшной гибели, что уготовил нам немилосердный рок. Странные явления происходили теперь слишком часто, мы устали считать их. Наш одинокий дом взяли в осаду какие-то зловредные существа, о природе которых мы боялись даже догадываться. Каждую ночь демонический лай доносился из ветреной пустоши, становясь все громче и громче. 29 октября мы обнаружили на клумбе под окном библиотеки цепочку следов, которые невозможно описать. Чудовищные, бесформенные, они не поддавались классификации и сбивали с толку, как и нашествие орды огромных летучих мышей, которые оккупировали нашу старую усадьбу.

Ужас достиг апогея 18 ноября, когда Сент-Джон уехал без предупреждения на железнодорожную станцию. Вероятнее всего, он хотел вернуться до темноты, но дела задержали и возвращался он уже за полночь. У ворот усадьбы на Сент-Джона набросился зверь из ада – жестокий хищник, которого я так и не увидел. Хищная тварь исчезла до того, как я прибежал с револьвером, привлеченный криками моего приятеля. Только вдали слышался шум крыльев, а на фоне луны промелькнула размытая тень. Сент-Джон умирал. Я наклонился к нему со словами утешения:

– Мужайся, теперь ты обретешь покой.

Но ужас в потухших глазах Сент-Джона говорил мне, что приятель умирает с твердой уверенностью, что попадет в преисподнюю, обреченный на вечные муки.

– Талисман, – прохрипел он. – Эта распроклятая штука…

В следующую полночь я похоронил его в заброшенном саду и пробормотал над телом один из дьявольских ритуалов, которые Сент-Джон любил при жизни. Когда я произнес последнюю фразу заклинания, с болот донесся оглушительный лай гигантского пса. Луна взошла, я не осмеливался смотреть на нее, но глаза мои, против воли, поднялись к небу. Я увидел туманную тень, прыгающую с холма на холм, несущуюся скачками к нашему одинокому дому. Я бросился прочь из сада, пошатываясь, спустился в секретный подвал и стал молить талисман из зеленого нефрита о пощаде. Но каменный пес не ответил, а тот, на болотах, продолжал лаять.

Мне было страшно оставаться в пустом доме на болоте, и на следующий день я отправился в Лондон. Отвратительные экспонаты нашего музея пришлось уничтожить – часть я утопил в болотной жиже, остальное сжег прямо в каменном склепе. С собой я забрал лишь нефритовый талисман. Первые три ночи в Лондоне я спал спокойно, но на четвертую снова услышал грозный собачий лай. Не прошло и недели, как я почувствовал на себе пристальный взгляд. В тот момент я прогуливался по набережной Виктории, дышал свежим воздухом и разглядывал отражение фонарей в речной глади, и вдруг два огонька закрыла стремительная тень. Я оглянулся – никого, только порыв ветра просвистел, взъерошив мои волосы. Тогда я отчетливо понял: то, что случилось с Сент-Джоном, в скором времени произойдет и со мной.