Текст книги "В высших сферах"

Это была одна из причин, объяснявших то, что нынешняя работа так нравилась ему. Не надо было ублажать клиентов, а когда такое требовалось, этим занимались под руководством Ричардсона другие. А поскольку он не был на глазах у публики, можно было ничего на себя не напускать – это дело политиков. Лидер партии мог не только не заботиться о своей внешности – он обязан был держаться в тени, а в тени он мог вести такую жизнь, какая ему нравилась.

Поэтому его беспокоило меньше, чем Милли Фридман, что кто-то мог подслушать, как они договаривались о свидании, хотя, подумал он, из уважения к ней следует в другой раз быть поосторожнее. Если другой раз будет.

Если поразмыслить, тут есть что учесть, и, пожалуй, после сегодняшней встречи было бы разумно опустить занавес над романом с Милли. «Люби их и расставайся без сожалений», – подумал он. В конце-то концов полно женщин, компанией которых может насладиться мужчина с хорошо налаженной жизнью.

Ему, конечно, нравилась Милли – она обладала неким теплом и была глубокой натурой, что и привлекало его, и она оказалась отнюдь не плоха – хоть и немного заторможенна – в тот единственный раз, когда они предавались любви. Тем не менее, если они продолжат встречаться, всегда будет существовать опасность возникновения чувств – не у него, так как он намерен еще долго избегать их. А вот Милли может пострадать – женщины склонны серьезно относиться к тому, что мужчины считают случайной интрижкой, – и он предпочитал, чтобы такого не произошло.

Некрасивая девушка из Армии спасения зазвенела колокольчиком у самого его лица. Рядом с ней на столике стояла стеклянная банка с монетами – в основном пенни и мелкие серебром.

– Пожертвуйте немножко, сэр. Порадуйте на Рождество нуждающихся.

Голос у девушки был пронзительный, тоненький, лицо покраснело от холода. Ричардсон сунул руку в карман и нащупал среди монет бумажку. Это был десятидолларовый банкнот, и, повинуясь импульсу, он опустил его в банку.

– Бог да пребудет с вами и благословит вашу семью, – сказала девушка.

Ричардсон усмехнулся. Объяснение только все испортит, подумал он, – объяснение, что у него никогда не было семьи с детьми, как он в свое время представлял себе семью в сугубо сентиментальные, по его мнению, минуты. Лучше не объяснять, что он и его жена Элоиза договорились идти каждый своим путем сообразно собственным интересам каждого, но сохраняя видимость брака, что позволяло жить вместе, вместе питаться и при случае, если позволяли условия, удовлетворять свои сексуальные аппетиты, вежливо используя для этого тело партнера.

Помимо этого, не осталось ничего – даже озлобленных жарких споров, которые когда-то были. Теперь они с Элоизой больше не спорили, примирившись с тем, что разница во мнениях слишком велика, чтобы можно было перебросить мост через образовавшуюся между ними пропасть. А в последнее время, при том, что возобладали другие интересы – главным образом его работа в партии, – все остальное стало иметь все меньше и меньше значения.

Кто-то удивлялся, почему они вообще сохраняют брак, поскольку развод в Канаде (за исключением двух провинций) проходил сравнительно легко – для этого в суде требовалось дать лишь пустяковое показание под присягой. Правда заключалась в том, что и он, и Элоиза чувствовали себя свободнее в браке, чем если бы не были связаны брачными узами. На данный момент каждый из них мог завести – и имел – роман. Но если ситуация осложнялась, существование брака давало удобный предлог прервать связь. Более того, опыт убедил обоих, что второй брак едва ли будет успешнее первого.

Ричардсон ускорил шаг, стараясь согреться. Войдя в тихий пустынный Восточный блок, он поднялся по лестнице к кабинету премьер-министра.

Милли Фридман стояла перед зеркалом в коралловом шерстяном пальто и подбитых мехом сапожках на высоком каблуке и надевала шляпку из белой норки.

– Меня отпустили домой. – Она с улыбкой обернулась. – А вы можете войти – только если сейчас происходит что-то вроде заседания Комитета по обороне, застрянете надолго.

– Слишком долго я не могу, – сказал Ричардсон. – У меня сегодня поздняя встреча.

– Пожалуй, вам следует ее отменить.

Милли отвернулась от зеркала. Шляпа была надета («Отличная, практичная и хорошенькая зимняя шапочка», – подумал он); лицо Милли так и сияло, большие серо-зеленые глаза сверкали.

– Вот уж ни за что, – сказал Ричардсон. В его глазах, устремленных на нее, было откровенное восхищение. Он поспешил напомнить себе о принятом в отношении сегодняшнего вечера решении.

5

Покончив с изложением дела, Джеймс Хоуден устало отодвинул свое кресло. Напротив него, по другую сторону старомодного письменного стола на четырех ножках, за которым работала череда премьер-министров, молча сидел в задумчивости Брайан Ричардсон, индексируя и переваривая своим острым умом только что услышанное. Хотя он в общих чертах знал о предложении Вашингтона, сейчас он был впервые детально с ним ознакомлен. Хоуден сказал ему и о реакции Комитета по обороне. И сейчас мозг лидера партии усиленно заработал, как работают, наполняясь кровью, вены и артерии в человеческом теле, взвешивая с приобретенным практикой умением кредит и дебет, последствия и случайности, действия и противодействия. Детали будут учтены потом – многочисленные детали. А сейчас нужен стратегический план – план, понимал Ричардсон, более важный, чем любой из тех, которые он составлял. Ведь если он не сумеет составить такой план, это повлечет за собой поражение партии, а возможно, даже и больше, чем поражение, – полную ликвидацию.

– Есть еще кое-что, – сказал Джеймс Хоуден. Он поднялся с кресла и стоял сейчас у окна, выходящего на Парламентский холм. – Эдриен Несбитсон должен уйти.

– Нет! – Ричардсон решительно затряс головой. – Позже – может быть, но не сейчас. Если вы выведете из кабинета Несбитсона, какую бы причину для этого ни назвали, это будет выглядеть как раскол в кабинете. А ничего хуже не придумать!

– Я боялся, что вы так подумаете, – сказал Хоуден. – Беда в том, что он абсолютно бесполезен. Но наверно, мы как-нибудь сдюжим, если надо.

– А вы сможете держать его в узде?

– Думаю, да. – Премьер-министр потер свой длинный изогнутый нос. – По-моему, он кое-чего хочет. И я могу это использовать, чтобы заключить с ним сделку.

– Я бы вел себя поосторожнее насчет сделки, – не без сомнения произнес Ричардсон. – Не забывайте: у старика репутация человека откровенного.

– Я запомню ваш совет. – Хоуден улыбнулся. – Есть у вас еще рекомендации?

– Да, – твердо произнес лидер партии, – и немало. Но сначала поговорим о программе. Я согласен, что для столь серьезного дела нам нужен мандат от страны. – Он призадумался. – Во многих отношениях лучшим шансом для нас будут осенние выборы.

– Мы не можем так долго ждать, – решительно произнес Хоуден. – Надо решать весной.

– Когда именно?

– Я думал распустить парламент сразу после визита королевы; тогда выборы можно провести в мае.

Ричардсон кивнул:

– Это может получиться.

– Должно получиться.

– А что вы намерены предпринять после встречи в Вашингтоне?

Премьер-министр подумал.

– Я полагаю, сделать объявление в палате общин; скажем, через три недели, считая с сегодняшнего дня.

Лидер партии усмехнулся:

– Вот когда начнется фейерверк.

– Да, я думаю, начнется. – Хоуден слабо улыбнулся. – У страны будет также время попривыкнуть до выборов к мысли насчет Акта о союзе.

– Конечно, хорошо бы перетянуть на свою сторону королеву, – сказал Ричардсон. – Она ведь будет здесь между объявлением и выборами.

– Я об этом тоже подумал, – согласился с ним Хоуден. – Она будет символом сохранения того, что мы имеем, и это убедит народ – по обе стороны границы, – что мы не намерены терять национальную самобытность.

– Насколько я понимаю, никакого подписания соглашения до выборов не будет.

– Нет. Должно быть понятно, что все решат выборы. Но мы заранее проведем переговоры, так что потом не станем терять время. А время – это главное.

– Оно всегда главное, – заметил Ричардсон. Помолчал, затем задумчиво продолжил: – Значит, три недели до того, как все будет обнародовано, затем четырнадцать недель до выборов. Не такой большой срок, но это может иметь свои преимущества – все будет закончено до появления слишком широких трещин. – Голос его зазвучал более деловито. – Ладно, вот что я думаю.

Хоуден отошел от окна и снова сел в кресло. Откинувшись, он сложил вместе кончики пальцев и приготовился слушать.

– Всё, – не спеша заговорил Брайан Ричардсон, – и я действительно имею в виду всё – зависит от одного: доверия. Необходимо абсолютное доверие и вера в одного человека – в вас. И доверие должно существовать по всей стране и на всех уровнях. Иначе мы проиграем. – Он помолчал, задумался, затем продолжил: – Акт о союзе… кстати, я думаю, нам надо найти другое название… но союз того типа, какой вы предлагаете, не является оскорбительным. В конце-то концов мы шли к нему уже с полвека, а то и больше, и в известной мере мы были бы безумцами, если бы от него отказались. Но оппозиция уж постарается сделать так, чтобы этот союз выглядел оскорбительно, и, я полагаю, едва ли можно их за это винить. Впервые за многие годы у них есть реальная живая проблема, в которую можно вонзить зубы, и Дейц с компанией уж постараются все из этого выжать. Они будут бросаться такими словами, как «предательство» и «продажа», и обзовут нас иудами.

– Меня называли разными именами и раньше, а я, как видите, все еще тут, верно?

– Весь фокус в том, чтобы удержаться. – На лице Ричардсона не было улыбки. – Надо только создать для публики такой образ, чтобы люди абсолютно верили вам и не сомневались, что любая ваша рекомендация – к их благу.

– А мы так далеки сейчас от этого?

– Самодовольство не поможет никому из нас, – отрезал Ричардсон, и премьер-министр вспыхнул, но не произнес ни слова. А лидер партии продолжал: – Наши последние опросы показывают, что правительство – и вы – по популярности съехало на четыре процента по сравнению с аналогичным же периодом прошлого года и что вы лично слабее всего на западе страны. К счастью, разница не такая большая, но она говорит о тенденции. Однако все можно изменить, если над этим работать усердно… и быстро.

– Что вы предлагаете?

– У меня будет длинный список послезавтра. Главным образом это будет означать, что надо вылезать отсюда, – Ричардсон обвел рукой кабинет, – и ездить по стране: выступления, статьи в прессе, телевидение, где удастся получить время. И начинать надо, как только вы вернетесь из Вашингтона.

– Вы не забываете, что парламент вновь соберется меньше чем через две недели?

– Нет, не забываю. В иные дни вам придется быть в двух местах сразу. – Ричардсон позволил себе улыбнуться. – Надеюсь, вы не утратили эту старую привычку спать в самолетах.

– Вы, значит, думаете, что часть этого турне должна состояться до объявления в палате общин?

– Да. Мы можем это устроить, если быстро сработаем. И мне хотелось бы по возможности дать понять стране, чего ей следует ждать, и вот тут-то и важны будут ваши выступления. Я считаю, для составления их нам надо нанять новых людей – настоящих звезд, которые могут написать такое, чтобы вы звучали как Черчилль, Рузвельт и Билли Грэм, вместе взятые.

– Хорошо. Это все?

– На данный момент – все, – сказал Ричардсон. – О, еще одно, – боюсь, ко всему остальному одна досадная история. Закавыка с иммигрантом в Ванкувере.

Хоуден раздраженно произнес:

– Опять!

– На корабле есть безбилетник – у него нет родины, и он хочет у нас остаться. Похоже, что пресса взялась за это дело, и его надо быстро утрясти. – Он изложил подробности, почерпнутые из дневных газет.

Хоуден какое-то время был склонен проигнорировать это. В конце-то концов, есть предел тому, чем премьер-министр может заниматься лично, а когда еще столько всего… Тут он вспомнил о своем намерении разобраться с Харви Уоррендером… о своем осознании, что небольшие проблемы могут иногда играть важную роль. И тем не менее он медлил.

– Я говорил вчера вечером с Харви Уоррендером.

– Да, – сухо произнес Ричардсон, – я слышал об этом.

– Я хочу быть справедливым. – Хоуден все еще не был уверен, какое надо принять решение. – Кое-что из того, что говорил вчера Харви, не лишено смысла – например, о том, чтобы перестать пускать людей в нашу страну. В частности, он говорил о деле, о котором упоминали и вы, – про женщину, которую мы депортировали. Насколько я понимаю, она держала публичный дом в Гонконге и была инфицирована.

– Но газеты не напечатают такого, даже если мы дадим им материал, – раздраженно произнес Ричардсон. – Люди видят лишь то, что мать и ребенок выброшены из страны ужасным правительством. Оппозиция сыграла на этом в палате общин, верно? Нужны были галоши, чтобы пройти по пролитым слезам.

Премьер-министр улыбнулся.

– Поэтому нам следует быстро утрясти эту историю в Ванкувере.

– Но конечно, не станете же вы принимать в качестве иммигрантов нежелательных людей вроде этой женщины?

– А почему нет? – возразил Ричардсон. – Если это даст возможность избежать плохой прессы? Все может быть сделано – тихо и спокойно, в приказном порядке. В конце концов, в прошлом году мы дали разрешение на въезд тысяче двумстам человек, главным образом чтобы ублажить наших членов парламента. Можете не сомневаться, среди них были придурки, так какая разница, если мы впустим еще нескольких?

Цифра поразила Хоудена. Для него, конечно, не было новостью, что иммиграционные законы в Канаде часто нарушались и эти нарушения носили форму патронажа, что устраивало все политические партии. Но его поразило число. И он спросил:

– Неужели действительно их было столько?

– Даже на несколько человек больше, – сказал Ричардсон. И сухо добавил: – К счастью, департамент добавляет от двадцати до пятидесяти иммигрантов к каждому приказу, и никто не трудится посчитать общее число.

Наступило молчание, затем премьер-министр мягко произнес:

– Харви и его заместитель, судя по всему, считают, что мы должны держаться Акта об иммиграции.

– Если б вы не были первым министром королевы, – в ответ произнес Ричардсон, – я был бы склонен ответить вам одним маленьким коротким словцом.

Джеймс Хоуден насупился. «Ричардсон, – подумал он, – иногда слишком далеко заходит».

А лидер партии, не обращая внимания на неодобрение премьер-министра, продолжал:

– Каждое правительство на протяжении последних пятидесяти лет использовало Акт об иммиграции, чтобы помочь членам своей партии, так почему мы должны вдруг все это прекратить? В этом нет политического смысла.

«Верно, – подумал Хоуден, – в этом нет смысла». И протянул руку к телефону.

– Хорошо, – сказал он Ричардсону, – мы поступим, как вы предлагаете. Я вызову сюда сейчас Харви Уоррендера. – И он дал указание правительственной телефонистке: – Найдите мистера Уоррендера. Он, по всей вероятности, дома. – И, прикрыв рукой трубку, спросил: – Помимо того, о чем мы тут говорили, следует ли мне сказать ему еще что-то?

Ричардсон осклабился:

– Можете посоветовать ему держать обе ноги на земле. Тогда ему не придется так часто попадать одной из них в рот.

– Если я скажу такое Харви, – сказал Хоуден, – он, по всей вероятности, процитирует мне Платона.

– В таком случае вы можете ответить ему словами Менандера: «Его подняли так высоко, чтоб ему было тяжелее падать».

Премьер-министр приподнял брови. Брайан Ричардсон постоянно удивлял его.

Оператор появился на линии, и Хоуден послушал, затем положил трубку.

– Уоррендеры уехали на праздники – они находятся в своем коттедже на Канадском щите, и там нет телефона.

Ричардсон не без удивления заметил:

– Вы даете Харви Уоррендеру немало возможностей уклониться от своих обязанностей, верно?.. Больше, чем остальным.

– Не на этот раз, – сказал Джеймс Хоуден. После их беседы он уже пришел к выводу. – Я вызову его сюда послезавтра, и эта история в Ванкувере не устроит вспышки. Гарантирую.

6

Было половина восьмого, когда Брайан Ричардсон прибыл на квартиру Милли Фридман с двумя пакетами – в одном была унция духов фирмы «Герлен», которые, как он знал, любит Милли, а в другом – двадцать шесть унций джина.

Духи понравились Милли. Она была не так уверена в том, что ей понравится джин, но понесла его на кухоньку, чтобы приготовить напитки.

Ричардсон ждал в мягко освещенной гостиной, наблюдая за Милли из глубокого кресла. Он с наслаждением вытянул ноги на бежевом ковре – единственном дорогом предмете обстановки, который позволила себе Милли, чтобы украсить квартиру, – затем одобрительно произнес:

– Знаешь, многое из того, что у тебя тут есть, Милли, другие давно бы выбросили. Но ты так все расставила, что более уютного места я не знаю.

– Я полагаю, это комплимент. – Стоя на кухоньке, Милли с улыбкой повернулась к нему. – Так или иначе, я рада, что тебе это нравится.

– Конечно, нравится. А кому бы не понравилось?

Мысленно Брайан Ричардсон сравнивал ее квартиру со своей, которую Элоиза переоборудовала всего немногим больше года назад. Стены у них были светлой слоновой кости, белый ковер, шведская ореховая мебель и бледно-голубые занавески. Он давно перестал обращать на обстановку внимание, и поэтому она не оскорбляла его вкуса. Но он помнил, какая у него была ссора с Элоизой, когда она представила ему счет, про который он возмущенно сказал: «Да обстановка-то как в президентском номере в борделе».

«А вот Милли, – подумал он, – всегда знала бы, как все устроить, чтобы было тепло и по-домашнему… небольшой беспорядок, книжки на столах, и в то же время место, где человек может отдохнуть».

Милли снова отвернулась от него. А он в задумчивости на нее смотрел.

До его появления она сняла костюм, в котором была, и переоделась в оранжевые брючки и гладкий черный свитер, который оживляла лишь тройная нитка жемчуга. Это выглядело просто, подумал Ричардсон, но возбуждающе.

Она вернулась в гостиную, и он поймал себя на том, что восхищается ее грациозностью. В каждом движении Милли был ритм, и она редко делала лишний жест.

– Милли, – сказал он, – ты удивительная девчонка.

Позвякивая льдом, она несла их напитки. Он залюбовался ее стройными ногами и обтянутыми брючками крепкими бедрами. И снова – бессознательной ритмикой движения… «Совсем как молодая длинноногая скаковая лошадка», – пришла в голову нелепая мысль.

– В каком смысле удивительная? – спросила Милли. Она протянула ему стакан, и их пальцы соприкоснулись.

– Ну, видишь ли, – сказал он, – без прозрачного неглиже, трусиков и всего прочего ты самое сексуальное существо на двух ногах.

Он поставил стакан, который она ему дала, поднялся и поцеловал ее. Через минуту она осторожно высвободилась и отвернулась.

– Брайан, – сказала Милли, – разве так – хорошо?

Девять лет назад она познала любовь, а потом невыносимую боль утраты. Она считала, что не влюблена в Брайана Ричардсона, как была влюблена в Джеймса Хоудена, но Брайан был источником тепла и нежности, и она знала, что на этом дело не кончится, если время и обстоятельства позволят, но подозревала, что не позволят. Ричардсон женат… и практичен, а значит, в конце еще один разрыв… расставание…

Ричардсон спросил:

– О чем ты, Милли?

Она спокойно произнесла:

– Я думаю, ты знаешь.

– Да, знаю. – И снова взялся за стакан с джином. Поднял его к свету, проверяя содержимое, затем поставил на стол.

А ей так хотелось любви, думала Милли, ее тело жаждало любви. Но внезапно потребность в чем-то не просто физическом нахлынула на нее… Должно же быть что-то постоянное. Или не должно? Вот когда она любила Джеймса Хоудена, то готова была примириться и с меньшим.

А Брайан Ричардсон медленно произнес:

– Я, наверное, мог бы задурить тебе, Милли, голову кучей слов. Но мы оба взрослые люди – я не думаю, чтобы ты этого хотела.

– Нет, – сказала она, – я не хочу, чтобы меня дурили. Но не хочу быть животным. Должно же быть что-то другое.

– Для некоторых людей ничего другого и не нужно, – отрезал он. – Не нужно, если они честны с собой.

А через минуту он уже удивлялся, зачем это сказал. Возможно, от избытка правдивости или просто от жалости к себе – чувство, которое он презирал в других. Но он не ожидал того, какое действие это произведет на Милли. Глаза ее заблестели от слез.

– Милли, – попросил он, – извини меня.

Она покачала головой, и он подошел к ней. Достав носовой платок, он осторожно вытер ей глаза и ручейки слез на щеках.

– Послушай, – сказал он, – мне не следовало так говорить.

– Все в порядке, – усмехнулась Милли. – Я просто женщина, полагаю.

«О господи, – подумала она, – что это со мной? Всегда уверенная в себе Миллисент Фридман… плачет как девчонка. Ну что этот мужчина значит для меня? Разве я не могу подцепить другого, как делала раньше?»

Он обнял ее.

– Я хочу тебя, Милли, – тихо произнес он. – Я не знаю другого способа это сказать – я просто хочу тебя.

Он приподнял ее голову и поцеловал.

А она не сдавалась:

– Нет, Брайан! Пожалуйста, нет!

И в то же время она не делала ни малейшего усилия отодвинуться от него. Он ласкал ее, и в ней нарастало желание. И она поняла, что он нужен ей. Потом снова придет одиночество, чувство утраты. Но сейчас… сейчас… она закрыла глаза, вся дрожа… сейчас.

– Хорошо. – Голос ее прозвучал хрипло.

В тишине раздался щелчок выключателя. И в тот же момент с улицы слабо донесся вой моторов самолета высоко в небе над городом. Звук приблизился, потом стал замирать, когда ночной рейс в Ванкувер с сенатором Деверо среди пассажиров повернул на запад и стал быстро подниматься во тьму.

– Будь нежен со мной, Брайан, – шепотом произнесла Милли. – На этот раз… пожалуйста, будь нежен.