Текст книги "Архив Шерлока Холмса. Открытие Рафлза Хоу (сборник)"

Фергюсон провел нас в просторную гостиную, размерами больше напоминавшую зал. Там в огромном старом камине за железной решеткой, на которой был указан год 1670, уютно потрескивали дрова.

Осмотревшись, я заметил, что эта комната представляла собой удивительное смешение времен и мест. Стены, до середины обшитые панелями, скорее всего, видели еще первого хозяина, какого-нибудь зажиточного фермера семнадцатого века. Однако внизу их украшал ряд со вкусом подобранных современных акварелей, а выше, там, где заканчивался дуб и начиналась желтая штукатурка, красовалась целая коллекция южноамериканской посуды и оружия, которая, несомненно, была привезена перуанкой, запертой в комнате наверху. Холмс встал и осмотрел все эти предметы с присущим его быстрому уму любопытством. На свое место он вернулся в глубокой задумчивости.

– О! А это что такое? – неожиданно воскликнул он.

Из корзины в углу комнаты выбрался спаниель и медленно направился к своему хозяину. Шел он с трудом, задние лапы его передвигались неравномерно, хвост волочился по полу. Собака лизнула руку Фергюсона.

– Что вас так удивило, мистер Холмс?

– Собака. Что с ней?

– А, ветеринара это тоже удивило. Что-то вроде паралича. Он решил, что это спинальный менингит. Но у него это проходит. Скоро он совсем выздоровеет, правда, Карло?

Поникший хвост слегка качнулся в знак согласия. Пес посматривал на нас полными тоски глазами, он знал, что мы обсуждаем его здоровье.

– Это у него неожиданно началось?

– Да, одним утром мы проснулись и увидели его таким.

– Давно это было?

– Около четырех месяцев назад.

– Обратите на это внимание. Это очень важно.

– А что вы в этом увидели, мистер Холмс?

– Подтверждение своей версии.

– Умоляю, мистер Холмс, скажите, что вы думаете. Если для вас это всего лишь очередная головоломка, то для меня – вопрос жизни и смерти! Моя жена может стать убийцей, ребенку угрожает опасность! Прошу вас, не играйте со мной в загадки. Все слишком серьезно.

Регбист, лучший трехчетвертной команды, весь затрясся. Холмс положил ему на плечо руку и попытался успокоить.

– Я боюсь, каким бы ни оказалось решение, для вас оно будет неприятным, – сказал он. – Все, что смогу, я вам расскажу. Сейчас, к сожалению, больше я ничего не могу добавить, но надеюсь, прежде чем покину этот дом, я буду знать что-то определенное.

– Дай-то Бог, мистер Холмс! А теперь простите, джентльмены, я хочу подняться к жене, узнать, может, что изменилось.

Не было его несколько минут. Холмс тем временем продолжил осмотр редкостей на стене. Когда наш хозяин вернулся, его поникшее лицо ничего утешительного не выражало. Вместе с ним в комнату вошла высокая и стройная смуглолицая девушка.

– Чай готов, Долорес, – обратился к ней Фергюсон. – Проследите, чтобы у вашей хозяйки было все, что ей нужно.

– Она очень болеть! – выкрикнула девушка, буравя хозяина негодующим взором. – Она не просить есть. Она очень болеть. Хозяйка нужен доктор. Я бояться оставаться с ней один без доктор.

Фергюсон вопросительно посмотрел на меня.

– Я буду рад помочь.

– Хозяйка согласится, чтобы ее осмотрел доктор Ватсон? – Я взять его. Я не просить разрешения. Она нужен доктор. – Тогда я немедленно иду с вами.

Я пошел следом за девушкой, которую всю трясло от сильнейшего волнения, вверх по лестнице и дальше по старому коридору. В конце мы остановились у массивной, перетянутой железными стяжками двери. С удивлением я отметил, что, если бы Фергюсон попытался силой пробиться в комнату жены, это было бы не так-то просто сделать. Девушка достала из кармана ключ, и тяжелые дубовые створки заскрипели на старых петлях. Первым в комнату шагнул я, Долорес юркнула за мной и быстро закрыла дверь на ключ.

На кровати лежала женщина, даже со стороны было видно, что у нее жар. Она находилась в полузабытьи, но, когда я вошел, веки ее затрепетали, она приподняла голову, и на меня устремилась пара прекрасных, но испуганных глаз. Увидев незнакомца, со вздохом облегчения женщина снова опустилась на подушку. Я подошел к ней, произнес кое-какие слова утешения и стал измерять температуру и пульс. Пока я это делал, она лежала неподвижно и молча. Пульс у нее был частый, температура – высокая, но все же у меня сложилось впечатление, что ее состояние было результатом скорее нервного и умственного возбуждения, чем приступом какой-то болезни.

– Она лежать один день, два день. Я бояться, она умирать, – произнесла девушка.

Женщина повернула ко мне горящее прекрасное лицо.

– Где мой муж?

– Он внизу и очень хочет увидеться с вами.

– Я не хочу его видеть. Не хочу его видеть, – сказала она, а дальше словно начала бредить. – Дьявол! Дьявол! О, что мне делать с этим чудовищем?

– Я как-то могу вам помочь?

– Нет, мне никто не может помочь. Все кончено. Все разрушено. Что бы я ни делала, все разрушено!

Должно быть, у женщины была какая-то странная мания. Я не мог представить себе симпатягу Боба Фергюсона в образе чудовища или дьявола.

– Мадам, – сказал я, – ваш муж любит вас всем сердцем.

Он очень страдает от того, что сейчас происходит.

И снова она устремила на меня восхитительные глаза.

– Да. Он любит меня. Но разве я не люблю его? Разве я не люблю его настолько, что готова пожертвовать собой, лишь бы не разбить его сердце? Вот как сильно я его люблю.

А он… подумал, что я… Как он мог такое обо мне говорить? – Он очень страдает, но не понимает…

– Не понимает. Но ему нужно поверить.

– Может быть, вам стоит поговорить? – осторожно предложил я.

– Нет, нет, я не могу забыть тех ужасных слов и взгляда. Я не хочу его видеть. Уходите. Вы мне ничем не поможете. Скажите ему только одно. Я хочу своего ребенка. Я имею право видеть своего ребенка. Это единственное, что я хочу ему передать, – она отвернулась к стене и замолчала.

Я вернулся в комнату внизу, где Фергюсон с Холмсом все еще сидели у камина. Мой рассказ о разговоре наверху Фергюсон выслушал с мрачным видом.

– Как же я могу отправить к ней ребенка? – сказал он. – Откуда мне знать, что ее снова не охватит какой-нибудь приступ безумия? Могу ли я забыть, как она тогда стояла рядом с его кроваткой, а по ее губам текла его кровь? – Воспоминание об этом заставило его содрогнуться. – Под присмотром миссис Мейсон ребенок в безопасности, с ней он и останется.

Опрятная горничная, единственное напоминание о современности, которое мы увидели в этом доме, внесла на подносе чай. Пока она расставляла на столе чашки и блюдца, раскрылась дверь, и в комнату вошел подросток примечательной внешности. Бледное лицо, светлые волосы, живые светло-голубые глаза, которые вспыхнули от радости при виде отца. Он бросился к нему и обвил руками его шею со страстью влюбленной девушки.

– О, папа, – воскликнул мальчик, – я не знал, что ты уже вернулся. Я бы вышел встретить тебя. Я так рад тебя видеть!

Фергюсон деликатно освободился от объятий и несколько смущенно покосился на нас.

– Малыш, – сказал он и любовно потрепал мальчика по светловолосой голове, – я вернулся раньше, чем думал, потому что мои друзья, мистер Холмс и доктор Ватсон, согласились приехать со мной и провести с нами вечер.

– Это мистер Холмс, который сыщик?

– Да.

Мальчик очень внимательно и, как мне показалось, недружелюбно посмотрел на нас.

– А что ваш второй ребенок, мистер Фергюсон? – спросил Холмс. – Можем мы с ним познакомиться?

– Попроси миссис Мейсон принести малыша, – сказал Фергюсон сыну, и тот ушел странной, шаркающей походкой. Мой опытный глаз хирурга тотчас определил, что у него поврежден позвоночник. Через какое-то время он вернулся, за ним шла высокая худая женщина, и на руках она несла чудесного малыша, темноглазого и светловолосого, – удивительное смешение саксонской{31}31
  …саксонской… – Саксы – группа германских племен, в V–VI вв. вместе с англами завоевали Британию, вытеснив кельтов на север острова.


[Закрыть] и латиноамериканской рас. По тому, как Фергюсон бережно взял его на руки и нежно прижал к себе, было видно, что он души не чает в младшем сыне.

– Вы только представьте себе, что у кого-то не дрогнуло сердце причинить ему боль, – с чувством произнес он, посмотрев на страшное красное пятно, горевшее на его чистой ангельской шее.

В этот миг я случайно посмотрел на Холмса и увидел, что взгляд его сделался необычайно напряженным. Лицо застыло, словно окаменело, а глаза, лишь на миг задержавшись на отце и сыне, устремились куда-то в другую сторону. Проследив за его взглядом, я не увидел ничего примечательного и решил, что он смотрит в окно, за которым был виден унылый, мокрый от дождя сад. Правда, наружные ставни были наполовину закрыты и перекрывали вид, и все же именно на окне сосредоточилось внимание моего друга. Но тут он улыбнулся и снова глянул на малыша. Не говоря ни слова, он внимательнейшим образом осмотрел небольшой красный бугорок на детской шейке, после чего поймал и легонько потряс один из пухлых, в ямочках кулачков, которыми малыш махал перед собой.

– До свидания, маленький человечек. Странно началась твоя жизнь. Няня, я бы хотел поговорить с вами наедине.

Они отошли в сторону и несколько минут о чем-то оживленно разговаривали. Я расслышал лишь последние слова: «Надеюсь, в скором времени вам не о чем будет беспокоиться». Женщина, особа, судя по всему, не слишком приветливая и молчаливая, удалилась вместе с ребенком.

– Что вы можете сказать о миссис Мейсон? – спросил Холмс у нашего хозяина.

– Как вы сами только что видели, внешность у нее не очень-то располагающая, но зато сердце золотое, и она очень привязана к малышу.

– А вам она нравится, Джек? – Холмс неожиданно повернулся к мальчику. На выразительное, подвижное лицо мальчика набежала тень, и он отрицательно покачал головой.

– У Джеки очень сильны симпатии и антипатии, – сказал Фергюсон и обнял сына. – К счастью, я вхожу в число первых.

Мальчик прильнул к отцу и спрятал лицо у него на груди.

Фергюсон нежно отстранил его от себя.

– Ну, беги, малыш Джеки, – сказал он, проводив любящим взглядом сына, который направился к двери. – Итак, мистер Холмс, – сказал он, когда мальчик вышел. – Я начинаю чувствовать, что только зря отнимаю у вас время. Действительно, чем вы тут можете помочь? Разве что выразить сочувствие. С вашей точки зрения, мое дело должно казаться чрезвычайно деликатным и сложным.

– В самом деле, история довольно деликатная, – сказал Холмс, улыбнувшись, – но сложной она мне пока что не показалась. Изначально ваше дело потребовало определенных логических умозаключений, но как только эти умозаключения начали постепенно, шаг за шагом подтверждаться многочисленными и независимыми друг от друга фактами, субъективное сразу же превратилось в объективное, и теперь мы можем с уверенностью сказать, что добились поставленной перед собой цели. Вообще-то, я добился ее еще до того, как мы покинули Бейкер-стрит, все остальное было не более чем наблюдением и перепроверкой.

Фергюсон приложил свою большую руку к страдальчески сморщенному лбу.

– Ради всего святого, Холмс, – простонал он, – если вы понимаете, что происходит, не мучайте меня. Расскажите, что все это значит? Что мне делать? Мне все равно, как вы до всего додумались, если вы действительно можете все объяснить.

– Безусловно, я должен вам все объяснить, и вы услышите объяснение. Но вы позволите мне поступить так, как я сочту нужным? Ватсон, леди в состоянии поговорить с нами?

– Она нездорова, но все прекрасно понимает.

– Очень хорошо. Разобраться с этим делом мы можем только в ее присутствии. Давайте поднимемся к ней.

– Она не захочет меня видеть! – воскликнул Фергюсон.

– Уверяю вас, захочет, – сказал Холмс. Он черкнул несколько слов на листе бумаги. – Ватсон, вы, по крайней мере, имеете доступ в ее комнату. Не могли бы вы передать леди эту записку?

Я снова поднялся по лестнице, прошел по коридору и вручил записку Долорес. Она осторожно открыла дверь и тихонько вошла в комнату. Через минуту в комнате раздался крик. Крик, в котором соединились удивление и радость.

Потом дверь снова приоткрылась и выглянула Долорес.

– Она примет их. Он будет слушать, – сказала она.

На мой зов поднялись Фергюсон и Холмс. Когда мы все вместе вошли в комнату, Фергюсон двинулся было к жене, которая полулежала в кровати, но она жестом остановила его. Тогда он сел в кресло. Холмс сел рядом с ним, учтиво поклонившись леди, которая окинула его удивленным взором.

– Думаю, Долорес мы можем отпустить, – сказал Холмс. – Хорошо, мадам, если вы предпочитаете, чтобы она осталась, я не возражаю. Итак, мистер Фергюсон, я занятой человек, и у меня много дел, поэтому говорить буду кратко и по существу. Чем быстрее проводится операция, тем она менее болезненна. Если позволите, я начну с того, что больше всего тревожит вас. Ваша жена – прекрасная любящая женщина, ставшая жертвой незаслуженных подозрений.

Издав счастливый крик, Фергюсон едва сдержался, чтобы не вскочить с кресла.

– Мистер Холмс, докажите это, и я буду вашим должником до самой смерти.

– Я докажу, но это причинит вам новые страдания.

– Мне все равно, если окажется, что моя жена действительно невиновна. Все остальное для меня не имеет никакого значения!

– Тогда позвольте, я расскажу вам о том, какая логическая цепочка сложилась у меня в голове еще на Бейкер-стрит. Мысль о вампире я отверг сразу. В Англии подобные вещи в криминальной практике не встречаются. Но в то же время показания ваши были однозначными. Вы своими глазами видели, как леди отпрянула от детской кровати с окровавленными губами.

– Да.

– Вам не приходило в голову, что прикладывать губы к кровоточащей ране можно не только для того, чтобы сосать кровь? Разве из английской истории вы не знаете о королеве, которая делала подобное, чтобы высосать из раны яд?

– Яд!

– Вы живете с южноамериканцами. Чутье подсказало мне наличие в вашем доме экзотического оружия еще до того, как я попал сюда, и действительно увидел его на стене в гостиной. Это мог быть и какой-нибудь другой яд, но мне пришла в голову именно эта идея. Как только я заметил маленький пустой колчан рядом с небольшим луком для охоты на птиц, я сразу понял, что это именно то, что я ищу. Если ребенка уколоть одной из таких стрел, смазанных кураре или каким-нибудь другим дьявольским зельем, то смерть неминуема. Избежать этого можно, только высосав яд из раны.

Теперь о собаке! Если кому-то пришло в голову использовать такой яд, злоумышленник наверняка попытался бы сперва проверить, не потерял ли он свою силу. Присутствие собаки я не мог предвидеть, но, увидев, понял, что означает ее состояние, и это вписалось в мои построения.

Теперь вы понимаете? Ваша жена подозревала, что ее ребенку может угрожать опасность. Она видела, как это произошло, и спасла ему жизнь, однако не решилась рассказать вам правду, зная, как сильно вы любите своего сына, и побоялась, что это разобьет вам сердце.

– Джеки!

– Я наблюдал за ним, когда вы только что нянчили малыша. Его лицо отражалось в окне на фоне ставни. Такую ревность, такую беспощадную ненависть мне редко приходилось наблюдать на человеческом лице.

– Мой Джеки!

– Вам придется смириться с этим. Как это ни ужасно звучит, но причиной поступка вашего сына стала любовь, извращенная любовь, маниакальная, переросшая все границы любовь к вам и, возможно, к покойной матери. Его полностью поглотила ненависть к этому чудесному ребенку, он ненавидел малыша за его здоровье и красоту, которыми сам был обделен.

– Боже правый! Это невероятно!

– Я говорю правду, мадам?

Леди рыдала, уткнувшись лицом в подушку, но теперь повернулась к мужу.

– Разве могла я рассказать тебе об этом, Боб? Я же знала, каким ударом это будет для тебя. Я решила дождаться, пока ты не услышишь правду от других. Этот джентльмен, наверное, волшебник. Когда он написал мне, что ему все известно, я так обрадовалась!

– Я бы вам посоветовал отправить Джеки на море на год, – сказал Холмс, поднимаясь с кресла. – Только одно мне еще не совсем ясно, мадам. Мы понимаем причину вашего нападения на Джеки – материнское терпение небезгранично. Но как вы решились оставить ребенка на эти два дня?

– Я все рассказала миссис Мейсон. Она все знала.

– Именно так я и предполагал.

Фергюсон, задыхаясь, бросился к кровати и обнял жену трясущимися руками.

– Ватсон, я думаю, сейчас нам всем самое время удалиться, – шепнул мне Холмс. – Берите Долорес под один локоть, я возьму под второй… Ну вот, – уже в полный голос сказал он, закрыв за собой дверь. – Дальше они сами во всем разберутся.

Последняя хранящаяся у меня запись, имеющая отношение к этому делу, – это копия письма, которое Холмс отправил в ответ на ту записку, с которой начался этот рассказ.

Вот что он написал:

«Бейкер-стрит, 21 ноября Тема: вампиры.

Сэр!

Относительно Вашего письма от 19 числа, довожу до Вашего сведения, что я провел расследование по запросу Вашего клиента, мистера Роберта Фергюсона из чайной компании «Фергюсон энд Мерхед» на Минсинг-лейн, и дело успешно завершено.

С благодарностью за рекомендацию, искренне Ваш, Шерлок Холмс».

Дело V. Приключение трех Гарридебов

{32}32
  Рассказ написан в 1924 г. Первая публикация – в «Кольерс уикли», октябрь 1924 г., затем в «Стрэнд мэгэзин», январь 1925 г.


[Закрыть]

То, что произошло, можно назвать комедией, а можно и трагедией. Это дело стоило одному человеку здравого рассудка, ваш покорный слуга пролил кровь, а еще один человек понес уголовное наказание. И все же во всем этом бесспорно присутствует элемент комедии. Впрочем, судите сами.

Дату я запомнил очень хорошо, поскольку именно в тот месяц Холмс отказался принять рыцарство за услуги, оказанные им в деле, которое я, возможно, когда-нибудь еще опишу. Упоминаю я об этом лишь вскользь, потому что положение партнера и доверенного лица обязывает меня избегать малейшей неосторожности. Но я еще раз повторяю: это дает мне возможность установить дату, а именно: конец июня 1902{33}33
  …в тот месяц Холмс отказался принять рыцарство <…> конец июня 1902… — В 1902 г. А. Конан Дойл узнал, что король Эдвард VII намеревается пожаловать ему рыцарское звание – за книги об англо-бурской войне и за работу в фронтовом госпитале. «<…> Конан Дойл не желал принимать рыцарский титул и собирался отказаться от посвящения. Это решение шло вовсе не от демократических принципов, а, наоборот, было проявлением его мрачной родовой спеси. Если у него были заслуги перед Англией, то только потому, что он ненавидел ее врагов. И ему не по душе были всякое покровительство или подачки с барского стола. “Вы, конечно, не думаете, – писал он матушке, – что мне следует принимать рыцарский титул: значок провинциального мэра? Молчаливо признается, что великие люди – вне дипломатической или военной службы, где это род профессионального отличия – не снисходят до таких вещей. Не то чтобы я был великим человеком, но что-то во мне восстает против этой затеи. <…> Вся моя работа для страны покажется мне оскверненной, если я приму так называемую “награду”. Может быть, это гордыня, может быть, глупость, но я не могу пойти на это. Звание, которым я более всего дорожу, – это звание доктора, достигаемое самопожертвованием и целеустремленностью. Я не снизойду до иного звания”. Матушка, искренне полагавшая, что символы рыцарства означают сегодня то же, что они значили пять веков назад, просто не могла поверить своим ушам. У нее это в голове не укладывалось. Ей казалось, что сын ее спятил. <…> “Я никогда не ценил титулов, – отвечает он ей, – и никогда не скрывал этого. Я могу представить себе человека, который под конец долгой и плодотворной жизни принимает рыцарский титул как знак признания проделанного им труда, как это было с Теннисоном; но когда еще не старый человек нацепляет на себя рыцарские достоинства, утративший всякое значение титул (вот что ему претило), – повторяю, об этом нечего и думать. Давайте покончим с этим”. Покончить с этим, однако, было не так просто. <…> Матушка, решив добиться своего, если вообще в жизни ей суждено чего-нибудь добиться, сменила гнев на ледяное спокойствие. Ей ли не знать своего сына. Ей ли не знать, как он воспитан. “Не приходило ли тебе в голову, – вопрошала она, – что отказ от посвящения может оскорбить короля?” Да, это было попадание в самое уязвимое место. Здравый смысл подсказывал ему, что как он и пытался ей внушить, король, помимо утверждения списков, не имеет к этому никакого отношения. Матушка же не проронила больше ни слова. Она лишь загадочно улыбалась и смотрела куда-то вдаль, предоставив волноваться сыну. И чем более он волновался, тем более терял уверенность. Одно дело полная независимость, другое дело – неучтивость. “Я говорил Вам, матушка, что не могу на это пойти! Это дело принципа!” – “Если ты желаешь демонстрировать свои принципы, нанося оскорбления королю, то ты, несомненно, прав”. Так его имя попало в почетный список. Много позже он напишет рассказ “Три Гарридеба”, в котором заставит Шерлока Холмса отказаться от титула <…>» (Карр Дж. Д. Жизнь сэра Артура Конан Дойла… – С. 144–145).


[Закрыть], вскоре после завершения второй англо-бурской войны. Холмс несколько дней провалялся в кровати, была у него такая привычка, но в то утро вышел из своей спальни с длинным письмом в руках и веселыми искорками в строгих серых глазах.

– Дружище Ватсон, у вас есть возможность неплохо подзаработать, – сказал он. – Вы когда-нибудь слышали фамилию Гарридеб?

Я признался, что никогда такой не слышал.

– Ну так вот, если вы сумеете отыскать хоть одного Гарридеба, вам за это заплатят.

– Как это?

– Это длинная история… И довольно необычная, надо сказать. Я не думаю, что за все то время, пока мы с вами исследовали странности человеческого поведения, нам приходилось сталкиваться с чем-нибудь более необычным. Этот парень с минуты на минуту явится сюда, поэтому я пока что не стану открывать карты. Удовлетворитесь пока только фамилией.

Рядом со мной на столе лежал телефонный справочник. Я полистал страницы, не особенно надеясь на успех, но, к своему удивлению, в соответствующем месте увидел ту самую фамилию, которую назвал Холмс.

– Пожалуйста, Холмс! – торжествующе вскричал я. – Вот вам один Гарридеб!

Холмс взял книгу у меня из рук.

– «Гарридеб Н., – прочитал он. – Литл-райдер стрит, 136, W»[4]4
  В системе лондонских почтовых индексов W (West) означает западный район города.


[Закрыть]. Жаль разочаровывать вас, дорогой Ватсон, но это тот самый человек, которого мы ждем. Этот адрес указан в его письме. Нам нужно найти другого Гарридеба.

Тут в комнату вошла миссис Хадсон с подносом, на котором лежала визитная карточка посетителя. Прочитав имя, я удивленно воскликнул.

– Вот вам и другой! Здесь указаны другие данные. Джон Гарридеб, адвокат, Мурвилл, Канзас, США.

Взглянув на карточку, Холмс улыбнулся. Боюсь, вам и тут не повезло, Ватсон. Этот джентльмен и так уже известен, хотя я, признаться, не ожидал увидеть его этим утром. Впрочем, думаю, от него я узнаю все, что меня интересует.

В следующий миг он уже был в нашей комнате. Мистер Джон Гарридеб, адвокат, оказался невысоким, но крепким мужчиной с круглым, свежим, гладко выбритым лицом, типичным для столь многих американских коммерсантов. В общем он производил впечатление щекастого ребенка, поэтому его можно было принять за улыбчивого очень даже молодого человека, вот только глаза у него были необычные. Яркие, живые, отражающие каждую смену мысли, редко когда мне приходилось видеть глаза, которые так же ярко передавали бы внутренний мир их обладателя. Выговор у него был американский, но разговаривал он грамотно, без характерной для его соотечественников развязности.

– Мистер Холмс? – спросил он, неуверенно переводя взгляд с меня на моего друга. – Ах да! А ваши фотографии похожи на вас, если так можно выразиться. Я полагаю, вы получили письмо от моего однофамильца мистера Натана Гарридеба?

– Прошу вас, присаживайтесь, – сказал Шерлок Холмс. – Мне кажется, нам много о чем нужно поговорить. – Он взял давешнее письмо. – Вы, разумеется, тот самый мистер Джон Гарридеб, о котором говорится в этом документе. Однако вы уже довольно давно приехали в Англию, не так ли?

– Почему вы так решили? – Неожиданное подозрение в его выразительных глазах не укрылось от моего взгляда.

– Вся ваша одежда английского производства.

Мистер Гарридеб выдавил из себя смешок.

– Я читал о ваших фокусах, мистер Холмс, но никогда не думал, что испытаю их на себе. Как вы это определили?

– Покрой плеч вашего пиджака, носки туфель… Все очевидно.

– Надо же, а я и не догадывался, что выгляжу как стопроцентный англичанин. Что ж, действительно, дела привели меня сюда некоторое время назад, и, как вы правильно заметили, теперь почти весь мой гардероб состоит из вещей, купленных в Лондоне. Но я полагаю, что ваше время дорого стоит, так что давайте не будем его тратить на обсуждение покроя моих носков. Почему бы нам не перейти к этой бумаге, которую вы держите в руках?

Холмс чем-то вызвал недовольство у нашего посетителя, и его радушное лицо приняло гораздо менее приветливое выражение.

– Терпение, мистер Гарридеб, терпение! – с успокаивающей интонацией произнес Холмс. – Доктор Ватсон подтвердит вам, что эти мои небольшие отступления от темы зачастую имеют самое непосредственное отношение к делу. Но почему мистер Натан Гарридеб не пришел с вами?

– Какого дьявола он вообще втянул вас в это дело? – с неожиданной злостью в голосе воскликнул наш посетитель. – Какое вы можете иметь отношение ко всему этому? Два джентльмена обсуждают личные дела, так нет же, одному из них, видите ли, понадобилось обращаться к сыщику! Он меня «обрадовал» этим своим решением сегодня утром, когда я зашел к нему, поэтому-то я и явился сюда. Только все равно мне это не по душе.

– Да ведь это никоим образом не бросает на вас тень, мистер Гарридеб. Он всего лишь печется о том, чтобы поскорее воплотить в жизнь вашу цель… Цель, которая, насколько я понимаю, имеет огромное значение для вас обоих. Ему известно, что я добываю сведения, и вполне естественно, что он обратился ко мне.

Рассерженное лицо нашего гостя понемногу стало разглаживаться.

– Да? Ну, это меняет дело, – сказал он. – Когда утром я зашел к нему и узнал, что он обратился к сыщику, я спросил у него ваш адрес и прямиком направился сюда. Я не хочу, чтобы полиция вмешивалась в наши личные дела. Но, если вы говорите, что всего лишь хотите помочь нам найти нужного человека, тогда ладно, вреда от этого, похоже, не будет.

– Вы совершенно правы, – спокойно согласился Холмс. – А теперь, сэр, раз уж вы здесь, думаю, будет лучше всего, если вы сами обо всем расскажете. Мой друг доктор Ватсон пока еще ничего не знает о вашем деле.

Мистер Гарридеб окинул меня не слишком дружелюбным взором.

– А ему нужно о нем знать? – спросил он.

– Обычно мы работаем вместе.

– Что ж, причин хранить это в тайне нет. Я постараюсь изложить вам факты как можно короче. Если б вы были родом из Канзаса{34}34
  …из Канзаса… – Кáнзас – штат на севере США.


[Закрыть], мне не пришлось бы вам объяснять, кто такой Александр Гамильтон Гарридеб. Сначала он промышлял, торгуя недвижимостью, а потом стал зарабатывать на Чикагской пшеничной бирже. Но все деньги свои он тратил на покупку земли. Он скупил столько участков вдоль Арканзаса{35}35
  …Арканзаса… – Аркáнзас – штат на юге США.


[Закрыть], к западу от Форт-Доджа, что на них поместилось бы одно из ваших графств. Была у него и пастбищная земля, и пахотная, и леса на вырубку, и рудники – в общем, любой вид земли, который только может приносить доллары своему владельцу.

Только не было у него ни друзей, ни родни… По крайней мере, я о таких никогда не слышал. Надо сказать, он очень гордился тем, что у него такая редкая фамилия. Это-то и свело нас. Я работал адвокатом в Топике{36}36
  …в Топике… – Топи́ка – город в штате Канзас.


[Закрыть], и вот однажды ко мне явился старик, которому до смерти хотелось познакомиться с однофамильцем. Для него это превратилось просто в навязчивую идею. Он решил во что бы то ни стало выяснить, существуют ли еще в мире другие Гарридебы. «Найдите мне еще одного!» – сказал он мне. Но я ответил ему, что я занятой человек и не собираюсь тратить жизнь на разъезды по всему миру в поисках Гарридебов. «И все-таки, – настаивал он, – это именно то, чем вы будете заниматься, если все пойдет так, как я задумал». Я тогда подумал, что он шутит, но скоро мне стало понятно, насколько серьезно он говорил.

Дело в том, что не прошло и года после нашей встречи, как он умер. Старик оставил завещание, и это было самое странное завещание, которое когда-либо видели в Канзасе. Все его состояние делилось на три части, и одна из них должна была стать моей при условии, что я отыщу еще двух Гарридебов, которые поделят между собой остаток. Каждому достанется по пять миллионов долларов, но мы не имеем права прикоснуться к этим деньгам и пальцем до тех пор, пока не соберемся втроем.

Разве можно было упускать такой шанс? Я тут же бросил свою юридическую практику и отправился колесить по свету, надеясь отыскать однофамильцев. В Штатах не нашлось ни одного. Сэр, я, можно сказать, прочесал страну вдоль и поперек, но ни одного Гарридеба так и не выловил. Тогда я отправился в Англию и наткнулся на эту фамилию в лондонском телефонном справочнике. Два дня назад я встретился с этим человеком и объяснил суть дела. Но в своем роду он единственный мужчина, как и я. У него есть несколько родственников, но все они женщины, а в завещании четко говорится о трех взрослых мужчинах. Так что, как видите, одно место еще свободно, и, если вы поможете нам его заполнить, мы с радостью оплатим ваши труды.

– Ну как, Ватсон? – улыбнулся Холмс. – Я же говорил вам, дело очень необычное. Сэр, мне кажется, что прежде всего вам стоило дать объявление в газетах в разделе о розыске родственников.

– Я так и сделал, мистер Холмс. Ни одного ответа.

– Эх, действительно, довольно любопытная задачка! Я, пожалуй, займусь ею, когда у меня будет время. Между прочим, интересное совпадение: вы приехали из Топики, а у меня был в этом городе знакомый, уже покойный, с которым я переписывался. Доктор Лизандер Старр, в 1890 он был мэром.

– Как же, старый добрый доктор Старр! – воскликнул наш гость. – Его имя до сих пор вспоминают с уважением. Ну что ж, мистер Холмс, я полагаю, нам остается только держать вас в курсе. Думаю, через день-два мы дадим о себе знать. – С этим заверением наш американец поклонился и ушел.

Холмс закурил трубку. Какое-то время он сидел молча, на лице его застыла загадочная улыбка.

– Ну? – наконец не выдержал я.

– Я думаю, Ватсон… Просто думаю.

– О чем?

Холмс вытащил трубку изо рта.

– О том, Ватсон, зачем понадобилось этому человеку го родить весь этот вздор. Я хотел спросить его об этом напрямую (иной раз грубая лобовая атака действует лучше всего), но потом решил, пусть он считает, что одурачил нас. На этом человеке английский пиджак, затертый на локтях чуть не до дыр, и брюки, которые, судя по мешкам на коленях, в нóске не меньше года, однако по этому документу и по его собственным словам, он – провинциальный американец, недавно прибывший в Лондон. В разделе о поисках пропавших родственников объявления, о котором он говорит, не было. Вы знаете, что я слежу за этой рубрикой. Это мое излюбленное укрытие, из которого я поднимаю дичь, и уж такого фазана я бы не пропустил. Ни с каким доктором Лизандером Старром из Топики я тоже знаком не был. Как видите, кругом ложь. Я думаю, этот человек действительно американец, но за годы жизни в Лондоне его акцент стерся. Но что за игру он ведет и какой смысл этих нелепых поисков Гарридебов? Нам стоит заняться этим делом, потому что этот человек – мошенник, искусный и хитрый. Теперь мы должны выяснить, не является ли второй наш корреспондент тоже обманщиком. Позвоните ему, Ватсон.

Вызвав указанный в телефонном справочнике номер, на другом конце я услышал тонкий дрожащий голос.

– Да-да, я мистер Натан Гарридеб. Это мистер Холмс?..

Я бы хотел поговорить с мистером Холмсом.

Мой друг взял трубку, и я услышал обычный «односторонний» диалог:

«Да, он приходил. Насколько я понял, вы с ним не знакомы близко… Долго?.. Всего два дня!.. Да-да, конечно, это очень заманчивое предложение. Вы сегодня вечером будете дома? Вашего однофамильца, надо полагать, у вас я не застану?.. Очень хорошо, в таком случае мы наведаемся к вам, потому что я хотел бы поговорить с вами без него… Со мной будет доктор Ватсон… По вашей записке я понял, что вы нечасто выходите из дома… Думаю, мы будем около шести.

Американскому адвокату необязательно сообщать о нашем визите… Прекрасно. До встречи!»

Был чудный весенний вечер, и даже крошечная Литлрайдер-стрит, отходящая от Эджвер-роуд совсем рядом со зловещим Тайберном, казалась залитой золотом и неимоверно красивой в косых лучах заходящего солнца. Дом, к которому мы направлялись, оказался большим старым строением в раннем георгианском стиле, с плоским кирпичным фасадом, который украшали лишь два эркера на первом этаже. На нем и жил наш клиент, а эркеры, как потом выяснилось, были окнами его огромной гостиной, в которой он проводил часы бодрствования. Когда мы подходили к дому, Холмс указал на медную табличку, на которой значилась та же самая редкая фамилия.

– Она здесь уже несколько лет, Ватсон, – заметил он, обратив мое внимание на ее потускневшую поверхность. – По крайней мере, это его настоящая фамилия. Это надо заметить.

Подъезд в доме был общий, и в холле висел большой список обитателей дома, в котором значились не только фамилии жильцов, но и названия располагавшихся здесь контор. Здесь не жили семьями, дом этот скорее был приютом для холостяков, предпочитающих свободный образ жизни. Наш клиент сам открыл нам дверь, извинившись, что его домработница уходит домой в четыре. Мистер Натан Гарридеб оказался очень высоким, тощим и сутулым господином лет шестидесяти с лишним, с абсолютно лысой головой и подвижными конечностями. Лицо у него было серовато-бледное, такой нездоровый оттенок кожи характерен для людей, совершенно не занимающихся физическими упражнениями. Большие круглые очки и небольшая козлиная бородка вместе с немного выдвинутым вперед из-за сутулости лицом придавали ему вид человека въедливо-любопытного. Впрочем, в целом он производил впечатление добродушного чудака.