Текст книги "Вечерние новости"

Последним штрихом явился конверт, в который были вложены обрывки черно-белых глянцевых фотографий с обожженными краями. В ванной, примыкавшей к спальне, убийца высыпал содержимое конверта в унитаз, но не стал спускать воду.

Фотографии были разорваны на столь мелкие куски, что опознать там никого не удалось бы. Но они приведут к логическому умозаключению: Салаверри, прочитав обличительное письмо, сжег фотографии и остатки выбросил в унитаз. Ослепленный ревностью, Салаверри убил свою возлюбленную. Затем Салаверри, видимо, написал на стене одно-единственное слово – жалкое признание в том, кто он такой.

В корявых печатных буквах этого последнего крика души проглядывался даже некий артистизм. Конечно, ни один англосакс или коренной американец так бы не поступил, зато это красноречиво свидетельствовало о бурном темпераменте любовника испанских кровей.

И последнее умозаключение: доведенный до отчаяния, будучи не в силах вынести последствий содеянного, Салаверри покончил с собой – рана на лбу с обожженными краями была типичной для самоубийства.

Изощренные режиссеры этой постановки прекрасно знали, что нераскрытое убийство в Нью-Йорке – дело обычное, полицейские детективы перегружены, а потому никто не будет возиться с преступлением, где все мотивы и улики налицо.

Напоследок убийца окинул гостиную внимательным взором и спокойно ушел. Беспрепятственно покинув здание, он увидел, что не пробыл в квартире и пятнадцати минут. Отойдя на несколько кварталов, он стянул с рук перчатки и бросил их в урну.

9

– Считаешь, Тедди Купер что-нибудь придумает? – спросил Норман Джегер.

– Я этому не удивлюсь, – ответил Партридж. – Раньше у него получалось.

Было около 22.30, они медленно шли по Бродвею на юг, неподалеку от Центрального парка. Ужин в «Шан Ли Уэст» закончился четверть часа назад, вскоре после того как Купер высказал мнение, что опорный пункт банды похитителей расположен в радиусе двадцати пяти миль от Ларчмонта. За этим выводом последовал другой.

Купер был уверен, что похитители и заложники находятся сейчас там: бандиты залегли и выжидают, когда схлынет первая волна поисков и на дорогах сократят или вообще снимут полицейские пикеты. Тогда похитители, захватив с собой узников, переберутся в места более отдаленные.

Все присутствующие выслушали соображения Купера с большим вниманием. Общую точку зрения выразила Рита Эбрамс:

– Это один из возможных вариантов.

– Но речь идет о громадном, густонаселенном районе, прочесать который просто невозможно даже при помощи армии, – возразил Карл Оуэнс. И, желая поддеть Купера, добавил: – Разве что ты родишь очередную блестящую идею.

– Не сейчас, – ответил Купер. – Мне надо как следует выспаться. И не исключено, что утром мне в голову придет нечто, как ты лестно заметил, «блестящее».

На этом дискуссия прекратилась, и хотя на следующий день была суббота, Партридж назначил совещание группы на 10 часов утра. Сегодня вечером почти все разъехались по домам на такси, а Партридж и Джегер, любившие подышать воздухом перед сном, решили пройтись до своих отелей.

– Где ты откопал этого парня, Купера? – спросил Джегер.

Партридж рассказал историю своего знакомства с Тедди на Би-би-си, о том, как был потрясен его работой и как тут же пристроил его на хорошее место в Си-би-эй.

– Одно из его первых дел в Лондоне, – продолжал Партридж, – было связано с минами в Красном море в 1984 году. Корабли то и дело подрывались и тонули, и никто не мог понять, какой дьявол начинил море минами. Помнишь?

– Как же не помнить, – сказал Джегер. – Основные подозрения падали на Иран и Ливию, но на том все и застопорилось. Ясно было, что этой гнусной работенкой занимается какой-то корабль, но что это за корабль и кому он принадлежит, никто не знал.

Партридж кивнул.

– Ну так вот, Тедди приступил к расследованию: он пропадал целыми днями в лондонском филиале компании Ллойда, терпеливо изучая их сводки о маршрутах кораблей. Он исходил из того, что корабль, который ставил мины, должен был проходить через Суэцкий канал. Он составил список всех этих кораблей – оказалось, их легион. Тогда он вновь взялся за сводки и проследил последующий путь – от одного порта к другому – каждого корабля, значившегося в списке, сравнивая его маршрут с датами минных взрывов в конкретных квадратах. После долгого-предолгого расследования Купер вычислил-таки этот корабль – он назывался «Гат». Этот «Гат» побывал всюду, где на минах подрывались другие корабли, причем за день-два до этого. Это к вопросу о «дымящемся ружье». Тедди нашел его. Как известно, – продолжал Партридж, – корабль был ливийский, и когда выяснилось название, ничего не стоило доказать, что за всем этим стоял Каддафи.

– Тогда я знал, что мы первые об этом сообщили, – сказал Джегер. – Но не знал, что сему предшествовало.

– Ну тут-то как раз ничего удивительного нет, – усмехнулся Партридж. – Мы, корреспонденты, пожинаем лавры, а настоящую работу делают ребята вроде тебя и Тедди.

– Я ведь не жалуюсь, – сказал Джегер. – И скажу тебе откровенно, Гарри, я бы ни за что не поменялся с тобой местами… особенно если учесть мой возраст. – Он задумался, потом продолжал: – Купер еще ребенок. Все они дети. Наше ремесло стало занятием для мальчиков и девочек. Им присущи энергия и смекалка. Не знаю, как у тебя, но у меня бывают дни, когда я чувствую себя стариком.

– У меня тоже последнее время. – Партридж поморщился. – Чаще, чем хотелось бы.

Они дошли до Коламбус-Сёркл. Слева от них находился погруженный в темноту Центральный парк, мало кто из ньюйоркцев отваживался приходить сюда затемно. Прямо перед ними начиналась Западная Пятьдесят девятая улица, за ней сверкал огнями центр Манхэттена. Партридж и Джегер осторожно миновали оживленный перекресток среди безостановочного потока машин.

– В нашем деле многое изменилось у нас на глазах, – сказал Джегер. – Если повезет, возможно, увидим еще что-нибудь новенькое.

– Как по-твоему, что произойдет в будущем?

Джегер ответил не сразу.

– Пойду от противного – чего, с моей точки зрения, не происходит: вопреки пессимистическим прогнозам средства массовой информации не отмирают и даже не слишком видоизменяются. Не исключено, что в первые ряды выбьется Си-эн-эн – для этого есть все предпосылки. Но важно-то другое: всюду, в каждой стране, люди жаждут новостей, причем более чем когда-либо в истории человечества.

– Это заслуга телевидения.

– Да, черт побери! Телевидение для XX века то же самое, чем для своего времени были Гутенберг и Пакстон. При всех издержках телевидения программы новостей пробуждают в людях интерес – им хочется знать больше. Вот почему преимущество остается на стороне газет, и так будет всегда.

– Сомневаюсь, однако, чтобы газеты воздавали нам должное, – вставил Партридж.

– Пусть нет, но они нас популяризируют. Дон Хевитт из Си-би-эс утверждает, что в «Нью-Йорк таймс» штатных сотрудников, которые освещают работу телевидения, в четыре раза больше, чем корреспондентов, аккредитованных в ООН. И пишут они главным образом о нас – телестанциях новостей, о людях, которые там работают, о том, чем мы живем. А если наоборот? – продолжал Джегер. – Когда-нибудь было такое, чтобы телевидение осветило важные материалы, связанные с «Таймс»? Или с другими периодическими изданиями? А теперь задай себе вопрос: какое же средство массовой информации признается все-таки самым эффективным?

Партридж усмехнулся:

– Меня бросило в краску от собственной важности.

– Краски! – ухватился за слово Джегер. – Вот тебе еще одно новшество, которым мы обязаны телевидению. Сегодняшние газеты больше похожи на телеэкран – инициатором была «Ю-эс-эй тудэй». Гарри, мы с тобой доживем до того дня, когда первая страница «Нью-Йорк таймс» станет четырехцветной. Этого потребуют читатели, и невзрачной старушке «Таймс» придется раскошелиться на цветную печать.

– Тебя сегодня распирает от патриотизма, – сказал Партридж. – Еще какие у тебя прогнозы?

– Думаю, что исчезнут еженедельные журналы. Они превратились в динозавров. Когда подписчики получают «Таймс» и «Ньюсуик», их содержание уже успевает устареть на неделю, а то и на десять дней, а кого сегодня интересуют лежалые новости? Между прочим, насколько я знаю, рекламодатели того же мнения. Не помогут еженедельникам ни фальшивые даты на обложках, ни высокий профессионализм сотрудников. Кстати, большинство молодых ребят, работающих сегодня в «Новостях», об этих изданиях и слыхом не слыхивали.

Они добрели до отеля «Парк-Меридиен» на Западной Пятьдесят седьмой улице, где остановился Джегер. Партридж предпочел более уютный, как ему казалось, «Интерконтинентл» на Восточной Сорок восьмой улице.

– Мы с тобой пара старых военных лошаков, Гарри, – сказал Джегер. – До завтра.

Они обменялись рукопожатием и пожелали друг другу спокойной ночи.

Улегшись в постель, Партридж приступил к чтению газет, которые купил по дороге в отель. Но скоро мелкие газетные строчки стали сливаться у него перед глазами, и он решил проглядеть газеты утром заодно со свежими, которые принесут ему с завтраком.

Но сон не шел. Слишком много всего произошло за минувшие тридцать шесть часов. Как в калейдоскопе, события, идеи, задачи перемежались мыслями о Джессике, о прошлом, о настоящем… оживали воспоминания.

Где сейчас Джессика? Прав ли Тедди относительно радиуса в двадцать пять миль? Есть ли надежда на то, что он, Гарри Боец, как закованный в латы средневековый рыцарь, возглавив поход, освободит свою бывшую возлюбленную?

Довольно фантазировать! Отложи раздумья о Джессике и об остальных до завтра. Он попытался отключиться, передохнуть, отвлечься.

Естественно, этим отвлечением стала Джемма… еще одна любовь всей его жизни.

Вчера во время перелета из Торонто он до мельчайших подробностей воскресил в памяти путешествие с папой: «Алиталия», «ДС-10»… салон для журналистов и встреча с папой… решение Партриджа не предавать огласке реплику папы о «забитых» народах и полученная в награду роза… зародившаяся взаимная, всепоглощающая страсть…

Он больше не гнал от себя воспоминаний о Джемме, как делал это уже много лет, а начал восстанавливать в памяти события с того момента, на котором оборвал их вчера.

Поездка папы по странам Латинской Америки и Карибского бассейна была длительной и тяжелой. Она преследовала далеко идущие цели. Маршрут включал восемь стран и сопровождался долгими, порой ночными, перелетами.

С самого начала знакомства с Джеммой Партридж стремился узнать ее ближе, но поскольку он был постоянно занят подготовкой репортажей для Си-би-эй, у него почти не оставалось времени видеться с ней во время остановок. Однако их все сильнее тянуло друг к другу, и порой во время полета, когда Джемма бывала свободна, она приходила посидеть с ним рядом. Вскоре они стали держаться за руки, а однажды она наклонилась, и они поцеловались на прощание.

Этот поцелуй еще сильнее разжег его страсть.

Они разговаривали при каждом удобном случае, и перед ним постепенно вырисовывалась ее жизнь.

Джемма, младшая из трех сестер, родилась в Тоскане, в маленьком курортном городке Валламброза, расположенном в горах, неподалеку от Флоренции. «Это не шикарный курорт для богатых, саrо[23]23
  дорогой (ит.).


[Закрыть] Гарри, но там очень красиво».

По ее словам, курорт Валламброза был мечтой итальянцев среднего достатка, которые проводили там лето. В миле оттуда находилось местечко Il Paradisino[24]24
  Маленький рай (ит.).


[Закрыть], где бывал Джон Мильтон и, как гласила легенда, там родился замысел «Потерянного рая».

Отец Джеммы был талантливым художником и хорошо зарабатывал реставрацией картин и фресок; он часто работал во Флоренции. Мать была учительницей музыки. Искусство и музыка были неотъемлемой частью семейной жизни и навсегда вошли в жизнь Джеммы.

Она начала работать на линиях «Алиталии» три года назад.

– Мне хотелось повидать мир. И это был единственный доступный способ.

– Ну и много ты видела? – спросил Партридж.

– Кое-что. Меньше, чем хотелось бы, и мне уже порядком надоело быть cameriera del cielo[25]25
  небесной официанткой (ит.).


[Закрыть].

Он рассмеялся:

– Ты гораздо больше, чем небесная официантка. К тому же ты, наверное, познакомилась со многими людьми. – И, почувствовав укол ревности, добавил: – Со многими мужчинами?

Джемма пожала плечами:

– С большинством из них я бы не хотела встретиться снова за пределами самолета.

– А с меньшинством?

Она улыбнулась своей прелестной, светозарной улыбкой – только она умела так улыбаться.

– Никто мне не нравился так, как ты.

Она сказала это так просто, что Партридж, профессиональный скептик, усомнился: не слишком ли он наивен и глуп, чтобы в это поверить. Но тут же подумал: «А почему бы, собственно, и нет, ведь я испытываю по отношению к ней то же самое – ни одна женщина после Джессики не производила на меня такого впечатления, как Джемма».

Обоим казалось, что время летит слишком быстро.

Поездка близилась к концу. По ее завершении их пути, вероятнее всего, разойдутся, и они никогда больше не увидятся.

Наверное, это ощущение уносящегося времени толкнуло ее на то, что в одну незабываемую ночь, когда самолет погрузился в полумрак и почти все пассажиры уснули, Джемма скользнула к нему под одеяло, и они любили друг друга. Как ни странно, на трех узких креслах туристического салона им было удивительно хорошо, и он всегда вспоминал об этих минутах, как о самых прекрасных в жизни.

Сразу после этого неожиданно для себя, а может, вспомнив о том, что он потерял Джессику из-за своей нерешительности, Партридж прошептал:

– Джемма, выйдешь за меня замуж?

– О, amor mio[26]26
  любовь моя (ит.).


[Закрыть], – шепнула она в ответ, – конечно.

Они должны были приземлиться в Панаме. Партридж вполголоса задавал вопросы и строил планы, Джемма, тихонько и озорно посмеиваясь в полутьме, со всем соглашалась.

Днем они приземлились в Панамском аэропорту Токумен. Самолет «Алиталии» «ДС-10» вырулил по посадочной полосе. Папа сошел по трапу и, как истинный актер, которым он когда-то и был, изящным движением поцеловал землю перед множеством жужжащих телекамер. После чего начались обычные формальности.

Партридж заранее попросил своего выпускающего и съемочную группу в течение нескольких часов снимать визит папы без него. Он присоединится к ним позже, сделает комментарии и поможет смонтировать репортаж для очередного выпуска «Вечерних новостей». Здесь разница во времени с Нью-Йорком составляла всего один час, так что они все успеют.

Его коллеги, хотя и умирали от любопытства, воздержались от расспросов, впрочем, Партридж понимал, что его увлеченность Джеммой вряд ли осталась незамеченной.

Кроме того, он обратился с просьбой к репортеру «Нью-Йорк таймс» Грэму Бродерику предоставить ему сегодняшние материалы. Бродерик удивленно вскинул брови, но все же согласился. Журналисты часто заключают между собой подобные сделки, ведь никто из них не знает, когда ему самому придется просить коллегу о помощи.

Партридж задержался после того, как все уже сошли с самолета. Он понятия не имел, что Джемма сказала своему начальнику, старшему стюарду, но они покинули «ДС-10» вместе. На Джемме по-прежнему была форма «Алиталии». Она начала было объяснять, что не может переодеться, но Партридж не дал ей договорить:

– Я люблю тебя такой, какая ты есть.

Она серьезно взглянула на него:

– Это правда, Гарри?

Он медленно кивнул:

– Правда.

Они посмотрели друг другу в глаза, и каждый прочел во взгляде другого то, что хотел.

В здании аэропорта Партридж ненадолго оставил Джемму. Он подошел к туристическому бюро и задал несколько вопросов прыщавому юнцу за стойкой. Юнец, глупо улыбаясь, объяснил ему, что им с сеньорой надлежит доехать до Лас-Боведас, той части старого города, которая находится за крепостной стеной, на площади Франции. Там они найдут муниципальный juzgado[27]27
  суд (исп.).


[Закрыть].

Партридж и Джемма отправились в старый город на такси. Они вышли около высокого обелиска, увенчанного Шантеклером – петушком с раскрытым клювом. Обелиск был воздвигнут в честь строивших канал французов, среди которых был знаменитый Фердинан де Лессепс.

Примерно через двадцать минут в причудливо декорированной комнате, которая когда-то служила тюремной камерой, Гарри Партридж и Джемма Бачелли стали мужем и женой. Во время пятиминутной церемонии судья, одетый в guagabera[28]28
  свободную белую рубаху (исп.).


[Закрыть] – облачение отнюдь не торжественное, – подписал Acta matrimonial[29]29
  Брачный контракт (исп.).


[Закрыть], за что Партридж заплатил двадцать пять долларов, он также вручил по двадцать долларов двум стенографисткам, выступавшим в роли свидетелей.

Жениху и невесте сообщили, что дополнительная формальность – регистрация брака – не обязательна и в общем-то излишня, если они не вернутся сюда за разводом.

– Мы зарегистрируем брак, – сказал Партридж, – но не вернемся.

И наконец судья вяло пожелал: «Que vivan los novios!»[30]30
  Пусть молодые будут счастливы! (исп.)


[Закрыть] Молодоженам показалось, что эту фразу он произносил уже множество раз.

И тогда, и после Партридж недоумевал, как Джемма, не моргнув глазом, согласилась на гражданскую церемонию – ведь ее религия этого не допускала. Она была урожденной католичкой и свое начальное образование получила в школе Сакре-Кёр. Но всякий раз, когда он ее об этом спрашивал, она лишь пожимала плечами и говорила: «Господь поймет». Вероятно, это было типичным проявлением беспечного отношения к религии, которое свойственно многим итальянцам. Однажды он слышал, что итальянцы считают самого Создателя итальянцем.

Разумеется, известие о женитьбе разнеслось по самолету быстрее четырех ветров земли – эту цитату из «Откровения Иоанна Богослова» употребил корреспондент лондонской «Таймс». После вылета из Панамы в салоне для журналистов отпраздновали это событие – с икрой, шампанским и прочими напитками, в которых не было недостатка. Экипаж и стюарды приняли участие в «банкете» – насколько им позволила работа – и сообщили Джемме, что она полностью свободна от своих обязанностей до конца дня. Даже капитан экипажа, ненадолго отлучившись из кабины, явился с поздравлениями.

Среди веселья и теплых пожеланий от Партриджа не укрылось то, что некоторые из присутствующих сомневались в прочности этого брака, а мужчины еще и завидовали.

Никого не удивило, что святые отцы демонстративно проигнорировали свадьбу, и до конца поездки Партридж чувствовал холодок и неодобрение с их стороны. Как журналисты ни старались, им так и не удалось выяснить, дошла ли эта новость до папы. Во всяком случае, в салоне для журналистов папа ни разу больше не появился.

В те редкие минуты, когда Партридж и Джемма могли побыть вдвоем, они строили планы на будущее.

В номере нью-йоркского отеля… медленно и печально… образ Джеммы исчезал. Настоящее вытеснило прошлое. И наконец изнуренный Гарри Партридж уснул.

10

Мигель получил телефонограмму в 7.30 утра в субботу на своем опорном пункте в Хакенсаке. Звонок застал его в небольшой комнате на первом этаже основного здания: здесь находился его рабочий кабинет, и здесь он спал.

Из шести радиотелефонов, которыми располагала его группа, один мог принимать экстренные звонки – его номер знали только те, кто имел на то право. Мигель всегда держал этот телефон при себе.

Абонент, согласно инструкциям, звонил из телефона-автомата, чтобы не засекли ни один из номеров.

Мигель вот уже час напряженно ждал этого звонка. Он поднял трубку после первого же сигнала и сказал: «Si?»[31]31
  Да? (исп.)


[Закрыть]

Звонивший произнес пароль: «Tiempo»[32]32
  Погода (исп.).


[Закрыть], на что Мигель ответил: «Relampago»[33]33
  Молния (исп.).


[Закрыть]. Существовал запасной вариант ответа: если на «погоду» он ответил бы словом «гром» вместо «молния», это означало бы, что в силу ряда причин его группе нужна двадцатичетырехчасовая отсрочка. Под «relampago» подразумевалось следующее: «Мы готовы к отъезду. Назовите место и время».

За этим последовала главная фраза: «Sombrero, profundo sur[34]34
  Широкополая шляпа, юг (исп.).


[Закрыть], две тысячи».

«Sombrero» означало аэропорт Тетерборо, до которого было меньше мили пути, «profundo sur» – южный въезд. Число «две тысячи» служило указанием времени – 20.00, когда заложники и сопровождающие должны подняться на борт колумбийского самолета «Лирджет 55ПР».

Мигель коротко ответил: «Lo comprendo»[35]35
  Понял (исп.).


[Закрыть], и беседа окончилась.

На сей раз звонил другой дипломат – сотрудник Генерального консульства Колумбии в Нью-Йорке; вот уже месяц – с момента прибытия Мигеля в Соединенные Штаты – этого человека использовали для передачи информации. Дипломатические корпуса Перу и Колумбии кишели людьми, либо сочувствовавшими «Сендеро луминосо», либо состоявшими на службе у «Медельинского картеля», либо и то и другое одновременно; они вели двойную игру за немалые деньги, которые получали от латиноамериканских королей наркобизнеса.

После телефонного разговора Мигель обошел дом и другие постройки, предупреждая остальных об отъезде, хотя приготовления велись уже полным ходом и каждый знал, что от него требуется. Лететь с гробами, в которых будут перевозить узников, должны Мигель, Баудельо, Сокорро и Рафаэль. Хулио оставался в Соединенных Штатах в прежнем качестве агента «Медельинского картеля» – на «случай надобности». Карлос и Луис должны через несколько дней вылететь в Колумбию разными рейсами.

У Хулио, Карлоса и Луиса оставалось напоследок одно дело: после того как самолет улетит, они должны выгнать из гаража машины и бросить их в разных концах города.

Мигель много думал над тем, как поступить с их логовом в Хакенсаке. Он решил было на прощание поджечь все. Однако пожар привлек бы внимание, пепел могли подвергнуть экспертизе, и не исключено, что всплыли бы улики. Пусть даже это и не имело значения – их все равно здесь уже не будет, – но с какой стати облегчать работу американской службе безопасности. Поэтому идею поджога Мигель отверг.

Если же просто уехать из дома, оставив все как есть, никто – в течение нескольких недель, а то и месяцев, а то и вовсе никогда – не заподозрит, что у похитителей был тут опорный пункт. Следовало только избавиться от автомобилей – разъехаться в них в разные стороны и бросить. Конечно, это было опасно, особенно для ребят, которые сядут за руль трех легковых машин, фургона и катафалка, но, по мнению Мигеля, риск был не так уж велик. В любом случае он принял такое решение.

Первым на глаза Мигелю попался механик Рафаэль, и он сказал этому мастеру на все руки:

– Выезжаем сегодня вечером в девятнадцать сорок.

Рафаэль что-то буркнул и кивнул – казалось, его больше занимал фургон, который он накануне перекрасил. Еще совсем недавно фургон был белый, с надписью «Суперхлеб»; теперь он стал черным, на обеих стенках золотом было выведено: «Тихий похоронный приют».

Работа была выполнена по приказу Мигеля. Окинув взглядом фургон, он остался доволен.

– Bien hecho![36]36
  Хорошо сработано! (исп.)


[Закрыть] Жаль, что только раз на нем прокатимся.

Верзила повернулся к нему, явно польщенный, – на его покрытой шрамами, звероподобной роже появилось нечто вроде улыбки. Мигель в очередной раз удивился тому, что Рафаэль, который мог мучить и убивать с сатанинским упоением, порой вел себя как ребенок, любивший похвалу.

– Новые? – спросил Мигель, указав на номерные знаки штата Нью-Джерси.

Рафаэль снова кивнул:

– Из последнего комплекта. Еще не использованные; остальные я тоже сменил.

Это означало, что пять остальных автомобилей теперь имели номерные знаки, которые никто еще не видел: ехать в машинах с такими номерами куда безопаснее.

Мигель вышел во двор, где Хулио и Луис копали под деревьями глубокую яму. Земля была мягкой после вчерашнего дождя, и работа продвигалась медленно. Хулио пытался разрубить лопатой кривой древесный корень; увидев Мигеля, он прекратил работу, отер рукавом пот со смуглого лица и выругался:

– Pinche аrbol[37]37
  Сволочное дерево (исп.).


[Закрыть]. Только быкам заниматься такой работой.

У Мигеля чуть не сорвалось с языка ответное ругательство, но он сдержался. Безобразный ножевой шрам на лице Хулио налился кровью – верный признак того, что Хулио клокочет от ярости и нарывается на скандал.

– Отдохните, – отрывисто сказал Мигель. – Еще есть время. Мы все выезжаем в 19.40.

Глупо было устраивать ссору за несколько часов до отъезда. К тому же яма, куда они закопают все радиотелефоны и медицинское оборудование, все-таки должна быть вырыта.

Конечно, избавиться от телефонов таким путем – не лучший выход. Мигель предпочел бы выбросить их в какой-нибудь глубокий водоем. И хотя на границе штатов Нью-Джерси и Нью-Йорк в водоемах нет недостатка, рассчитывать на то, что удастся сделать это незаметно – за оставшийся небольшой срок, – было трудно.

Потом, когда яму забросают землей, Хулио и Луис разровняют граблями листья, чтобы все выглядело как и прежде.

Следующим, к кому направился Мигель, был Карлос – он жег бумаги в чугунной печке. Карлос, человек молодой и образованный, в течение всей слежки вел запись и фотографировал посетителей дома Слоуна – сейчас все это полыхало в огне.

Когда Мигель сообщил, что вечером они уезжают, Карлос явно вздохнул с облегчением. Его тонкие губы слегка дернулись, и он произнес: «Que bueno!»[38]38
  Как хорошо! (исп.)


[Закрыть] После чего его взгляд вновь стал непроницаемо жестким.

Мигель понимал, в каком напряжении находились все члены группы последние двое суток, и в первую очередь Карлос, самый юный из них. Но выдержка молодого человека заслуживала всяческих похвал, и Мигель не сомневался, что в скором времени этот мальчик станет руководителем террористических групп.

Рядом с печью лежала кучкой одежда Карлоса. Перед отлетом Мигель, Карлос и Баудельо наденут темные костюмы: в случае таможенной инспекции они должны быть в трауре. Все остальное барахло они оставят здесь.

– Не жги это, – указал Мигель на одежду, – слишком много будет дыма. Проверь карманы, все вынь и сдери этикетки. Остальное – в яму. – Он кивнул в сторону копавших во дворе. – И другим скажи.

– Хорошо. – Опять уставившись в огонь, Карлос сказал: – Нам цветы нужны.

– Цветы?

– На гроб, который повезут на катафалке; может, стоит и на остальные положить. Так поступила бы любая семья.

Мигель колебался. Он знал, что Карлос прав: занятый подготовкой отъезда из США – сначала аэропорт Тетерборо, потом самолетом до аэропорта Опа-Локка во Флориде, а оттуда – прямиком в Перу, – он упустил эту деталь из виду.

По первоначальному замыслу, когда предполагалось, что заложников будет двое, катафалк должен был совершить две поездки из Хакенсака в аэропорт Тетерборо, поочередно доставив туда гробы, так как катафалк мог вместить только один гроб. Но трижды гонять катафалк – слишком велик риск, поэтому Мигель разработал новый план.

Один гроб – какой именно, решит Баудельо, – доставят в Тетерборо в катафалке. А два других повезет перекрашенный фургон с надписью «Тихий похоронный приют»…

Мигель знал, что самолет «Лир-55» оснащен грузовым люком, в который легко войдут два гроба. Третий – уже проблема, но Мигель не сомневался, что разрешимая.

Взвесив предложение Карлоса, он пришел к выводу, что такая деталь, как цветы, придаст их легенде бо2льшую убедительность. В Тетерборо им придется проходить через службу безопасности. Не исключено, что из-за похищения там окажется и полиция, и почти наверняка начнутся расспросы о гробах и о покойниках. В общем, волнений не миновать, но главное – проскочить Тетерборо, представлявшийся Мигелю вратами к благополучному исходу всей затеи. В Опа-Локке, где они и распрощаются с Соединенными Штатами, проблем не предвиделось. И Мигель решил пойти на незначительный риск во избежание более крупного риска в будущем. Он кивнул:

– Цветы так цветы.

– Я возьму какую-нибудь из машин, – сказал Карлос. – Есть одно местечко в Хакенсаке. Я буду осторожен.

– Бери «плимут».

«Плимут» был перекрашен в темно-синий цвет, и, как сказал Рафаэль, на нем стояли новые номерные знаки.

После Карлоса Мигель отправился на поиски Баудельо. Он нашел их вдвоем с Сокорро в большой комнате, напоминавшей лазарет, на втором этаже основного дома. Баудельо – с пластырем на правой щеке – был похож скорее на пациента. Баудельо всегда выглядел изможденным, бледным и состарившимся, но сегодня это как-то особенно бросалось в глаза. Лицо его заливала мертвенная бледность, движения были вялыми. Но он продолжал приготовления к отъезду, и, когда Мигель назвал ему время – 19.40, Баудельо кивнул:

– Успеем.

Бывший доктор подтвердил, что эксперименты с наркотиком пропофолом, проводимые в течение полутора дней, показали, какую дозу следует вводить каждому из трех похищенных, чтобы те находились в глубоком сне нужный отрезок времени. Это было необходимо выяснить, поскольку «пациенты» будут лежать в закрытых гробах без контроля извне.

Период принудительного голодания – к моменту отъезда он составит пятьдесят шесть часов – для всех троих был достаточным. Рвоты или скапливания жидкости в легких можно не опасаться, впрочем, на всякий случай будут приняты дополнительные меры: прежде чем закрывать гробы, похищенных повернут на бок и во избежание удушья или захлебывания введут им в гортань специальные отводные трубки. А пока внутривенные вливания глюкозы и специальных растворов должны были предотвратить обезвоживание организма.

Мигель остановился, разглядывая лежавших в гробах. Их лица были безмятежны, казалось, они мирно спали. Он отметил, что женщина весьма недурна собой, при случае он воспользуется ею в постели. Облик мужчины был преисполнен достоинства – он напоминал солдата на отдыхе, каковым, если верить газетам, он и был. Мальчишка выглядел хилым, личико осунулось – возможно, его ослабило принудительное голодание, однако главное, чтобы он был жив по прибытии в Перу – так хотели в «Сендеро луминосо». Все трое были мертвенно-бледны, но дышали ровно. Удовлетворенный, Мигель отвернулся.

Гробы, в которые перед самым «исходом» в Тетерборо перенесут Энгуса, Джессику и Никки, стояли в горизонтальном положении в козлах. Мигель знал, что в каждом гробу просверлены крошечные вентиляционные отверстия, – он сам наблюдал, как Рафаэль делал это под руководством Баудельо. Их почти и не видно, но воздух они будут пропускать.

– Это что? – Мигель ткнул пальцем в банку с кристалликами, стоявшую рядом с гробами.

– Гранулы лимонада, – ответил Баудельо. – Положим их внутрь, чтобы они поглощали выдыхаемую двуокись углерода. Там же будет цилиндр с кислородом, который будет регулироваться снаружи.

Помня о том, что в течение предстоящих трудных часов от медицинских познаний Баудельо многое будет зависеть, Мигель спросил:

– Что еще?

Бывший врач повернулся к Сокорро:

– Ты объясни. Тебе предстоит проделывать это вместе со мной.

Сокорро, как всегда, смотрела и слушала с безучастным видом.

Мигеля по-прежнему одолевали сомнения относительно надежности Сокорро, однако сегодня ее обольстительная красота, чувственные движения и сверхсознательность отвлекли его от подобных мыслей. Словно в насмешку, в ее голосе зазвучали дразнящие нотки.