Текст книги "Тень великого человека. Загадка Старка Манро (сборник)"

Когда я писал последнее письмо, дорогой мой Берти, после окончательного разрыва с Каллингвортом я все еще задыхался, как выброшенная на берег треска. Однако, излагая все это на бумаге, я почувствовал, что настроение мое улучшается и мне становится легче. Я как раз подписывал конверт (обрати внимание, каким подробным получается мой рассказ), когда внезапно прозвучавший звонок заставил меня буквально подскочить на месте. Через стеклянную дверь было видно, что на пороге стоял почтенного вида господин с бородой и в цилиндре. Пациент! Наверняка это пациент, решил я. И вот тогда я впервые почувствовал, какая огромная разница между тем, чтобы лечить чужих пациентов (как это было у Хортона) или работать на практику другого врача (чем я занимался у Каллингворта), и тем, чтобы на свой страх и риск принимать в своем доме совершенно незнакомого человека. Меня это чрезвычайно взволновало, и у меня даже вдруг возникло желание затаиться, сделать вид, что никого нет дома, и не пускать его. Но, конечно же, это была лишь секундная слабость. Я открыл дверь, делая вид (боюсь, уж слишком усердно), что его звонок застал меня в холле и мне не составило труда самому впустить посетителя, чтобы не заставлять его ждать, пока сверху спустится служанка.

– Доктор Старк Манро? – спросил он.

– Прошу вас, проходите, – ответил я и жестом пригласил его в свою приемную. Это был преисполненный важности, грузный мужчина с тяжелой походкой и густым голосом, но мне он показался ангелом, спустившимся с небес. Он сел и хрипло кашлянул. Я нервничал и одновременно до того боялся, что он может заметить мою нервозность и утратить ко мне доверие, что неожиданно для себя заговорил так, будто мы знакомы с ним уже сто лет. – Так-так, – сказал я (я всегда гордился тем, как быстро мог поставить диагноз). – Это последствия бронхита, как я посмотрю. Ох уж эти зимние холода!

– Да, – сказал он, – иногда это у меня бывает.

– Но ничего, при должном уходе и лечении… – начал я и сделал паузу. Однако в ответ он вздохнул и покачал головой.

– Я пришел не за этим, – произнес он.

– Не за этим? – Мое сердце замерло.

– Нет, доктор, – достал он пухлую записную книжку. – Дело в небольшой сумме.

Ты будешь смеяться, Берти, но мне было не до смеха. Он хотел получить с меня восемь шиллингов шесть пенсов на основании того, что предыдущий съемщик этого дома что-то там недоплатил или что-то не так сделал. В противном случае его компания грозилась снять газомер. Он, наверное, и не догадывался, что поставил меня перед выбором: либо лишиться большей части своего капитала, либо отказаться от приготовления пищи! В конце концов мне удалось выторговать у него небольшую отсрочку на том основании, что мне нужно самому разобраться в этом деле. Итак, я был потрясен, но пока остался при деньгах. Он еще долго рассказывал мне о своей трахее, но я утратил к этой теме всякий интерес, когда узнал, что лечится он у своего клубного врача.

То было первое из происшествий, случившихся тем утром. И второе не заставило себя долго ждать. Снова звякнул колокольчик, и со своего наблюдательного пункта в холле я увидел, что перед домом остановился цыганский фургон, увешанный корзинами и плетеными стульями. Похоже, что у двери стояло два-три человека. Я решил, что они хотят предложить мне купить что-то из своих товаров, поэтому, приоткрыв дверь дюйма на три, сказал:

– Спасибо, не надо, – и тут же захлопнул дверь снова.

Наверное, они не расслышали меня, потому что снова позвонили. На это я раскрыл дверь пошире и отчетливее повторил свои слова, но, к моему удивлению, колокольчик прозвенел в третий раз. Тут уж я настежь распахнул дверь, собираясь спросить, что означает подобная дерзость, но тут из небольшой компании, стоящей на пороге, донесся голос:

– Простите, сэр, у нас ребенок.

Такой быстрой перемены, какая произошла со мной, свет еще не видывал. Разъяренный домовладелец превратился в деловитого профессионала в мгновение ока.

– Прошу вас, мадам, входите, – сказал я самым вежливым голосом, на который был способен, и они вошли, муж, брат, жена и ребенок. У последнего была корь в начальной стадии. Это были бедные обездоленные люди, и вряд ли у них нашлось бы хотя бы шесть пенсов, поэтому, когда после консультации я поднял вопрос об оплате, это закончилось тем, что я сперва отказался от платы за лекарство, а потом еще добавил от себя пять пенсов медяками. Больше мелких денег у меня не нашлось. Еще несколько таких пациентов, и я буду разорен полностью.

Впрочем, эти два случая помогли мне отвлечься и вынести удар, который нанесло мне письмо от Каллингворта. Мысль о том, что тот, кого я принял за случайного посетителя, оказался пациентом, а тот, кого я посчитал верным пациентом, был случайным посетителем, рассмешила меня. Поэтому я снова направился к себе в комнату, готовый взглянуть свежими глазами на этот в высшей степени интересный документ и решить, что мне теперь делать.

И тогда я впервые намерился глубоко покопаться в сложном и неоднозначном характере Каллингворта. Начал я с того, что попытался вспомнить, почему я решил разорвать письма матери, ведь обычно я не уничтожаю бумаги подобным способом. Я довольно часто становился объектом насмешек из-за того, что забивал ими карманы, пока те чуть ли не лопались. Чем больше я об этом думал, тем больше убеждался в том, что я не мог сделать ничего подобного. Я порылся в содержимом карманов своего старого короткого пиджака, который обычно носил в Брадфилде, и – что бы ты думал, Берти? – это письмо было там! Почти первый открытый мной конверт содержал в себе именно то письмо, на которое ссылался Каллингворт, где моя матушка характеризовала его в довольно резких выражениях.

Тут-то я призадумался. Я всегда считал подозрительность одним из самых нехарактерных для меня качеств, и из-за присущей мне беспечности никогда даже мысли не допускал, что человек, с которым мне приходится общаться, может замышлять что-либо против меня. Мне такое просто не приходит в голову. Но, как только я начинаю думать об этом, едва у меня появляется повод что-то такое заподозрить, мое доверие к этому человеку тут же исчезает без следа. Теперь я вижу объяснение многим вещам, которые озадачивали меня в Брадфилде. Те внезапные припадки дурного настроения, плохо скрываемая враждебность Каллингворта… Не совпадали ли они по времени с приходом писем от моей матери? Я пришел к выводу, что совпадали. Выходит, он их читал… доставал из кармана моего пиджака, который я столь легкомысленно оставлял в холле, когда надевал другой пиджак, уходя на работу. Я, к примеру, помню, как неожиданно изменилось поведение Каллингворта в конце его болезни, когда пришло последнее письмо от матери. Да, теперь не может быть сомнений, он читал эти письма с самого начала.

Однако мне предстояло окунуться в еще более темные глубины его вероломства. Если он читал их и если был настолько безумен, что решил, будто я позволяю себе такой наглый обман, почему он не сказал об этом сразу? Зачем он тянул канитель, дулся, затевал ссоры по пустякам, выжимал из себя улыбку, когда я напрямую спрашивал, что происходит? Самый очевидный ответ: он не мог назвать причин своего поведения, не выдав себя, сказав, каким образом он узнавал содержание нашей с матерью переписки. Но я слишком хорошо знал Каллингворта, чтобы не чувствовать, как легко он способен решить подобную задачу. Сказка про служанку и разорванное письмо как раз очень хорошо это доказывает. Его должна была сдерживать более веская причина. Воскресив в памяти развитие наших с ним отношений, я пришел к выводу, что он подобными провокациями хотел заставить меня выдать себя, а после выставить на улицу, чтобы я сам разбирался со своими будущими кредиторами… В точном соответствии с той характеристикой, какую дала ему моя мать.

Но, если это так, то он должен был планировать это почти с самого начала моего пребывания с ним под одной крышей, потому как письма, клеймящие позором его поведение, я начал получать чуть ли не с первого дня. Значит, какое-то время он раздумывал, как поступить. Потом сочинил благовидный предлог, чтобы отделаться от меня (показавшийся мне, если помнишь, надуманным): заявил, что из-за меня падают его доходы. Следующим его шагом было попытаться убедить меня начать собственную практику, а, поскольку это было невозможно сделать без денег, пообещал каждую неделю переводить мне небольшую сумму. Я вспомнил, как он советовал мне не бояться заказывать мебель и другие вещи, потому что торговцы предоставляют молодым врачам долгосрочные кредиты и я всегда могу рассчитывать на помощь с его стороны. Кроме того, по собственному опыту он знал, что минимальный срок, на который арендодатель согласится сдать дом, – один год. Затем он дождался, пока я сообщу ему, что наконец устроился, и в своем обличительном письме поставил меня перед фактом о разрыве наших отношений. Это была столь продуманная и продолжительная хитрость, что я впервые испытал что-то вроде страха при мысли о Каллингворте. Чувство было такое, будто под человеческой оболочкой мне вдруг удалось разглядеть какое-то чудовище или какое-то настолько далекое от моего понимания существо, перед которым я бессилен.

И все же я написал ему ответ… короткую записку, но, надеюсь, достаточно едкую. Я поблагодарил его за письмо, сказав, что оно устранило единственный повод для существовавших между мною и моей матерью разногласий. Она всегда считала его подлецом, я же всегда его защищал. Но теперь я убедился, что она была права с самого начала. Думаю, этого вполне хватило, чтобы он понял, как я раскусил весь его хитроумный замысел. В конце я уверил его в том, что, если ему кажется, будто он сумел навредить мне, то он впадает в большую ошибку, поскольку, сам того не понимая, подтолкнул меня к началу той карьеры, о которой я так давно мечтал.

Поставив последнюю точку в своем бравурном послании, я почувствовал себя несколько лучше и снова обдумал общее положение дел. Я был один в чужом городе, без связей, без знакомств, почти без денег и без надежды найти способ отделаться от взятых на себя обязательств. Обратиться за помощью мне было не к кому, поскольку из последних писем из дому я знал, что и там дела идут далеко не самым лучшим образом. Здоровье и доходы бедного отца сокращались в равной степени. Хотя, с другой стороны, не все было так уж плохо. Я молод, полон сил, привычен к превратностям жизни и готов противостоять им. К работе своей я подготовлен прекрасно и не сомневаюсь, что рано или поздно у меня появятся пациенты. Дом мой превосходно подходит для моих целей, и вся необходимая мебель уже куплена. Игра еще не окончена. Я вскочил, сжал кулаки и дал клятву висевшей под потолком люстре, что игра не будет закончена до тех пор, пока мне не придется взывать о помощи, высунувшись из окна.

Следующих три дня колокольчик на моей двери не шелохнулся ни разу. Я был полностью оторван от окружающего мира. Несколько раз я развлекал себя тем, что шел наверх, садился у окна и подсчитывал, сколько прохожих остановилось, чтобы прочитать надпись на моей вывеске. Однажды (в воскресенье утром) за один всего лишь час таких насчиталось больше сотни, и часто по тому, как они, продолжив путь, оглядывались, я понимал, что они думают или говорят о появившемся в их районе новом враче.

Это меня подбадривало и заставляло думать, что хоть что-то происходит.

Каждый вечер между девятью и десятью я выскальзывал из дому и шел в магазин за скромными покупками, предварительно составив меню на следующий день. Обычно я покупал буханку хлеба, жареную рыбу и связку копченых сосисок. Вернувшись домой и дождавшись, пока улица опустеет, я выходил и чистил фасад дома. Если на горизонте появлялся какой-нибудь прохожий, я прислонял швабру к стене и устремлял задумчивый взгляд на звезды. После этого, уже совсем поздно, я брал полировальную пасту, тряпку и кусочек замши, и, уверяю тебя, если бы блеск вывески врача соответствовал успешности его практики, я считался бы лучшим врачом в этом городе.

Ты ни за что не догадаешься, кем оказался человек, первым нарушивший мое затворничество. Это был тот хулиган, с которым я подрался у фонарного столба. Оказалось, что он точильщик ножниц, и ко мне он зашел узнать, нет ли у меня для него работы. Открыв дверь и увидев, кто передо мной стоит, я не мог сдержать усмешку, хотя он, похоже, меня не узнал. Да это и неудивительно.

Следующим, кто нанес мне визит, был самый настоящий пациент, хотя и довольно скромный. Дряблая старушка-горничная, убежденный ипохондрик{216}216
  …ипохондрик… – См. т. 3 наст. изд., комментарий на с. 430.


[Закрыть], насколько я мог судить. Она, должно быть, обходила всех врачей в городе и решила узнать, что собой представляет новичок. Не знаю, какое я на нее произвел впечатление. Она сказала, что придет еще раз в среду, правда, опустив при этом глаза. Заплатить она смогла лишь шиллинг шесть пенсов, но и эти деньги для меня были очень важны. На один шиллинг и шесть пенсов я могу прожить три дня.

Мне кажется, я довел экономию до предела. Я не сомневаюсь, что какое-то время смог бы даже прожить, тратя пару пенсов в день, однако мой нынешний образ жизни – это не временное испытание на прочность, так мне предстоит жить еще многие и многие месяцы. В день я потребляю чаю, сахара и молока (сгущенного) на одно пенни. Буханка хлеба стоит два пенса три фартинга, ее мне хватает на день. Обед мой обычно состоит либо из одной трети фунта свиной грудинки, поджаренной на газу (два пенса полпенни), либо из четверти восьмипенсовой банки чикагской тушенки (два пенса). С водой и хлебом это вполне питательно. От масла я пока отказался. В общей сложности на еду в день я трачу меньше шести пенсов, но, кроме того, моя страстная приверженность к чтению стоит мне еще полпенни в день, которые я трачу на вечернюю газету. Сейчас в Александрии происходят такие события{217}217
  Сейчас в Александрии происходят такие события… – Имеется в виду Англо-египетская война – см. комментарий на с. 359.


[Закрыть], что я не могу позволить себе не следить за новостями. Хотя часто я упрекаю себя за эту расточительность, потому что, если выходить по вечерам на улицу и присматриваться к рекламным щиткам у газетных лотков, я могу быть в курсе событий совершенно бесплатно. Да, полпенни в день кажется совершенно незначительной суммой, но в месяц это составляет шиллинг! Ты, наверное, уже представляешь меня этаким чахлым обескровленным заморышем. Да, лишнего веса у меня нет, но я еще никогда не чувствовал себя в лучшей форме. Я так полон энергии, что иногда выхожу из дома в десять и до двух-трех часов утра гуляю по городу. Днем я сижу дома, потому что боюсь пропустить пациента. Мать я попросил не присылать Пола, пока не обустроюсь получше.

На днях ко мне зашел Вайтхолл. Приходил он для того, чтобы пригласить меня на обед, а обед устраивался для того, чтобы отпраздновать начало моей практики. Я чувствую, что, если бы я был родным сыном этого доброго старика, он и то не относился бы ко мне с бóльшим участием.

– Ей…, доктор Манро, сэр, – сказал он, – я опросил всех в Берчспуле, у кого хоть что-то болит. Не пройдет и недели, как у вас от пациентов отбою не будет! Вот Фрейзер, у него что-то там с печенью и почками, обещал прийти. Потом Саундерс, с тем вообще только и разговоров, что про его … селезенку. Я про нее уже слышать не могу! Но я и его пригласил. Да, еще Терпи с его раной! Она у него на сырую погоду жутко ноет, но его врач ничем помочь ему не может, только вазелином мажет. И Карр, этот скоро до смерти сопьется. Тут-то врачи, конечно, не помогут, но все, что вы у него найдете, все ваше.

Весь следующий день он забегал ко мне, уточнять всякие мелочи насчет обеда. Что лучше заказать, бульон или суп из бычьих хвостов? Что, по-моему, лучше: бургундское или портвейн и шерри{218}218
  …шерри… – Английское название хереса – крепкого вина, производимого в Испании, возле города Херес-де-ла-Фронтера.


[Закрыть]? Само празднование было назначено на следующий день. Он зашел рано утром сразу после завтрака и сообщил мне, как все планируется провести. Готовкой будут заниматься в какой-то кондитерской, а роль официанта возьмет на себя сын хозяйки. С сожалением я отметил, что у Вайтхолла заплетается язык, он уже явно успел основательно подготовиться к праздничному обеду. В полдень он еще раз заглянул ко мне напомнить, как здорово мы проведем время. Тот-то знал тысячу разных историй и рассказывал их так, что заслушаешься, у того-то был просто золотой голос. Сам он к этому времени был уже настолько пьян, что я, позволив себе выступить в роли врача-консультанта, решился поговорить с ним об этом.

– Дело не в выпивке, доктор Манро, сэр, – с убеждением в голосе сказал он. – Это здешний воздух на меня так расслабляюще действует. Но ничего, я сейчас пойду домой, залягу на боковую и, когда начнут собираться гости, буду как стеклышко.

Однако ожидание надвигающегося веселья оказалось для него непосильным испытанием. Когда я пришел к нему в без пяти минут семь, меня встретил Терпи, раненый лейтенант. Его лицо не предвещало ничего хорошего.

– Вайтхоллу крышка, – сказал он.

– То есть как?

– Он ничего не видит, лежит, как бревно, и двух слов связать не может. Заходите, полюбуйтесь.

Стол в его комнате был празднично накрыт, несколько графинов и большой холодный пирог стояли на буфете. На диване лежало распростертое тело несчастного хозяина. Голова его была запрокинута, раздвоенная борода указывала на карниз, рядом на стуле стоял недопитый бокал виски. Как мы ни кричали, как ни трясли его, все было напрасно, пробиться сквозь стену пьяного забытья мы не могли.

– Что же делать? – взволнованно спросил Терпи.

– Нельзя, чтобы его видели в таком виде. Нужно его куда-то перенести, пока никто не пришел.

Мы подняли его и перенесли в спальню на кровать. Пока мы его несли, голова и руки у него болтались, ноги сгибались, и мне он показался похожим на гигантского мертвого питона. Как только мы закончили возиться с ним, прибыло еще трое гостей.

– Очень жаль, но Вайтхолл плохо себя чувствует, – сказал им Терпи. – Доктор Манро думает, что ему будет лучше пока полежать.

– На самом деле я запретил ему подниматься, – добавил я.

– В таком случае предлагаю, чтобы роль хозяина взял на себя мистер Терпи, – сказал один из вновь пришедших, и предложение это ни у кого не вызвало возражений.

Через какое-то время пришел еще один гость, но обед все не несли. Мы прождали еще четверть часа – ничего! Тогда решили позвать хозяйку, но и она не смогла прояснить ситуацию.

– Капитан Вайтхолл заказал обед в кондитерской, сэр, – ответила она на вопрос лейтенанта. – Он не уточнял, в какой именно. Тут вокруг есть четыре-пять таких заведений, и он мог обратиться в любое из них. Он только сказал, что ему пообещали все сделать вовремя, и попросил меня испечь яблочный пирог.

Прошло еще пятнадцать минут, у всех уже начинало сводить животы. Стало ясно, что Вайтхолл что-то напутал. Мы начали коситься на яблочный пирог, как корабельная команда на мальчика в романах о кораблекрушениях. Один из гостей, рослый волосатый мужчина с татуировкой в виде якоря на руке, встал, взял с буфета пирог и поставил его перед Терпи.

– Что скажете, джентльмены? Порезать?

Все мы тут же устремились к столу с такой решительностью, которая делала слова совершенно излишними. Через пять минут на тарелке не осталось ни крошки. Но вместе с пирогом исчезло и наше невезение. Не прошло и минуты, как появился сын хозяйки с супом, заливным из трески, ростбифом, дичью и мороженым, которые подавались на стол по очереди. Задержка вышла в результате какого-то недоразумения со временем. Но, несмотря на необычное hors d’œuvre[37]37
  Закуска, подаваемая перед основными блюдами для аппетита (фр.).


[Закрыть], с которого мы начали, все было съедено подчистую, и более приятного обеда или веселого вечера я в своей жизни почти не помню.

Вайтхолл пришел ко мне извиняться на следующее утро.

– Простите, что я так вас подвел вчера, доктор Манро, сэр, – сказал он. – Понимаете, мне бы жить в горах, на свежем воздухе, а не на этой … крокетной площадке. И я … рад, что вы хорошо провели у меня время. Надеюсь, вам все понравилось.

Я уверил его, что все было замечательно, только про пирог рассказать не решился.

Все это я рассказываю тебе, Берти, только для того, чтобы ты не думал, будто мне так уж плохо живется. Несмотря на ту ситуацию, в которой я оказался, в жизни моей есть место и веселью. Однако я бы хотел вернуться к более серьезному вопросу. Я был страшно рад получить твое письмо, в котором ты осуждаешь догматическую науку. Но не думай, что сейчас я начну выпускать когти, ибо я согласен почти с каждым твоим словом.

Человек, заявляющий, что мы не можем познать ничего, по моему мнению, заблуждается не меньше, чем тот, кто утверждает, будто божественной силой нам было открыто все. Больше всего на свете я не выношу самодовольных ученых, которые прекрасно разбираются в своей области науки, но которым не хватает воображения для того, чтобы понять, какой крохотной песчинкой являются собранные в их головах сомнительные знания по сравнению с огромным берегом нашего невежества. Такие люди считают, что все мироздание можно объяснить с помощью набора определенных законов, забывая о том, что сами законы требуют толкования вселенского масштаба! Работу двигателя можно объяснить законами физики, но это не делает вышеупомянутое существование инженера менее очевидным. Однако прекрасное равновесие нашей жизни частично основывается на том, что, как только где-нибудь появляется ярко выраженный фанатик, сразу же возникает другой фанатик, отстаивающий совершенно противоположные взгляды, который нейтрализует его воздействие на этот мир. На каждого сарацина{219}219
  …сарацина… – См. т. 4 наст. изд., комментарий на с. 396.


[Закрыть] найдется крестоносец, на каждого фения{220}220
  …фения… – Фении (от ирл. fiann – название легендарной военной дружины III в.) – ирландские революционеры-республиканцы второй половины XIX – начала XX вв., борцы за независимость Ирландии от Англии, члены тайных заговорщицких организаций «Ирландского революционного братства» (основано в 1858 г.). Действовали в Ирландии, Великобритании, США, Канаде, странах Южной Америки. Восстания фениев в 1867 г. потерпели поражение.


[Закрыть] найдется оранжист{221}221
  …оранжист. – В Ирландии (католической стране) – член протестантской партии, противник ирландского самоуправления и сторонник английского владычества над Ирландией; изначально – сторонник английского короля Вильгельма III Оранского (1650–1702) – отсюда и название.


[Закрыть]. Каждое действие имеет противодействие. Таким образом, присутствие всех этих ограниченных ученых уравновешивает существование тех господ, которые до сих пор уверены, что мир был создан в 4004 году до нашей эры{222}222
  …уравновешивает существование тех господ, которые до сих пор уверены, что мир создан в 4004 году до нашей эры. – Т. е. христианских богословов (и – шире – всех приверженцев христианства), на основании изучения Библии вычисливших, что мир был создан Богом – по разным версиям (всего было около двухсот различных вариантов даты сотворения мира) – от 3483 до 6984 года до Рождества Христова. 4004 г. до н. э. – одна из общепринятых, начиная с Тридентского собора 1545–1563 гг., в католической церкви дат (так называемая «короткая» хронологическая шкала).


[Закрыть].

Если вдуматься, истинная наука должна быть синонимична религии, поскольку наука служит для накопления фактов, а факты – это то единственное, что может помочь нам понять, кто мы и какова наша цель в этом мире. Но чем больше мы задумываемся о том, каким образом нам достаются факты, тем больше понимаем, насколько важна и невообразимо сложна та невидимая сила, которая кроется за ними. Сила, которая несет Солнечную систему через Вселенную, наполненную другими космическими объектами, не сталкивая их между собой, и которая придает хоботку насекомого именно такую длину, которая нужна для того, чтобы достать до дна медоносного цветка. Чем же является эта глубинная всеобъемлющая сила? Можно вооружить твоего ученого-догматика мощнейшим микроскопом и телескопом с шестифутовым рефлектором{223}223
  …рефлектором… – См. т. 4 наст. изд., комментарий на с. 391.


[Закрыть], но ни в малом, ни в большом он не обнаружит и следа этой великой движущей силы.

Давай представим себе человека, которому принесли великолепную картину, но он, засомневавшись в ее истинной стоимости, тут же заключает, что ее никто вообще не писал или, по крайней мере, заявит о том, что не располагает фактами, доказывающими существование живописца. Что подумаем мы о таком человеке? Мне кажется, что некоторые самые воинственно настроенные агностики занимают примерно ту же позицию. «А само существование картины не является доказательством того, что над ней потрудился талантливый художник?» – может спросить кто-нибудь. «Конечно же, нет! – ответит на это сомневающийся. – Ведь есть вероятность того, что картина эта возникла сама по себе, вследствие неких законов. И, кроме того, когда картину эту первый раз показали мне, меня уверили, что на ее создание ушло не более недели, но я-то вижу, что для того, чтобы написать такое полотно, понадобилось бы намного больше времени. Это и заставляет меня сомневаться в том, что ее вообще кто-то писал».

Отодвинув сию преувеличенную научно обоснованную осторожность в одну сторону, а веру, как нечто в той же степени несостоятельное, в другую, мы увидим перед собой прямую и короткую дорогу, ведущую к пониманию того, что наличие Вселенной предполагает и наличие создателя Вселенной и что на основании этого мы можем определить некоторые из Его свойств: Его могущество, Его мудрость, Его внимание к мелочам, избыточность, с которой Он обеспечивает нужды своих созданий. Но, с другой стороны, мы не имеем права на основании этого лицемерно закрывать глаза на тайну существования боли, жестокости, всего того, что кажется нам недостатком Его работы. Все, что нам остается, это надеяться, что в них заключено какое-то доброе начало, пока еще недоступное нашему пониманию, и что нужны они для достижения какой-то высшей цели. Крику истязаемого ребенка или мучаемого животного труднее всего дать философское объяснение.

Что ж, дружище, позволь мне на этом закончить. Я рад, что, по меньшей мере, в одном наши с тобой мысли сходятся.