Текст книги "Пьем до дна"

Запись заканчивалась. Энн говорила:

– На сегодня достаточно. Уже десять часов, и Эдит говорит, что тебе пора отдыхать.

* * *

Отдыхать. Для меня не было отдыха. Я не спал. Я не говорил об этом Эдит, иначе у нее был бы приступ истерики, но меня это тревожило. Я поднимался на холм, где за офисом моя комната, такой уставший, что спотыкался на ходу; раздевался и ложился в постель; и лежал без сна, думая, не схожу ли я с ума.

У меня было достаточно причин, чтобы так думать. Я видел странное. Вначале это были всего лишь тени в ночь на понедельник. Но по мере того как проходила неделя, они становились все отчетливей, выглядывали из-за дерева, прятались за камнем. Я видел маленького человека не больше фута ростом!

Я видел этих людей только по ночам и только бегло, и я ничего не знал о них, только то, что они невероятно маленькие. Но я и не должен многое знать о них. Я вообще не должен их видеть. Они не могут быть реальны. Они существуют только в моем сознании.

Я не смел ни с кем говорить о них. Не смел проверять, видит ли их еще кто-нибудь. Я знал, каким будет ответ, и знал, что он будет означать.

И еще была тяга озера, особенно чарующая в долгие ночные часы. Она рвала меня, тащила к себе. Конечно, это часть моего безумия. Часть того, что вообще случилось со мной.

Говорю вам, я радовался, когда наступало утро и огромное количество дел помогало мне забыть о ночи. Я приветствовал любую переданную мне бумагу, любой вопрос, который задавали мне воспитатели, каждую тысячу и одну проблему, которые мне приходилось решать. Это была трудная работа; в обычных условиях я ненавидел бы ее каждым атомом своего существа, но это помогало мне не думать. Я ненавидел гладкий ход вещей. Я бы предпочел, чтобы железная дорога телеграфировала, что нет вагонов, чтобы доставить нас в город, или что невозможно добыть грузовики для перевозки багажа. Это дало бы мне повод уйти из лагеря.

Этого я хотел больше всего. Я считал – достаточно разумно, – что как только уйду из лагеря, вернусь к норме. Как только уйду от озера.

Но ничего такого не происходило. Впрочем, был один достаточно тревожный инцидент. Утром в субботу ко мне пришел Эд Хард и сказал, что Джим Саймс, наш ночной охранник, видел во время ночного патруля оборванного человека, который бродил в лесу за лагерем. Джим окликнул его, но тот убежал.

В лагере Ванука нет ничего, что стоило бы красть, за исключением того, что заперто у меня в сейфе, но, когда отвечаешь за благополучие мальчиков, которым предстоит стать миллиардерами, такой отчет пропускать нельзя. Я попросил Эда передать, чтобы все воспитатели постоянно держали детей в поле видимости, и еще чтобы все по сменам патрулировали границы лагеря не только ночью, но и днем.

В этот день у нас были соревнования по плаванию и регата на каноэ. Мне пришлось спускаться, чтобы вручать призы, хотя с понедельника я сторонился плотов. Но я был рад. День веселый, солнце яркое, как в середине лета, и в озере нет ничего зловещего. Эдит, свежая в новом белом халате, перестала приставать ко мне, а Энн охрипла от радостных криков, особенно когда Дик выиграл и соревнование спасателей, и регату на каноэ.

Дик был горд, а Энн довольна и весела.

После этого был пятнадцатиминутный перерыв, и я воспользовался возможностью пройти к концу озера с Бобом Фальком, который должен был сменить на дежурстве Хена Корбина. Несмотря на праздник, патрулирование продолжалось. Когда мы подошли, Хен выглядел взволнованным. Когда мы подходили к нему на берегу, он наклонился и что-то поднял.

– Посмотрите, мистер Ламберт! – воскликнул он, когда мы подошли. – Посмотрите на это.

И он показал мне руку. На его ладони что-то лежало, маленькое животное в коричневой шерсти, не больше двух дюймов в длину. Насколько я мог судить по вздымающимся бокам, оно живое, но его лапы связаны шнурком.

– Что это? – спросил я, видя едва скрываемое волнение Хена. – Полевая мышь?

– Нет, сэр. Это ондатра.

– Ондатра? Может, вы и советник по природе, но на этот раз вы ошибаетесь. Ондатра, даже новорожденная, не бывает такой маленькой, а это, кем бы оно ни было, взрослое.

– Это ондатра, – настаивал он. – Больше того, я видел, как она стала маленькой, хотя я сам этому не верю. Я был здесь в кустах, услышал, как она плеснула в воде, и стал смотреть. Она была нормального размера и плыла к берегу. И как раз, когда я ее увидел, она попала на это скользкое место и стала маленькой – совершенно неожиданно. Я поймал ее, когда она выбиралась на берег, и связал.

– Ерунда, – сказал я. – Ондатра, которую вы видели, нырнула, а в то же время показался этот малыш. – Но я посмотрел на «скользкое место», как он его назвал, и у меня пересохло в горле. Расположенное по касательной к берегу, оно круглое, и я знал, что ночью оно будет светиться своеобразным фиолетовым светом. – Идемте к плотам и забудьте об этом.

Может, он и забудет, а я – нет.

* * *

К тому времени как регата кончилась, было уже темно. Я поднимался на холм между Эдит и Энн, пытаясь понять, о чем они говорят. Неожиданно с северного конца территории лагеря послышались два резких свистка. На нашем коде это означает неприятности. Я пробормотал какое-то извинение и пошел. Сбоку подошел Эд Хард. Мы шли быстрой походкой, пока не скрылись от детей за кустами, потом побежали.

Боб Фальк держал худого мужчину в синих джинсах.

– Этот парень бродил здесь по лесу, мистер Ламберт», – сказал советник. – Я его поймал.

– Отличная работа, – отдуваясь, сказал я. Потом спросил у пленника: – Что вы здесь делаете? Не видите эти надписи? Это закрытая территория.

– Да, – сказал он. Он не сопротивлялся. Стоял неподвижно со связанными сзади рук и смотрел в землю. – Я знаю, что она закрытая, но вам не удастся помешать нам, фермерам, собирать здесь ягоды и рыбачить.

– У вас нет ни ведра, ни удочки, так что вы не собирали ягоды и не рыбачили, и я сомневаюсь в том, что вы фермер.

– Я фермерствовал на Уолли Роуд, когда у вас еще молоко на губах не обсохло. Можете спросить любого, кто такой Джереми Фентон.

Я с трудом понимал его. Он говорил путано, и в его голосе слышалось – боль? Отчаяние? Но там, где когда-то была Уолли Роуд, теперь проходит номерное шоссе. На него выходит дорога с лагеря. Теперь только старые жители могут знать ее прежнее название. Я смягчил тон.

– Хорошо, – сказал я. – Значит, вы фермер. А что вы здесь делаете?

Его плечи повисли, как у упрямого мула, но он продолжал молчать.

– Давайте, – сказал я. – Выкладывайте.

Фентон поднял руку. На его лице под обветренной кожей дергались мелкие мышцы, и в его глазах была истерия. Его мрачное вызывающее лицо казалось знакомым.

– Дьявольщина! – сказал за мной Эд Нард. – С этим парнем можно сделать только одно. Передать его копам.

– Верно, мистер Ламберт – согласился Боб. – Они заставят его говорить.

– Нет! – закричал фермер и вырвался из рук Фалька. Его длинная фигура полетела от нас вверх по холму. Боб повернулся, чтобы бежать за ним; Эд пробежал мимо меня. И потом оба остановились. Фентон схватил с земли камень размером с кулак и пригнулся, как загнанный зверь; он оскалился и рычал, показывая бесцветные зубы; его ноздри раздулись.

– Оставьте его, ребята», – сказал я. – Вам не нужны разбитые черепа. – Но я думал, почему он остановился. Между ним и дорогой никого нет, неожиданный прыжок унес его далеко от нас, и мы не смогли бы его догнать. – Уходите, Фентон. Убирайтесь и держитесь подальше от лагеря.

Фермер словно не слышал меня. Он не смотрел на меня. Не смотрел на Эда и Боба. Он смотрел мимо нас, на озеро.

Неожиданно он пробежал в узкий проход между советниками и устремился к озеру, прямо к застывшей воде! Я вдруг понял, что он собирается броситься в бездонные глубины озера Ванука. Мои мышцы взорвались. Я побежал. И успел схватить его за плечо.

– Дурак!

Он отвел назад руку, камень оставался в его огрубевших пальцах. Я ударил его ладонью по щеке.

Камень выпал у него из руки. Я почувствовал, как дрожь пробежала по телу фермера, увидел, что в его глаза возвращается разум. Его рот дернулся.

– Оно почти забрало меня. Желание. Почти утянуло меня в озеро. Я не мог больше это выдерживать.

Неожиданно мои ладони стали влажными, пульс загремел в висках.

Подошел Эд.

– Он хотел ударить вас.

Эд схватил одну руку Фентона, Боб другую.

– Да, это работа полиции.

– Нет, – очень спокойно сказал я. – Отпустите его, Боб. Отпустите, Эд. Пожалуйста, возьмите в гараже мою машину и отведите ее сюда за деревьями, чтобы в лагере ее не видели. Я отвезу мистера Фентона домой.

Хард как-то странно посмотрел на меня, но опустил руку.

– Хорошо, – сказал он. – Скажу Джиму, чтобы присматривал за лагерем, пока я не вернусь.

– В этом нет необходимости», – сказал я. – Я поеду один.

Он начал возражать.

– Я сказал: я поеду один.

* * *

Может, я болен. Может, я спятил. Но я все еще могу рявкнуть, как сержант, отчего солдаты вскакивают и вытягиваются. Эд пошел, не сказав ни слова.

– Вы никому не скажете о том, что здесь произошло», – сказал я Бобу Фальку и стал подниматься через лес к дороге. Фентон пошел со мной, он был спокоен, послушен, вся ярость его покинула.

Вот еще один человек, которого зовет озеро, подумал я. Он сражался с этим загадочным призывом, пока больше не мог сопротивляться. Я должен с ним поговорить. Должен расспросить его – наедине.

Но по дороге к его дому я ничего не смог извлечь из Джереми Фентона, кроме того, что это «желание» пришло к нему совсем недавно, в тот день, когда заболел Эд Дженкс, и с того дня становилось «все хуже и хуже». Я намекнул на маленьких людей – безрезультатно, но мои усилия в этом направлении побудили фермера рассказать странную историю.

Возможно, я придаю случаю, о котором он мне рассказал, и его интерпретации этого случая слишком большое значение. Если это так, то благодаря еретической теории, которой я придерживаюсь: развитие цивилизации и науки закрыло от человечества не меньше, чем открыло. Разве невозможно, что те, кто живет близко к земле, кто работает с природой и общается с ней, знают вечные истины, которые мы разучились понимать? Однажды в холмах Гаити…

Но я отвлекаюсь. Вот какую историю, спотыкаясь, ощупью, рассказал мне Фентон.

Он холостяк и живет один в старом разбросанном фермерском доме, к которому я его подвез, живет так с тех пор, как его брат Илайджа, тоже неженатый, утонул прошлой зимой в озере Ванука. Джереми рассказал, что они с братом, как всегда по вечерам, играли в шахматы, когда у ворот остановились сани веселой компании, направлявшейся к трагедии, и их пригласили участвовать.

– Я играл черными, – рассказывал Фентон, – и у меня остался только король на f2. Король Илайджи стоял на с4, его ферзь на d8, его слон на с5, и был ход белых. Я видел, что проиграл.

– Через шесть, максимум десять ходов ты поставишь мне мат. Я сдаюсь.

– Совсем не шесть ходов», – сказал Илайджа. – Я поставлю тебе мат в два хода.

Ну, я подумал, что он несет вздор, и сказал ему: «Попробуй». Он подумал с минуту, положив свою трубку на край стола, и протянул руку к своему ферзю. И тут вбежал Джетро Паркер и пригласил нас присоединиться к веселью.

Илайджа так и не сделал свой ход. «Закончим, когда вернемся», – сказал он. Джетро так торопил, что Илайджа даже оставил свою трубку. Ну, он так и не вернулся, чтобы закончить игру и докурить трубку. Лед на озере подломился, и…

– Да – вмешался я. – Я знаю, что случилось.

– Я оставил доску, как она была, фигуры и трубка. Убрать их все равно что… набросить тень на мои воспоминания о нем.

– Понимаю, – сказал я, думая, к чему это все приведет.

– Это было вечером неделю назад. Я поужинал и вышел во двор, чтобы набрать ведро воды и вымыть посуду. Меня не было пять, может, десять минут. Когда я вернулся, в кухне пахло табаком. Я никогда не курю, пока не вымою посуду. Я посмотрел на столик, на котором лежала шахматная доска, почти ожидая, что Илайджа ждет меня, чтобы закончить партию.

Конечно, тут никого не было. Но я сразу увидел, что одна из фигур передвинулась. Белый ферзь перешел на f5.

Я достаточно разбираюсь в шахматах, чтобы понять, что это значит.

– Черный король должен отступить, и не следующем ходу белый ферзь ставит ему мат. Умно!

– Еще как умно! Но кто передвинул белого ферзя? В кухне никого не было.

– Вы сами это сделали, не думая. Вы размышляли над проблемой и сделали это машинально.

– Может быть, – медленно сказал Фентон. – Но я видел следы в пыли, говорящие, что трубку Илайджи передвинули, и, когда я ее коснулся, она была горячая. Я ее не раскуривал, и ни один бродяга не тронет эту старую трубку из кукурузного початка. Да поблизости и нет никого, кто мог бы сделать такой ход. Нет, я подумал, что Илайджа, не погребенный в освященной земле, не может успокоиться, и его желание увидеть меня привело его сюда, как желание увидеть его тянет меня в озеро Ванука. Мы ведь были как две горошины, так близки…

Остальное я не слышал. Даже не слушал. Упоминание Фентона о бродяге позволило мне разгадать причину сходства, которое так меня тревожило. Он был похож на бродягу, которого я сбил машиной.

Есть ли связь между ранами тем вечером и тем, что происходит со мной с тех пор? Док Стоун отвечал на мои вопросы уклончиво. Эдит должна знать. Я высадил Фентона в ярде от его ворот, развернул машину и как можно быстрей поехал назад в лагерь.

Один из мальчиков сообщил, что Эдит в изоляторе. Я пошел туда, увидел, что она разбирает лекарства на полке, схватил за руку и повернул ко мне.

– Что сделал со мной тот несчастный случай, кроме того, что повредил ногу и руку? – спросил я. – Что вы с Кортом утаиваете от меня? Я ударился головой?

Ее глаза стали расширились, лицо посерело.

– Вы делаете мне больно, Хью.

– Хорошо, я делаю вам больно, – прорычал я, но слегка разжал руку. Рассказывайте. Быстрей. Расскажите мне, что случилось. Я должен знать. Понимаете? Должен.

И она рассказала – о переливании крови и об исчезновении бродяги. Это не имело смысла. Но все остальное с тех пор тоже не имело смысла. Я был в такой же темноте, как и раньше.

* * *

Вся остальная часть дня, ужин и вечер прошли как в тумане. Но потом я собрался, потому что начинался Совет Племени, а я не хотел, чтобы большая ночь мальчиков была сорвана. Соревнования и игры прошли гладко. Наступил момент, когда я поднялся на платформу, воздвигнутую недалеко от берега и задрапированную так, чтобы напоминать большой камень. Это Скала Шамана, а я шаман, знахарь, который будет бить в барабан танца.

Мальчики, с раскрашенными лицами, со шкурами на плечах, заняли места подо мной. В дрожащем красном свете большого костра они действительно казались первобытными людьми.

Я поднял обитую барабанную палочку и начал отбивать ритм. Начался шаркающий танец. Энн репетировала его. Окружающие горы подхватили гулкие удары барабана и усилили его, так что вся чаша вокруг озера Ванука заполнилась размеренным грохотом.

Этот грохот отзывался во мне, в моей крови. Моя кровь билась в ритм с ним, и этот древний ритм становился все быстрей и быстрей. Это был гулкий, лихорадочный пульс мира, систола и диастола горячего сердца мира. И этот ритм не был тем, что я репетировал. Танец, прыгающее свирепое взаимодействие первобытных, одетых в шкуры дикарей подо мной было не тем танцем, которому их учили. Что-то говорило с нами, что-то более древнее, чем сама древность, говорило о конце лета, о смерти, от которой на этот раз, на этот раз, на этот раз деревья, под которыми мы прячемся, трава, которой мы питаемся, больше не оживут.

И не я бил в этот барабан. Что-то во мне, какая-то древняя память отбивала ритм, который эти горы не слышали уже неисчислимые столетия. Страх отбивал этот ритм, страх перед гигантскими зверями, которые бродят по лесу, перед летающими тварями, которые затмевают небо и обрушиваются на нас, чтобы пожрать. Но прежде всего страх перед маленькими людьми: они вызывают у нас ужас, потому что мы не можем понять, в чем этот ужас заключается.

Они здесь, эти маленькие люди, они выходят из озера, собираются вокруг, по обе стороны от освещенного костром места. Танцующие члены моего племени их не видят, а я вижу. Я шаман, я знахарь, которому ночь шепчет свои тайны. Но скоро они все увидят, все познают ужас, который приносят маленькие люди, если я не прогоню их, прогоню яростными ударами бум бум бум свого барабана.

Они отступают – шаг за шагом, дюйм за дюймом. Они уходят в озеро, не в силах противостоять моей силе, силе яростного барабана. Только один остается, их вождь, с ястребиным лицом, с глазами стервятника. Он стоит сразу за кругом света. Но его я тоже отгоняю – силой моих рук и моего первобытного барабана.

Нет! Не я отгоняю его. Он почувствовал, что один из нас ушел от защитной силы моего барабана и от костра в ночь. И он бросается за ней…

Я услышал крик, почти заглушенный грохотом барабана. Крик Энн!

– Прими это, Эд! – крикнул я, подумав в этот момент, когда пришел в себя от странного призыва, что мальчиков нельзя тревожить.

Потом я спрыгнул с платформы и побежал вверх по холму.

Позже я понял, что только я слышал крик, потому что был выше всех и холм не закрывал от меня крик. Но сейчас я не удивился, почему никто не побежал за мной спасать Энн. Я знал только, что она звала меня и что я иду к ней.

Я увидел фигуры перед пустым залом для отдыха; двое мужчин, один держит Энн за руку, другой стоит, вытянув вперед голову и сжимая кулаки. Я закричал, прыгнул, и мой полет закончился тем, что я ударил кулаком по жесткой челюсти. Человек с грохотом упал на влажную землю, а я повернулся к другому.

– Хью! – закричала Энн. – Хью, все в порядке! Я в порядке! Перестань, Хью! Не бей его!

– Вовсе не все в порядке, леди! – проворчал лежавший на земле. – Он сломал мне челюсть.

Энн схватила меня за руки, полусмеясь, полуплача.

– Что это? – отдуваясь, спросил я. – Что здесь происходит?

– Они из компании, – ответила она. – Из «Уорлд Пикчурз». Человек, которого ты ударил, частный детектив. Это он нашел меня здесь. А это Фрэнк Дженнингс, вице-президент, возглавляющий восточный офис.

– Но ты закричала…

– Да. Ирвин Болл, который патрулирует сегодня вечером, пришел снизу и сказал, что меня ждут у ворот. Они прошли в лагерь и неожиданно появились из-за этого дома, поэтому я закричала. Но потому, что меня захватил твой барабанный бой, и я удивилась.

– Послушайте, мисс Доринг, – вмешался Дженнингс. – У нас нет времени на разговоры. Если выедем немедленно, успеем на первый утренний рейс из Ньюарка.

– Я не поеду, – ответила Энн. – Я остаюсь здесь.

– Вы понимаете, что ожидание обходится компании десять тысяч в сутки?

– «Уорлд Пикчурс» может себе это позволить. Я достаточно заработала для компании.

– Хорошо. Но как насчет пятидесяти или ста тысяч, уже затраченных на съемки, если вы откажетесь? Как насчет других актеров и технического персонала?

Выражение Энн из упрямого стало задумчивым.

Она посмотрела на меня.

– Что мне делать, Хью?

Я не хотел, чтобы она уходила. Боже, как я хотел, чтобы она осталась! Только на ней держался мой здравый рассудок, только с ней я находил немного мира. Если она сейчас уйдет…

– Это твоя работа, Энн, – тихо сказал я. – Ты должна идти.

Она поморщилась, и огонь в ее глазах погас.

– Хорошо. Я пойду. – Она протянула ко мне руки. – Но ты придешь ко мне, Хью. Ты придешь, как только сможешь.

– Как только смогу, – пообещал я.

Но я знал, что это будет нескоро. У меня тоже есть работа. Она уведет меня на полмира и будет удерживать по крайней мере два года. Я знал, что будет ужасно тоскливо.

Глава II

Продолжение рассказа Хью Ламберта

После этого время сливается. Все, что я делал, становится неопределенным, хотя, должно быть, я делал все правильно, потому что никаких жалоб не было. Я вспоминаю в эти дни только картины суетливого лагеря, и всегда рядом со мной Эдит Норн, она смотрит на меня, всегда смотрит на меня, и выражение тревоги в ее глазах усиливается.

Но я слишком отчетливо помню ночи. Помню, как следит за мной вождь маленьких людей на темных тропах в лесу, подсматривает в окна моей спальни, как я мечусь на кровати без сна. Он больше не прячется. У меня прекрасная возможность наблюдать за его лицом стервятника, словно вырезанным из большого куска какой-то темной древесины. Я знаю, как выглядит это миниатюрное, в фут длиной, тело, одетое в какую-то плотно облегающую сверкающую ткань, похожую на гибкий металлический шелк.

Теперь я знаю, что вижу его только я. Однажды вечером он стоял прямо передо мной и Эдом Хардом, и Эд его не видел. Я едва не указал на него, но вовремя остановился, вспомнив, что это маленький человек – всего лишь результат моего воображения.

Я должен уйти от него. Должен уйти от лагеря. Когда между мной и озером Ванука будет расстояние, я излечусь. Но я должен остаться. Должен закончить свою работу.

Наконец наступила среда. Чемоданы мальчиков грудой лежали в лагере, ожидая грузовиков. Закончился прощальный банкет – длинный кошмар из речей, песен и приветствий, и я почти убежал в свою комнату за офисом, чтобы собраться. Это последняя ночь, билось у меня в голове, самая последняя. Завтра утром я уеду в Олбани, и озеро Ванука станет прошлым.

У меня дрожали руки, когда я подтащил свой чемодан к стене, открыл шкаф и начал доставать из него аккуратные стопки и укладывать их в чемодан. Теперь, после того как мы закончим подводить итоги лагеря, я смогу поговорить с Тони Вагнером о новой экспедиции в Месопотамию.

Но что это? Я возле шкафа, но я ничего не достаю из него. Напротив, я что-то в него укладываю. Укладываю свои брюки хаки на полку, где их место. Но ведь эти брюки я прежде всего положил в чемодан! Чемодан – я повернулся к нему – пуст!

Я сначала заполнил его, а потом опустошил! Я не уеду завтра. Озеро меня не отпустит.

Я был одержим озером. И знал, как от этого избавиться. Неожиданно я понял, как излечиться. Я сторонился его, сторонился мыслей о нем. Это было ошибкой. Если я спущусь к нему, остановлюсь на самом берегу и посмотрю прямо в этот жуткий свет, сражусь с этим адским притяжением и преодолею его, я сразу и навсегда освобожусь.

Я повернулся, вышел из офиса и пошел через лес к северному концу озера Ванука. Кто-то заговорил со мной. Боб Фальк, он снова патрулирует. Я почти весело ответил ему, что иду попрощаться с озером. Потом миновал его и вышел на берег, посмотрел на светящийся круг, который был теперь у самого берега.

– Я здесь», – сказал я. – Делай, что хочешь.

Что-то прыгнуло на меня. Прямо из воды прыгнуло и окутало ослепляющим фиолетовым свечением!

Показания Роберта Фалька, аспиранта инженерного факультета

Колумбийского университета

Штат Нью-Йорк

Округ Нью-Йорк

Город Нью-Йорк

Роберт Фальк, приведенный к присяге, показал следующее:

29 августа 1934 года я работал старшим воспитателем лагеря Ванука для мальчиков и находился в ночном патруле. Примерно в двенадцать пятнадцать я видел мистера Хью Ламберта, директора лагеря, и разговаривал с ним. Он спускался по холму к озеру и сказал что-то странное о прощании с ним.

Мой маршрут проходил вдоль северной границы территории лагеря. Поскольку говорили о бродягах, слоняющихся возле лагеря, я был бдителен. Деревья здесь растут редко, ярко светила луна, и я уверен, что увидел бы мистера Ламберта, если бы он возвращался.

Примерно через полчаса я спустился на берег, чтобы поговорить с ним. Его там не было.

В густой высокой траве, которая подходит к самой воде, я нашел его одежду. Одежда не была снята обычным путем. Это было невозможно. Потому что все было вывернуто наизнанку, как было одето, и все пуговицы, все пряжки были застегнуты.

Я подписываю свои показания 10 декабря 1936 года.

(подписано) Роберт Фальк

Продолжение рассказа Хью Ламберта

Фиолетовое свечение почти сразу исчезло, и я оказался в полной темноте, борясь с грубой тканью, наброшенной на меня. Моя голова нашла отверстие в этой ткани. Я выбрался из покрова и встал на ноги.

Ноги болели от соприкосновения с большими камнями. Я был там, где никогда раньше не был. Я был в лесу. Скорее в джунглях, но ни один человек не видел такие джунгли. От крупных частиц почвы поднимались стебли, разные по высоте, от моего роста до пятидесяти футов. Это были не древесные стволы, но большие жилистые оболочки из растительного волокна. Более короткие расплющивались кверху, а потом сужались до острого конца. От более высоких ближе к концу отходили стебли.

Некоторые из этих стеблей ветвились, другие превращались в палки, похожие на дубинки длиной с рослого человека. Листьев не было, но были плоды, какие могут расти на какой-нибудь далекой планете, но никогда на земле.

Одни в форме слезы, покрытые короткими волосами и с острием, выходящим из узкого конца. Другие – продолговатые чаши, покрытые белыми волдырями и жесткими волосами. Третьи…

Нет смысла описывать их все. Достаточно сказать, что этот кошмар залит кошмарным фиолетовым свечением. Достаточно, чтобы я дрожал не только от столкновения с этими безумными декорациями, но с холодом, который, как лед, касался моей кожи.

Моей кожи! Я совершенно обнажен! Никакой одежды, нет даже бинтов на руке и ноге, ничто не закрывает меня.

Я воспринимал все это: невероятные джунгли, мою обнаженность – не по порядку, а единым, как молотом, ударом по сознанию. Но тут краем глаза я уловил движение слева и повернулся. Я пригнулся, стиснув зубы, и с инстинктом, заложенным в костях человека и заставляющим искать оружие, схватил камень.

В пяти шагах от меня лежала змея, пяти дюймов толщиной и длиной в рослого человека. Ее тупая безглазая голова была чуть приподнята, как будто змея обнаружила меня только по запаху и теперь медленно соображает, то ли забыть обо мне, как о недостойном внимания, либо наброситься на меня.

Опыт научил меня, что дикие животные, млекопитающие или рептилии, редко нападают на неподвижные существа, если не охотятся за пищей. Я заставил свои мышцы застыть – впрочем, они и так были напряжены – и, затаив дыхание, ждал решения чудовища.

Если оно набросится на меня, я брошу камень и отскочу в сторону. Да. Но это в лучшем случае будет один шанс на тысячу. У меня были основания знать, что большая змея неуязвима ни перед чем, кроме выстрела из слоновьего ружья; я знал также, что змея способна двигаться со скоростью молнии.

Я ждал… Волоски на шее поднялись от чьего-то злобного взгляда, от угрозы, по сравнению с которой змея ничтожна.

Какое-то шестое чувство заставило меня посмотреть вверх. Надо мной в воздухе, по-видимому, без всякой поддержки висела тварь, в гигантском теле которой были все ужасы, на какие способно воображение человека.

Тело диаметром в два фута круглое и покрыто фиолетовой шерстью. У него восемь ног с двумя суставами, длинней отвратительного торса, с которого свисают. Но вершина ужаса – его голова, из которой выступают острые клыки; из громадных глаз глядят черные огни ада.

* * *

В тот момент, когда я его заметил, чудовище собралось и прыгнуло на меня. Мышцы моих ног взорвались и отбросили меня в самое последнее мгновение для защиты; я вылетел из леса и оказался на поляне, покрытой неровными камнями. Волна накатилась на камни и обдала меня брызгами.

Чудовище не последовало за мной, и я потерял из виду змею. Я дико осмотрелся.

Только кисть Доре могла бы описать эту сцену. Я был крошечной мошкой в сердце невообразимо огромного пространства, насыщенного фиолетовым свечением; это не был свет, исходящий из одного источника; светилась сама текстура и позволяла видеть окружающее. Передо мной тянулись бескрайние бушующие воды.

За мной джунгли, а за ними поднимался какой-то темный пурпурный барьер. Барьер был с обеих сторон от меня, он изгибался, и я чувствовал, что где-то бесконечно далеко, в мирах от меня, его стороны соединяются.

Барьер уходил вверх миля за милей, лига за неизмеримыми лигами, и мое сознание не могло справиться с такой грандиозностью. Он был так высоко, что небо находилось не над ним, но было скреплено с его бастионами; только это сводчатое небо было черным, и на нем виднелись знакомые яркие звезды созвездий знакомого мира.

Я увидел созвездие Лебедя, а прямо под ним барьер превращался в вершину, и эта вершина была мне знакома. Я много раз смотрел на нее из лагеря Ванука. Каким-то невероятным, совершенно необъяснимым образом этот пейзаж иного мира располагался на том же месте, что и лагерь Ванука!

– Хьюламберт!

Я повернулся, услышав низкий голос, произносящий мое имя как одно слово. И увидел человека, стоящего на берегу, расставив ноги, и глядящего на меня. Непропорциональное тело этого человека укутано в облегающее одеяние из какой-то металлической ткани, блестящей, как шелк. У человека темное худое лицо с ястребиным носом и глазами стервятника. Это лицо из моих снов. И лицо маленького человека, который ночь за ночь преследовал меня в лагере.

Но он был того же роста, что и я!

– Кто… кто ты такой? – тупо спросил я, и пальцы страха сжали мне горло.

– Ванарк, – ответил низкий голос. Он горизонтально протянул перед собой левую руку, расставив пальцы, так что я смог увидеть перепонку между ними, и сказал то, что мне еще много раз придется услышать: – Гор Сура.

Странно, но я, словно не по своей воле, тоже протянул руку и ответил:

– Гор Сура.

Ответил машинально. Мой мозг не участвовал в произнесении этих слов. Он был ошеломлен неожиданным открытием.

Маленький человек не стал ростом с меня. Это я стал маленький, как он. Каким-то невероятным волшебством я уменьшился до двенадцати дюймов. Все сразу встало на свое место. Огромный барьер – это горы, окружающие озеро Ванука. Гигантские джунгли – высокая трава на берегу озера. Змея – земляной червь, а чудовище, которого я едва избежал, – паук. А это безграничное ревущее море – само озеро.

– Идем, Хьюламберт», – сказал Ванарк, опуская руку. – Надевай это, и идем.

Я машинально взял у него темный сверток, так же машинально, как ответил на необычное приветствие, повиновался его приказу. Это был какой-то внутренний приказ, но более сильный, снова призыв озера, которому я противился так долго и так безуспешно. В этот момент у меня не было своей воли. Только какая-то чужая внешняя воля, в ответ на которую я двигался.

Как только я взял сверток, он развернулся, и я увидел, что это такое же одеяние, как у него. Я оделся, вставив ноги в отверстие для шеи; каким-то образом я знал, что так нужно надевать этот костюм. Материал покалывал, как живой, и костюм, словно разумный, плотно охватил мое тело.

Надев костюм, я встал и, подражая Варнаку, натянул на голову капюшон, прикрепленный у меня за шеей. Капюшон полностью охватил голову и слился с окружением шеи; соединение получилось без малейшего шва.