Текст книги "Джон Леннон. Все тайны «Битлз»"

Москва. Апрель 1968 года. Кабинет министра культуры СССР

Михаил Андреевич Зубов, старший инженер управления клубной работы Минкульта СССР, молча слушал элегантного министра культуры. Она не сидела за своим массивным столом, расхаживала по кабинету, держа в правой руке толстый, хорошо заточенный красный карандаш «Великан». Рядом с Зубовым стояла Зоя Владимировна Полынина, замначальника управления клубной работы. Управлению поручалась разработка приказа о вокально-инструментальных ансамблях.

– Сейчас – это самодеятельность с большим идеологическим потенциалом. Поют, в большинстве случаев, по-английски. Но есть сочинения на русском языке. Вы, конечно, знаете все это.

Нет, Зубов вообще ничего не знал о вокально-инструментальных ансамблях. Он вообще услышал все это сегодня из уст министра первый раз. Ссылки на зарубежный коллектив «Битлз» тоже ничего не дали. И этих он не знал. Баянист по музыкальному образованию, любил принять на грудь и, сидя в трусах и майке на кухне, опустив в таз с горячей водой за день уставшие ноги, наигрывать на баяне вальс «На сопках Маньчжурии». Ну, еще, притоптывая в тазу мокрой распаренной ногой, любил исполнить «Ландыши» или «Черного кота», потом еще принять на грудь, положить баян в шкаф и пойти спать. И вдруг ансамбли – поют, играют на электрогитарах. Но он молчал, слушал. Создание приказа на контроле у ЦК КПСС.

Министр взяла карандаш, как указку, и, направив его на Зубова, спросила:

– Ну что, Михаил Андреевич, вам ясно, что нужно делать?

А что мог сказать чиновник? Правильно – ответить:

– Ясно. Сделаем.

– Ну что же, идите, делайте, – сказала министр. – А мы с Зоей Владимировной кое-что еще обсудим.

Зубов в кабинет Полыниной попал где-то через час. В кабинете уже сидел молодой худощавый человек не очень высокого роста.

– Знакомьтесь, – сказала Зоя Владимировна, – Григорий Иванович Свободкин.

Вошла секретарша. А следом за ней мужчина лет 28–30.

– А вот еще один музыкант, – улыбнулась Полынина. – Игорь Степанович Кранов. – Указала на стул: – Садитесь.

Сбитый с толку Зубов тоже присел. «Кто такие?» – пронеслось в голове.

– Ну вот, – сказала Полынина, – министр сегодня приняла решение о начале работы над приказом о создании системы работы с вокально-инструментальными ансамблями. Вот, Михаил Андреевич Зубов отвечает за подготовку этого приказа, а вы должны ему помочь составить список действующих коллективов. Поищите по филармониям, посмотрите самодеятельность, создайте два-три базовых коллектива. Туда привлекайте талантливую молодежь из самодеятельности. На сами коллективы ставку не делайте. Самодеятельность – она и есть самодеятельность. Дальше вам надо определиться с системой их выступлений и со ставками. А также дать рекомендации радио, телевидению и фирме «Мелодия», в каких объемах их записывать и передавать по радио– и телеэфиру. Ну вот вкратце и все. Да, чуть не забыла. Зубову министр выделила кабинет триста шестьдесят восемь с телефоном. Со столом и машинисткой. Собираться будете там. А у Михаила Андреевича это будет рабочее место.

– Вот ключи от кабинета, – положила перед Зубовым. – А это заявка на мебель, бумагу, ручки, карандаши и прочее. Иди, получай.

* * *

Зубов начал приходить в себя только в ресторане гостиницы «Центральная», где Кранов руководил оркестром – бит-группой «Друзья», которой он гордился. Зубов в пиджаке, в не очень мятых брюках, широком, по пупок, галстуке, невнятной рубашке, то ли светло-синего, то ли грязно-серого, уже пил третью рюмку хорошего коньяка, которым его потчевали Кранов со Свободкиным. Под семгу, осетрину горячего копчения ему все рассказывали про рок-н-ролл, буги-вуги там всякие. Наутро он с трудом вспоминал, что говорили. Но вспомнил, правда, что Кранов тоже баянист, обещал поднести ноты всех этих рок-н-роллов. Просыпаться не хотелось. Может, заболеть? А чем? Голова вроде бы не очень болела, коньяк оказался французским, хотя и две бутылки на троих, но с портвейном не мешали. Вроде ничего. А вот заполировали бы портвейном, тогда было бы намного хуже.

Откинул одеяло. Начал вставать. Пытался вспомнить, о чем говорили, какие такие там ансамбли вспоминали. Встал, прошел на кухню, выпил воды. А, вспомнил! Ведь записал что-то. Стал искать в брюках записку. Теперь бы разобрать. Но не разбиралось. Какой-то Элвис… кто такой? Буги-вуги, рок-н-ролл, битлы… а это кто? Да ну их! Отложил записку, снова прилег и уснул. Проснулся в 11.00 Мать честная! Опоздал ведь! А куда опоздал? Ведь за приказ теперь он отвечал лично. Спросят – конечно, но не завтра. Повернулся на бок и опять заснул. Ничего ему не снилось.

Кранов со Свободкиным сводили Зубова в бит-клуб, в кафе «Молодежное». Здесь вообще все запуталось, смешалось. Два листа из школьной тетради, захваченные из дома, исписаны полностью. Одни названия ансамблей. Говорят, в Москве их больше трехсот. Ну где тут все упомнишь? А еще эти иностранные путаются: «роллинги», «битлзы» всякие… а разговоры какие и о чем? Хрен поймешь. Баянистов нет, одни гитаристы, душу отвести не с кем. Вот Кранов – баянист, техника хорошая, а туда же, в вокально-инструментальные ансамбли подался. И как это вы, Зоя Владимировна, втянули меня в это дело? Пойди скажи кому-нибудь, что не мое это все! Приказ на контроле в ЦК КПСС, назад пути нет. А вперед?

Кабинет № 368 стараниями машинистки, а также методиста Софьи Васильевны Скворцовой приобрел вид настоящего министерского кабинета. А что толку-то? Что со всем этим делать, с этими вокально-инструментальными ансамблями? Папку даже завел, красным карандашом подписал: «Приказ. Вокально-инструментальные ансамбли!». Завязал тесемки, посмотрел на нее… и отложил в сторону.

Как-то в конце апреля Зубову позвонил Кранов:

– Слушай, Михаил Андреевич, мы сегодня приглашены на день рождения к хорошему человеку в кафе «Лесное» в Измайловском парке. Там будет играть группа «Аэропорт». Как, сможешь? Заодно и послушаешь эту группу – одна из лучших! Миша Айзенштадт будет нас ждать.

– А чего подарим?

– Возьмем бутылку, – только и сказал Кранов.

У входа в кафе «Лесное» толпился народ. У многих на руках были пригласительные билеты. Их встретил сам Миша Айзенштадт. Столы были накрыты. Приглашенные уже рассаживались.

– Ребята, садитесь вон за тот столик, – сказал Миша.

Пошли, сели. За столом никого не было. Наверное, отпугивала табличка «Для друзей жениха». Чуть подальше Зубов нашел столик с табличкой «Для подруг невесты» и, сбитый с толку, спросил у Кранова:

– А свадьба у кого?

– Да у Остапа Ибрагимовича.

– Ты его знаешь? – только и спросил Зубов.

– Да его тут многие знают, – улыбнулся Кранов. – Вон сколько гостей собралось.

Группа «Аэропорт» уже настраивалась. Кранов достал бутылку французского коньяка. Как раз подошел Миша.

– За что пьем?

Зубов развел руками:

– Вроде как за именинника, у которого свадьба. Как его… Остапа Ибрагимовича.

Миша хохотнул:

– Свадьба у него вчера была. Сегодня день рождения… – поднял рюмку. – Ну, будем! За Остапа Ибрагимовича.

Выпил залпом. Обычных тостов за именинника, за родителей, за жену не было. Пили, ели, танцевали. «Аэропорт» играл хорошо, громко. Но все на английском. Зубов сытно поел, хорошо выпил. Именинника в тот вечер он так и не увидел. Как, впрочем, не увидел и «подруг невесты».

Как он очутился в метро, он помнил смутно, но поезд уже подъезжал к его станции «ВДНХ». Пора было выходить. Вышел, добрался до дома. Почти не раздеваясь, рухнул в постель.

Неугомонный будильник разбудил его все-таки в девятом часу утра. Зубов в беспамятстве с трудом сообразил, что с ним было. Собрался было идти на работу, но листок отрывного календаря подсказал ему: сегодня суббота, а значит, остаемся дома. К двенадцати кое-как привел себя и мысли в порядок при помощи двух бутылок пива «Московское». День рождения вчера удался. Было весело. А вот именинника Зубов так и не увидел. Айзенштадт, правда, на память написал ему имя и фамилию. Поискал в брюках. Нашел: Остап Ибрагимович Бендер. «Богатый человек, спекулянт, наверное», – только и сообразил Зубов. Такой день рождения себе закатил! Выпил еще стакан холодного пива, а из консервной банки вилкой подцепил пару рыбных тефтелей в томатном соусе по 15 копеек за банку. Вкусно! Да еще с бородинским хлебом. Правда, накануне Миша Айзенштадт умудрился там же, в «Лесном», устроить своим не очень богатым знакомым свадьбу на 150 гостей. От жениха и невесты с родителями, родственниками, знакомыми было всего-то 30 человек, а остальным 120 Миша продал билеты. Всех объединила группа «Аэропорт». Правда, пришли какие-то милиционеры, посидели, послушали. Убедились: невеста, жених – настоящие. Выпили за молодых, посидели еще и ушли. А что они могли сказать? Свадьба есть свадьба. Многолюдная. Но красиво жить не запретишь.

На следующий день в том же «Лесном» был день рождения Остапа Ибрагимовича. Отпраздновали шумно, весело. Все были довольны. Музыканты за два дня заработали по 160 рублей каждый.

Утром в понедельник Зубов с тупым видом со своих записочек переписывал на чистый лист бумаги названия ансамблей: «Мозаика», «Ребята», «Сокол», «Аргонавты», «Аэропорт», «Скифы», «Тролли», «Славяне», «Грецкие орехи», «Кентавры». Зубова как-то резко повело в сон. Зевнул. Еле удержался на стуле. Дверь внезапно открылась, в кабинет вошла Зоя Владимировна Полынина.

– Ну, как дела с приказом?

Машинистка и методист Софья Васильевна Скворцова кивнули на стол Зубова, на его папку с тесемками и ответили:

– Вот, работаем над списком коллективов.

Полынина, видно, шла мимо, зашла не специально. Посмотрела на Зубова:

– Ну что же, не затягивайте, а то сама уже интересовалась.

Полынина ушла так же неожиданно, как и пришла. В комнате все посмотрели на Зубова. Он как-то неуверенно взял свои полумятые, полуразорванные записки и сам себе сказал вслух:

– Вот, работаем. Материал-то уникальный…

Но его уже никто не слушал.

Скворцова из-под каких-то министерских бумаг достала журнал с «Мастером и Маргаритой» и углубилась в чтение. А машинистка продолжала печатать «халтуру», которой у нее было в избытке.

«Молодец Зубов, – подумала Полынина, – организовал людей, вот сидят, работают».

В коридоре ее кто-то отвлек, и через минуту она уже забыла про Зубова.

Полынина соврала Зубову. Министру в данный момент все эти ансамбли были безразличны. Она вчера была у Генерального секретаря ЦК КПСС и получила его согласие на организацию в Москве концерта английских «Битлз». Вот что ее сейчас волновало. Она искренне хотела, чтобы граждане нашей страны познакомились с творчеством этой выдающейся группы. Она искренне считала, что эстраде в нашей стране легче будет развиваться в современном стиле. Министр культуры действительно переговорила с Брежневым. Объяснив ему и мрачно сидевшему в кабинете генсека Суслову, кто такие «Битлз» и каково их значение для мировой культуры. Ни Брежнев, ни Суслов особенно-то и не возражали. От них это было очень далеко. Ну, хочет министр культуры пригласить какой-то там ансамбль, пусть приглашает. Про «Битлз» они ничего не знали, а к рассказу министра культуры отнеслись как к ее очередной причуде.

– Ну ладно, – посмотрев на часы, сказал, вставая, генсек, – приглашай, если считаешь нужным.

Через час у Генерального секретаря была назначена встреча с Яношем Кадаром, Генеральным секретарем Венгерской социалистической рабочей партии. В Чехословакии не все было в порядке, что-то там местные товарищи недоработали. Хотелось посоветоваться с Яношем Кадаром.

– Ладно, приглашай, – еще раз сказал генсек.

С «Битлз» ему было все ясно, а вот с Чехословакией не так все просто.

Министр культуры попрощалась и поехала к себе на улицу Куйбышева в полной уверенности в том, что сделала нужное для страны и ее культуры дело.

* * *

Утром Зубов по дороге на работу в магазине «Канцтовары» купил пачку бумаги. Сидя в кабинете, пока никого не было, распаковал, часть положил в папку с надписью красным карандашом «Приказ о вокально-инструментальных ансамблях», а часть убрал в стол. Папка сразу стала выглядеть солидно: работают люди. Сверху – списки ансамблей из архива горкома комсомола. Дальше – невнятные записи самого Зубова. Еще дальше – бумага. Много бумаги. Разгладил папку, затянул покрепче розовые тесемки. А зря. Методист отдела принесла ответы филармоний на запросы Минкульта. Не читая, Зубов положил все в папку. Завязал опять тесемки и пошел покурить. Вернулся как раз вовремя, минут через сорок. Кто-то из клиентов машинистки Верочки Васильевой принес торт «Киевский». Сидели молча, пили чай. Верочка, чайной ложечкой кроша безе «Киевского» торта, спросила:

– Михаил Андреевич, а правду говорят, что эти самые «Битлз» – братья «Роллинг Стоунз»?

«А хрен их знает», – подумал про себя Зубов, но вслух ответил:

– Не факт, вряд ли. Вот Марков из бит-клуба придет, у него и спросишь. Он точно знает.

* * *

Где-то в конце мая Полынина проинформировала Зубова о желании завотделом культуры ЦК КПСС послушать его, Зубова, отчет о проделанной работе в свете издания приказа Минкульта об упорядочении работы с вокально-инструментальными ансамблями. В душе Зубова началась паника. Он, только он один, знал, что приказа нет и не было. Были списки коллективов, зарегистрированных у комсомольцев в бит-клубе, что-то обнаружилось в филармониях. Но не было приказа. Не было руководства к действию. Что со всем этим делать и, главное, как?

На помощь пришла методист Софья Васильевна Скворцова. Она принесла из соседнего управления приказ о создании системы работы с коллективами бальных танцев. Машинистка Верочка напечатала проект приказа. Убрав «бальные танцы», написали «вокально-инструментальные ансамбли». В последний момент вычеркнули и фразу «Тапочки и бальные платья в отдельных случаях приобретаются за счет участников кружков». Верочка также перепечатала все списки филармоний и списки комсомольцев, их подкололи большой скрепкой к проекту приказа. И вроде все стало выглядеть нормальным проектом министерского приказа. Зубов все сложил в свою папку. Внизу – бумага, сверху – проект приказа.

В ЦК КПСС с проектом приказа согласились, указав, что надо добавить и на что обратить внимание. Выйдя из ЦК, Полынина и Зубов разошлись. Зоя Владимировна подбодрила Зубова:

– Ну, все нормально. Продолжайте работать. Собирать материал. – И попрощалась. Пошла к метро.

Зубов посмотрел на свою папку, улыбнулся и поехал в «КМ» собирать материал. Показал папку Сушкину и Маркову. В этот момент он гордился собой. Подошел Миша Айзенштадт, повертел в руках приказ, посмотрел на синюю папку с розовыми тесемками.

– Ну что, – сказал он, – это дело надо отметить.

Заказали коньяк и шампанское. Затем подсели Кранов со Свободкиным. Зубов, в который раз упиваясь сознанием собственного величия, приукрашивая события, в пьяном задоре рассказывал Кранову и Свободкину о своем посещении ЦК КПСС. Конечно, Зубова там внимательно выслушали, согласились с его предложениями. Все это он в который раз рассказывал Кранову, который согласился проводить его до метро. Кранов и постоял на перроне, посмотрел, как Зубов вошел в вагон, нежно прижимая к груди синюю папку с розовыми завязками, сел, и голубой вагон умчал Зубова в чрево Московского метрополитена.

Часов в пять утра хмель отошел от Зубова. Впрочем, и благодушное настроение тоже. Папки синей с розовыми завязками в квартире нигде не было. А где же она? Квартиру нервно обыскал. Нет – и все тут. Прилег в постель и тут же забылся тяжелым неопохмеленнм сном.

Накануне симпатичная высокая стройная девушка, выходя из вагона метро на станции «ВДНХ», пыталась вручить сильно выпившему гражданину забытую им в вагоне синюю папку с розовыми тесемками. Станция конечная, толпа подхватила Зубова (подвыпившим гражданином был он) и по эскалатору понесла вверх, на выход. Девушка последовала за ним. Но, выйдя из метро, не нашла мужчину, забывшего папку. Остановилась у фонарного столба, при его тусклом свете развязала тесемки, открыла папку и тут же ее закрыла. О том, что в ее руках окажется проект приказа о создании вокально-инструментальных ансамблей Министерства культуры СССР, Барбара Стоун, стажер МГПИ им. Ленина, ведущая музыкальных программ русской службы Би-би-си, даже и не могла мечтать. Она возвращалась в институтское общежитие. Послезавтра в Лондон. А тут такой подарок. Оглянулась: нет ли вокруг мужчины в мятом коричневом кримпленовом костюме с рубашкой, наполовину вылезшей из брюк? Нет, вокруг не видно. Папку быстро спрятала в сумку, поймала такси и через минут тридцать уже была в английском посольстве.

Папку показала советнику посольства по вопросам культуры и образования. Хоть и поздний час, но у того пропал сон, когда он ознакомился с содержимым смешной на вид папки. Внимательно с Барбарой изучив документы, разбудил одного из референтов посольства и распорядился утром, при первой оказии, отправить документы в Лондон.

* * *

Утром Зубов позвонил на работу, сказал, что приболел и будет послезавтра. Повесив трубку, полез в холодильник, где было что выпить и чем закусить, забыв про неписаное правило: «неправильная опохмелка ведет к запою». Выздороветь так сразу Зубову не удалось, и еще пару вечеров его соседи могли наслаждаться баянными вариациями на тему вальса «На сопках Маньчжурии».

От Полыниной министр культуры знала, что визит в ЦК КПСС закончился, в принципе, положительно и что Зубов Михаил Андреевич вплотную занимается приказом. Сейчас, правда, приболел. Но это ведь ненадолго.

Министра приказ никак не волновал. Занимается им кто-то, ну и ладно.

В июле 68-го года министр культуры СССР приняла английского импресарио Вика Льюиса и согласовала с ним сроки и место концерта «Битлз». 22 ноября, концертный зал «Россия», причем, 22 ноября – это было пожеланием «Битлз». В этот день должна была выйти их новая долгоиграющая пластинка, и им очень хотелось, чтобы это было мировой премьерой. Вик Льюис передал список песен, которые они хотели бы исполнить в Москве. Об одном Льюис умолчал: «Битлз» не выступали перед публикой с 29 августа 1966 года. Последний раз они вышли на сцену в Сан-Франциско в парке «Кэндэл стик» и в Москве планировали возобновить свою концертную деятельность. Но это мало волновало министра. Ей нужен был концерт «Битлз» в Москве, ей нужен был ориентир для своих домашних коллективов. Неумело копировавших английских музыкантов. В конце июля она отправила в ЦК КПСС все материалы, которые ей передал Вик Льюис, и, не думая больше ни о чем, уехала в отпуск.

* * *

Зубов с приказом остался один на один. Но он как-то успокоился, хотя в душе стал ненавидеть все эти ансамбли. Машинистка Верочка отпечатала ему заново все документы, включая и проект приказа. Своим-то он все объяснил: оставил, мол, все в ЦК КПСС. Себе купил точно такую же, как ему казалось, голубую папку с розовыми тесемками и набил ее чистой бумагой. На папке зеленым карандашом (красного под рукой не было) написал: «Вокально-инструментальные ансамбли». Сверху положил восстановленные Верочкой проект приказа и списки вокально-инструментальных ансамблей. Внешне все выглядело прилично. В первые дни он еще ждал звонка: вдруг позвонит тот, кто нашел папку. Но, видно, в Лондоне, в МИ-6 (а папка попала именно туда), решили не тревожить Зубова. Он подождал немного, положил папку в сейф, запер его и уехал в отпуск. Гори оно все ярким пламенем!

* * *

Чиновничьи страсти не касались участников многочисленных групп и ансамблей, они жили своей жизнью, учились в институтах, встречались с девушками, репетировали и играли свою любимую музыку. Им никто ничего не запрещал, но, правда, и не разрешал; для них чиновников как бы и не существовало, все это было там, где-то наверху. Но и для чиновников всех этих ансамблей тоже не существовало, не существовало биг-бита и рок-н-ролла. Им это зачем? Незачем! Советский народ и без того поднимал целину, варил сталь. Собирал урожай, летал в космос. Ходил на партсобрания. Зачем ему этот рок-н-ролл? Чиновники были уверены, что незачем! У нас в Советском Союзе и так очень сильная эстрада и без этого рок-н-ролла. А какой у нас балет!

Сережа Костров заканчивал МГИМО, играл в группе, встречался и спал с девушками своего круга – дочерьми дипломатов и работников Внешторга. Особенно ему нравилась Ольга Кузнецова, умная, хитрая девушка, не без стервозности, и ей тоже нравился Сережа Костров, но она прекрасно понимала, что он – не для ее семейной жизни. И как-то в конце апреля 68-года, переспав с Костровым в его квартире, отвергла его предложение поехать завтра на день рождения к Мише Машкову, хорошему приятелю Кострова, участнику группы «Тролли».

– Почему? – спросил Костров.

– Да я завтра замуж выхожу. Вот так, Сережа, – сказала она, закурив сигарету, – ему двадцать семь лет, работает в МИДе, в сентябре уезжает работать в Канаду, в посольство, в ранге первого секретаря, ему нужна жена, а я тут как тут. Ты не обижайся, расстанемся друзьями.

Она уже стала одеваться, натянула джинсы и вдруг остановилась с кофтой в руках, словно вспомнила то, что давно хотела сказать Кострову. Подошла близко, Костров скосил глаза на грудь. Она как бы не заметила этого.

– Ты помнишь сочинение на экзамене в институте?

– Да, помню, – сказал Костров, все еще не отводя глаз от ее мощной груди (все-таки пятый номер).

– Ну так это я тебе исправила. Ну все, Сережа, пора. Между нами теперь нет секретов, все выяснено!

Она улыбнулась, надела кофту. Потянуло духами.

«Клима», – подумал Костров.

Ольга была уже у вешалки. Надела кожаную куртку, которую привезла из Парижа.

«Хороша, сексуальна», – подумал Костров.

Ольга сама открыла дверь, вышла на площадку.

– Ну все, Сережа, не переживай. Если что не так – прости.

Вызвала лифт – и все, закрыла дверь. Лифт спустился на первый этаж. Дверь открылась, закрылась. Легкие шаги на первом этаже. Скрипнула входная дверь. Ну, вот и все, была Ольга Кузнецова – да ушла.

* * *

Но жизнь продолжалась. Костров не очень-то задумывался о своей судьбе. Надеясь на связи отца. Но судьба сама задумалась о Кострове и распорядилась по-своему.

Ирине Ивановне Черновой, студентке 1-го «меда», понравился стройный симпатичный Сережа Костров. Он вернулся с практики из Англии, впечатления переполняли его. Рассказчиком он был неплохим и в гостях у своей сокурсницы, студентки МГИМО, очаровал Ирину Ивановну Чернову, подругу своей сокурсницы. Длинноногая брюнетка Ирина Чернова увлекалась музыкой, ей нравилось ходить с Костровым на выступления, быть в компании музыкантов. Коля Зайцев, соло-гитарист «Виражей», который, как ему казалось, знал все про всех, увидев как-то Кострова с Ириной, только и сказал:

– Ну ты даешь! Знаешь, кто такая? Отец у нее кто?

– Вроде где-то в МИДе, – сказал Костров.

– Фамилия у нее Чернова.

– Ну и что? – спросил Костров.

– Будто ты не знаешь? – ехидно улыбнулся Зайцев. – Чернов Иван Алексеевич – завсектором Международного отдела ЦК КПСС.

Так судьба распорядилась первыми самостоятельными шагами Сергея Александровича Кострова. Родители тут оказались ни при чем.

* * *

Зубов отдыхал в Пицунде в Доме творчества ВТО. Разместили его в одноместном номере «сталинского корпуса» с пальмами, ковровыми дорожками на этажах, колоннами и большими креслами в холлах первого этажа. Сам же Михаил Андреевич на отдыхе ходил в китайской полосатой пижаме, в сандалиях «Скороход»; иногда, выходя за территорию, брал с собой старый кожаный портфель, в который как раз вмещалось 4 бутылки любимого портвейна «777». Магазин недалеко от входа, туда и обратно с портфелем получалось, как казалось Зубову, солидно. Вечером, вкусив любимого напитка, брал баян и удалялся на окраину роскошного субтропического парка, и звуки вальса «На сопках Маньчжурии» разносились в лучах южного заката. Иногда, правда, Михаил Андреевич откладывал баян и добавлял в организм любимый напиток. В этот момент он вдруг вспоминал о вокально-инструментальных ансамблях, о потерянной голубой папке с розовыми завязками. Злость вымещал на пальме, по которой, стуча, приговаривал: «Папку отдайте, сволочи!» – затем успокаивался, и вновь вальс «На сопках Маньчжурии» звучал в отдаленном уголке субтропического парка.

И вдруг однажды – знакомый вальс. А на зубовской скамеечке девушка-блондинка с баяном, в короткой юбке и кедах на босу ногу. Они играют в два баяна, даже не познакомившись. 22-летняя Люся Калинкина, пескоструйщица 5-го разряда из Братска, победительница конкурса самодеятельности. Портвейна она не пила, предпочитала водку, ни о каких «Битлз» она не слышала, а гитару, и то, акустическую, видела один раз в магазине, когда покупала баян.

Вокруг Пицунды было много различных баз отдыха московских вузов. А в них – бит-группы. Они отдыхали, репетировали и, конечно, играли на танцах. Зубов пригласил на танцы Люсю. Но группа «Аэропорт», на которую они ходили, ей не понравилась – громко, одни гитары, ни одного баяна, и потом, все поют на иностранном. Михаил Андреевич сказал, что на английском, что сейчас модно. Но у них в Братске все пели на русском. Да и сама Людмила Георгиевна Зыкина, выступая в Братске, все пела по-русски. А тут иностранщина какая-то! Это она и сказала Зубову, когда они распили бутылку марочного коньяка и стали обсуждать, нужны ли советскому человеку все эти ансамбли.

Тут они разошлись с Люсей. Люся считала, что нет, а вот Михаил Андреевич выражал мнение Минкульта, ЦК КПСС. С этой категорией надо работать, ну а что Люся там, в Братске, на своей ГЭС, знает? Директивы и мнения ЦК КПСС туда не доходят. Это он и сказал ей, откупоривая вторую бутылку марочного коньяка.

Через день Люся уехала домой, а через два дня Зубов улетел в Москву. Обменялись адресами, обещали писать друг другу. Отпуска кончились.

* * *

Вернулся в Москву. Опять вся эта круговерть с ансамблями. Уже и телефонную трубку брать не хотелось, и звонок у телефона был противный. Вот в соседнем управлении появились гэдээровские аппараты.

Все-таки поднял трубку.

– Михаил Андреевич, здравствуйте.

Это звонил Глебов Роман Владимирович – инструктор Отдела культуры ЦК КПСС.

«Его только не хватало», – подумал Зубов, но в голосе прозвучала теплота:

– Здравствуйте, Роман Владимирович. Когда в отпуск? Я вот свой отгулял.

– Да вот с понедельника собираюсь, – ответил Глебов, – надеюсь, что со свежими силами вы продолжите работать над приказом?

– Конечно, а как же… – ответил Зубов и начал было уже перечислять, что собирался сделать, но Глебов его перебил:

– Михаил Андреевич, я ведь не собираюсь вас контролировать, мы вам доверяем. Я позвонил сказать, что с понедельника я в отпуске. Мы не сомневаемся, что результат будет. Дерзайте, у вас получится. До свидания!

– До свидания, Роман Владимирович, хорошего вам отпуска!

Положил трубку. Со злости стукнул кулаком по столу. Противным звонком телефон вернул его к действительности.

– Софья Васильевна!

– Да, – встрепенулась начавшая было дремать методист Скворцова.

– Софья Васильевна, пожалуйста, напишите заявку на новый телефонный аппарат, желательно производства ГДР.

– А я вам и без заявки поменяю, несите бутылку монтеру. Вызовем, покажем – он и заменит.

«Как просто», – подумал Зубов.

Закрыл дверь, из сейфа достал, как он говорил, «энзе» – бутылку «Столичной» за 3 рубля 7 копеек.

– Сделаем, – сказала Скворцова, убрала бутылку в стол и пошла искать монтера.

– Ну ладно, – сказал Зубов, – пойду к Полыниной.

* * *

22 августа английские газеты только и писали о том, что русские танки вошли в Чехословакию, в Прагу. А Синтия Леннон, жена Джона Леннона, обвиняет его в супружеской неверности и подала заявление на развод. Йоко Оно добилась своего: Джон был холост, теперь надо было его обженить на себе. Пресса смаковала все: советские танки в Праге и развод Джона. Он созвонился с Полом и Джорджем, договорились встретиться в студии, хотелось записать что-то, чтобы отвлечься.

«Back In The USSR» уже была почти доделана, текст отшлифован, осталось записать. В студии уже все было готово, гитары настроены. Джордж и Пол на месте. Не было Ринго. Джон взял гитару, проверил настройку. Спросил, где Ринго.

– А Ринго ушел из группы, – довольно зло сказал Джордж, – бардак в группе ему так опротивел.

– Ладно, – сказал Пол, – запишем песню, барабаны наложим после.

Джон никак не реагировал, подбирал аккорды, ему как-то было все равно: и советские танки в Праге, и развод с Синтией Леннон, и уход Ринго. В лице Йоко Оно он нашел родственную душу, пусть даже очень странную, но родственную. С ней было интересно, Пол, с которым он дружил много лет, ему уже казался обычным обывателем. Йоко затмила всех, с ней он стал чувствовать себя гением, недостаточно оцененным ближайшими соратниками по группе.

Песню «Back In The USSR» записали где-то к двум часам ночи, послушали дубли с Джорджем Мартином, продюсером. Прикинули, что можно было бы оставить.

– Кстати, мне сегодня днем звонил Вик Льюис, – сказал Джордж Мартин. – Он был в Москве, с Советами договаривался. Вы будете выступать двадцать второго ноября в концертном зале в двух шагах от Кремля. Завтра все бумаги будут у меня.

– Ну завтра тогда и поговорим, – сказал Джон, встал и, ни с кем не прощаясь, пошел из студии.

Пол и Джордж пили черный индийский чай, заваренный инженерами звукозаписи, вприкуску с хорошим малосоленым крекером.

– Что это с ним? – спросил Мартин.

Пол пожал плечами:

– Йоко Оно… – только и ответил.

Допили чай, еще раз прослушали запись песни. Часам к пяти стали собираться.

Последнее время они все больше работали по ночам, отсыпаясь днем. Ночью студии пустовали, можно было использовать их, как нужно и сколько нужно, что они и делали. Джордж записывал свои песни в одной студии, Джон – в другой, а Пол занимал третью. Потом все сводили в четвертой. Их будущая долгоиграющая пластинка была плодом индивидуального творчества. Но сегодня, перед визитом в СССР, начав в 18.00, они записали песню втроем, причем сразу все получилось неплохо.

В чем-то они подражали «Бич Бойс», в чем-то Чакк Бэрри, но при всем при этом оставаясь «Битлз», все еще лучшими из лучших в мире.

* * *

В начале сентября 1968 года министр культуры СССР вышла из отпуска. На столе уже лежала программа выступления «Битлз» в Москве 22 ноября. К программе были подколоты тексты песен. Всего шестнадцать, плюс четыре песни на «бис». Все песни перевели на русский язык, и на каждом листе штамп «Главлит СССР».

«Ну вот, – подумала министр, – к концерту «Битлз» все готово».

* * *

Весь сентябрь «Битлз» работали в студиях EMI, записывая песни для новой долгоиграющей пластинки, названия которой пока не было. Хотели было назвать «Back In The USSR», но английское правительство на закрытом совещании не рекомендовало «Битлз», английской группе, лучшей в мире, выступать в стране, чьи танки разъезжали по Праге. По большому счету расстроились только Пол Маккартни и министр культуры СССР. Остальным участникам группы это было как-то все равно. Это Пол хотел, чтобы группа возобновила выступления в концертных залах. Москва подходила идеально, но против решения кабинета министров возражать не имело смысла.