Текст книги "В высших сферах"

Глава шестая
Алан Мейтленд

1

В Ванкувере Алан Мейтленд спал долго в рождественское утро, а когда проснулся, рот у него был обложен от выпитого накануне вечером в доме его партнера – адвоката. Зевая и почесывая коротко остриженную голову, он вспомнил, что они втроем – он, Том Льюис и жена Тома Лилиан – выпили целых две бутылки вина. Это была, право, экстравагантная выходка, поскольку ни у него, ни у Тома не было на такое денег – особенно сейчас, когда Лилиан беременна, а Том с трудом выплачивал взносы за крошечный домик, купленный полгода назад в северном Ванкувере. Потом Алан подумал: «Да какого черта?!» – и, выбросив из постели свое шестифутовое тело спортсмена, прошел босиком в ванную.

Вернувшись в комнату, он надел старые шерстяные брюки и выцветшую майку с эмблемой колледжа. Затем насыпал растворимого кофе, поджарил тосты и выскреб немного меда из банки. Ел он, сидя на кровати, которая занимала большую часть его захламленной холостяцкой квартирки на Гилфорд-стрит, возле Английского залива. Позже кровать уйдет в стену подобно тому, как убирается шасси, но Алан редко спешил с этим, предпочитая медленно встречать день: он давно обнаружил, что все выходит лучше, если не спешить.

Он размышлял, не стоит ли поджарить немножко бекона, когда зазвонил телефон. Это был Том Льюис.

– Послушай, ты, тупица, – сказал Том. – Почему это ты никогда не говорил мне про своих друзей из высшего общества?

– Мужчины не любят хвастаться. Я с Вандербильтами… – Алан проглотил непрожеванный кусок тоста. – Про каких друзей из высшего общества?

– Про сенатора Деверо хотя бы. Ричарда Деверо. Он хочет, чтобы ты приехал к нему домой… прямо сейчас.

– Ты спятил!

– Ну конечно – спятил! Мне только что звонил Брайант из конторы «Каллинер, Брайант, Мортимер, Лейн и Робертс», известной как «Мы, народ». Похоже, они готовят большую часть юридических документов для старика Деверо, но на этот раз сенатор хочет видеть именно тебя.

– Как такое может быть? – скептически произнес Алан. – Кто-то ошибся – перепутали фамилию.

– Послушайте, юноша, – сказал Том, – если природа наделила вас выше среднего глупостью, старайтесь хотя бы не увеличивать ее. Им нужен человек по имени Алан Мейтленд из процветающей, недавно открытой конторы – по крайней мере она станет процветающей, если у нас появится парочка клиентов, – конторы «Льюис и Мейтленд». А это ведь ты, так?

– Конечно, но…

– Почему такому человеку, как сенатор Деверо, потребовался Мейтленд, когда он мог бы получить Льюиса, который на год старше Мейтленда, выпускник юридического факультета и куда умнее, как показывает данный разговор, – это выше моего понимания, но…

– Одну минуту, – перебил его Алан. – Ты действительно сказал «Деверо»?

– Не более шести раз, что, признаю, оказалось недостаточным, чтобы могло проникнуть…

– На последнем курсе в колледже у нас была Шэрон Деверо. Мы несколько раз встречались, было у нас и свидание – правда, я не видел ее с тех пор. Возможно, это она…

– Возможно, это она устроила, а возможно, и нет. Я знаю только, что сенатор Деверо ждет в это ясное и солнечное рождественское утро некоего Алана Мейтленда.

– Я поеду, – сказал Алан. – Возможно, меня ждет подарок под его елкой.

– Вот адрес, – сказал Том и добавил, после того как Алан записал его: – Буду молиться за тебя. Могу даже позвонить хозяину нашей конторы, чтобы он тоже помолился, – в конце-то концов от этого зависит плата, которую он получит за аренду.

– Скажи ему, что уж я постараюсь.

– Никогда не сомневался, – сказал Том. – Удачи.

2

Сенатор Деверо – и неудивительно, подумал Алан Мейтленд, – жил на юго-западе Марин-драйв.

Алан хорошо знал эту улицу – благодаря ее репутации и случайным знакомым в дни пребывания в колледже. Этот район, находящийся высоко над центром Ванкувера и смотрящий на юг через северный рукав широкой реки Фрейзер в направлении пасторального острова Лулу, был меккой для высшего общества и средоточием накопленных состояний. Отсюда открывался замечательный вид – в ясные дни видна была даже граница США и штат Вашингтон. Вид этот, как знал Алан, был символичен, поскольку большинство обитателей здешних мест либо уже достигли положения в обществе, либо имели его от рождения. Вторым признаком общественного статуса были большие бревна – их перевозили по реке или на грузовых судах. Лесозаготовки и пиломатериалы составляли основу богатства провинции Британская Колумбия и по-прежнему в значительной степени составляли основу экономики.

Алан Мейтленд увидел реку Фрейзер одновременно с домом Деверо. Из дома сенатора, решил Алан, открывается один из лучших видов на побережье.

Погода была солнечная, ясная и холодная, когда он подъехал к большому особняку в тюдоровском стиле. Дом скрывала от любопытных взглядов прохожих изгородь из высоких кедров, и он стоял далеко от улицы, на извилистой дороге, на которую можно было попасть, миновав двойные чугунные ворота с двумя горгульями. На подъездной дороге стоял новехонький «крайслер-империал», и Алан Мейтленд запарковал свой старенький выцветший «шевроле» за ним. Алан подошел к массивной, обитой гвоздями входной двери на роскошной галерее и позвонил. Почти тотчас дверь открыл дворецкий.

– С добрым утром, – сказал Алан, – моя фамилия Мейтленд.

– Входите, пожалуйста, сэр.

Дворецкий, тощий седой мужчина, передвигался так, будто у него болели ноги. Он провел Алана по небольшому, выложенному плиткой коридору в просторный открытый холл. У входа появилась стройная фигурка.

Это была Шэрон Деверо – совсем такая же, какой ее помнил Алан: некрасивая, маленькая, этакий эльф с длинным лицом и глубоко посаженными смешливыми глазами. Вот только волосы у нее выглядели иначе, заметил Алан. Они были черные как вороново крыло и длинные, а теперь она постриглась, и это ей идет, подумал Алан.

– Привет, – сказал Алан. – Я слышал, тебе нужен адвокат.

– В данный момент, – поспешила сказать Шэрон, – мы предпочли бы видеть слесаря. А то в ванной дедушки вода течет в унитазе.

Алан вспомнил про нее еще кое-что: на левой щеке у нее появлялась ямочка, когда она улыбалась, как сейчас.

– Данный адвокат, – сказал Алан, – попутно занимается ремонтом. В последнее время в юриспруденции дела шли не слишком бойко.

Шэрон рассмеялась:

– В таком случае я рада, что вспомнила о тебе.

Дворецкий взял у Алана пальто, и он начал осматриваться.

Дом свидетельствовал о богатстве и состоятельности его владельцев. Шэрон и Алан находились в большом открытом холле со стенами, отделанными панелями из льняного полотна, с потолком в стиле ренессанс и блестящим дубовым паркетом. В массивном тюдоровском камине, окаймленном волнистыми пилястрами, ярко горели большие поленья, а недалеко от камина, на елизаветинском длинном столе, стоял букет красных и желтых роз. На цветастом керманском ковре напротив дивана находилось солидное йоркширское кресло, а в дальней стороне холла окна эркера обрамляли вышитые занавески из тонкой шерсти.

– Дедушка вчера вечером вернулся из Оттавы, – сказала, подойдя к Алану, Шэрон, – и за завтраком упомянул, что ему нужен молодой Аве Линкольн. Я вспомнила, что знала некоего Алана Мейтленда, который собирался стать адвокатом и был полон идеалов… кстати, ты по-прежнему придерживаешься их?

– Полагаю, что да, – смутился Алан. Он подумал, что, должно быть, наболтал девушке такого, о чем и не помнит. – Во всяком случае, спасибо, что не забыла обо мне. – В доме было жарко, а воротник крахмальной белой рубашки, которую он надел со своим единственным приличным темным костюмом, жутко сдавливал шею.

– Пошли в гостиную, – предложила Шэрон. – Дедушка скоро подойдет.

Алан прошел следом за ней через холл. Она открыла дверь, и в помещение хлынуло солнце.

Комната, куда они вошли, была просторнее холла, но света оказалось больше. Она была обставлена чиппендейловской и шератонской мебелью, на полу лежали тонкие персидские ковры, стены обтянуты дамаском и украшены позолоченными канделябрами с хрустальными подвесками. На стенах висело несколько оригиналов – картины Дега, Сезанна и Лорена Хэрриса. В одном из углов, рядом с роялем фирмы «Стейнвей», стояла большая украшенная елка. Окна в свинцовых переплетах сейчас были закрыты, они выходили на выложенную каменными плитами террасу.

– Дедушка, насколько я понимаю, это сенатор Деверо, – сказал Алан.

– О да, я не подумала, что ты можешь этого не знать. – Шэрон жестом указала Алану на чиппендейловский диванчик и села напротив. – Видишь ли, мои родители разведены. Папа живет теперь в Европе – в основном в Швейцарии, а мама снова вышла замуж и уехала в Аргентину, так что я обитаю тут. – Она произнесла все это просто, без малейшей горечи.

– Так-так-так! Значит, это и есть тот молодой человек. – Громкий голос прозвучал из дверей – там стоял сенатор Деверо, тщательно причесанный, в безупречно отутюженной визитке. На лацкане у него была маленькая розочка. Входя, он потирал руки.

Шэрон представила их друг другу.

– Прошу извинения, мистер Мейтленд, – любезно произнес сенатор, – за то, что заставил вас приехать сюда в Рождество. Надеюсь, я ничего не нарушил в вашей жизни.

– Нет, сэр, – сказал Алан.

– Отлично. В таком случае, прежде чем перейти к делу, не выпьете ли с нами хереса?

– Благодарю.

На столике красного дерева стояли рюмки и хрустальный графин. Шэрон стала разливать херес, а Алан произнес:

– У вас красивый дом, сенатор.

– Я рад, что вы так считаете, мой мальчик. – Старику, казалось, похвала была приятна. – Всю жизнь мне доставляло удовольствие окружать себя изысканными вещами.

– У дедушки репутация коллекционера, – сказала Шэрон и подала им рюмки. – Единственная беда – иногда кажется, что живешь в музее.

– Молодежь насмехается над антиквариатом или делает вид, что насмехается. – Сенатор Деверо снисходительно улыбнулся внучке. – Но я возлагаю надежду на Шэрон. Мы с ней вместе обставляли эту комнату.

– И результат впечатляет, – сказал Алан.

– Готов поверить, что это так. – Сенатор любовно обвел глазами комнату. – У нас тут есть несколько совершенно особых вещей. Вот это, например, великолепный образец времен династии Тан. – И он осторожно провел пальцами по изумительной, приятно окрашенной глиняной лошади с всадником. Она стояла отдельно на табурете с мраморной доской. – Двадцать шесть сотен лет назад она была создана искусным мастером во времена цивилизации, пожалуй, более просвещенной, чем наша сегодняшняя.

– Она действительно прекрасна, – сказал Алан, подумав: «В одной этой комнате – целое состояние». Он невольно сравнил это жилище с похожим на коробку двухкомнатным домиком Тома Льюиса, где был накануне вечером.

– Но перейдем к делу. – Сенатор заговорил быстро, деловито. Все трое сели. – Как я уже сказал, прошу прощения, мой мальчик, за то, что так неожиданно вызвал вас. Однако возникло одно дело, которое озаботило меня и которое, по-моему, не терпит отлагательства. – Сенатор пояснил, что его заинтересовала судьба пароходного безбилетника Анри Дюваля, «…этого несчастного молодого человека без дома и без родины, который стоит у наших ворот и умоляет во имя человеколюбия пустить его».

– Да, – сказал Алан, – я читал об этом вчера вечером. И помнится, подумал, что тут немногим можно помочь.

Шэрон, внимательно слушавшая, спросила:

– А почему?

– Главным образом, – ответил Алан, – потому, что в канадском Акте об иммиграции совершенно определенно сказано, кто может поселиться в Канаде, а кто нет.

– Но судя по тому, что написано в газете, – возразила Шэрон, – его даже не выслушают в суде.

– Да, мой мальчик, что тут можно сделать, а? – И сенатор вопросительно поднял бровь. – Где же наша хваленая свобода, если человек – любой человек – не может быть выслушан в суде?

– Не поймите меня превратно, – сказал Алан. – Я не защищаю такое положение дел. Собственно, мы изучали Акт об иммиграции, и, по-моему, там много спорных моментов. Но таков закон. Если встает вопрос о том, что надо его менять, то это больше по вашей части, сенатор.

Сенатор Деверо вздохнул:

– Это дело трудное, трудное при таком несгибаемом правительстве, как у нас сейчас. Но скажите, вы действительно считаете, что для этого несчастного молодого человека ничего нельзя сделать – я имею в виду, законным путем?

Алан ответил не сразу.

– Мнение, которое я сейчас выскажу, конечно, экспромт.

– Естественно.

– Словом, если считать изложенные в газете факты достаточно верными, у этого Дюваля нет никаких прав. Прежде чем быть выслушанным в суде – даже если от этого будет какой-то прок, в чем я сомневаюсь, – он должен официально высадиться в нашей стране, а при том, как обстоят дела, это едва ли возможно. – Алан взглянул на Шэрон. – Я полагаю, корабль уплывет, а с ним уплывет и Дюваль.

– Возможно, возможно. – Сенатор размышлял, глядя на пейзаж Сезанна. – И все-таки в законе можно найти лазейки.

– Даже очень часто, – согласно кивнул Алан. – Я ведь сказал, что мое мнение – экспромт.

– Совершенно верно, мой мальчик. – Сенатор отвел взгляд от картины и снова заговорил деловито: – Потому я и хочу, чтобы вы поглубже влезли в эту историю и посмотрели, какие могут тут быть лазейки, если они вообще существуют. Короче, я хочу, чтобы вы выступили защитником этого несчастного молодого человека.

– А что, если он…

Сенатор Деверо предостерегающе поднял руку:

– Прошу выслушать меня. Я намерен оплатить судебные издержки и все расходы, какие могут возникнуть. Взамен я попрошу только, чтобы мое участие в этом деле было сохранено в тайне.

Алан заерзал на диванчике. Он понимал всю важность этого момента как для него самого, так и для других. Дело это может ничем и не кончиться, но если правильно его вести, оно поможет ему установить связи на будущее, привести к другим делам. Приехав сюда сегодня утром, он еще не знал, чего ожидать; теперь же, узнав, он должен быть доволен. И тем не менее в нем шевелилось сомнение. Алан подозревал, что под внешним покровом содержится куда больше, чем обнажил старик. И он чувствовал на себе взгляд Шэрон.

Неожиданно Алан спросил:

– А почему, сенатор?

– Что – почему, мой мальчик?

– Почему вы хотите, чтобы ваше участие осталось в тайне?

На минуту, казалось, сенатор пришел в замешательство, затем лицо его прояснилось.

– В Библии есть один текст. По-моему, он гласит: «Когда оказываешь благодеяние, пусть твоя левая рука не знает, что творит правая».

Это прозвучало убедительно. Но что-то щелкнуло в мозгу Алана Мейтленда. И он спокойно спросил:

– Благодеяние, сэр, или политические соображения?

Брови сенатора опустились.

– Боюсь, я вас не понял.

«Ну вот мы и попались, – подумал Алан. – Первый крупный клиент, который уже был у тебя на крючке, ускользнул». А вслух он осторожно произнес:

– Иммиграция в настоящий момент является главной политической проблемой. Данное дело уже попало в газеты и может принести немало неприятностей правительству. Разве не это было у вас на уме, сенатор: использовать этого человека с корабля в качестве пешки? Не потому ли вы захотели привлечь к этому меня, молодого и зеленого, вместо вашей обычной юридической конторы, которую сразу связали бы с вами? Извините, сэр, но я не намерен таким образом заниматься юриспруденцией.

Алан произнес это с большим нажимом, чем намеревался, но им овладело возмущение. Он подумал, как все объяснит своему партнеру Тому Льюису и как Том поступил бы в подобной ситуации. Алан подозревал, что у Тома хватило бы ума не изображать донкихота и не отказываться от гонорара.

Слух его уловил какой-то хриплый звук. К своему удивлению, Алан обнаружил, что это смеется Деверо.

– «Молодой и зеленый» – по-моему, вы так сказали, мой мальчик. – Сенатор помолчал и снова хмыкнул. – Что ж, можно сказать, вы молоды, но, безусловно, не зелены. Ты как считаешь, Шэрон?

– Я бы сказала, что тебя подловили, дедушка.

Алан заметил, что Шэрон с уважением смотрит на него.

– Так оно и есть, дорогая, так оно и есть. Ты нашла мне смекалистого молодого человека.

Алан понимал, что ситуация изменилась, но еще не определил, как именно. Уверен он был в одном: сенатор Деверо – многогранная личность.

– Прекрасно, значит, все наши карты выложены на стол. – Тон сенатора слегка изменился – стал менее увесистым, более похожим на разговор с равным. – Предположим, все, что вы утверждаете, – правда. Но разве молодой человек с корабля не имеет права на юридическую помощь? Неужели ему не надо протянуть руку помощи, потому что неким человеком, а именно мной, движут сложные соображения? Если бы вы, мой мальчик, тонули, вас озаботило бы то, что тот, кто поплыл спасать вас, поступал так потому, что вы можете пригодиться ему живым?

– Нет, – сказал Алан, – наверное, нет.

– Так в чем же разница – если таковая существует? – Сенатор Деверо наклонился в кресле. – Разрешите спросить вас кое о чем. Я полагаю, вы верите в то, что несправедливость должна быть исправлена.

– Конечно.

– Конечно. – Сенатор кивнул с видом многоопытного человека. – Давайте в таком случае рассмотрим положение этого молодого человека. Нам говорят, что у него нет никаких прав. Он не канадец и не bona fide[12]12
  Без всякого умысла; букв. «по доброй вере» (лат.).


[Закрыть] иммигрант, даже не транзитник, который высадится и скоро уедет. В глазах закона его вообще не существует. Следовательно, даже если бы он захотел воззвать к закону – обратиться в суд, чтобы ему разрешили остаться в той или другой стране, – он не может этого сделать. Верно?

– Я бы выразился иначе, – сказал Алан, – но в основном это верно.

– Иными словами – да.

Алан криво усмехнулся:

– Да.

– А теперь предположим, что сегодня вечером этот самый человек совершит на корабле в ванкуверской гавани убийство или поджог. Что с ним будет?

Алан кивнул. Он понял, куда гнет сенатор.

– Его высадят на берег и будут судить.

– Вот именно, мой мальчик. И если он виноват, то будет наказан независимо от его статуса. Значит, таким путем закон может быть применен к Анри Дювалю, хотя обратиться к помощи закона он не может.

Аргументация была крепко сколочена. И неудивительно, подумал Алан, что старик так ловок в дебатах.

Но ловок он или нет, главное, что доводы его разумны. Почему закон должен работать лишь в одном направлении – против человека, а не ради него? И хотя сенатором Деверо руководили политические соображения, ничто не могло изменить главного в его высказывании, а именно: человеку, находящемуся в данном населенном пункте, отказано в основном праве человека.

Алан задумался. Что может сделать закон для человека на корабле? Все или ничего? А если ничего, то почему?

У Алана Мейтленда не осталось иллюзий относительно закона. Хотя он и был новичком в служении ему, Алан понимал, что справедливость не проявляется автоматически и беспристрастно и порой несправедливость торжествует. Он знал, что общественное положение играет немалую роль при определении преступления и наказания за него и что люди обеспеченные, которые могут воспользоваться всеми ходами судопроизводства, меньше страдают за свои грехи, чем менее богатые, для которых это недостижимо. Он был уверен, что медлительность судопроизводства порой лишает невиновного человека его прав и некоторые люди, заслуживающие получить возмещение за нанесенный ущерб, даже не пытаются добиться этого из-за высокой стоимости дня в суде. А на другой чаше весов находятся заваленные делами суды, которые принимают наспех составленные решения, часто не заботясь о правах обвиняемого.

Алан узнал об этом так же, как постепенно и неизбежно узнают все студенты и молодые адвокаты. В свое время это глубоко огорчило его, как огорчало многих его коллег более старшего возраста, которые за годы работы в юриспруденции не утратили идеалов.

Но несмотря на все пороки, у закона было одно великое достоинство. Он присутствовал. Он существовал. И величайшей заслугой закона была его доступность.

Существование закона означало признание, что уравнение людей в правах – стоящая цель. Что же до его дефектов, то со временем он будет реформирован – всегда так было, хотя реформа отставала от потребностей. А пока как для самых скромных, так и для великих – если они того хотели – двери судов были всегда открыты, как и двери апелляционных камер.

Похоже, только не для человека по имени Анри Дюваль.

Алан чувствовал, что сенатор выжидающе смотрит на него. И на лице Шэрон появились морщинки.

– Сенатор Деверо, – сказал Алан, – если я возьмусь за это дело – при условии, что человек на корабле захочет иметь представителя в суде, – моим клиентом будет он сам. Это так?

– Я полагаю, это может и так выглядеть.

Алан улыбнулся:

– Иными словами – да.

Сенатор откинул голову и расхохотался:

– Вы начинаете мне нравиться, мой мальчик. Прошу, продолжайте.

– Поскольку вы будете оставаться в тени, сенатор, – подбирая слова, произнес Алан, – решение о любой акции, предпринимаемой от имени моего клиента, будет приниматься только моим клиентом и мной без консультации с третьей стороной.

Старик проницательно посмотрел на Алана:

– Вы не считаете, что тот, кто платит волынщику…

– Нет, сэр, не в данном случае. Если у меня есть клиент, я хочу все делать так, как лучше для него, а не ловчить в интересах политики.

Улыбка исчезла с лица сенатора, и в голосе появился заметный холодок.

– Хотел бы вам напомнить, что для вас открывается возможность, которой многие молодые адвокаты были бы счастливы воспользоваться.

Алан поднялся с кресла.

– В таком случае я посоветовал бы вам заглянуть в «Желтые страницы», сэр. – И, повернувшись к Шэрон, добавил: – Извини, что я тебя подвел.

– Одну минуту! – Это произнес сенатор. Он тоже поднялся с кресла, и теперь они с Аланом стояли лицом к лицу. – Я хочу сказать, мой мальчик, – прогремел он, – что считаю вас нетерпеливым, нахальным, неблагодарным… и принимаю ваши условия.

Они скрепили уговор рукопожатиями, после чего Алан отклонил предложение сенатора остаться на ленч.

– Я лучше схожу сегодня на корабль, – сказал он. – А то может оказаться, что у нас мало времени.

Шэрон проводила его до двери. Надевая пальто, Алан чувствовал ее близость и легкий запах духов. И не без смущения сказал:

– Приятно было увидеться, Шэрон.

Она улыбнулась:

– Я тоже так считаю. – И снова ямочка появилась и исчезла на щеке. – И хотя ты не будешь отчитываться перед дедушкой, заходи повидаться.

– Удивляет меня то, как это я так долго держался в стороне, – весело произнес Алан.

3

Прошедший накануне вечером дождь оставил в доке лужи, и Алан Мейтленд осторожно их обходил, время от времени бросая взгляд вверх и вперед – на корабль, уныло вырисовывавшийся на низком сером небе. Однорукий сторож с дворнягой – единственный, кого Алан встретил в тихом пустынном доке, – направил его сюда, и сейчас, читая названия пришвартованных судов, он увидел, что «Вастервик» – второй корабль в ряду.

Тоненькая струйка дыма, которую быстро уносило ветром, была единственным признаком жизни на корабле. Вокруг было довольно тихо – лишь плеск воды да скрип дерева где-то внизу, а наверху – печальные крики летающих чаек. «Звуки в гавани такие унылые», – подумал Алан. Интересно, в скольких гаванях человек, к которому он пришел, слышал их.

Его интересовало также, каким человеком окажется безбилетник Анри Дюваль. Правда, в газете он был обрисован сочувственно, но репортеры часто заблуждаются. Скорее всего, подумал Алан, это наихудший представитель бродяг, слоняющихся по океану, с которыми никто не хочет иметь дела, и не без основания.

Он подошел к ведущей на корабль железной лесенке и полез по ней. Когда он добрался до верха, руки у него были все в ржавчине.

Выход на палубу перегораживала цепь. С нее свисал кусок фанеры, на которой неровными буквами было выведено:

НЕ ЗАХОДИТЬ

БЕЗ ДЕЛА

Приказ

С. Яаабека, капитана

Алан снял с крючка цепь и прошел за нее. Он сделал несколько шагов к стальной двери, но тут его окликнули:

– Ты что, не видишь надписи? Никаких репортеров!

Алан повернулся. По палубе к нему шел человек, небритый, высокий и стройный, в мятом коричневом костюме. Он говорил, судя по произношению звука «р», со скандинавским акцентом.

– Я не репортер, – сказал Алан. – Мне нужно видеть капитана.

– Капитан занят. Я третий помощник капитана. – Высокий мужчина хрипло закашлялся и сплюнул за борт.

– У вас нехороший кашель, – сказал Алан.

– Просто у вас сыро и холодно. На моей родине, в Швеции, тоже холодно, но воздух так и режет ножом. А зачем вам капитан?

– Я адвокат, – сказал Алан, – и пришел выяснить, не могу ли чем-либо помочь вашему безбилетнику Анри Дювалю.

– Дюваль! Дюваль! Вдруг все заговорили о Дювале – оказывается, он тут у нас самый важный. Ну так вы ему ничем не поможете. Он у нас – как бы это сказать? – застрял. И будет с нами, пока судно не пойдет ко дну. – Высокий моряк сардонически усмехнулся. – Посмотрите вокруг – недолго ведь осталось ждать.

Алан окинул взглядом ржавчину и облезающую краску. Принюхался – в воздухе сильно пахло гнилой капустой.

– Да, – признал он, – я понимаю, что вы хотите сказать.

– Что ж, – сказал высокий моряк. – Раз вы не репортер, капитан, пожалуй, примет вас. – И поманил Алана. – Пошли! В качестве рождественского подарка я отведу вас к нему.

В каюте капитана было удушающе жарко. Обитатель ее явно любил такую температуру, потому что, как заметил Алан, оба выходящих на палубу иллюминатора были накрепко закрыты. Воздух был тяжелый еще и из-за дыма от крепкого табака.

Капитан Яаабек, в майке и старомодных ковровых тапочках, поднялся из кожаного кресла, когда вошел Алан, и отложил в сторону книгу – толстый том, – которую читал.

– Спасибо, что согласились принять меня, – сказал Алан. – Моя фамилия Мейтленд.

– А я Сигурд Яаабек. – Капитан протянул волосатую, с шишковатыми пальцами руку. – Мой третий помощник говорит, что вы адвокат.

– Совершенно верно, – подтвердил Алан. – Я прочитал про вашего безбилетника и пришел выяснить, не могу ли помочь.

– Садитесь, пожалуйста. – Капитан указал на стул и сел сам.

Алан заметил, что в отличие от остальной части корабля каюта капитана выглядит уютной и чистой, все деревянные и медные детали блестят. Три стены были обиты панелями из красного дерева, стулья – зеленой кожей, в каюте стоял небольшой обеденный стол и бюро полированного дерева. Занавешенная дверь вела, по-видимому, в спальню. Глаза Алана, обежав комнату, остановились на книге, которую отложил капитан.

– Это Достоевский, – сказал капитан Яаабек. – «Преступление и наказание».

– Вы читаете ее в оригинале – на русском, – заметил удивленный Алан.

– Боюсь, очень медленно, – сказал капитан. – По-русски я плохо читаю. – Он взял из пепельницы трубку, вытряхнул пепел и стал набивать чашку. – Достоевский верит, что в конечном счете правосудие всегда торжествует.

– А вы?

– Иногда не хватает терпения так долго ждать. Особенно если ты молод.

– Как Анри Дюваль?

Капитан задумался, посасывая трубку.

– Что можно для него сделать? Он никто. Он не существует.

– Возможно, ничего, – сказал Алан. – Тем не менее мне хотелось бы с ним поговорить. Многие заинтересовались им, и кое-кто хотел бы ему помочь, если это возможно.

Капитан Яаабек с сомнением посмотрел на Алана:

– Продержится ли этот интерес? Или же мой юный безбилетник станет чем-то вроде чуда на девять дней?

– В таком случае, – сказал Алан, – у нас еще есть семь дней.

Капитан снова помолчал, прежде чем отреагировать. Затем осторожно произнес:

– Вы понимаете, моя обязанность – избавиться от этого человека. Безбилетники стоят денег – их надо кормить, а нынче на содержание корабля дают очень мало. Хозяева говорят, что прибыль маленькая и мы соответственно должны экономить. Вы уже видели, в каком состоянии корабль.

– Я понимаю, капитан.

– Но этот парень со мной уже двадцать месяцев. За такое время о человеке обычно складывается определенное мнение и даже возникает привязанность. – Произнес он это медленно и раздумчиво. – У парня была нелегкая жизнь, – возможно, все так и останется, но это, я полагаю, уж не мое дело. И все же мне не хотелось бы, чтобы у него появилась надежда, которая потом развеется как прах.

– Я могу лишь снова сказать вам, – повторил Алан, – что есть люди, которые хотели бы, чтобы ему был дан шанс остаться здесь. Почему бы не попытаться?

– Отлично, мистер Мейтленд, я пошлю за Дювалем, и вы можете поговорить с ним здесь. Вы хотели бы разговаривать наедине?

– Нет, – сказал Алан. – Я предпочел бы, чтобы вы остались.

Анри Дюваль, нервничая, остановился в дверях. Оглядев Алана Мейтленда, он перевел взгляд на капитана Яаабека.

Капитан жестом предложил Дювалю войти.

– Не бойся. Этот джентльмен, мистер Мейтленд, – адвокат. Он приехал помочь тебе.

– Я читал вчера про вас, – сказал с улыбкой Алан.

Он протянул руку, и безбилетник неуверенно пожал ее. Алан заметил, что он выглядит моложе, чем на фотографиях в газете, и что в его глубоко посаженных глазах застыла настороженность. Он был в джинсах и заштопанной тельняшке.

– Там хорошо написать. Да? – Безбилетник задал этот вопрос не без тревоги.

– Очень хорошо, – кивнул Алан. – Я и приехал узнать, все ли это правда.

– Все правда! Я говорит правда! – Выражение лица Дюваля было оскорбленное, словно его в чем-то обвинили.

Алан подумал: «Надо мне тщательнее подбирать слова».

– Я уверен, вы говорите правду, – умиротворяюще сказал он. – Я имел в виду, правильно ли было напечатано в газете.

– Я не понимает. – Дюваль покачал головой – на лице его по-прежнему читалась обида.

– Давайте на минуту забудем об этом, – предложил Алан. Похоже, не очень удачно он начал. И, помолчав, продолжил: – Капитан сказал вам, что я адвокат. Если вы хотите, я готов представлять ваши интересы и постараюсь, чтобы ваше дело было заслушано в суде нашей страны.

Анри Дюваль перевел взгляд с Алана на капитана.

– У меня нет деньги.

– Вам ничего не придется платить.

– А кто платить? – И снова настороженный взгляд.

– Другой человек заплатит.

– Почему вы не можете сказать ему, кто именно, мистер Мейтленд? – вмешался капитан.

– Не могу, – сказал Алан. – Мне велено не называть имя. Могу лишь сказать, что этот человек сочувствует вам и хотел бы помочь.

– Бывают же хорошие люди. – Капитан, видимо, удовлетворившись полученным ответом, ободряюще кивнул Дювалю.

Вспомнив о сенаторе Деверо и о том, что им движет, Алан ощутил укол совести. Он тут же подумал о поставленных им условиях.

– Остается тут – работает, – сказал Анри Дюваль, – заработает деньги – расплатится.

– Что ж, – кивнул Алан, – наверно, так и будет, если вы того хотите.

– Я расплатится. – На лице парня читалось горячее стремление так поступить. Недоверие на миг исчезло.

– Я, конечно, должен вам сказать, – заявил Алан, – что у меня может ничего не получиться. Вы это понимаете?