Текст книги "Тень великого человека. Загадка Старка Манро (сборник)"

Сейчас я пишу, глядя в окно своего кабинета, Берти. Свинцовые тучи с рваными краями медленно плывут по небу. Между ними виднеются тучи, которые находятся выше их, они чуть светлее. Я слышу, как мелкий дождь мелодично шуршит по листьям на деревьях и бьет по гравию на дорожке. Иногда капли становятся тяжелыми и падают совсем отвесно, и тогда воздух принимает мягкий серый оттенок, и водяная пыль миллионами крохотных брызг туманом поднимается над землей на полфута. Потом, без какой-либо перемены на небе, все это вдруг исчезает. У двери моего дома собрались большие лужи, дорога превратилась в небольшую речку, покрытую рябью от падающих дождинок. Даже в доме чувствуется насыщенный запах мокрой земли, и мокрые ветки лавровых кустов светятся там, где на них падают редкие косые лучи пробивающегося солнца. Калитка сверкает так, будто ее только сегодня вычистили, на верхней ее планке висит бахрома из тяжелых чистых капель.

Такая погода в ноябре – лучшее, чем может побаловать нас природа на нашем маленьком дождливом островке. Ты, наверное, упиваясь роскошью американской осени, думаешь, что все это должно наводить ужасную тоску. Но, дорогой мой друг, ты заблуждаешься. Обыщи все Штаты от Детройта до Мексиканского залива, и ты не найдешь человека более счастливого, чем я. Что, по-твоему, сейчас находится в моем кабинете? Комод? Книжный шкаф? Нет. Я знаю, что ты наверняка уже разгадал мою тайну. В моем большом кресле сидит ОНА. И она – самая лучшая, самая добрая и самая красивая женщина во всей Англии.

Да, я женат уже шесть месяцев… Календарь указывает на месяцы, хоть я бы подумал, что прошло всего шесть недель. Конечно, мне нужно было бы послать торт и открытки, но тогда я не был уверен, что ты уже вернулся с островов. Прошло уже около года с тех пор, как я писал тебе в последний раз (на что ты надеялся, когда давал мне такой неопределенный адрес?), но за это время я думал и говорил о тебе достаточно часто.

Что ж, ты, как человек давно женатый и опытный, наверняка уже догадался, кто стал моей избранницей. Благодаря какому-то внутреннему инстинкту мы знаем о своем будущем больше, чем нам самим кажется. Вот, к примеру, я помню, что несколько лет назад название Брадфилд всегда казалось мне смутно знакомым, хотя тогда у меня на это не было ровным счетом никаких причин. Теперь же, как тебе известно, вся моя жизнь связана с этим городом. Точно так же, когда я впервые увидел Винни Ла Форс в купе железнодорожного вагона, даже не обменявшись с ней ни единым словом, еще не зная ее имени, я почувствовал непостижимое влечение и интерес к ней. Тебе когда-нибудь приходилось чувствовать что-нибудь подобное? А может быть, дело в том, что она тогда показалась мне застенчивой и беззащитной, и это пробудило мужское начало, заложенное во мне? Как бы то ни было, я это каким-то образом уловил и потом каждый раз, встречаясь с ней снова и снова, опять испытывал это чувство. У кого-то из русских писателей есть прекрасное высказывание о том, что тот, кто любит одну женщину, знает обо всем женском роде больше, чем тот, у кого были мимолетные отношения с тысячью!{239}239
  У кого-то из русских писателей есть прекрасное высказывание о том, что тот, кто любит одну женщину, знает обо всем женском роде больше, чем тот, у кого были мимолетные отношения с тысячью! – «…фраза эта обнаружилась в „Анне Карениной“, только произносит ее не автор, а приятель Вронского Серпуховской, которому подобная банальность вполне простительна …» (Чертанов М. Конан Дойл. – М.: Молодая гвардия, 2008. – С. 109). В романе Л. Толстого это звучит так: «– Ты сказал, чтобы все было, как было. Я понимаю, что это значит. Но послушай: мы ровесники; может быть, ты больше числом знал женщин, чем я. – Улыбка и жесты Серпуховского говорили, что Вронский не должен бояться, что он нежно и осторожно дотронется до больного места. – Но я женат, и поверь, что, узнав одну свою жену (как кто-то писал), которую ты любишь, ты лучше узнаешь всех женщин, чем если бы ты знал их тысячи» (Толстой Л. Собрание сочинений: В 12 т. – М.: Правда, 1987. – Т. 7: Анна Каренина (части первая – четвертая). – С. 346–347).


[Закрыть] Когда-то мне казалось, что я разбираюсь в женщинах. Пожалуй, так считает каждый студент-медик. Но сейчас я вижу, что на самом деле я ничего не знал о них. Все мои познания были поверхностны. Я не знал женской души, этого бесценного подарка, уготованного Провидением для каждого мужчины, который, если мужчина этот своими собственными руками не разрушит его, способен довести до предела все то хорошее, что есть в нем. Я и не догадывался о том, как любовь женщины может придать привкус бескорыстия всей жизни мужчины, каждому его поступку. Я и не знал, как просто быть благородным человеком, когда кто-то другой уверен в твоем благородстве, или насколько интереснее и многограннее становится жизнь, если смотреть на нее не двумя, а четырьмя глазами. Мне еще столько всего предстояло узнать, но мне кажется, что теперь уже этот этап позади.

Разумеется, смерть несчастного Фреда свела меня ближе с его семьей. Его холодная рука, которую я сжимал в то утро, сидя рядом с ним на кровати, привела меня к счастью. Я стал часто у них бывать, и мы нередко ходили на прогулки вместе. Потом моя милая мама приехала ко мне погостить на какое-то время, и у мисс Вильямс лицо бледнело от ужаса, когда она начинала выискивать пыль в самых недоступных местах или молча, с многозначительным видом, вооружившись веником и совком, шла в атаку на паука, которого обнаружила где-нибудь в дальнем углу пивного погреба. Ее присутствие позволило мне ответить на то гостеприимство, которое оказали мне Ла Форсы, и мы сблизились еще больше.

Я по-прежнему не рассказывал им о нашей первой встрече. И вот как-то раз, вечером, когда разговор зашел о ясновидении, выяснилось, что миссис Ла Форс напрочь отметает существование подобного явления. Тогда я взял ее кольцо, приложил ко лбу и сделал вид, что вглядываюсь в ее прошлое.

– Я вижу вас в купе поезда, – сказал я. – На вас шляпка с красным пером. Мисс Ла Форс в чем-то темном. С вами едет незнакомый молодой человек. Он имеет наглость называть вашу дочь Винни, хотя даже не…

– Мама, мама! – вскричала она. – Ну, конечно же, это он! А я никак не могла вспомнить, где я видела это лицо.

Есть такие вещи, которые мы не обсуждаем с другими мужчинами, даже если знаем друг друга так же хорошо, как я знаю тебя, Берти. Да и нет в этом смысла, если то, что для нас важнее всего, заключается в едва заметном переходе от дружбы к близости, а от близости к чему-то еще более святому, о чем едва ли можно писать и в еще меньшей степени можно писать так, чтобы это было интересно читать кому-либо постороннему. Наконец настало время, когда им нужно было уезжать из Берчспула, и мы с матерью пошли попрощаться с ними. При встрече мы с Винни бросились друг к другу.

– Когда вы вернетесь в Берчспул? – спросил я.

– Мама не знает.

– А вы сможете вернуться поскорее и стать моей женой?

Я весь вечер думал о том, как красиво и осторожно подведу наш с ней разговор к этому… И вот результат! Что ж, может быть, даже эти простые слова сумели выразить то, что было у меня на сердце. Судить об этом мог лишь один человек, и она, похоже, поняла это.

Когда мы с матерью возвращались от них, я был настолько погружен в свои мысли, что открыл рот, лишь когда мы дошли до самой Окли-стрит.

– Мама, – заговорил я наконец, – я сделал предложение Винни Ла Форс, и она приняла его.

– Мальчик мой, – сказала она, – ты настоящий Пэкенем.

Я понял, что услышал высшую похвалу, которая только могла слететь с ее уст. И прошло целых четыре дня, прежде чем старая добрая леди (после того, как чистоте и гвалту я предпочел пыль под книжным шкафом и тишину) вновь обнаружила во мне наследственные черты Манро.

Изначально свадьбу планировали сыграть через шесть недель, но постепенно мы свели этот срок к пяти, а потом к четырем месяцам. К тому времени доход мой уже возрос до двухсот семидесяти фунтов, и Винни согласилась (загадочно при этом улыбаясь), что мы вполне можем прожить на такие деньги… тем более, что от женитьбы доходы врача возрастают. Ее улыбка объяснилась, когда за несколько недель до свадьбы я получил внушительного вида документ, в котором «Мы, Браун и Вудхауз, адвокаты Винифред Ла Форс…» самым дурным английским языком извещали меня о множестве разнообразных вещей. Смысл всего этого, после того как были выброшены всевозможные «принимая во внимание» и «вышеупомянутые», свелся к тому, что Винни имела собственный доход в триста фунтов в год. Это не могло заставить меня любить ее еще больше, но я, конечно же, не могу не сказать, что был рад этому известию и что благодаря этому устроить свадебную церемонию оказалось легче, чем я думал.

Бедный Вайтхолл пришел ко мне утром в день свадьбы. Он сгибался под тяжестью красивого японского шкафчика, который раньше стоял у него в квартире. Я пригласил его в церковь на церемонию, поэтому престарелый джентльмен был в ослепительном белом жилете и шелковом галстуке. Честно говоря, я немного беспокоился, как бы его возбужденное состояние не наделало беды, как тогда, с праздничным обедом, но в тот день поведение и внешний вид его были просто безукоризненными. С Винни я познакомил его за несколько дней до этого.

– Простите, что я это говорю, доктор Манро, сэр, но вы … везучий парень, – сказал он. – Вы засунули руку в мешок, сэр, и с первого же раза вытащили из него угря. Это ж любой, у кого хоть полглаза есть, видит. Я вот три раза совал в мешок руку и вытаскивал только змей. Ежели б со мною рядом всегда была добрая женщина, я бы, может, сейчас не был жалким бывшим шкипером бронированного транспортника.

– Я думал, вы были женаты дважды, капитан.

– Трижды, сэр. Я похоронил двух жен. Третья живет в Брюсселе. Ну, до встречи в церкви, доктор Манро, сэр, и уж поверьте, никто не желает вам счастья больше, чем я.

В церкви собралось много людей, которые пришли пожелать нам счастья. Слух о моей свадьбе дошел и до моих пациентов, так что в церкви свободных мест не было, и я даже немного забеспокоился, увидев, какими здоровыми все они выглядели. Мой сосед доктор Портер тоже пришел поддержать меня, а старый генерал Вейнрайт вел Винни под венец. Моя мать, миссис Ла Форс и мисс Вильямс сидели на первом ряду, а в глубине на одном из дальних рядов я заметил раздвоенную бороду и морщинистое лицо Вайтхолла. Рядом с ним сидели раненый лейтенант, человек, который сбежал из дому с кухаркой, и еще с десяток людей, которых он «тянул на буксире». Потом, после того как заветные слова были произнесены и некто в людском обличье попытался освятить то, что и так было свято, под звуки «Свадебного марша» мы подошли к алтарю, где моя милая мама сняла напряжение ситуации, поставив свою подпись в учетной книге в неправильном месте, так что по всему выходило, что это она только что вышла замуж за священника. И потом среди поздравлений и счастливых лиц мы вышли из церкви, остановились на лестнице, ее рука в моей, и увидели перед собой знакомую дорогу. Но у меня перед глазами стояла другая дорога, дорога нашей жизни… Широкая и прямая дорога, которой нам теперь предстояло пройти, дорога, по которой так приятно шагать, но которая окутана туманом. Длинна эта дорога иль коротка? Идет она вверх иль спускается вниз? Для моей любимой она все равно будет гладкой, если только сделать ее такой под силу мужской любви.

Несколько недель мы провели на острове Мэн{240}240
  …Мэн… – Остров в Ирландском море, в составе Великобритании.


[Закрыть], а потом вернулись на Окли-виллас, в дом, в котором благодаря усилиям мисс Вильямс даже моя матушка теперь не нашла бы ни пылинки. Добрая экономка уже почти истощила запас своего воображения, придумывая благовидные объяснения моему затянувшемуся отсутствию толпам осаждающих дом пациентов. Моя практика действительно быстро и значительно расширилась, так что последние полгода или около того я не то чтобы занят по горло, но без дела не сижу. Ко мне приходят небогатые люди, поэтому мне приходится много работать за небольшие гонорары. Но я не забываю и о своем образовании. Я хожу в местную больницу и слежу за развитием медицинской науки. Бывает, что я жалею о том, что не достиг больших вершин, но счастлив, и счастье мое полно, и, если судьба не строит на мой счет каких-либо особенных планов, я согласен до конца дней своих прожить так, как живу сейчас.

Тебе, возможно, захочется узнать, как складываются наши с женой отношения в религиозных вопросах? Могу сказать, что и она, и я не зависим друг от друга. К чему мне навязывать ей свои взгляды? Ради абстрактной правды я не стану отнимать у нее ту наивную детскую веру, благодаря которой жизнь ей кажется проще и ярче. Я не сумел в своих письмах правильно изложить тебе свои взгляды, если ты заподозрил меня в воинственном неприятии общепринятых религиозных систем. Я вовсе не утверждаю, что все они неправы. Скорее я считаю, что истинны они все. Провидение не создало бы их, если бы они не были лучшими инструментами для достижения определенных целей. Поэтому все они священны. То, что они конечны и не подвержены дальнейшему развитию, я отрицаю. Более простая единая для всего мира религия займет их место, когда человечество будет готово к этому, и я верю, что в основе этой религии будет лежать та абсолютная и абсолютно доказуемая истина, о которой я уже говорил. Впрочем, есть такие люди и такие эпохи, которым лучше всего подходят именно старые религиозные системы. Если Провидение считает возможным пользоваться ими, то и люди могут придерживаться их. Нам остается только дождаться, пока останется самая истинная из них. Если я позволил себе враждебные слова в их адрес, то на самом деле они были направлены на тех, кто из кожи вон лезет, чтобы доказать, будто Всемогущий благоволит лишь их маленькой клике{241}241
  …клике… – Клика (от фр. clique – шайка, банда) – группа людей, стремящихся любыми средствами достигнуть каких-либо корыстных, неблаговидных целей.


[Закрыть], или на тех, кто хочет окружить религию китайской стеной{242}242
  …окружить религию китайской стеной… – Китайская стена – непреодолимая преграда, полная изолированность от кого-либо или чего-либо. По названию огромной древней стены, отделявшей Китай от Монголии.


[Закрыть], целенаправленно отвергая любые новшества и отказываясь от дальнейшего развития. С такими людьми пионеры прогресса не вступают в перемирие. Что до моей жены, то мне хочется прерывать своими наставлениями ее невинные молитвы не больше, чем ей хочется выносить из моего кабинета философские книги, которые лежат у меня на столе. Узость взглядов ей не свойственна, хотя, если кому-то удастся взобраться на самую верхнюю точку интеллектуальной развитости, оттуда он увидит, что и ограниченность имеет свою цель.

Около года назад я получил новости о Каллингворте. О нем мне рассказал Смитон, с которым мы играли в одной университетской футбольной команде. До встречи со мной он заезжал в Брадфилд. Рассказ его не был радостным. Практика Каллингворта значительно сократилась. Наверняка люди просто привыкли к его странностям и перестали удивляться. Кроме того, пару раз он становился объектом коронерских расследований, после чего среди его пациентов сложилось мнение, что он слишком уж свободно использует сильнодействующие лекарственные препараты. Если бы коронеры эти видели сотни исцелений, которые стали возможны именно благодаря тому, что Каллингворт не боялся увеличивать дозировку лекарств, возможно, они были бы к нему не так строги. Но, как ты сам понимаешь, никто из конкурентов Каллингворта не стал бы защищать его. Сам он ведь никогда с ними не считался.

Помимо упадка практики, я с сожалением узнал и о том, что у К. вновь обострилась его непонятная подозрительность, которая всегда казалась мне его самым главным безумством. Его отношение ко мне – прекрасный тому пример, но, насколько я помню, для него это было характерно всегда. Я припоминаю, что даже в те далекие дни, когда они жили в четырех комнатах над продуктовой лавкой, он заклеивал все щели, чтобы обезопасить себя от какой-то воображаемой инфекции. Еще его постоянно преследовала мысль о том, что его подслушивают, из-за чего он часто, оборвав разговор на полуслове, бросался к двери, распахивал ее и выбегал в коридор, в надежде поймать шпиона на горячем. Был случай, когда он при мне «застукал» служанку с чайным подносом. У меня до сих пор стоит перед глазами ее изумленное лицо в обрамлении разлетающихся во все стороны чашек и кусков сахара.

Смитон рассказал, что сейчас это приобрело другую форму: теперь Каллингворт уверен, что вокруг него плетется заговор с целью отравить его медью, и, стремясь уберечься, он принимает самые неожиданные меры предосторожности. Чтобы понять масштабы, которых достигает его странность, говорит Смитон, достаточно увидеть, как он ест. Его обеденный стол весь уставлен химическими приборами, многочисленными ретортами и склянками, с помощью которых он проверяет каждое блюдо. Когда Смитон все это описывал, я не мог удержаться от смеха, и все же это был смех сквозь слезы, потому что нет упадка печальнее, чем упадок великого человека.

Я не думал, что когда-нибудь снова увижу Каллингворта, но судьбе было угодно еще один раз свести нас вместе. Даже несмотря на то, что он так жестко обошелся со мной, я не утратил расположения к нему. Много раз я думал, как мне стоит поступить, если мы с ним встретимся: вцепиться в горло или пожать руку. Тебе, возможно, будет интересно узнать о том, как это произошло в действительности.

Где-то неделю назад, когда я как раз собирался выходить из дома, мальчишка-посыльный принес мне записку. Увидев знакомый почерк, я понял, что Каллингворт находится в Берчспуле, и немало взволновался. Я позвал Винни, и мы вместе прочитали записку.

«Дорогой Манро, – говорилось в ней. – Джеймс остановился в Берчспуле на несколько дней. Мы в скором времени покидаем Англию, но, пока мы все еще здесь, он был бы рад по старой дружбе встретиться и поговорить с Вами.

Искренне Ваша,

Хетти Каллингворт».

Почерк и манера обращения, несомненно, принадлежали ему, поэтому было понятно, что это одна из тех его маленьких прозрачных хитростей, которые так для него характерны. Не желая показывать, что решил идти на попятную, он сделал вид, будто записку писала его жена. Странное совпадение: остановился он в том же доме на Кадоган-террас, в котором когда-то снимал комнату я, только двумя этажами выше.

У меня не лежала душа к этой встрече, но Винни всегда была за мир и всепрощение. Женщины, которые ничего не требуют, всегда получают то, чего хотят, поэтому и моя милая маленькая спутница неизменно добивается своего. Уже через полчаса я был на Кадоган-террас, охваченный самыми разными чувствами, впрочем, по большей части добрыми. Я попробовал убедить себя, что отношение Каллингворта ко мне было результатом некоей патологии, порождением нездорового мозга. Ведь если бы меня ударил пьяный, я бы не стал на него за это злиться. Примерно так я воспринимал и то, что произошло между нами.

Если Каллингворт и держал против меня камень за пазухой, то ничем не проявил этого. Впрочем, я по своему опыту знал, что за его нагловатой и напористой типично английской манерой вести себя могло скрываться что угодно. Жена его была более открыта, и по ее плотно сжатым губам и холодным серым глазам я видел, что она не забыла старую ссору. Сам Каллингворт почти не изменился и был, как всегда, энергичен и полон жизни.

– Здоров, как бык, друг мой! – гаркнул он и постучал себя по груди кулаками. – Вчера играл за «Лондон скоттиш» в отборочном туре. Не выпускал мяч от свистка до свистка. В рывке скорость уже не та (да и ты, Манро, тоже, наверное, не молодеешь, а?), но в нападении я жару дал, это уж точно! Не знаю, когда еще удастся поиграть, я на следующей неделе в Южную Америку отправляюсь.

– Выходит, ты из Брадфилда насовсем уехал?

– Слишком провинциальный городишко, друг мой! Зачем мне какая-то деревенская практика, приносящая жалкие три тысячи в год? Там совершенно негде развернуться. Голова моя торчала с одного края Брадфилда, а ноги с другого. Да что я, там даже Хетти места не хватало! Теперь я занялся глазами, другой мой. Люди платят полкроны, чтобы вылечить грудь или горло, и то с неохотой, но, если у них что-то с глазами, они не задумываясь готовы расстаться с последним пенсом. В ушах тоже есть деньги, но глаза – это настоящее золотое дно.

– А при чем тут Южная Америка? – удивился я.

– Именно Южная Америка! – вскричал он и принялся расхаживать взад-вперед по обшарпанной комнате. – Вот послушай, приятель. Существует огромный материк, от экватора до айсбергов и, представь, на всем этом материке нет ни одного человека, который мог бы вылечить астигматизм. Что им вообще известно о строении глаза и современных методах его хирургии? Да ничего! В Англии в провинции об этом ни черта не знают, что уж тут говорить про Бразилию! Подумай только, там толпы полуслепых миллионеров, которые сидят на своих мешках с деньгами и ждут, когда же к ним приедет окулист. Что скажешь, Манро? Дьявол, когда я оттуда вернусь, я куплю весь этот Брадфилд и отдам его официанту вместо чаевых!

– Значит, ты хочешь осесть в каком-нибудь большом городе?

– Городе! Зачем мне нужен какой-то там город? Я еду туда, чтобы взять в свои руки весь материк! Пока я буду обрабатывать один город, мой агент будет ехать в следующий и сообщать там о моем прибытии. «Возможность, которая выпадает раз в жизни! – будет кричать он на каждом углу. – Незачем возвращаться в Европу! Европа сама едет к вам! Косоглазие, катаракта{243}243
  …катаракта… – См. т. 3 наст. изд., комментарий на c. 436.


[Закрыть], ирит{244}244
  …ирит… – Воспаление радужной оболочки глаза. От гр. iris – радужная оболочка глаза.


[Закрыть], глаукома{245}245
  …глаукома! – Заболевание глаз, основными признаками которого являются повышение внутриглазного давления и снижение зрения. Гр. glaukōma от glaukus – светло-зеленый (при глаукоме область зрачка иногда отсвечивает серым или зеленовато-голубым цветом).


[Закрыть]! Любые глазные болезни! Скоро в ваш город приезжает великий синьор Каллингворт! Он готов излечить каждого!» Разумеется, они на это клюнут, на площадях будут собираться толпы, ну а потом приезжаю я и собираю деньги! Вот мой багаж! – Он указал на две большие корзины в углу комнаты. – Это очки, друг мой! С вогнутыми линзами, с выпуклыми, сотни разных очков. Я проверяю зрение, тут же подбираю очки, и осчастливленный пациент с криками бежит домой. Потом я нанимаю теплоход и возвращаюсь домой. Если мне, конечно же, не захочется прикупить какой-нибудь из их штатов и заняться его управлением.

В его изложении все это, разумеется, звучало совершенно нелепо, но вскоре я увидел, что он очень тщательно все продумал и крайне серьезно относится к этой затее.

– Пока я работаю в Баие, мой агент готовит Пернамбуку{246}246
  …Пернамбуку… – Город и штат в Бразилии.


[Закрыть], – увлеченно расписывал он. – Выдоив все, что можно, из Баии, я еду в Пернамбуку, а агент направляется в Монтевидео. Так мы объедем весь материк и засыплем его очками. Все будет работать, как часы.

– Там тебе придется разговаривать на испанском.

– Ерунда, – отмахнулся он. – Чтобы ткнуть человеку ножом в глаз, не нужно изучать испанский. Единственное, что мне нужно будет уметь сказать, это «Оплата на месте. В кредит не работаем». Мне и этого вполне хватит.

Мы долго и интересно разговаривали о том, что примечательного случилось с нами за то время, пока мы не виделись, ни словом при этом не вспомнив о ссоре. Он отказывался признать, что покинул Брадфилд, потому что его практика пошла на убыль, продолжая утверждать, что ему сделалось тесно в этом городе. Его опускающийся защитный экран, по его же словам, очень понравился одной из первых частных судостроительных компаний на Клайде{247}247
  …на Клайде… – Клайд – река на юге Шотландии.


[Закрыть], и есть очень большая вероятность того, что они возьмут его на вооружение.

– А что касается магнита, – сказал он, – мне очень жаль свою страну, но скоро она перестанет быть хозяйкой морей. Мне придется передать свое изобретение немцам. И не моя в этом вина. Не надо винить меня, когда Англия получит сокрушительный удар. Я представил свою идею в морское министерство. Мне проще было бы объяснить свою идею в какой-нибудь сельской школе. Ты бы видел, какие ответы я получал, Манро! Просто бред сумасшедшего на бумаге с печатью. Когда начнется война и я покажу эти бумаги, кого-нибудь за это повесят. Объясни им то, объясни им это… В конце они спросили, к чему я предлагаю крепить магнит. Я ответил: к любому твердому, непробиваемому предмету, такому, как голова любого из чиновников их министерства. На этом все и закончилось. Они написали мне вежливое письмо с благодарностью, и я написал им вежливое письмо с пожеланием провалиться к дьяволу. Этим великий исторический инцидент был исчерпан. Как тебе такое, а?

Расстались мы тепло, по-дружески, и все же, я думаю, некоторая настороженность осталась с обеих сторон. Напоследок он посоветовал мне как можно скорее бросить Берчспул.

– Ты способен на большее… На большее, приятель, – несколько раз повторил он. – Не сиди на месте, обыщи весь свет, и как только найдешь уютное местечко, тут же бросайся туда и старайся изо всех сил. Для человека, который готов драться, таких мест полно.

Это были последние его слова и, очевидно, наша последняя с ним встреча, поскольку почти сразу после этого он отправляется в свое авантюрное путешествие. Ему должно повезти. Он такой человек, которого ничто не может остановить. Расстались мы друзьями, и я искренне желаю ему удачи, хотя в глубине души все-таки не доверяю ему и буду рад знать, что нас с ним разделяет Атлантический океан.

Ну, а нас, Берти, ждет хоть и не такое великое, но счастливое и спокойное будущее. Сейчас нам обоим по двадцать пять, и я надеюсь, что еще самое меньшее лет тридцать пять есть в нашем распоряжении. Я предвижу, что со временем работа станет мне все больше и больше приедаться, круг моих знакомых будет расширяться и дальше, скорее всего, я примкну к тому или иному местному движению и в результате на склоне лет стану судьей или, по крайней мере, членом городского совета. Не слишком захватывает дух, правда? Но меня это устраивает и иного пути я не вижу. Мне бы очень хотелось надеяться на то, что благодаря мне мир станет хоть чуточку лучше. Даже на таком незначительном уровне в каждом человеке существует некое противостояние, и я уверен, что жизнь нашу можно изменить к лучшему, если каждый встанет на сторону разума, терпимости, сострадания, умеренности, миролюбия и добра по отношению как к людям, так и к животным. Никто из нас не в силах отправить противника в нокаут одним ударом, но ведь каждый, даже самый слабый удар приносит очко.

До свидания, дорогой мой друг, и помни, что, если ты когда-либо приедешь в Англию, в нашем доме ты всегда желанный гость. В любом случае теперь, когда у меня наконец есть твой адрес, я обязательно в скором времени напишу тебе снова. Передавай искренний привет и наилучшие пожелания миссис Суонборо.

Всегда твой,

Дж. Старк Манро