Текст книги "Детектив"

Они сидели друг против друга. Эйнсли кожей ощущал, до какой степени он ей ненавистен. Фелиция Даваналь отвела взгляд в сторону, потом снова посмотрела на Эйнсли и произнесла уже совершенно другим тоном:

– Задавайте свои вопросы.

Он не получил, да и не мог получить удовольствия от своей тактической победы. Строго официальным тоном он спросил:

– Когда и как вам стало известно, что ваш муж мертв?

– Примерно в половине восьмого утра я зашла в спальню мужа – она на том же этаже, что и моя. Мне нужно было его кое о чем спросить. Когда его там не оказалось, я спустилась в кабинет. Он часто просыпался ни свет ни заря, а кабинет был его любимым местом. Так я обнаружила труп и сразу же вызвала полицию.

– О чем вы хотели его спросить?

– О чем?

К такому вопросу Даваналь не подготовилась, а Эйнсли упрямо повторил его.

– Я собиралась… – Спесь улетучилась, ей теперь не хватало слов. – Сейчас уже не помню.

– Ваши с мужем спальни соединены между собой?

– Нет… – Наступила неловкая пауза. – Вообще-то странно спрашивать о таких вещах.

«Так уж ли странно?» – подумал Эйнсли. Пока было совершенно неясно, зачем миссис Даваналь в такой час понадобилось увидеться с мужем. А отсутствие двери между спальнями супругов многое проясняло в их отношениях.

– В вашего мужа стреляли, – сказал он вслух. – Вы слышали выстрел или похожий звук?

– Нет, ничего.

– Значит, не исключена вероятность, что вашего супруга убили задолго до того, как вы обнаружили тело?

– Не исключена.

– У мистера Мэддокс-Даваналя были неприятности или враги? Вы знаете кого-то, кто мог желать его смерти?

– Нет. – Миссис Даваналь, полностью овладев собой, продолжала: – Мне лучше сообщить вам сразу то, что вы все равно рано или поздно узнаете. Мы с мужем не были близкими людьми в полном смысле этого слова. У него были свои интересы, у меня – свои, и они никак не пересекались.

– И давно вы с ним жили разными интересами?

– Примерно шесть лет. А женаты мы были девять.

– Между вами случались ссоры?

– Нет, – решительно ответила она, но тут же поправилась: – У нас были, конечно, размолвки по разным пустякам, но никогда ничего существенного.

– Кто-то из вас собирался подать на развод?

– Нет, нас обоих вполне устраивала такая жизнь. Мне самой статус замужней женщины давал определенные преимущества, в какой-то степени делал меня свободнее. Что же до Байрона, то он извлекал из всего этого вполне ощутимые выгоды.

– Какие же?

– Видите ли, до того как мы поженились, Байрон был очень привлекательным и популярным у слабого пола молодым мужчиной, но и только – ни денег, ни блестящей карьеры. После женитьбы на мне он добился и того и другого.

– Нельзя ли более конкретно?

– Ему дважды доверяли важные руководящие посты. Сначала в правлении универмагов Даваналей, затем – на телеканале WBEQ.

– И он занимал один из них до сих пор? – спросил Эйнсли.

– Нет. – Фелиция чуть помедлила с объяснением. – По правде говоря, Байрон ни на что не годился. Он был ленив, да и особых способностей за ним не замечалось. Под конец пришлось полностью отстранить его от всякого участия в нашем бизнесе.

– А что же потом?

– Потом семья просто стала платить ему что-то вроде пенсии. Поэтому я и сказала про ощутимые выгоды.

– Не могли бы вы назвать мне сумму?

– Это имеет какое-нибудь значение?

– Быть может, и не имеет, хотя на одном из этапов следствия эта информация все равно всплывет.

Помолчав несколько секунд, Фелиция сказала:

– Ему причиталось двести пятьдесят тысяч в год. К тому же он жил здесь совершенно бесплатно, и даже все эти его любимые тренажеры достались ему даром.

Четверть миллиона долларов в год за то, чтобы ничего не делать! Смерть Байрона Мэддокса этой семье была, безусловно, выгодна, заметил про себя Эйнсли.

– Если я правильно угадала, о чем вы подумали, то должна вам сразу сказать, что вы глубоко заблуждаетесь, – сказала миссис Мэддокс-Даваналь. Эйнсли промолчал, и она закончила свою мысль: – Послушайте, я не буду понапрасну тратить слова и время, убеждая вас, но вы должны понять, что для такой семьи, как наша, эти деньги – пустяк, карманная мелочь. – Она помедлила. – Гораздо важнее, что хотя я и не любила Байрона, давно уже не любила, он был мне по-своему дорог. Можно сказать, что я буду тосковать.

Последняя фраза была произнесена доверительно, как неожиданное признание. С тех пор как началась их беседа, враждебность хозяйки куда-то улетучилась. Потерпев поражение в открытом противостоянии, она сдалась и превратилась в доброжелательного союзника, подумал Эйнсли. Впрочем, он не принял на веру всего, что сообщила ему Фелиция Мэддокс-Даваналь. Особенно сомнительным представлялся ее рассказ о том, как она обнаружила труп мужа. В то же время чутье подсказывало ему, что она его не убивала, хотя, вероятно, знала или догадывалась, кто это сделал. Так или иначе, но что-то она скрывала.

– Кое-чего я по-прежнему не понимаю, – сказал Эйнсли. – Вы уверяете меня, что муж вам был дорог, несмотря на то что вы отдалились друг от друга. Но в то же время, когда вы обнаруживаете его тело, вас больше всего беспокоит, чтобы сюда побыстрее прибыла съемочная группа с вашего телевидения. Создается впечатление…

– Я понимаю, что вы имеете в виду! – перебила она. – Что я вела себя чересчур хладнокровно, не так ли? Должно быть, я действительно хладнокровный человек, но прежде всего я прагматик.

Она замолчала.

– Договаривайте, раз уж начали, – сказал Эйнсли.

– Я сразу поняла, что Байрон мертв, хотя не имела понятия, кто мог убить его. Передо мной был факт, и ничего изменить я уже не могла. Зато я реально могла сделать так, чтобы именно WBEQ – моя телекомпания, в которую я вкладываю всю душу, опередила конкурентов и сообщила новость первой. Так я и поступила. Вызвала группу, а когда ее сюда не пустили, позвонила на студию и передала в отдел новостей все, что мне было известно. Сейчас о случившемся уже знает вся Флорида, быть может – вся страна, и мы дали эту новость первыми, что крайне важно при той жесткой конкуренции, какую ведут между собой телевизионщики.

– Но ведь с вашим немалым опытом вы не могли не знать, что телегруппу к месту преступления не допустят?

– Конечно, я это знала, – скорчила гримасу Фелиция. – Попытка не пытка, так ведь? Я всегда стремлюсь к невозможному. Это у меня в крови.

– Достойно восхищения при любых других обстоятельствах, но не при расследовании убийства.

Они обменялись долгими взглядами.

– А вы не совсем обычный полисмен, – сказала она затем. – Что-то в вас есть такое… Я пока не поняла, что именно, но вы отличаетесь от своих коллег, и… это будоражит мое любопытство. – Она впервые за все время улыбнулась, и в этой улыбке таился легкий намек на чувственность.

– У меня еще остались к вам вопросы, если не возражаете, – сказал Эйнсли по-прежнему сугубо официальным тоном.

– Спрашивайте, раз нужно, – вздохнула она.

– Кто еще находился в доме прошлой ночью, конкретно – в семь тридцать нынче утром, когда вы, по вашим словам, обнаружили труп мужа?

– Дайте подумать…

Она ответила; в процессе разговора открылись новые факты.

Ее родители – Теодор и Юджиния Даваналь – жили в этом же доме, но сейчас находились в Италии. Теодор, собственно говоря, и являлся ныне царствовавшим монархом династии Даваналей, хотя многие свои полномочия уже возложил на Фелицию. Его камердинер и горничная Юджинии тоже имели в доме свои комнаты, но сейчас улетели в Италию вместе с хозяевами.

Старейшим из Даваналей был Вильгельм. Этот патриарх, которому уже исполнилось девяносто семь лет, занимал верхний этаж дома. За ним ухаживали слуга и его жена, исполнявшая обязанности сиделки.

– Дедушка и сейчас здесь, а мистер и миссис Васкезес при нем, хотя их почти не видно и не слышно, – пояснила Фелиция.

По ее словам, несмотря на старческий маразм, у Вильгельма Даваналя случались периоды просветления, «хотя теперь все реже и реже».

Еще в доме жил дворецкий Хэмфри Холдсворт вместе с женой-поварихой. Для двух садовников и шофера, у каждого из которых была семья, отвели отдельную постройку на задах усадьбы.

Эйнсли понимал, что всех этих людей придется допросить о событиях прошедшей ночи.

– Давайте вернемся к тому моменту, когда вы обнаружили, что ваш муж мертв, – сказал он Фелиции. – Как я понял, вы находились в его кабинете, когда прибыл патрульный Наварро?

– Да. – Она не торопилась с ответом, явно обдумывая его. – То есть, как только я обнаружила Байрона, я сразу бросилась вызывать полицию по телефону в холле. А потом… Не могу сразу объяснить этого, но что-то заставило меня туда вернуться. Вероятно, я просто еще была в шоке. Это случилось так внезапно и так испугало меня…

– Я могу вас понять, – сказал Эйнсли с сочувствием. – Меня интересует другое. В этих двух случаях, когда вы оставались наедине с телом мужа, вы ничего не трогали у него в комнате? Ничего не передвигали и не меняли в обстановке?

– Абсолютно ничего, – покачала головой Фелиция. – Наверное, я чисто инстинктивно понимала, что не должна ничего трогать. К тому же я не могла, просто не в силах была себя заставить даже близко подойти к несчастному Байрону или к его столу… – Голос ее сорвался.

– Спасибо, – сказал Эйнсли. – С вопросами пока все.

Фелиция Мэддокс-Даваналь поднялась. Она уже снова полностью контролировала свои эмоции.

– Мне искренне жаль, – сказала она, – что наш разговор начался на неприятной ноте. Быть может, со временем мы сумеем больше понравиться друг другу.

Неожиданно она протянула руку и прикоснулась к руке Эйнсли, пробежав кончиками пальцев по тыльной стороне его ладони. Это продолжалось секунду или две – не больше. Затем она резко повернулась и вышла из комнаты.

Оставшись в одиночестве, Эйнсли прямо из гостиной сделал два звонка по радиотелефону. Потом вернулся в тренажерный зал и кабинет Байрона Мэддокса, где было теперь оживленно. Прибыла и уже принялась за дело группа криминалистов, медэксперт Сандра Санчес склонилась над трупом. Представитель прокуратуры Кэрзон Ноулз наблюдал, задавал вопросы, вел записи.

Эйнсли сразу заметил, что за окнами идет дождь, но Хорхе Родригес успокоил его:

– Они успели сделать снимки следов и гипсовые отливки тоже.

Фотограф устанавливал штатив, чтобы заснять грязные пятна за опущенной шторой, после этого грязь подотрут, а образец пошлют на анализ. По всему помещению шел поиск отпечатков пальцев.

– Нужно поговорить, – сказал Эйнсли. Отведя Хорхе в сторонку, он передал ему содержание своей беседы с Фелицией Мэддокс-Даваналь и продиктовал имена людей, которых надлежало допросить. – Я вызвал папашу Гарсия. Он поможет тебе в работе со свидетелями и во всем остальном. А мне нужно ехать.

– Уже? – Хорхе посмотрел на него с любопытством.

– Да. Нужно повидать кое-кого, кто знает подноготную наших династических семей, в том числе и этой. Может, что-нибудь мне присоветует.

8

Само ее имя было легендой. В свое время она считалась известнейшим криминальным репортером страны. Ее слава распространялась далеко за пределы Флориды и столицы штата Майами, где она по большей части черпала информацию для своих репортажей. Она была ходячей энциклопедией фактов и имен – не только в преступном мире, но и в политике, бизнесе, богеме, что неудивительно, если учесть, насколько часто нити преступлений вели именно в эти социальные слои. Ныне она почти отошла от дел. «Почти» в данном случае означало, что если ее вдруг обуревало желание поработать, она писала книгу, за которой издатели заранее выстраивались в очередь, а публика расхватывала в считаные дни, хотя в последнее время писательством она занималась все реже, предпочитая просто сидеть в окружении своих воспоминаний и собак – трех китайских мопсов, Эйбла, Бейкера и Чарли. Но ни острота интеллекта, ни память не изменили ей.

Звали ее Бет Эмбри, и хотя возраст свой она скрывала так тщательно, что он не был указан даже в самом подробном справочнике «Кто есть кто в Америке», ей перевалило за семьдесят. Жила она в высотном жилом комплексе Оукмонт-Тауэр в Майами-Бич в квартире с видом на океан. Малколм Эйнсли был одним из ее многочисленных друзей.

Он позвонил ей из дома Даваналей и попросил о встрече.

– Знаю, знаю, зачем я тебе понадобилась, – приветствовала она его с порога. – В новостях показали, как ты въезжал к Даваналям и, как обычно, сцепился с репортерами.

– С тобой я никогда не ссорился, – напомнил он.

– Это потому, что ты меня побаивался.

– Я до сих пор тебя боюсь.

Оба рассмеялись. Эйнсли приложился к ее щеке. Эйбл, Бейкер и Чарли подпрыгивали вокруг них и заходились лаем.

Хотя Бет Эмбри никогда не была красива в общепринятом смысле, живая естественность каждого ее движения и неподражаемая мимика делали ее привлекательнее иных красавиц. Высокорослая и худая, она держала спортивную форму, несмотря на возраст, а в одежде отдавала предпочтение джинсам и ярким рубашкам из хлопка – в этот день на ней была ковбойка в желто-белую клетку.

Они познакомились десять лет назад, когда пожилая газетчица стала навязчиво появляться везде, где следствие вел Эйнсли, и настаивать на личной встрече с ним. Поначалу это безумно его раздражало, но потом он обнаружил, что беседы с ней дают ему не меньше новых идей и информации, чем он мог дать ей. Научившись ей доверять, Эйнсли стал подкидывать Бет сенсационные сюжеты, убедившись, что она отлично маскирует свои источники. Ему случалось не единожды обращаться к ней за помощью и советом, так было и в этот раз.

– Подожди секундочку, – сказала она, сгребла своих собачонок в охапку и отнесла в соседнюю комнату. Вернувшись, спросила: – Слышала я, ты был при казни Элроя Дойла. Что, захотелось увидеть торжество справедливости?

– Я был там не по своей воле, – покачал головой Эйнсли. – Дойл захотел поговорить со мной.

Ее брови взлетели высоко.

– Предсмертное признание? Тянет на недурной очерк.

– Вполне возможно, но только не сейчас.

– Я все еще пописываю. Обещаешь отдать мне этот материал?

Эйнсли раздумывал, но не долго.

– О’кей, если буду вести это дело и дальше, постараюсь, чтобы ты первая узнала подробности. Но пока никому ни слова.

– Само собой! Разве я подводила тебя когда-нибудь?

– Нет, – признал он, хотя с Бет Эмбри нужно всегда оставлять за собой свободу маневра.

Разговор о Дойле напомнил Эйнсли, что Руби Боуи уже должна была начать свое расследование. Он надеялся как можно быстрее раскрыть свалившееся на него новое преступление.

– Ну что, поговорим о Даваналях не для печати? – спросил он Бет.

– Поговорим, но только тогда уж и не для протокола, – кивнула она. – Пишу я сейчас редко – нахальная молодежь потеснила старушку, но за историю с Даваналем могу и побороться.

– Я был уверен, что ты о них знаешь немало. Не волнуйся, твое имя ни в каких протоколах фигурировать не будет.

– Даванали – это наша история. А судьба Байрона Мэддокс-Даваналя, как они заставили его именоваться, сложилась весьма печально. Я нисколько не удивлена, что его убили, но еще меньше удивилась бы, узнав, что он сам наложил на себя руки. Кстати, у тебя есть подозреваемые?

– Пока нет. На первый взгляд убийца проник в дом извне. Но объясни же мне, чем судьба Байрона была так уж печальна?

– Ему на собственной шкуре довелось познать ту истину, что не хлебом единым жив человек, даже если это не простой хлеб, а бутерброд с толстым слоем масла. – Бет хихикнула. – Узнаешь, откуда я это цитирую?

– Конечно. А сама-то ты знаешь, что цитируешь из разных источников? Начало из Второзакония, а конец из Матфея и Луки.

– Ну ты даешь! Все-таки семинария – это как пожизненное клеймо, а? Не хочешь снова влезть в сутану? Она будет тебе к лицу. – Прилежная прихожанка, Бет никогда не упускала случая пройтись по поводу прошлого Эйнсли.

– Издевайся… Тебе я всегда подставлю другую щеку. Это, между прочим, тоже из Матфея и Луки. А теперь расскажи мне о Байроне.

– Так и быть. Сначала он стал для семьи символом надежды на продолжение славных традиций Даваналей в новом поколении, потому они и заставили его после женитьбы на Фелиции взять двойную фамилию. Она – единственный отпрыск Даваналей, и если у нее не будет детей, что теперь вполне может случиться, их род прервется. Судя по тому, сколько спермы разбазарил Байрон по всему Майами, Фелиции тоже ее перепало немало, но только что-то без толку.

– Я слышал, что и в семейном бизнесе он не преуспел.

– Не то слово! Это была просто катастрофа. Наверняка тебе об этом рассказала сама Фелиция, как и про отступные, которые они ему платили, чтобы он только не лез больше в дела фирмы, так?

– Угадала.

– Было нетрудно. Фелиция всем плачется. Она до такой степени презирала его, что он должен был чувствовать себя последним ничтожеством.

– Как ты думаешь, Фелиция могла убить мужа?

– А ты сам как считаешь?

– По-моему, нет.

Бет решительно помотала головой:

– Верно, она не стала бы его убивать. Во-первых, Фелиция слишком умна, чтобы сотворить такую колоссальную глупость. Во-вторых, Байрон был ей нужен.

Эйнсли припомнились слова Фелиции о том, что такая жизнь вполне устраивала их обоих, а ей давала в некотором смысле больше свободы.

Нетрудно было догадаться, что это за «свобода».

Бет посмотрела на него испытующе:

– Ты ведь все и сам понял, я надеюсь? Имея Байрона в тылу, ей не приходилось опасаться, что один из ее многочисленных мужчин чересчур возомнит о себе и начнет склонять ее к замужеству.

– У нее так много любовников?

Бет зашлась от смеха:

– Со счета собьешься! Фелиция просто пожирает мужчин. Как только очередной надоедает, следует смена караула. А стоит какому-нибудь выскочке пристать к ней с серьезными намерениями, ей достаточно сказать: «Прости, дорогой, но я замужем».

Бет снова смерила его лукавым взглядом.

– Послушай, а с тобой она, часом, не заигрывала?.. Я так и знала! Она попробовала на тебе свои чары. И не отпирайся, ты уже покраснел.

– Это длилось всего мгновение, – покачал он головой. – И вообще, скорее всего мне просто показалось…

– Ничего тебе не показалось, друг мой. Учти, если ты ей хотя бы немного понравился, она от тебя так не отстанет. И тогда берегись: медок у этой пчелки сладок, но и жалит она пребольно.

– Поговорим лучше о династии Даваналей. Давно ли она возникла?

– В конце прошлого века… – Бет ненадолго задумалась. – Да, я почти уверена: в тысяча восемьсот девяносто восьмом году. Они выпустили о самих себе книжку, я кое-что из нее запомнила. Сайлас Даваналь и его жена Мария эмигрировали сюда из Верхней Силезии. Это где-то между Германией и Польшей. У него водились какие-то деньги, хотя и немного, на них он открыл лавку, которая к концу его жизни превратилась в универмаг «Даваналь», составивший основу богатства семьи. У Сайласа и Марии родился сын Вильгельм…

– Который сейчас уже на ладан дышит, не так ли?

– О, это опять Фелиция тебе нашептала. Жена Вильгельма умерла много лет назад, но сам он, несмотря на сверхпочтенный возраст, еще держится молодцом. Я слышала, в их доме ничто не ускользает от его внимания. Рекомендую тебе с ним потолковать.

А Фелиция говорила о старческом маразме, отметил про себя Эйнсли.

– Поговорю с ним непременно, – сказал он вслух.

– Как бы то ни было, – продолжала Бет Эмбри, – с течением десятилетий семья Даваналей становилась все богаче и влиятельнее. В этом смысле вершин достигли Теодор и Юджиния Даваналь. Оба они по характеру типичные тираны…

– По-моему, этим отличаются все богачи.

– Здесь ты не совсем справедлив. Некоторые из них просто болезненно самолюбивые и гордые люди.

– А чем им гордиться?

– Всем. Они всегда тщательно оберегали свою репутацию. В глазах других они должны выглядеть безукоризненно, казаться воплощенным совершенством, своего рода высшей расой. И потому свои маленькие грешки и пороки они прячут от чужих глаз так надежно, что даже тебе, опытному сыщику, будет нелегко до них докопаться.

– Судя по тому, что ты мне рассказала, – заметил Эйнсли, – Фелиция ведет себя совсем не безупречно.

– Это потому, если угодно, что она более современный человек. Но и она тоже весьма дорожит честью семьи хотя бы по той причине, что этого требуют от нее родители, которые все еще крепко держат семейные деньги в своих руках. Они долго не могли ей простить Байрона. Этот малый потому и получал от них щедрую подачку, что они стараются сохранить в тайне нелады в семейной жизни Фелиции. По большому счету им плевать, какой образ жизни ведет дочь, главное, чтобы все было шито-крыто.

– И что же, удается все скрывать?

– К большому огорчению Теодора и Юджинии, не совсем. По моим сведениям, недавно в семье был грандиозный скандал, и старики выдвинули ультиматум: если Фелиция еще раз посмеет запятнать позором имя Даваналей, она лишится возможности руководить своей обожаемой телекомпанией…

Они разговаривали еще какое-то время. В обмен на информацию Эйнсли поделился с Бет Эмбри некоторыми деталями дела Мэддокс-Даваналя.

– Спасибо, Бет, – сказал он, когда настало время прощаться, – беседы с тобой всегда дают мне пищу для размышлений.

Освобожденные из заточения Эйбл, Бейкер и Чарли проводили его заливистым лаем.

Когда Малколм Эйнсли вернулся в усадьбу Даваналей, пластиковый мешок с останками Байрона Мэддокс-Даваналя как раз укладывали в машину, чтобы отправить на вскрытие в морг округа Дейд. Сандра Санчес уехала раньше, оставив следственной группе заключение, что смерть наступила между пятью и шестью часами утра, то есть примерно за два часа до того, как Фелиция сообщила о случившемся в полицию.

В комнате покойного уже было не столь оживленно, хотя ведущий криминалист Хулио Верона продолжал рыскать в поисках улик.

– Найдите для меня минутку позже, – сказал он Эйнсли. – Мне нужно будет вам кое-что показать.

– О’кей, Хулио.

Но сначала он поговорил с детективами Хорхе Родригесом и Хосе Гарсией.

– Какие новости? – спросил он.

– Он думает, что это сделал дворецкий. – Хорхе с ухмылкой кивнул на Гарсию.

– Очень смешно! – вяло парировал тот. – Просто я не верю этому Холдсворту, вот и все. Я допросил его и нутром чую, он лжет.

– В чем же?

– Во всем. Что не слышал выстрела или другого шума, хотя живет на этом же этаже. Что не заходил в эту комнату, пока его не позвала жена покойного уже после того, как позвонила в полицию. Голову готов отдать на отсечение, он что-то скрывает от нас.

– Вы уже проверили его прошлое? – спросил Эйнсли.

– Само собой. Он все еще британский подданный. У нас в Штатах живет по грин-карте уже пятнадцать лет. Ничего криминального за ним не водится. Я позвонил также в иммиграционную службу Майами, где на него заведено досье.

– Есть что-нибудь интересное?

– Как это ни странно, за Холдсвортом числилось правонарушение в Англии, и у него хватило ума сообщить об этом, когда он подавал на грин-карту. Такие вещи рано или поздно все равно всплывают, хотя в его случае это сущие пустяки.

– И все-таки, что же?

– Когда ему было восемнадцать – то есть тридцать три года назад, – он стащил бинокль из чужой машины. Это дело заметил полисмен и задержал его. Он сразу признал свою вину, получил два года испытательного срока и больше ни в чем замечен не был. Парень из иммиграционной службы сказал, что при выдаче видов на жительство они закрывают глаза на мелкие правонарушения, тем более совершенные так давно, если о них честно заявляют. Словом, я только попусту потратил время.

– Ничто никогда не бывает зря, сохрани свои записи, – покачал головой Эйнсли. – Опрос других свидетелей что-нибудь дал?

– Почти ничего, – ответил Хорхе. – Двое – жена шофера и садовник – припомнили, что слышали звук, похожий на выстрел, но решили, что это выхлопная труба машины. Они не в состоянии сколько-нибудь точно определить, в котором часу это случилось. Говорят только, что было еще совсем темно.

– Со стариком кто-нибудь разговаривал? Я имею в виду Вильгельма Даваналя.

– Нет.

– Тогда я сам это сделаю, – подытожил Эйнсли.

Потом он, Хорхе и Гарсия подошли к Хулио Вероне, находившемуся в дальнем углу комнаты.

– Посмотрите-ка на это. – Командир группы криминалистов запустил руку в резиновой перчатке внутрь пластикового пакета и достал маленький позолоченный будильник, поставив его на письменный стол Байрона Мэддокс-Даваналя.

– Мои люди обнаружили эти часики именно там, куда я их сейчас поставил, – пояснил он. Потом достал снимок, сделанный «Полароидом». – Вот, это хорошо видно на фотографии. Теперь, если вы посмотрите на заднюю крышку будильника, то увидите следы крови. Для такой маленькой поверхности ее там достаточно много. А между тем… – Он выдержал эффектную паузу. – …Между тем, если предположить, что это кровь убитого, она никак не могла испачкать тыльную сторону будильника, если он тут стоял.

– Ну, и какой отсюда вывод? – спросил Эйнсли.

– В момент убийства или сразу после него часы уронили со стола на испачканный кровью пол. Позже некто – это мог быть сам убийца – заметил часы, поднял и поставил на то место, где их и снял наш фотограф.

– Остались отпечатки пальцев?

– Да, и вполне четкие. Но что еще важнее – на будильнике только два кровавых следа пальцев и больше никаких других отпечатков.

– Стало быть, если мы найдем обладателя этих пальчиков, можно считать, что убийца у нас в руках! – обрадованно воскликнул Хосе Гарсия.

– А вот это уже вам решать, парни, – пожал плечами Верона. – Скажу только, что к тому, кто оставил отпечатки на часах, у меня нашлись бы весьма неприятные вопросы. Но в любом случае мы сверимся с картотекой, и если там найдутся такие же отпечатки, к утру это будет известно. Еще сутки уйдут на анализ крови и сравнение ее с кровью покойного. Впрочем, я думаю, следующая наша находка заинтересует вас еще больше. Прошу взглянуть.

Он подвел детективов к шкафчику из полированного дуба, стоявшему поблизости от тренажеров.

– Эта штука была заперта, но в ящике стола нашелся к ней ключик. – Верона жестом фокусника распахнул створки, обнажив внутренность, обитую красным бархатом, на котором особенно эффектно смотрелась сталь оружия. Здесь были дробовик системы «Браунинг», полуавтоматический охотничий «винчестер» и карабин-автомат «гроссман» двадцать второго калибра, стоявшие рядком прикладами в пазах и с зафиксированными металлическими защелками стволами. Правее на двух крючках висел девятимиллиметровый пистолет «глок» – под ним были крючки, тоже предназначавшиеся для пистолета, но на них ничего не было.

Внутри шкафа были устроены выдвижные ящички. Верона вытянул два из них и продолжил свои пояснения:

– Совершенно очевидно, что Мэддокс-Даваналь любил пострелять. Здесь вот он хранил патроны для дробовика, обоих ружей и «глока», в который, кстати, еще и вставлена полная обойма. А еще у него припасена коробка патронов для пистолета калибра триста пятьдесят семь.

– Патроны есть, а револьвера нет? – спросил Эйнсли.

– Именно так. Здесь не хватает пистолета, и это вполне мог быть «магнум».

– Интересно знать, имел ли Мэддокс-Даваналь разрешения на свой арсенал, – заметил Эйнсли. – Это кто-нибудь проверял?

– Нет пока, – ответил Верона.

– Давайте сделаем это немедленно.

Эйнсли по радиотелефону связался с отделом по расследованию убийств. Ему ответил сержант Пабло Грин.

– Сделай милость, Пабло, подойди к компьютеру, – попросил Эйнсли. – Мне нужно кое-что посмотреть в регистре огнестрельного оружия округа Дейд.

И после небольшой паузы:

– Запроси на фамилию Мэддокс-Даваналь, имя – Байрон… Да, мы все еще там… Неплохо было бы установить, на что у него были разрешения.

Дожидаясь информации, Эйнсли спросил Верону:

– Пулю, которой убили Мэддокса, удалось обнаружить?

– Да, – кивнул Верона. – Мы нашли ее на полу у плинтуса за письменным столом. Она прошла через голову жертвы навылет, ударилась в стену и упала. Пуля сильно сплющена, и до результатов экспертизы ничего нельзя утверждать, хотя она вполне может быть триста пятьдесят седьмого калибра.

Эйнсли снова приложил ухо к радиотелефону:

– Да, Пабло, слушаю тебя. – Он принялся быстро делать записи в блокнот. – Есть!.. Понял тебя… Да, сходится… Этот тоже… И этот… Ага! Ну-ка повтори еще раз… Так, записано… И это все?.. Спасибо тебе, Пабло.

Закончив разговор, он сообщил остальным:

– Все это оружие зарегистрировано на имя Мэддокс-Даваналя, как и триста пятьдесят седьмой «магнум» системы «Смит-и-Вессон», которого здесь нет.

Все четверо немного помолчали, обдумывая смысл сказанного.

– Скажите мне, парни, – заговорил первым Гарсия, – неужели у меня одного возникло подозрение, что если хозяина убили из пропавшего пистолета, то убийцу скорее всего нужно искать среди обитателей дома?

– Правдоподобная версия, – согласился Хорхе. – Хотя и посторонний, который оставил следы в патио и взломал балконную дверь, тоже мог завладеть пистолетом и уже потом спрятаться за шторой.

– Откуда постороннему знать, где хозяин хранит оружие или ключ от оружейного шкафа? – возразил Гарсия.

– Это могло быть известно всем приятелям Мэддокса, – сказал Эйнсли. – Любители оружия – большие хвастуны. Их хлебом не корми, дай свои пушки кому-нибудь показать. Есть еще одно обстоятельство. Хулио говорит, что в «глоке» полная обойма, а значит, и «магнум» мог быть заряжен.

– И готов к стрельбе, – подытожил Гарсия.

– Не горячись, Хосе, – сказал Эйнсли. – Я не исключаю твоей версии, но мы не должны на ней зацикливаться.

– Вот что нам нужно прежде всего, послушайте, – вмешался Верона. – В этой комнате мы сняли множество отпечатков пальцев. Теперь пусть каждый, кто живет в доме и хотя бы иногда заходит сюда, даст нам снять свои пальчики.

– Я берусь это организовать, – вызвался Хорхе Родригес.

– Не забудь Холдсворта, – сказал Эйнсли, – да и миссис Даваналь тоже.

В тот вечер и на следующее утро «Кровавое убийство в доме супербогачей Даваналей», как окрестили это дело репортеры, оставалось главной темой выпусков новостей по радио и телевидению не только во Флориде, но и по всей стране. Большинство газет вышли с перепечаткой текста интервью Фелиции Мэддокс-Даваналь, которое она дала накануне собственному телеканалу WBEQ по поводу «зверского убийства» своего супруга. «Как вы думаете, – спросили ее, – у полиции уже есть на примете подозреваемые?» «Не знаю, кто у них там на примете, – ответила она, – но, по-моему, они в полной растерянности». Она сообщала затем, что семьей будет назначено вознаграждение за любую информацию, которая поможет арестовать и отдать под суд убийцу Байрона Мэддокс-Даваналя. «Деньги на это выделит мой отец, – заявила она, – как только оправится от шока, в который повергло его это известие, и вернется из Италии».

Однако миланский репортер Ассошиэйтед Пресс, который безуспешно попытался взять у Теодора Даваналя интервью на следующий день после убийства его зятя, сообщил, что Теодора и Юджинию видели за обедом с друзьями в шикарном ресторане «Гуалтьеро Маркези», где оба много и от души хохотали.