Текст книги "Тень великого человека. Загадка Старка Манро (сборник)"

Дорогой мой Берти, ты обижаешься и пишешь, что разлука, должно быть, ослабила нашу дружбу, поскольку за все эти долгие семь месяцев я не послал тебе ни единой строчки. Но в действительности дело в том, что я просто не решался писать тебе до тех пор, пока не смогу сообщить какую-нибудь радостную новость. Но как же долго пришлось ждать этой новости! Сегодня я, по крайней мере, могу тебе сообщить, что нависшая надо мной туча, похоже, начинает понемногу светлеть по краям.

По адресу, написанному в начале письма, ты уже понял, что я все еще держусь за свое место, но, если честно, удержаться здесь было чрезвычайно трудно. Не раз я начинал думать, что тот кусок обшивки, о котором писал старый добрый Вайтхолл, начинает выскальзывать из моих рук. Меня то прибивало к берегу, то снова уносило в открытое море. Иногда я оставался почти без денег, иногда вовсе без них. Даже в лучшие времена жилось мне нелегко, а в худшие я чуть ли не голодал. Я жил, ограничивая свое питание одной буханкой хлеба в день, когда в моем столе лежали десять серебряных фунтов. Но эти фунты, собранные по крохам, были предназначены для квартальной арендной платы, и хоть пенни из них я бы потратил на еду лишь в том случае, если бы мне пришлось до этого не есть целые сутки. Два дня мне просто не за что было купить почтовую марку. Прочитав в вечерней газете о лишениях наших ребят в Египте, я улыбнулся. Их дневной паек для меня был бы настоящим пиршеством. Впрочем, какая разница, откуда ты получил углерод, азот и кислород, раз уж ты их получил. Гарнизон Окли-виллас выдержал худшие времена и сдаваться не собирается.

Не то чтобы у меня совсем не было пациентов. Конечно же, люди приходили. Некоторые, как та старая горничная, первая из них, больше не возвращались. Я думаю, они просто не доверяли врачу, который сам открывает дверь посетителям. Некоторые стали моими постоянными пациентами, но почти все они были людьми очень бедными, и, если ты подумаешь о том, сколько нужно шиллингов и шестипенсовиков, чтобы собрать пятнадцать фунтов, которые я каждый квартал где-то должен брать на аренду, налоги, газ и воду, ты поймешь, что даже при определенном успехе для меня очень сложно хоть что-то откладывать в свой чемодан, который одновременно служит мне кладовой для продуктов. И все-таки, друг мой, два квартала оплачены, и в третий квартал я вхожу с высоко поднятой головой. Я похудел почти на стоун{224}224
  …стоун… – Единица массы в английской системе мер, содержит 14 фунтов (6,35 кг).


[Закрыть], но сердце мое все так же горячо.

Я уже плохо помню, когда именно писал тебе последний раз. По-моему, недели через две после переезда в Берчспул, сразу же после разрыва с Каллингвортом. За это время произошло столько всего, что я даже не представляю, с чего лучше начать. Жизнь моя была наполнена множеством маловажных и не связанных между собой событий. Правда, тогда мне они таковыми не казались, но сейчас-то, когда с тех пор утекло уже столько воды, мне кажется, что всему этому не стоит уделять особого внимания. Раз уж я упомянул Каллингворта, начну с того немногого, что могу рассказать о нем. Я послал ему ответ, о чем, кажется, уже рассказывал, и не думал, что когда-либо услышу о нем снова, но моя короткая записка, похоже, задела его за живое. Я получил ответное письмо в резких выражениях, в котором он говорил, что, если я хочу, чтобы он поверил моим «bona-fide»[38]38
  Истинность, подлинность (лат.). Здесь – честность намерений.


[Закрыть] (не знаю, что он хотел этим сказать), то мне бы следовало вернуть ему все те деньги, которые я получил, работая с ним в Брадфилде. На это я ответил, что сумма эта составляет примерно двенадцать фунтов и что у меня все еще хранится его письмо, в котором он гарантировал, что я получу триста фунтов, если приеду в Брадфилд, таким образом разница в двести восемьдесят восемь фунтов была в мою пользу, и, если я в ближайшее время не получу чек на обозначенную сумму, я передам это дело в руки своему адвокату. На этом наша переписка прекратилась.

Однако произошел еще один случай. Однажды, месяца через два после начала практики, я случайно обратил внимание на с виду ничем не примечательного бородача, который прогуливался напротив моего дома по противоположной стороне улицы. Днем, выглянув в окно приемной, я снова его увидел. На следующее утро я опять его заметил, и у меня возникли определенные подозрения, которые переросли в уверенность, когда через день или два после этого, выходя из дому одного из своих небогатых пациентов, я увидел этого субъекта у зеленной лавки через дорогу. Я прошелся до конца улицы, свернул за угол и остановился. Через недолгое время торопливой походкой из-за угла вышел и он.

«Возвращайтесь к доктору Каллингворту и передайте ему, что я сам решаю, как мне работать и сколько мне работать, – сказал я. – Если вы и после этого не прекратите шпионить за мной, пеняйте на себя».

Он смешался и покраснел, я же пошел своей дорогой и больше его не встречал. Каллингворт – единственный человек в мире, кого может интересовать, чем именно я занимаюсь, и молчание этого человека – лучшее доказательство тому, что я не ошибся. С тех пор о Каллингворте я не слышал.

Вскоре после начала моей работы здесь я получил письмо от моего дядюшки-артиллериста, Александра Манро. Он написал, что узнал о моих делах от моей матери, и пожелал скорейшего успеха в моем начинании. Он, о чем я, кажется, тебе говорил, ревностный методист-веслианец{225}225
  …методист-веслианец… – Методисты (от гр. méthodos – путь исследования, теория, учение) – протестантская церковь, главным образом в США и Великобритании. Возникла в XVIII в., отделившись от англиканской церкви и требуя последовательного, методического соблюдения религиозных обрядов, предписаний. Проповедует религиозное смирение, терпение, строжайшую дисциплину. Основателями методизма были братья Джон (1703–1791) и Чарлз (1707–1788) Весли.


[Закрыть], как и остальные мои родственники по отцовской линии. Так вот, он написал, что глава местного веслианского отделения в Берчспуле – его старый друг, и от него он знает, что у веслианцев нет своего врача; поэтому, поскольку я сам происхожу из семьи веслианцев, я мог бы обратиться к нему с прилагаемым рекомендательным письмом, что, бесспорно, значительно расширило бы круг моих пациентов. Я обдумал его предложение, Берти, и решил, что с моей стороны было бы низостью использовать религиозную организацию для своей выгоды, раз я отвергаю религию в общем. Искушение было очень велико, но я уничтожил то письмо.

Могу сказать, что один-два раза мне повезло случайно найти клиента. Один раз (и для меня тогда это было чрезвычайно важно) бакалейщик по фамилии Хейвуд упал в приступе перед своим магазином. Я как раз проходил мимо, направляясь к одному из своих безденежных пациентов, больному брюшным тифом. Ты сам понимаешь, что мне это показалось знаком судьбы. Я тут же бросился к нему, помог справиться с приступом, успокоил его жену, пощекотал ребенка, в общем, как мог, постарался расположить к себе всех его домочадцев. Эти приступы случались у него периодически, поэтому он предложил мне и дальше следить за его здоровьем с тем, чтобы расплачиваться со мной своими товарами. Это была какая-то дьявольская сделка, потому что каждый припадок Хейвуда сулил мне масло и свиную грудинку, а приступ здоровья означал для меня черствый хлеб и копченые сосиски. И все-таки благодаря этому мне удалось отложить на арендную плату немало шиллингов, которые в противном случае были бы потрачены на еду. Потом бедняга умер, и на этом наш контракт утратил силу.

Еще два случая произошло рядом с моей дверью (перекресток там довольно оживленный), и хоть оба раза они мне практически ничего не принесли, но, по крайней мере, я получал удовлетворение, когда потом отправлялся к газетному ларьку и видел в вечернем номере, что «кучер, хотя и был в большой степени потрясен, по заключению доктора Старка Манро из Окли-виллаc, серьезных травм не получил». Как когда-то говорил Каллингворт, молодому врачу очень сложно пропихнуть свое имя в газеты, и поэтому нужно пользоваться любым шансом. Возможно, корифеи моей профессии и не посчитали бы упоминание фамилии в какой-то провинциальной газетенке чем-то достойным уважения, но мне до сих пор не приходилось слышать о том, чтобы хоть кто-нибудь из них возражал против того, что их имена упоминались в публикуемых в «Таймс» сводках о состоянии здоровья некоторых наших государственных мужей.

А потом случилось нечто более серьезное. Это произошло через два месяца после моего начала, хотя сейчас я уже с трудом вспоминаю, в какой последовательности происходили события. По моей улице как-то проезжал на лошади известный в городе адвокат по фамилии Диксон, и вот прямо напротив моего дома лошадь его вдруг чего-то испугалась, встала на дыбы и упала на спину, придавив хозяина. Я в это время ел сосиски в задней комнате, но, услышав шум, побежал к выходу и как раз встретился с толпой, которая несла его к моей двери. Мой холл тут же наполнился людьми, которые истоптали мне всю приемную и даже зашли в заднюю комнату, в тот момент художественно оформленную чемоданом с недоеденным куском хлеба и холодными копчеными сосисками на крышке.

Однако в то время я думал только о своем пациенте, который громко стонал. Я убедился, что ребра у него целы, проверил суставы, ощупал руки и ноги и пришел к выводу, что переломов или смещений у него не было, но он потянул себе мышцы таким образом, что ему было больно сидеть или ходить. Поэтому я послал за открытым экипажем и препроводил его домой. Причем ехали мы так: он стоял, а я с очень серьезным видом сидел рядом с ним и держал его обеими руками. Коляска ехала медленно, поэтому вся толпа свидетелей происшествия шла за нами, и из каждого окна высовывались привлеченные шумом любопытные лица. Лучшей рекламы нельзя и придумать. Все это напоминало цирковой парад. Впрочем, когда мы приехали к его дому, профессиональная этика потребовала, чтобы я передал пострадавшего в руки их семейного врача, что я и сделал, соблюдая все правила учтивости… хотя и не без затаенной надежды на то, что старый врач скажет мне: «Доктор Манро, вы проявили такую заботу о моем пациенте, что для меня было бы огромной честью, если бы вы согласились взять на себя дальнейшую опеку над ним». Но он, напротив, жадно вырвал его из моих рук, и мне осталось только удалиться, радуясь тому, что заслужил некоторую репутацию, получил рекламу и заработал гинею.

Это несколько более-менее интересных примеров, выделяющихся на фоне рутины моей жизни… довольно незначительных, но, как говорится, на безрыбье и рак рыба. В общем же жизнь моя все это время была монотонной и до отвращения неинтересной: заработал шиллинг, потратил шиллинг, накопил на то, накопил на се, получил очередную квитанцию из рук жизнерадостного сборщика налогов, который, наверное, и не догадывался, каким бременем является для меня этот голубой листок бумаги. То, что мне приходилось выплачивать налог в пользу бедных, меня даже забавляло, ведь мне самому было впору получать эти деньги. Трижды в самые тяжелые времена я закладывал свои часы, и трижды мне удавалось выкупить их. Но могут ли заинтересовать тебя подробности такой жизни? Вот если бы благородная графиня поскользнулась на апельсиновой корке рядом с моей дверью, или невероятным tour-de-force[39]39
  Проявление таланта, мастерства (фр.).


[Закрыть] мне бы удалось спасти безнадежно больного местного толстосума, или под покровом ночи в мою дверь постучали бы и предложили поехать в какой-нибудь уединенный дом для того, чтобы оказать помощь безымянному незнакомцу, пообещав по-королевски заплатить при условии, что я буду держать язык за зубами, вот тогда мне было бы чем занять твое внимание. Но бесконечное выслушивание биения сердца старой поденщицы или хрипов в легких торговца зеленью мало чем может заинтересовать. Добрые ангелы мне не встречались.

Хотя нет, подожди! Один таки встретился. Как-то раз в шесть часов утра меня разбудил звонок в дверь. Подкравшись к прихожей и осторожно выглянув из-за угла, я через стекло в двери увидел высокого джентльмена в цилиндре. В сильном возбуждении, переполненный всевозможными предположениями о том, что может означать этот ранний визит, я бегом вернулся в свою комнату, кое-как оделся, помчался обратно, открыл дверь и увидел перед собой Хортона. Этот славный человек приехал из Мертона на экскурсионном поезде. Он провел в дороге всю ночь. Под мышкой он держал зонтик, а в руках – две большие соломенные корзины, в которых, как потом выяснилось, были холодная баранья нога, полдюжины бутылок пива, бутылка портвейна, разнообразные пирожки и другая аппетитная всячина. Мы провели великолепный день вместе, и, когда вечером он поехал дальше со своей экскурсией, мне было грустно с ним расставаться.

Кстати, о грусти. Ты, Берти, неправильно меня понимаешь, если думаешь (о чем я сужу по твоему письму), что я впал в меланхолию. Да, я отказался от некоторых форм утешения и сострадания, которые доступны тебе, но по той причине, что я не могу убедить себя в их искренности, и все же, по крайней мере в этом мире, я вижу массу причин не терять надежду. Ну, а насчет другого, тут я не сомневаюсь, что все будет хорошо. Что бы ни было уготовано мне тайным планом великого Конструктора, от полного уничтожения до вершин блаженства, я готов принять судьбу.

В этом мире есть множество вещей, которые наполняют твое сердце ощущением полного счастья. Добро поднимается, а зло опускается на дно, как масло и вода в банке. Человеческая раса улучшается. Все меньше выносится обвинительных приговоров, образование становится все более доступным. Люди меньше грешат и больше думают. Когда я встречаю человека с недобрым лицом, я думаю, что скоро он и похожие на него превратятся в такой же исчезающий вид, как большая гагарка. И я не думаю, что, исходя из разных «…ологических» интересов, нам стоит хранить в заспиртованном виде несколько образцов всяких Биллов Сайксов, чтобы потомки наши имели возможность представить себе, как выглядели такие люди.

И чем больше мы совершенствуемся, тем большую склонность к совершенствованию обретаем. Мы развиваемся не в арифметической, а в геометрической прогрессии. Нас интересует весь без исключений багаж знаний и добродетелей, который накапливается человечеством с незапамятных времен. Считается, что человека эпохи палеолита{226}226
  …человека эпохи палеолита… – Палеолит (от гр. palaios – древний – и lithos – камень) – древнейший период каменного века. В начале палеолита на Земле появляются древнейшие обезьяноподобные люди (свыше 2 млн. лет назад), конец относится к временному периоду приблизительно 10 тыс. лет назад.


[Закрыть] и человека эпохи неолита{227}227
  …человека эпохи неолита… – Неолит (от гр. neos – новый – и lithos) – последняя эпоха каменного века (VIII–III тыс. до н. э.), характеризуется оседлостью населения, появлением скотоводства и земледелия, изобретением керамики.


[Закрыть] разделяет около восьмидесяти тысяч лет. И за все это время человек всего лишь научился точить свои каменные орудия вместо того, чтобы оббивать их. А каких только перемен не произошло за последние лет пятьдесят! Появились поезда, телеграф, хлороформ{228}228
  …хлороформ… – Органическое соединение, бесцветная жидкость со сладковатым запахом, хороший растворитель жиров, смол и других веществ; получают синтетически; входит в составы для растирания, используемые при мышечных и невралгических болях. В XIX и начале XX вв. применялся для наркоза, впоследствии был заменен более безопасными веществами. В настоящее время используется в качестве растворителя в фармакологической промышленности, а также для производства красителей и т. д. Впервые получен в 1831 г. в качестве растворителя каучука С. Гутри. Формулу хлороформа установил французский химик Жан Батист Дюма (1800–1884), он же в 1834 г. придумал название (фр. chloroforme от гр. chlōros – зеленовато-желтый – и лат. forma – форма).


[Закрыть] и электричество. Сейчас десять лет значат больше, чем раньше тысячелетие, и происходит это не из-за того, что мы становимся умнее, а в большей степени из-за того, что свет, заложенный в нас, указывает нам направление, в котором нужно развиваться. Первобытный человек брел, не разбирая дороги, медленно и спотыкаясь. Мы же идем стремительным шагом к нашей невидимой цели.

Что же это за цель? Я имею в виду, относительно нашего мира. С того самого дня, когда человек впервые нацарапал иероглифы на глиняной вазе или написал их сепией{229}229
  …сепией… – Сепия (от гр. sē´рíа – каракатица) – светло-коричневая краска, получаемая из красящего вещества, вырабатываемого особым органом («чернильным мешком») в теле морского моллюска (сепии). Использовалась европейскими художниками с середины XVIII в. при рисовании пером и кистью. В XX в. заменена искусственными красителями типа акварели.


[Закрыть] на папирусе, он задумывался над этим вопросом так же, как мы сегодня. Да, наверное, мы действительно знаем о мире немного больше, чем они. Нам было дано около трех тысяч лет, чтобы сейчас жить той жизнью, о которой будут рассуждать наши потомки. Но этот крошечный срок настолько мал по сравнению с теми огромными временными промежутками, которыми оперирует Провидение, воплощая в жизнь свои планы, что любые наши выводы, пожалуй, можно считать сомнительными. Погрязнет ли цивилизация в болоте варварства? Такое уже случалось раньше по той причине, что очаги цивилизованности были всего лишь маленькими искрами в окружении темноты. Но что, к примеру, может сломить ту великую страну, в которой живешь ты? Нет, наша цивилизация будет развиваться и становиться все более и более сложной. Люди научатся жить в воздухе и под водой. Профилактическая медицина разовьется до такой степени, что естественное старение организма останется единственной причиной смерти. Образование и более социалистически ориентированное устройство общества покончит с преступлениями. Все говорящие на английском языке народы объединятся под флагом Соединенных Штатов. Постепенно Европейские Штаты последуют их примеру. Войны станут редкостью, но будут они намного страшнее войн современных. Различные формы религии исчезнут, останется лишь ее суть, и единая всеобщая конфессия охватит весь цивилизованный мир и станет проповедовать веру в ту основополагающую силу, которая и тогда будет оставаться столь же непознанной, как и сейчас.

Вот каким я вижу наше будущее, ну а что будет после этого, решать Солнечной системе. Хотя Берти Суонборо и Старк Манро будут носиться с западным ветром и оседать пылью на окнах чистоплотных домохозяек задолго до того, как пройдет хотя бы половина этого срока.

Конечно же, изменится и сам человек. Зубы у людей ухудшаются стремительно. Чтобы в этом убедиться, достаточно подсчитать количество зубных врачей в Берчспуле. Волосы тоже. Как и зрение. Когда мы думаем о том, как будет выглядеть более развитый человек будущего, мы подсознательно представляем его себе лысым и в очках. Я в этом отношении – совершенное животное, единственный признак моей развитости – отсутствие двух задних зубов. Хотя, с другой стороны, есть доказательства, свидетельствующие о развитии шестого чувства – сверхчувственного восприятия. Если бы я им обладал, я бы уж наверняка почувствовал, как утомили тебя мои обобщения и догматизм.

Но в любых рассуждениях о будущем должна присутствовать определенная доля догматизма, поскольку откуда мы можем знать, что природа в своем развитии не свернет на такие дороги, о существовании которых мы и не догадываемся? Ведь если приравнять среднюю продолжительность жизни человека к одной секунде, а существование Земли – к одному дню, то нам о его истории известно не больше нескольких минут. Если человек проживает одну секунду дня, его сын еще одну, а сын сына еще одну, может ли наша общая память каким-то образом подготовить наших потомков, которые будут жить через сотни поколений, к встрече с таким феноменом, как ночь? Так что вся наша история, все наши знания не могут дать гарантии того, что земле нашей не уготованы такие перемены, которых мы не можем даже себе представить.

Однако возвратимся от разговора о судьбах вселенных к обсуждению существования такой ничтожной букашки, как я. Мне кажется, что о первых шести месяцах своей жизни в Берчспуле я уже рассказал все, что могло бы тебя заинтересовать. Ближе к концу этого срока приехал мой младший брат Пол… И лучшего компаньона я бы себе не пожелал! Мои маленькие бытовые неудобства вызывают у него лишь веселую улыбку, он всегда поднимает мне настроение, он гуляет со мной, ему интересно все, что интересно мне (я всегда разговариваю с ним как с ровесником), и он помогает мне во всем, от чистки обуви до расстановки в нужном порядке лекарств. Единственные лишние расходы, которые он приносит, вызваны тем, что он любит вырезать из бумаги армии маленьких солдатиков. В тех редких случаях, когда у нас появляются хоть какие-то деньги, мы покупаем свинцовых. Было такое, что я, пригласив пациента в приемную, обнаруживал у себя на столе выстроившиеся в походном порядке отряды кавалерии, пехоты и артиллерии. Бывало, я и сам подвергался атакам, когда, возясь с какими-то бумагами у себя за столом, поднимал глаза и вдруг наталкивался взглядом на надвигающиеся на меня передовые отряды стрелков с колоннами пехоты в арьергарде, кавалерийские эскадроны, обходящие меня с флангов, артиллерийскую батарею, развернувшуюся на моем медицинском словаре и обстреливающую мои позиции продольным огнем… и круглое улыбающееся лицо генерала за ними. Не знаю, сколько полков было под его командованием в мирное время, но я уверен, что случись что, под ружье встал бы каждый лист бумаги в доме.

Однажды утром мне в голову пришла идея, которая должна была произвести революцию в нашей внутренней домашней экономике. Это случилось, когда худшие времена были уже позади. Мы тогда даже стали позволять себе масло, иногда я покупал табак, и каждый день к нам наведывался молочник. Все это дает изрядный повод гордиться собой, если для тебя это вещи непривычные.

– Пол, мальчик мой, – воскликнул я, – я придумал, как собрать в этом доме полный штат слуг, не потратив при этом ни пенса.

Он, кажется, был рад, но совершенно не удивился. Он вообще свято верил в мои силы (хотя и совершенно необоснованно), поэтому, если бы я вдруг заявил, что знаю, как спихнуть с трона королеву Викторию и занять ее место, он бы, не задавая лишних вопросов, сделал все, о чем я бы его попросил, чтобы помочь мне.

Я взял чистый лист бумаги и написал: «Сдается подвальный этаж в обмен на помощь по дому. Обращаться на Окли-стрит, дом 1».

– Вот, держи, Пол, – сказал я. – Сбегай в контору «Ивнинг ньюс», отдай объявление и заплати шиллинг, чтоб оно вышло в трех номерах.

Трех номеров не понадобилось. Хватило и одного. Уже спустя полчаса после выхода первого номера газеты с объявлением в мою дверь позвонили. Весь остаток вечера Пол водил ко мне кандидатов, и я разговаривал с ними почти без перерыва. Вначале я был согласен принять к себе любого, кто носит юбку, но, увидев подобный наплыв желающих, мы резко повысили свои требования к кандидатам. Белые передники, опрятное платье при встрече посетителей, застилка кроватей, чистка обуви, готовка… Мы становились все более и более требовательными. Наконец мы сделали выбор. Мисс Воттон, которая попросила разрешения привести с собой сестру. Это была женщина с грубыми, даже неприятными чертами лица и довольно бесцеремонными манерами, появление которой в холостяцком доме не вызвало бы пересудов. Один ее нос мог послужить свидетельством целомудренности наших отношений. Мы договорились, что она привезет в подвальный этаж мебель, а в качестве спальни я предоставлю в ее распоряжение одну из двух комнат наверху.

Они въехали через несколько дней, когда меня не было дома. Вернувшись, я увидел первое, что указало мне на произошедшие в доме перемены, – это три маленьких собачонки у меня в холле. Я вызвал ее к себе и объяснил, что это нарушение контракта и что в мои планы вовсе не входило содержание зверинца. Она стала так умолять разрешить ей оставить собачек (похоже, это были мать и две дочери какой-то особо редкой породы), что в конце концов я уступил. Вторая сестра вела совершенно скрытный пещерный образ жизни. Иногда мне удавалось замечать край ее платья, мелькнувший за углом, но прошел целый месяц, прежде чем я смог бы узнать ее на улице в лицо.

Какое-то время все шло замечательно, но потом начались осложнения. Однажды утром, спускаясь раньше, чем обычно, я в своем холле увидел невысокого бородатого мужчину, который снимал с цепочки дверь. Прежде чем он успел это сделать, я схватил его за руку.

– Что это значит? – спросил я.

– Видите ли, сэр, – сказал он, – я муж мисс Воттон.

У меня тут же возникли ужасные подозрения относительно своей экономки, но, вспомнив ее нос, я успокоился. Расследование по горячим следам выявило все. Во-первых, она была замужней женщиной. Дальше – больше. Муж ее был моряком. Она назвалась мисс, потому что посчитала, что я скорее соглашусь принять к себе одинокую экономку. Муж неожиданно вернулся из длительного плавания и пришел к ней вчера вечером. Кроме того (интрига внутри интриги), вторая женщина была ей не сестра, а подруга, которую звали мисс Вильямс. Она подумала, что я охотнее пущу в свой дом сестер, чем подруг. Таким образом, мы наконец узнали, с кем имеем дело, и я, позволив Джеку остаться, выделил вторую верхнюю комнату мисс Вильямс. Если раньше меня в определенной степени беспокоило одиночество, то теперь я быстро превращался в содержателя ночлежки для бедняков.

Нам всегда доставляло огромное удовольствие наблюдать по вечерам процессию, направляющуюся в свои комнаты. Сначала проходила собака, потом мисс Вильямс со свечой в руке, за ней Джек, следом за ним вторая собака и, наконец, миссис Воттон с третьей собакой под мышкой и свечой в другой руке. Джек оставался у нас три недели, и, поскольку он по моему поручению дважды в неделю натирал пемзой полы во всем доме так, что они блестели, как квартердек{230}230
  …квартердек… – Приподнятая часть верхней палубы в кормовой части судна. Англ. quarter-deck от quarter – четверть, четвертая часть – и deck – палуба.


[Закрыть], его пребывание под нашей крышей принесло нам хоть какую-то пользу.

Примерно в это же время, обнаружив у себя несколько свободных шиллингов и не имея каких-либо срочных выплат, я заложил свой личный «винный погреб» в виде бочки пива в четыре с половиной галлона, дав себе строгое обещание прикасаться к ней только по праздникам или когда надо будет отметить какое-нибудь радостное событие либо принять гостей.

Вскоре после этого Джек снова ушел в море, и после его отъезда мы стали свидетелями нескольких очень серьезных ссор между женщинами внизу. Их крики, упреки и ответы разносились по всему дому. Все это закончилось тем, что однажды вечером ко мне, вся в слезах, пришла мисс Вильямс (это та, которая тихая) и сказала, что должна покинуть мой дом. Миссис Воттон сделала ее жизнь невыносимой, сказала она. Но теперь она была намерена вести независимый образ жизни. Она собиралась открыть магазинчик в бедном квартале города и отправлялась туда сейчас же.

Я расстроился, потому что мисс Вильямс мне нравилась, о чем я и сказал ей. Дойдя до холла, она, беспокойно шурша юбками, вернулась обратно в приемную, крикнула: «Выпейте пива!» и снова исчезла.

Прозвучало это как некое иносказательное проклятие. Если бы она сказала что-нибудь вроде «затяните ремень потуже!», я бы не так удивился. Но тут страшный смысл ее слов дошел до моего сознания, и я бросился в погреб. Бочка, лежавшая на козлах, была немного сдвинута с места. Я ударил по ней кулаком и услышал глухой барабанный звук. Я повернул кран, из него не вылилось ни капли. Я умолчу о последовавшей ужасной сцене, достаточно сказать, что миссис Воттон получила немедленный расчет, и на следующее утро мы с Полом снова остались одни в пустом доме.

Но комфортная жизнь последних нескольких недель подействовала на нас разлагающе. Мы уже не могли обходиться без помощника… Особенно сейчас, зимой, когда нужно заниматься отоплением дома, ведь для мужчины нет более угнетающего занятия. Я вспомнил о тишайшей мисс Вильямс и разыскал ее. Мое предложение вернуться она приняла с радостью, поскольку это позволило бы ей экономить на жилье, однако встал вопрос о ее товарах. Сначала это несколько испугало меня, но, когда выяснилось, что весь товар в общей сложности стоит одиннадцать шиллингов, у меня отлегло от сердца. Через тридцать минут мои часы были заложены, чем дело и завершилось. У меня в доме появилась отличная экономка и огромная корзина с дешевыми шведскими спичками, шнурками, кусками графита и фигурками из сахара. Я бы ни за что не поверил, что все это может стоить таких мизерных денег, если бы не убедился в этом на собственном опыте. Так что пока в моем доме наступил мир и покой, и я надеюсь, что ничего плохого больше не случится.

До свидания, дорогой мой друг, и не думай, что я забываю о тебе. Все твои письма читаются и перечитываются многократно. По-моему, у меня собрано все до последней строчки из того, что я когда-либо получал от тебя. Я очень рад, что тебе удалось выпутаться из того дела с пивоваренным заводом. Одно время я даже с ужасом думал, что ты либо лишишься денег, либо проиграешь на акциях. Огромное спасибо за предложение выслать мне незаполненный чек.

То, что ты так легко влился в свою прежнюю американскую жизнь после нескольких лет, проведенных в Англии, меня очень радует. Как ты говоришь, это не разные страны, а всего лишь две вариации одной общей идеи. Не правда ли, странно наблюдать за тем, как великих братьев сталкивают лбами? Если человек пишет клеветнический донос на соседа, он несет за это наказание (по крайней мере, у нас), хотя ни к каким тяжелым последствиям это привести не может. Однако же другой человек может осквернить целую страну, что несоизмеримо более гнусный и страшный поступок, и в мире нет такого закона, по которому он мог бы быть наказан. Ты только представь себе всю эту толпу презренных журналистов и жалких сатириков, которые только тем и заняты, что изображают англичан высокомерными кокни, а американцев – вульгарными фермерами. Если бы сыскался такой миллионер, который отправил бы их всех в кругосветное путешествие, нам всем хоть на время стало бы намного легче жить… Если бы судно это сгинуло где-нибудь в океане, это было бы еще лучше. А если бы еще и все ваши политики, алчные до голосов избирателей, вместе со своими командами прихлебателей, да еще и наши редакторы еженедельных газет, которые не чувствуют земли под ногами от тщеславия, были на том судне, насколько чище мы бы стали! Еще раз adieu[40]40
  До свидания (фр.).


[Закрыть] и удачи!