Текст книги "В высших сферах"

– Отлично, господин премьер-министр. – Артур Лексингтон положил на стол зажигалку, которую вертел в руке. Его лицо херувима было необычайно серьезно. Взглянув налево и направо, он ровным голосом заявил: – С моей точки зрения, в мире сегодня существует куда более серьезное и опасное напряжение, чем в любое время после тысяча девятьсот тридцать девятого года.

Спокойно произнесенные ясные слова породили напряжение. Люсьен Перро тихо произнес:

– Неужели дело так скверно?

– Да, – ответил Лексингтон, – я убежден, что это так. Согласен, трудно принять это как должное, потому что мы так долго были на острие иглы, что уже привыкли к кризисам. Но со временем появляется нечто более серьезное, чем кризис. И я думаю, мы близки к этому.

Стюарт Каустон мрачно произнес:

– Лет пятьдесят назад все, видимо, было легче. По крайней мере угроза войны возникала через разумные промежутки.

– Да. – В голосе Лексингтона звучала усталость. – Я полагаю, так оно и было.

– Значит, новая война… – Это произнес Перро, не окончив фразы.

– По моему мнению, – сказал Артур Лексингтон, – несмотря на возникшую ныне ситуацию, у нас еще год не будет войны. А может быть, и больше. Однако в качестве меры предосторожности я предупредил моих послов, чтобы они готовились сжечь документы.

– Это мера для войны старого образца, – сказал Каустон. – Со всеми вашими дипломатическими штучками. – И, вытащив кисет с табаком и трубку, он начал ее набивать.

Лексингтон пожал плечами и слабо улыбнулся:

– Возможно.

Джеймс Хоуден дал хорошо рассчитанную передышку и как бы отошел от руководства группой. А теперь, взяв в руки бразды правления, он возобновил свою речь.

– Я разделяю мнение Артура, – твердо заявил премьер-министр. – И я уже приказал частично занять правительственные помещения, существующие на случай чрезвычайного положения. В ближайшие два-три дня ваши департаменты получат секретные меморандумы на эту тему. – Сидевшие вокруг стола ахнули, и Хоуден строго добавил: – Лучше раньше, чем позже. – И, не дожидаясь комментариев, продолжал: – То, что я скажу дальше, будет для вас новостью, но мы должны вспомнить, какую займем позицию, когда начнется третья мировая война.

Он оглядел своих собеседников сквозь дым, который начал заполнять комнату.

– При нынешнем положении дел Канада не может не воевать – по крайней мере будучи независимой страной, – как не может и остаться нейтральной. У нас нет возможности для первого, и наша география не позволяет второго. Я сказал это не в качестве моего мнения – таковы факты жизни.

Глаза сидевших вокруг стола были устремлены на него. Пока он не заметил проявлений разногласия. Но это может появиться позже.

– Наша оборона, – сказал Хоуден, – была и является лишь показухой. И не секрет, что бюджет Соединенных Штатов на оборону Канады гораздо больше, чем весь наш бюджет.

Тут впервые заговорил Эдриен Несбитсон.

– Это не филантропия, – пробурчал старик. – Американцы будут защищать Канаду, поскольку они вынуждены так поступать ради собственной защиты. Поэтому мы не обязаны благодарить их.

– Никто не обязан испытывать благодарность, – резко заявил Джеймс Хоуден. – Хотя, признаюсь, я порой благодарен Провидению за то, что уважаемые друзья, а не враги соседствуют с нами.

– Нет, вы только послушайте! – произнес Люсьен Перро, держа в зубах нацеленную вверх сигару. Тут он вынул сигару изо рта и хлопнул своей могучей лапой по плечу Эдриена Несбитсона, сидевшего рядом с ним. – Не тревожься, дружище, я буду благодарен за нас двоих.

Эти слова, как и то, кто их произнес, удивили Хоудена. По традиции он считал, что наиболее сильная оппозиция его планам поступит от французской Канады, чьим рупором был Люсьен Перро, – от французской Канады с исконной боязнью вмешательства в ее дела, с глубоко укоренившимся недоверием к влиянию чужеземцев и связям с ними. Он что, судил неверно? Пожалуй, нет, да и вообще еще слишком рано об этом говорить. Но впервые он задумался.

– Разрешите напомнить вам некоторые факты. – Голос Хоудена снова звучал твердо и повелительно. – Все мы знакомы с возможными последствиями ядерной войны. После такой войны выживание будет зависеть от наличия пищи и производства продуктов питания. Страна, чьи районы, производящие продукты питания, будут заражены выпадением радиоактивных осадков, уже проиграет битву за выживание.

– Не только продукты питания будут уничтожены, – заметил Стюарт Каустон. На этот раз он не улыбался.

– Но производство продуктов питания имеет наибольшее значение, – загремел голос Хоудена. – Города могут превратиться в руины, и со многими это случится. Однако если останется чистая незараженная земля, земля, пригодная для земледелия, тогда оставшиеся в живых смогут выбраться из-под развалин и начать жизнь сначала. Так что продукты питания и плодородная земля – это все, что имеет значение. Мы появились из земли, мы возвращаемся в нее. Это путь выживания! Единственный путь!

На стене зала Тайного совета висела карта Северной Америки. Джеймс Хоуден направился к ней, и все головы повернулись в его сторону.

– Правительство Соединенных Штатов, – сказал он, – прекрасно понимает, что прежде всего надо оберегать районы, поставляющие продукты. И они планируют любой ценой сберечь эти районы на своей земле. – Рука его задвигалась по карте. – Молочные районы – север штата Нью-Йорк, Висконсин, Миннесота; многостороннее фермерство – Пенсильвания; пояс пшеницы – оба штата Дакота и Монтана; кукуруза – Айова; животноводство – Вайоминг; специализированные товары – Айдахо, северная Юта и дальше на юг все остальное. – Рука Хоудена опустилась. – Эти районы будут в первую очередь защищены, а за ними – города.

– И ничто не предусмотрено для канадской земли, – тихо произнес Люсьен Перро.

– Вы ошибаетесь, – сказал Джеймс Хоуден. – О канадской земле подумали. Она резервирована для поля боя.

И он снова повернулся к карте. Указательным пальцем правой руки он ткнул в несколько мест к югу от Канады, двигаясь в глубь континента от Атлантического побережья:

– Вот здесь проходит линия военных укреплений Соединенных Штатов – пусковые площадки для оборонительных и межконтинентальных ракет, с помощью которых США будут защищать свои земли, производящие продукты питания. Вы их знаете, как знаю и я, и как знает любой младший чин русской разведки.

Артур Лексингтон тихо пробормотал:

– Буффало, Платтсбург, Преск-Айл.

– Совершенно верно, – сказал Хоуден. – Эти пункты представляют собой острие американской обороны и, как таковые, явятся главным объектом советской атаки. Если эта атака – русскими ракетами – будет отбита, то произойдет это прямо над Канадой. – И он провел рукой по Канаде на карте. – Вот оно – поле боя! Вот тут, судя по составленной на сегодня схеме, и будет вестись война. – Глаза присутствующих следили за движением его руки. А она широким полукругом пошла на север от границы, отделяющей запад, где растут хлеба, от промышленного востока. На ее пути были города – Виннипег, Форт-Уильямс, Гамильтон, Торонто, Монреаль, и между ними маленькие городки. – Осадков больше всего выпадет вот тут, – сказал Хоуден. – В первые несколько дней войны можно ожидать, что наши города погибнут, а наши районы производства продуктов будут отравлены и бесполезны.

Колокола на башне Мира пробили четверть часа, а тишину в зале нарушало лишь тяжелое дыхание Эдриена Несбитсона да шуршание бумаги, когда стенографист переворачивал страницу в блокноте. Интересно, подумал Хоуден, о чем думает этот человек, если он вообще думает, способен ли кто-нибудь по-настоящему понять все значение только что сказанного? И может ли по-настоящему осознать – пока это не случится – цепь событий, которые могут произойти?

Схема, конечно, поразительно проста. Если не произойдет какой-то аварии или не будет ложного предупреждения, русские почти наверняка первыми откроют огонь. Когда они это сделают, траектория их ракет будет проходить прямо над Канадой. Если совместные системы предупреждения эффективно сработают, американское командование будет за несколько минут предупреждено об атаке – этого времени достаточно, чтобы запустить собственные оборонительные ракеты ближнего радиуса действия. Первый перехват произойдет где-то севернее Великих озер – в южном Онтарио и Квебеке. У американских орудий ближнего радиуса действия нет ядерных боеголовок, а советские ракеты будут с ядерными боеголовками и визуальной ориентировкой. Следовательно, в результате каждого успешного перехвата возникнет водородный взрыв, по сравнению с которым атомная бомбардировка Хиросимы покажется взрывом петарды и архаикой. А от каждого взрыва («Будем надеяться, что их будет всего два», – подумал Хоуден) останется пять тысяч квадратных миль опустошенной и радиоактивной земли.

Быстро, короткими предложениями он превратил эти картины в слова.

– Как видите, – в заключение произнес он, – возможности нашего выживания в качестве функционирующей нации чрезвычайно малы.

И снова молчание. Прервал его Стюарт Каустон. Он тихо произнес:

– Все это я знал. Я полагаю, все мы знали. И однако же человек по-настоящему не может представить себе… все отодвигает от себя, появляются другие отвлекающие моменты… наверно, потому, что мы хотим, чтобы они появились…

– Мы все повинны в этом, – сказал Хоуден. – Вопрос в том, можем ли мы представить себе это сейчас.

– В вашем вопросе есть условие: если нет… – На этот раз Люсьен Перро выжидающе оглядел всех.

– Да, – признал Хоуден. – Тут существует «если нет». – Он посмотрел на окружающих, потом обратился к Перро, произнеся громко: – Все, что я вам обрисовал, неизбежно произойдет, если мы немедленно не сочтем нужным соединить наше государство и наш суверенитет с государством Соединенных Штатов.

Реакция была немедленной.

Эдриен Несбитсон с трудом поднялся на ноги.

– Никогда! Никогда! Никогда! – гневно произнес пожилой мужчина, покраснев как рак.

Каустон был явно потрясен.

– Да страна выкинет нас к черту!

Дуглас Мартенинг испуганно произнес:

– Господин премьер-министр, вы это серьезно… – И не закончил фразы.

– Тихо! – Мясистый кулак Люсьена Перро грохнул по столу.

От неожиданности все умолкли. Несбитсон опустился на стул. Перро грозно смотрел из-под своих черных кудрей. «Ну, значит, я потерял Перро, – подумал Хоуден, – а с ним уходит и надежда на единство нации. Теперь Квебек – французская Канада – отделится. Так уже было. А ведь Квебек – это скала, острая, несдвигаемая, на которую другие правительства опирались в прошлом».

Хоуден мог сегодня повести за собой остальных – он все еще в это верил. Логичность англосаксов в конечном счете приведет их к принятию того, что очевидно, и тогда англоговорящая Канада сумеет – без французской Канады – дать ему необходимую поддержку. Но водораздел пройдет глубоко, сопровождаемый ожесточением и спорами, и шрамы никогда не заживут. Хоуден ожидал, что Перро сейчас выйдет из зала.

А Перро вместо этого сказал:

– Я хочу услышать, что скажут остальные. – И мрачно добавил: – Без карканья.

И снова Джеймс Хоуден недоумевал. Но не стал терять времени.

– Есть одно предложение, которое в случае войны может изменить нашу ситуацию. Это предложение крайне просто. Предлагается переместить американские ракетные базы – базы межконтинентальных баллистических ракет и ракет ближнего радиуса действия – на наш канадский север. Если это сделать, то значительная часть радиоактивных осадков, о которых я говорил, выпадет на необитаемые земли.

– Но ведь существуют еще ветры! – сказал Каустон.

– Да, – признался Хоуден. – При северном ветре нам не избежать некоторого количества осадков. Но помните: ни одна страна не выйдет без потерь из ядерной войны. Самое большее, на что мы можем надеяться, – это избежать худшего.

– Мы ведь уже взаимодействовали… – запротестовал Эдриен Несбитсон.

Хоуден оборвал стареющего министра обороны:

– Мы приняли лишь полумеры, четвертьмеры, компромиссные решения! Если завтра начнется война, нашей ничтожной подготовки будет недостаточно! – И повысил голос. – Мы уязвимы и, по сути дела, не защищены, и мы будем раздавлены и захвачены, как Бельгия в больших европейских войнах. В лучшем случае нас захватят и покорят. В худшем – мы станем полем ядерных боев, наш народ будет полностью уничтожен, а наша земля на века станет пустыней. Но так не должно случиться. Времени мало. Однако если мы станем быстро действовать, будем честны и, главное, – реалистичны, мы можем выжить, все вынести и, пожалуй, даже стать великой страной, о чем мы и не мечтали.

Премьер-министр умолк, взволнованный собственными словами. У него на миг даже перехватило дыхание от волнения при мысли, что он – такой руководитель, от замаячивших впереди великих событий. Возможно, подумал он, вот так же чувствовал себя Уинстон Черчилль, когда призывал людей к великим свершениям. На секунду он подумал о схожести своей судьбы с судьбой Черчилля. Неужели это не ясно? Остальные, полагал он, могут этого и не заметить сейчас, хотя позже, конечно, заметят.

– Я говорил о предложении, которое сделал мне президент Соединенных Штатов сорок восемь часов назад. – И сделал паузу. Затем отчетливо и взволнованно продолжил: – Предложение состоит в том, чтобы заключить Акт о союзе между нашими двумя странами. В него войдут: полная передача обороны Канады Соединенным Штатам; роспуск канадских вооруженных сил и немедленный их набор в силы США под присягой на верность; открытие всей канадской территории для военных маневров сил США и – самое главное – наискорейший перевод всех ракетных пусковых баз на дальний север Канады.

– Бог ты мой! – произнес Каустон. – Бог ты мой!

– Одну минуту, – сказал Хоуден. – Это еще не все. Предлагаемый Акт о союзе предусматривает также таможенный союз и совместную внешнюю политику. А во всех остальных областях и в других, особо оговоренных мной, наша национальная независимость сохраняется.

Он придвинулся ближе к овальному столу и уперся в него кончиками пальцев. В голосе, когда он заговорил, впервые послышалось волнение.

– Как вы сразу поймете, это страшноватое и радикальное предложение. Но должен вам сказать, что я тщательно его взвесил, представил себе все последствия, и, с моей точки зрения, это единственно возможный для нас курс, если мы хотим выйти из предстоящей войны и остаться государством.

– Но почему таким путем? – сдавленным голосом спросил Стюарт Каустон.

Министр финансов никогда еще не был так взволнован и озадачен. Такое было впечатление, будто вокруг него рушится старый, давно установившийся миропорядок. «Что ж, – подумал Хоуден, – он рушится для всех нас. Так бывает с миропорядками, хотя каждый человек считает свой мир прочным».

– Да потому, что другого пути нет, как и другого времени! – Слова вылетели из уст Хоудена как пулеметная очередь. – Потому что жизненно необходимо подготовиться, а в нашем распоряжении всего триста дней – может быть, если Богу будет угодно, чуть больше, но ненамного. Потому что время робости прошло! Потому что до сих пор на всех совещаниях по совместной обороне перед нами стоял призрак национальной гордости, который парализовал нашу решимость, и он будет стоять перед нами и парализовать нас, если мы снова попытаемся прибегнуть к компромиссам и залатыванью дыр! Вы спрашиваете меня, почему таким путем? Да потому, что нет другого!

Теперь заговорил Артур Лексингтон, спокойно, голосом посредника:

– Я полагаю, большинство хотело бы знать, сможем ли мы остаться независимым государством при таком соглашении или же мы станем американским придатком – своего рода незарегистрированным пятьдесят первым штатом. Как только мы потеряем контроль над внешней политикой, а это, безусловно, произойдет, будет об этом сказано или нет, нам придется очень многое брать на веру.

– В том невероятном случае, если такое соглашение будет когда-либо ратифицировано, – медленно произнес Люсьен Перро, впившись своими черными задумчивыми глазами в Хоудена, – оно будет рассчитано на определенный срок.

– Предлагается двадцать пять лет, – сказал премьер-министр. – Там, однако, будет статья о том, что действие Акта о союзе может быть прекращено по взаимному согласию, но ни одной из сторон самостоятельно. Что же до заключения соглашения на доверии – то да, нам придется на это пойти. Вопрос вот в чем: вы предпочтете верить тщетной надежде, что войны не будет, или торжественно данному слову своего соседа и союзника, чье представление о международной этике схоже с вашим?

– Но страна! – воскликнул Каустон. – Сможете ли вы когда-либо убедить страну?

– Да, – ответил Хоуден. – Я считаю, что сможем.

И он стал говорить, почему так считает: о разработанном им подходе; о предполагаемой оппозиции; о голосовании по этому вопросу, которое надо выиграть. Присутствующие продолжали высказываться. Прошел час, два часа, два с половиной. Принесли кофе, но дискуссия прервалась лишь ненадолго. На бумажных салфетках, поданных с кофе, Хоуден заметил рисунок остролиста. Это выглядело странным напоминанием о том, что до Рождества осталось всего несколько часов. «Рождение Христа. Он учил нас таким простым вещам, – подумал Хоуден. – Что любовь – единственно стоящее чувство; учение его было здравым и логичным, независимо от того, верили вы в Христа, Сына Божия, или в Иисуса, святого смертного. Но животное, именуемое человеком, никогда не верило в любовь – чистую любовь – и никогда по-настоящему не будет верить. Человек извратил предубеждением Слово Христово и запутал его. И вот сейчас мы сидим тут и трудимся в канун Рождества».

Стюарт Каустон набивал трубку, наверное, в десятый раз. Перро, оставшись без сигар, курил сигареты Дугласа Мартенинга. Артур Лексингтон, не куривший, как и премьер-министр, открыл было позади них окно, а потом закрыл, боясь сквозняка. Над овальным столом висела завеса дыма и, как дым, чувство нереальности. Происходившее казалось немыслимым, это не могло быть правдой. И однако Джеймс Хоуден чувствовал, что реальность медленно берет свое и окружающие постепенно убеждаются – как убедился и он, – что иного быть не может.

Лексингтон был на его стороне: для министра по внешним сношениям это не стало новостью. Каустон колебался. Эдриан Несбитсон по большей части молчал, но со стариком можно не считаться. Дуглас Мартенинг сначала был явно в шоке, но в конце-то концов он чиновник и, когда придет время, поступит так, как ему скажут. Оставался Люсьен Перро – следовало ожидать, что тот будет против, но пока что он молчал.

– Господин премьер-министр, будет несколько проблем с конституцией, – сказал клерк Тайного совета. В голосе его звучало неодобрение, но мягкое, как если бы он возражал против какого-то мелкого нарушения процедуры.

– Ну так мы их разрешим, – категорически заявил Хоуден. – Я, например, не предлагаю смириться с уничтожением, потому что по правилам некоторые пути закрыты для нас.

– Квебек, – произнес Каустон. – Нам никогда не увлечь за собой Квебек.

Момент настал.

Джеймс Хоуден спокойно произнес:

– Признаюсь, эта мысль мне уже приходила.

Глаза остальных медленно передвинулись на Люсьена Перро – Перро-избранника, божество и глашатая французской Канады. Подобно другим до него – Лорье, Лапуэнту, Сен-Лорану, – он на последних двух выборах силой Квебека поддержал правительство Хоудена. А за спиной Перро были триста лет истории – Новая Франция, Шамплейн, королевское правительство Людовика XIV, завоевание Англией… и ненависть французских канадцев к своим завоевателям. Ненависть со временем прошла, а вот недоверие – с обеих сторон – так и не исчезло. Дважды на протяжении двадцатого века Канада участвовала в войнах, и последовавшие за ними споры раздирали страну. Компромиссы и участие посредников обеспечили стране ненадежное единство. А теперь…

– Похоже, мне можно ничего не говорить, – угрюмо произнес Перро. – Вы, мои коллеги, словно подслушали мои мысли.

– Трудно не обращать внимания на факты, – сказал Каустон. – Или на историю.

– Значит, на историю, – тихо произнес Перро и вдруг изо всей силы стукнул по столу рукой. Стол зашатался. А голос Перро гневно загремел. – Вам что, никто не говорил, что история не стоит на месте, что мышление прогрессирует и меняется, что разделы – это не навечно? Или вы спали – спали, пока лучшие умы становились более зрелыми?

Атмосфера в зале мгновенно изменилась. Слова Перро прозвучали как внезапный удар грома.

– Какими вы нас считаете – нас, квебекцев? – ярился Перро. – Вечными крестьянами, дураками, неучами? Или мы ничего не знаем – этакие слепцы, не ведающие, что мир меняется? Нет, друзья мои, мы разумнее вас и меньше погружены в прошлое. Если мы должны на это пойти, то с болью пойдем. Ведь боль – не внове для французской Канады, как и реализм.

– Ну, – тихо произнес Стюарт Каустон, – никогда не знаешь, в какую сторону прыгнет кошка.

Это было как раз то, что нужно. И напряжение, словно по мановению волшебной палочки, растаяло во взрыве смеха. Зацарапали по полу стулья. Перро, заливаясь от смеха слезами, обхватил за плечи Каустона. «Странный мы народ, – подумал Хоуден. – Непредсказуемая смесь посредственности и гениальности и время от времени – вспышки благородства».

– Возможно, это будет моим концом. – Люсьен Перро передернул плечами в чисто галльской манере проявлять безразличие. – Но я поддержу премьер-министра и, возможно, сумею убедить остальных.

Это был шедевр сдержанности, и Хоуден ощутил, как в нем нарастает чувство благодарности.

Эдриен Несбитсон был единственным, кто молчал во время обмена последними высказываниями. А теперь на редкость сильным голосом министр обороны объявил:

– Если вы на это идете, тогда зачем останавливаться на полумерах? Почему не продаться целиком Соединенным Штатам?

Пять голов одновременно повернулись к нему.

А пожилой министр, покраснев, упорно гнул свое:

– Я считаю, что нам следует сохранять свою независимость любой ценой.

– Несомненно, до той минуты, когда нам придется отражать ядерное вторжение, – ледяным тоном произнес Джеймс Хоуден. После выступления Перро слова Несбитсона прозвучали как неприятный ледяной душ. Сдержав гнев, Хоуден добавил: – Или у министра обороны есть такая возможность действий, о какой мы еще не слышали.

А сам с горечью подумал, что это один из образчиков слепой тупости, с какой ему придется столкнуться в предстоящие недели. И он представил себе других несбитсонов, которые еще появятся перед ним: картонных вояк со старыми выцветшими знаменами – этакая кавалькада, слепо марширующая в забытье. Какая ирония, подумал он, что ему приходится тратить свой интеллект, убеждая идиотов вроде Несбитсона в необходимости спасать себя!

В зале воцарилось неловкое молчание. Для членов кабинета не было тайной, что последнее время премьер был недоволен своим министром обороны.

Тем временем Хоуден, с холодным ястребиным лицом, продолжил выступление, явно обращаясь к Эдриену Несбитсону:

– В прошлом данное правительство очень заботилось о поддержании нашей независимости. И мое отношение к этому вопросу демонстрировалось неоднократно. – По залу прошел шепот согласия. – Решение, к которому я лично теперь пришел, далось мне нелегко, и, думается, я могу сказать, что оно потребовало капельку мужества. Легкий путь – это беспечный путь, который кое-кому может показаться мужественным, а в конечном счете будет величайшей трусостью. – При слове «трусость» генерал Несбитсон густо покраснел, но премьер-министр еще не закончил. – И еще одно. Как бы ни проходили наши дискуссии в предстоящие недели, я очень надеюсь, что больше не услышу от членов этого правительства бульварных выражений вроде «продаться Соединенным Штатам».

Хоуден всегда твердой рукой управлял своим кабинетом, иногда устраивая министрам разнос – и не всегда с глазу на глаз. Но никогда еще гнев его не был таким едким.

Все – не без внутреннего смущения – выжидающе смотрели на Эдриена Несбитсона.

Сначала казалось, что старый вояка нанесет ответный удар. Он ближе придвинулся к столу, лицо его пылало от гнева. Он начал было говорить. Потом вдруг, словно изношенная пружина, заметно сник, став снова стариком, неуверенным и растерявшимся от проблем, далеких от его собственного опыта. Пробормотав что-то вроде: «Возможно, не поняли… неудачно выразился…» – он снова опустился на стул, явно не желая быть в центре внимания.

Словно из сочувствия к нему, Стюарт Каустон поспешил сказать:

– Таможенный союз выглядит чрезвычайно привлекательно с нашей точки зрения, поскольку мы от этого больше выиграем. – Все повернулись к министру финансов, а он умолк, явно взвешивая все возможности. Помолчав, Каустон продолжил: – Но любое соглашение должно идти гораздо дальше этого. В конце концов, американцы получают не только нашу, но и собственную безопасность. Нам нужны гарантии для производства, для расширения наших отраслей промышленности…

– Наши требования не будут малыми, и я намерен ясно заявить об этом в Вашингтоне, – сказал Хоуден. – В оставшееся время мы должны укрепить нашу экономику, с тем чтобы по окончании войны мы могли выйти из нее более сильными, чем главные ее участники.

– А ведь может так получиться, – тихо произнес Каустон. – В конечном счете, право же, может.

– Есть еще кое-что, – сказал Хоуден. – Я намерен выдвинуть еще одно требование – самое крупное.

Наступила тишина, которую нарушил Люсьен Перро:

– Мы внимательно слушаем, господин премьер-министр. Вы сказали, что будет еще одно требование.

Артур Лексингтон с задумчивым видом крутил карандаш.

Не смеет он им сказать, решил Хоуден. Во всяком случае – пока не смеет. Идея слишком важная, слишком смелая и в известной мере абсурдная. Хоудену вспомнилась реакция Лексингтона во время вчерашней их беседы. Министр по внешним сношениям возразил тогда: «Американцы никогда не согласятся. Никогда». А Джеймс Хоуден медленно произнес: «Если положение у них будет достаточно отчаянное, я думаю, они могут согласиться».

Теперь он энергично повернулся к остальным.

– Я могу вам сказать лишь то, – решительно объявил он, – что если наше требование будет удовлетворено, это станет величайшим достижением Канады в данном столетии. А во всем остальном – пока не состоится встреча в Белом доме – вы должны просто довериться мне. – И, повысив голос, он повелительным тоном произнес: – Вы доверяли мне до сих пор. И я требую, чтобы вы мне снова поверили.

Сидевшие за столом медленно один за другим кивнули.

Глядя на них, Хоуден вновь почувствовал, как его охватывает возбуждение. Значит, они с ним, понял он. Уговорами, логикой и силой своего авторитета он добился того, что они приняли его доводы, и получил поддержку. Это была первая проба, и то, что совершено однажды, можно совершать и дальше.

Только Эдриен Несбитсон сидел с мрачным видом, не шевелясь и опустив глаза. Окинув взглядом стол, Хоуден почувствовал, как в нем снова вспыхнул гнев. Хотя Несбитсон и дурак, но поддержка министра обороны необходима. Потом гнев Хоудена улегся: со стариком можно быстро распроститься, а как только его сместят, он уже не сможет устраивать смуты.