Текст книги "Последнее дело Холмса"

– Как чудесно, что ты подключился к этому делу, – сказала Нахат Фарджалла с излишней, на мой взгляд, сердечностью. – Ты как будто превратился в того, кем был на экране. – И обратилась за подтверждением к Малербе: – Правда же, Пьетро? Ведь это же просто невероятно.

Восхищение дивы не раздражало, а скорее развлекало продюсера.

– Он всегда был великим актером, – объективно оценил он мои дарования. – И, даже состарившись, таким остался.

Услышав эти слова, дива возмутилась:

– Кто состарился? Ормонд? Что за чушь! – Она положила мне руку на плечо, отчего надушенное декольте оказалось в непосредственной близости к полю моего зрения. – Не слушай этого хама. Ты превосходно сохранился – ты элегантен и великолепен.

– Заспиртован был, – сострил Малерба. – И долго. Вот и сохранился наш Хоппи.

Я устремил на него ледяной, викториански бесстрастный взгляд:

– Скажи-ка мне, Пьетро…

– Да? Что тебе сказать, старина?

– Как по-итальянски будет «сукин сын»?

Он благодушно расхохотался:

– Figlio di mignòtta.

– Так вот, ты самое это фильо ди минётта и есть.

– Ах боже мой, – вздохнула Фарджалла. – Какие, право, вы оба…

Спустившаяся со второго этажа мадам Ауслендер избавила меня от этой парочки. Совершенно естественным тоном, словно признавая мои неоспоримые полномочия вести следствие, она сообщила, что несколько минут назад навестила Веспер Дандас и что та еще спит под действием снотворного. Я спросил, снимала ли она «поляроидом» павильон, и получил утвердительный ответ.

– Позволите взглянуть?

– Разумеется. Я снимала в нескольких ракурсах. Они повторяются, я отобрала несколько штук и велела отнести их в ваш номер.

– Очень любезно с вашей стороны… Фонарик у вас найдется?

Большие черные глаза мадам Ауслендер взглянули на меня удивленно.

– Да, конечно. А зачем, можно узнать?

– Хочу прогуляться.

– Вернетесь в павильон?

В ответ я чуть заметно улыбнулся, сохраняя должную таинственность:

– Может быть.

– Сейчас?

– Да.

Хозяйка быстро обвела взглядом салон:

– Разумеется, вы можете побывать там когда угодно… В конце концов, вы…

Она запнулась, глядя на Фокса, Малербу и Нахат, наблюдавших за нами со своих мест.

– Все по-прежнему единодушны по этому вопросу?

– Вроде бы да.

Она прикоснулась к своим кольцам на правой руке:

– Невероятно, как действует миф на воображение людей…

Я изобразил улыбку.

– Мне кажется, они успокаиваются при виде того, как вы занимаетесь расследованием, – добавила хозяйка. – Даже меня это не миновало. Я сама поверила, что вы ведете расследование не понарошку.

– Магия кино, – насмешливо отозвался я.

– Несомненно.

– Хотя это не имеет даже самого отдаленного отношения к официальному следствию, – заметил я, не сгоняя с лица любезную улыбку.

– Разумеется. Я держу связь с полицией Корфу.

– Ожидается ли улучшение погоды?

– Пока нет. – Она чуть помедлила. – Только там, в павильоне, прошу вас, ничего не…

И осеклась. Потом протянула мне ключ:

– Дверь заперта.

– Давно ли?

– С той минуты, как доктор Карабин завершил второй осмотр. Завершил и запер.

Я взял из ее руки ключ – железный, с такими же бородками, как у всех ключей в отеле, но только без гравировки с номером комнаты. И сунул в карман, где лежал жестяной портсигар – пустой, потому что последнюю сигару я только что выкурил.

– Не беспокойтесь. Уходя, запру дверь и ничего там не трону. Просто погляжу.

Мадам Ауслендер еще миг пребывала в сомнениях. Глядела на карман, куда я положил ключ.

– Фонарь в зеркальном шкафу, – наконец решилась она. – Возле гардероба в холле.

– Спасибо.

Когда она отошла, я заметил, что Пако Фокса стоит за мной и слушает наш разговор. Я и не заметил, как он подошел.

– Про оборванную веревку вы не сказали, – сказал он.

Я смотрел, как мадам Ауслендер пересекает холл, направляясь к своему кабинету.

– И она тоже.

– Она могла и не знать.

Я медленно кивнул. Потом подошел к зеркальному шкафчику и там среди прочего нашел хромированный фонарь. Фокса следовал за мной.

– Элементарно, – сказал он.

Я с любопытством взглянул в его улыбающееся лицо и спросил себя, кому из нас двоих ситуация доставляет большее удовольствие. И ответил:

– Показательная деталь.

Мы шли по саду, не зажигая фонаря, потому что все было прекрасно освещено выкатившейся на небо луной, и казалось, что с помощью фильтров белым днем идет съемка ночной сцены. Вот стих монотонный рокот генератора, и настала полнейшая тишина: кроны олив виднелись в лабиринте серебристого света и тени, цикады замолкали при нашем появлении и возобновляли свои песни, когда мы проходили мимо. За деревьями слева высилась темная громада холма, защищавшая нас от шторма, который продолжал бушевать вокруг острова.

– Не хватает только собачьего воя где-нибудь вдалеке, – заметил Фокса.

– Это был последний фильм, где я сыграл Холмса, – ответил я не сразу, а сделав еще несколько шагов.

– И вероятно, лучший.

– Нет. Лучшим был первый, «Скандал в Богемии», поставленный Монтэгю Блейком. «Собака Баскервилей» уступает ему.

– А-а, да. Великолепный фильм… – Он помедлил, вспоминая. – Там была эта актриса… Как же ее?..

– Кей Фрэнсис.

– Да-да. Превосходно сыграла Ирэн Адлер.

– Замечательно сыграла.

Он снова заговорил о «Собаке Баскервилей»:

– Никогда не забуду эпизод, где Брюс Элфинстоун и вы неподвижно стоите на плато в тумане, а над вашими головами на скале вырисовывается силуэт этой зверюги.

– Снимали в павильоне. Декорации обошлись в девять тысяч долларов. Но плато казалось настоящим.

– Я видел его в кинотеатре «Гран-Виа» в Мадриде. Потом удалось посмотреть еще несколько раз – даже недублированную версию, по-английски. А когда увидел впервые, он меня просто потряс… Мне тогда и семнадцати не было.

Прошли еще несколько шагов. Мне показалось в полумраке, что на лице Фокса появилась улыбка.

– И до сих пор потрясает, – добавил он.

Мы медленно шли под оливами по ковру лунных бликов и пятен тьмы. Я чуть впереди, с погашенным фонарем в руке.

– Вы в самом деле не намерены вернуться в кино, Бэзил?

В ответ я издал звук, несколько похожий на приглушенное фырканье.

– Разошлись наши пути с кинематографом.

– А телевидение? – не унимался Фокса. – Вы ведь работали там, а будущее, без сомнения, за ним.

– Забавно… Пьетро Малерба имеет к этому кое-какое отношение. Он как раз продюсирует какой-то телесериал и предлагает мне в нем сняться.

– И потому вы оказались на борту его яхты?

– Да мы с ним знакомы сто лет: в сорок пятом году он был сопродюсером «Сассекского вампира» и еще чего-то.

– Как интересно… Хорошая новость. И серия будет про Шерлока Холмса?

– Нет, но идея недурна: называться будет как-то вроде «Наши любимые негодяи», и каждая серия будет посвящена одному из них – Руперту Генцау, Рошфору, капитану Эстебану Паскуале, Левассёру, Ноттингемскому шерифу…[30]30
  Руперт Генцау – персонаж серии Энтони Хоупа «Руритания», в частности романа «Пленник замка Зенда» («The Prisoner of Zenda», 1894) и его продолжения «Месть Руперта» («Rupert of Hentzau», 1895); в экранизации В. С. Ван Дайка и Джона Кромвелла «Пленник замка Зенда» («The Prisoner of Zenda, 1937) Руперта Генцау сыграл Дуглас Фэрбенкс-мл. (также в фильме сыграли Рональд Колман и Дэвид Нивен). Капитан Эстебан Паскуале – персонаж приключенческого фильма «Знак Зорро» («The Mark of Zorro», 1940), сыгранный Бэзилом Рэтбоуном. Под Левассёром подразумевается, очевидно, Оливье Левассёр, пират из «Одиссеи капитана Блада» Рафаэля Сабатини, названный в честь реального французского пирата Оливье Левассёра (ок. 1689–1730); в «Одиссее капитана Блада» («Captain Blood», 1935), экранизации, поставленной Майклом Кёртизом, Левассёра сыграл тоже Бэзил Рэтбоун (а капитана Блада – Эррол Флинн). Персонаж «Трех мушкетеров» Рошфор и шериф Ноттингема, персонаж легенды о Робин Гуде, едва ли нуждаются в пояснениях.


[Закрыть]

– И профессору Мориарти?

– Не предусмотрено, но это было бы занятно.

– И всех должны будете играть вы?

– Да, таков замысел. Я сыграл нескольких кинозлодеев до того, как взялся за Шерлока. Не считая шекспировских героев, эти элегантные мерзавцы были моим амплуа. Мы с фон Штрогеймом много шутили по этому поводу.

Голос Фокса дрогнул от волнения:

– Фон Штрогейм? Который играл в «Глупых женах» и «Великой иллюзии»?

– Тот самый. – Я засмеялся, вспомнив милого сумасброда Фона. – Его негодяи были великолепны. «Человек, которого вы захотите возненавидеть» – так рекламировали первые фильмы, где он играл главные роли.

– Я мог видеть его в «Сумерках богов» с Глорией Свенсон и Уильямом Холденом?

– Вы имеете в виду «Бульвар Сансет»?

– Да, конечно… В Испании он шел под другим названием.

Я кивнул:

– В этой ленте Штрогейм поистине велик. Как, впрочем, и во всех прочих. А вы знаете, что идея того, что дворецкий пишет старой актрисе письма якобы от имени ее поклонников, принадлежит ему?

– А-а, нет, не знал… Вы с ним много общались?

– Мы дружили. И это при мне Билли Уайлдер сказал ему: «Мистер Штрогейм, вы с вашими картинами опередили нас всех на десять лет», а тот невозмутимо ответил: «На двадцать».

– Но и ваши негодяи были великолепны. Никогда не забуду ваш поистине эпический поединок с Эрролом Флинном в «Капитане пиратов».

Я улыбнулся, припомнив этот эпизод черно-белой ленты: мой противник пронзает меня клинком, а я, опираясь на шпагу, гляжу на него с лукаво-презрительной улыбкой и замертво падаю к его ногам. К отчаянию режиссера Майка Кёртиза, на съемки этой сцены бедняга Эррол пришел еще пьяней, чем я. Потребовалось одиннадцать дублей.

– Как чудесно сделать из этого фильма телесериал. Вы согласились?

– Все не так просто, дорогой друг. Мы с Малербой как раз сейчас этим и занимаемся. Разговариваем.

– А с Нахат Фарджалла у него это серьезно? – с оттенком игривости осведомился Фокса. – Они забавно смотрятся рядом.

– Для Малербы все на свете несерьезно, кроме денег, которые он зарабатывает, и фильмов, которые продюсирует. Она – его добыча, вот и все. Трофей. Ему нравится выставлять ее напоказ, покуда она все еще знаменита, – фотографии в журналах, бары на виа Венето и прочая, и прочая… Он отбил ее у Феллини, чего тот все еще не простил.

– Ах вот оно как…

– Да.

Я покивал в такт нахлынувшим воспоминаниям. Несколько лет назад я был свидетелем того, как начиналась эта история. Мы тогда снимали «Войну и мир» на «Чинечитта» и сидели все вместе – Малерба, Гассман, Одри Хепбёрн, Пьетро Джерми, Сильвана Мангано и я – за аперитивом на террасе кафе «Розати» на Пьяцца-дель-Пополо, когда с Фарджалла под руку появился Феллини, пыжась от самодовольства. Мы встали, представились, новоприбывшие сели за наш стол. Дива была в полном блеске – выщипанные брови, брючки от Роберто Капуччи, мокасины от Феррагамо, – и Малерба, как и следовало ожидать, положил на нее глаз. В тот же вечер он послал цветы в ее апартаменты в «Хасслере», еще через два дня я видел, как они едят фетучини у «Альфредо», а еще через неделю журнал «Темпо» напечатал их фотографию на обложке. Публично униженный Феллини так и не забыл этого удара ниже пояса.

– Понимаю…

Оливы и треск цикад остались позади. Мы прошли сад, и теперь перед нами начинался пляж.

– Шерлок Холмс разгадал загадку невозможного самоубийства… Помните, Бэзил?

– Разумеется, – ответил я. – На мосту. «Загадка Торского моста».

Он негромко засмеялся:

– «Да, Ватсон, вам доводилось видеть, как я давал маху».

Я без труда продолжил цитату:

– «У меня есть чутье, однако порой оно меня подводит»[31]31
  «Загадка Торского моста», здесь и далее перев. С. Сухарева.


[Закрыть].

– Неужели вы все помните наизусть? – изумленно спросил он.

– О нет, разумеется, не все. Но кое-что помню. Да и вы тоже, как вижу.

Фокса кивнул. И сказал с необыкновенным простодушием:

– Ничто не дарило мне такого счастья, как чтение рассказов о Шерлоке Холмсе.

– Мне тоже, – согласился я. – Даже когда я его играл.

Шагах в тридцати, за полосой пляжа, в лунном свете, казавшемся снегом, темнел силуэт павильона. Мой спутник на миг остановился.

– Мне кажется, вы сами не сознаете, Бэзил, что это было. И что вы собой представляете.

– Типичного актера на излете своей карьеры. Вы это имели в виду?

В этих словах прозвучала горькая насмешка, но Фокса ответил вполне серьезно:

– Очень вас прошу, не глумитесь над собой. У величайшего в мире детектива ваше лицо и ваш голос. Ваш облик. И это уже навсегда.

Я ничего не ответил и включил фонарь. Луч высветил сначала следы, ведшие справа ко мне и от меня. Потом я передвинул его влево и увидел цепочку следов, оставленных одним человеком, шедшим из сада в павильон. Песок не занес их, потому что здесь царило безветрие. Да, это были следы одного человека и тянулись они в одну сторону. В ту сторону, куда ушла, чтобы не вернуться, Эдит Мендер.

Тело лежало на столе, накрытое двумя банными полотенцами. Не раздумывая, я сдернул верхнее и стал рассматривать обнаженный труп – восковая кожа на свету глянцевито поблескивала. Никаких повреждений, кроме обширного лиловато-черного синяка на левом виске, борозды вокруг шеи и ссадины под коленом. Доктор Карабин обвязал платком голову под нижней челюстью, чтобы от трупного окоченения не открылся рот, и вставил в ноздри ватные шарики. И стол, и пол под ним были влажны от уже растаявшего льда, принесенного мадам Ауслендер. С момента смерти прошло около суток, и от тела уже исходил легкий запах – предвестник разложения.

Я тщательно осмотрел руки покойной и заметил, что два длинных ухоженных ногтя сломаны.

– «Всегда первым делом смотрите на руки, Ватсон», – напомнил я своему спутнику.

Тот вздохнул прерывисто – так, словно у него перехватило дыхание.

– «Затем – на манжеты, колени брюк и на ботинки»[32]32
  «Человек на четвереньках», перев. С. Сухарева.


[Закрыть], – процитировал он.

– Именно… У вас прекрасная память.

– И все же не такая, как у вас.

Я снова накрыл тело и показал на керосиновый фонарь:

– Зажгите, пожалуйста.

Чиркнула спичка, и слабый свет озарил павильон. Я обошел его весь и тщательно осмотрел. Туфли стояли на прежнем месте, а одежду доктор сложил на стул. Там же лежали и личные вещи – часы «Картье-Бэньуар» с узким циферблатом на кожаном ремешке, коралловые бусы и сережки.

– Вы бы, собираясь повеситься, надели дорогие часики, ожерелье и серьги? – прокомментировал я.

Фокса немного поразмыслил:

– Возможно, но маловероятно.

– Веревка между тем исчезла бесследно.

Я огляделся по сторонам, взглянул на потолочную балку, а потом обратил внимание на тиковую табуретку возле стола. Опустился на колени, чтобы рассмотреть вблизи, потом взял в руки и стал поворачивать под разными углами. Потом, не вставая, довольно долго изучал настил. Подняв голову, встретился глазами с Фокса, который смотрел на меня как зачарованный.

– О боже, – прошептал он. – Это вы.

Я счел нужным оставить это без комментариев.

– «Никогда не доверяйте общему впечатлению, – сказал я. – Приглядывайтесь к деталям».

Он вздрогнул:

– «Глория Скотт»?[33]33
  На самом деле цитируется рассказ «Установление личности».


[Закрыть]

На этот раз он произнес эти слова очень серьезно, глядя на меня, как Брюс Элфинстоун на экране. Мне захотелось снова назвать его Ватсоном, но я счел, что у тела Эдит Мендер это прозвучит неуместной шуткой.

– Мы должны определить метод, связь между событиями, – сказал я, вставая и отряхивая брюки. – Чем она очевидней, тем больше оснований для подозрений. Как правило, неупорядоченность встречается чаще, чем система.

Я подошел к стулу, стоявшему на прежнем месте. Он тоже был сделан из тика, а у него тяжелая древесина; и когда, толкая дверь, доктор Карабин и мадам Ауслендер сдвинули его вправо, на полу остались следы – четверти окружности – четырех ножек. Фокса оторопело наблюдал за мной:

– Что это нам дает? Доктор и хозяйка сообщили, что дверь была приперта стулом. Не отодвинув его, никто не мог выйти отсюда.

Я присел на корточки, изучая порог: он был примерно полметра шириной и по сравнению с полом павильона и песком снаружи удивлял чистотой.

– Похоже на то, – согласился я, выпрямляясь. – Если отбросить версию, что это сделала Эдит Мендер, остается только одно: стул поставил так кто-то другой. Согласно законам логики, другого объяснения быть не может.

– Но это невозможно!

– Значит, возможно, если случилось. Назовите это невероятным, назовите необъяснимым, но только не невозможным.

– О боже, – повторил он.

– Имейте в виду, главная особенность Шерлока Холмса – не его способ борьбы с преступником, а его стиль мышления. А потому попытаемся мыслить так, как это сделал бы он.

Я снова направил луч фонарика к потолочной балке и разглядывал ее, меж тем как Фокса не сводил с меня глаз. Думаю, что этот странный свет заострил мой длинный нос, резче очертил худое лицо, углубил на нем тени. Самый лучший студийный осветитель не добился бы такого эффекта.

– Что скажете? – неожиданно потеряв терпение, вопросил Фокса.

Свободной рукой я дотронулся до подбородка и ничего не ответил. Поглядел на стул, на табурет, на одежду, на туфли, стоявшие возле двери.

– Поищем нож.

– Какой?

– Пока не знаю. Кухонный или складной… Будем искать.

Фокса, похоже, удивился, но спорить не стал. Искали мы довольно долго – и безрезультатно. Я вышел наружу и обошел павильон кругом, освещая песок. Потом остановился в дверях, глядя в темноту моря.

– А должен быть нож? – спросил Фокса, став рядом.

– Может быть.

– А почему же мы его не нашли?

Я не удержался от того, чтобы дать ответ в духе и стиле Холмса:

– Потому что кто-то знал, что мы будем его искать.

Фокса глядел на меня восхищенно.

– Маэстро… – сказал он.

Я не ответил. В нескольких шагах от павильона, где холм уже не защищал от шторма, ветер дул во всю мочь. Слышались тяжкие удары волн, а в лунном свете видны были маленькие песчаные смерчи.

– У вас есть сигареты? – спросил я, гася фонарь.

– Да, конечно.

– Те сигары, что были при мне, я выкурил, а остальные в номере. Угостите, пожалуйста.

– Только я курю испанский табак, вы же знаете.

– Это не важно.

Он вытащил пачку «Дукадос». Наклонился, дал мне прикурить, пряча огонек в ладонях. Сигареты были хоть и с фильтром, но набиты таким же черным крепким табаком, как тот, который Ватсон покупал у Брэдли для своего друга Холмса.

Я посмотрел по сторонам, вспомнив слова, однажды сказанные мне Чарли Чаплином: «Когда включается камера и начинается съемка, надеешься, что возьмешь верный тон, хоть и не знаешь пока, сфальшивишь или нет. И скорее всего, не найдешь его, пока не будут отсняты три или четыре эпизода».

– Обратите внимание, – сказал я спокойно, – с каким дьявольским хитроумием было обдумано и совершено это преступление.

Фокса, все еще держа в руках спички, оцепенел.

– Да это просто «Собака Баскервилей», – наконец вымолвил он.

– Нет. Это «Убийство Эдит Мендер», – сказал я без тени юмора, но с коротким сухим смешком сквозь зубы. – Наше новое дело.

Он не шевелился и не сводил с меня глаз. Я, по мере сил уподобившись Холмсу, уткнул подбородок в грудь.

– Идеальным преступлением следует считать лишь такое, где ни виновный, ни непричастный не вызывают подозрений. Такое, которое никто и не сочтет преступлением.

Фокса внимал мне не без испуга:

– И что же? Что вы думаете о нашем деле?

– Думаю, что здесь перед нами – не идеальное преступление.

– То есть версию самоубийства вы отбрасываете?

– Ничего я пока не отбрасываю. Но считаю его маловероятным.

Он наконец вышел из своего столбняка. И оперся о дверь, словно боясь упасть.

– Вы уверены, Бэзил?

– Вполне. Вспомните слова Холмса в «Домашнем пациенте»: «Это не самоубийство. Это хорошо спланированное, хладнокровное убийство»[34]34
  Перев. Л. Бриловой.


[Закрыть].

– И как же вы догадались?..

– Ни в одном из своих фильмов я ничего не отгадывал, как и наш с вами сыщик в романах, – сказал я приличествующим случаю тоном. – Беспочвенные догадки – это порочный метод, разрушающий всю логику.

– А что же говорит логика?

– А логика говорит, что если вы перестанете воспринимать меня как ходячий миф и сосредоточитесь на том, чтобы думать своей головой, то сумеете сделать верные выводы не хуже, чем я. Вы видели порванную веревку?

– Видел. Но видел и то, что вы рассматривали ее с необыкновенным вниманием.

– Да, это так. И если я что-то нашел, то лишь потому, что искал.

Он растерянно заморгал:

– Я что-то пропустил?

– Почти все, Ватсон.

– Почему же, по вашему мнению, она исчезла?

– Потому что это доказывает – Эдит Мендер не покончила с собой.

– И?..

– Ее повесили живой.

– Как она это допустила? Следов борьбы нет.

– Она не могла не допустить, потому что была без чувств.

Я обернулся к павильону, слабо освещенному внутри керосиновым фонарем, и показал на табурет:

– Убийца сперва ударил ее этим по голове. Как и стул, табурет сделан из тяжелого прочного дерева, но относительно невелик, и потому им довольно легко можно орудовать. Затем злоумышленник убрал журналы со стола, пододвинул его под балку, перекинул через нее конец веревки, поднял Эдит на стол и потом сбросил оттуда. Несомненно, этот рывок и последовавшее за ним удушье привели ее в чувство, и перед смертью она забилась в судорогах. Вы видите картину преступления так же ясно, как я?

– Теперь да. А синяк на левой ноге?

– Она могла удариться раньше, как сказал доктор. Такое может произойти с каждым из нас. Или…

Я замолчал, давая Фокса возможность завершить мою мысль. Он наморщил лоб.

– Или удариться о край стола в агонии, – решился он наконец.

– Элементарно!

В полумраке, отражая лунный блеск, горели восторгом его глаза. Я два раза затянулся сигаретой.

– Потом убийца придвинул на прежнее место стол и снова положил на него журналы.

Его удивила эта подробность.

– Как вы узнали?

– На полу остались следы – не очень заметные, но явные – от ножек. Это доказывает, что стол двигали дважды в двух направлениях. От растаявшего льда следы проступили отчетливей.

– А журналы? Откуда вы знаете, что убийца снял их со стола и потом положил назад?

– Я еще в первый раз обратил внимание, что журналы покрыты пылью, а столешница – нет.

– О черт… И промолчали.

– А зачем бы я стал говорить? Я был там в качестве понятого. И видел то же, что и все остальные. Расследование не входило в мои обязанности.

– Так, может быть, убийца оставил отпечатки пальцев на журналах или еще где-нибудь?

– Сомневаюсь, – скептически качнул я головой. – У нас нет возможности это доказать. И потом, едва ли такой тщательный человек упустил бы столь важную улику из виду.

Испанец повел глазами вокруг и остановил взгляд на стуле:

– А что вы мне скажете об этом? Доктор и мадам Ауслендер утверждают, что дверь изнутри была приперта стулом. И нельзя было войти в павильон, не отодвинув его.

Не стану скрывать – я просто вздрогнул от радости.

– Тайна запертой комнаты, – смакуя каждое слово, сказал я. – Помните?

– О господи… Чистейший детективный канон.

– Вот именно.

Мой спутник внезапно тоже оживился.

– Вы понимаете, Бэзил? – горячо заговорил он. – Эдгар По, Гастон Леру, Конан Дойл, Жак Фатрелл – тот, который погиб в катастрофе «Титаника»[35]35
  Жак Хит Фатрелл (1875–1912) – американский журналист, большой поклонник Конан Дойла, автор написанных в традициях викторианского английского детектива рассказов о профессоре ван Дузене («Мыслящей машине»), а также фантастических и приключенческих произведений; действительно погиб на «Титанике», откуда спаслась его жена, тоже писательница Лили Мэй Пил, которая до конца жизни популяризировала его творчество.


[Закрыть], – Агата Кристи… Классический прием, испытанный с тех пор, как тела Иисуса Христа не оказалось под могильной плитой: человек в полном одиночестве входит в лифт, который привозит вниз его бездыханное тело, пронзенное ножом; другой умирает от голода, находясь в запертом спортивном зале, хотя на расстоянии вытянутой руки там есть еда, третий погибает от пули, выпущенной из пистолета двести двадцать лет назад…

– Будто на смех здравому смыслу и законам физики, – кивнул я.

– Да-да. Невероятные преступления, совершенные намеренно или случайно.

Я провел в воздухе широкую дугу, показав на павильон:

– А это? То, что там случилось, было намеренно или случайно?

– Твердого мнения пока не имею.

Я показал на порог:

– Ничего необычного не замечаете?

Фокса мгновение всматривался в него.

– Нет, – ответил он.

Я улыбнулся с подобающим Шерлоку Холмсу пренебрежением:

– Вы смотрите и не видите, Ватсон.

Я думал, что получу улыбку в ответ, но у него на лице отразилась лишь растерянность.

– И чего же я не вижу?

– Чистоты. Порог – чистый. Внутри – песок и пыль, снаружи – песок, а на пороге чисто.

Фокса слушал меня с раскрытым ртом:

– Точно! И что же это значит?

– Пока не знаю. Вижу факт, а значения его не понимаю.

– Я был прав, – сказал он с нескрываемым восхищением. – Фильмы привили вам кое-какие навыки.

Я отмахнулся:

– Сказалось то, что я много лет читаю и перечитываю Конан Дойла, и не только чтобы проникнуть вглубь персонажа. Думаю, что дело в этом.

– Ну а веревка?

– Убийца должен был оправдать кровоподтек на виске Эдит. И придумал сделать так, чтобы казалось, будто веревка порвалась случайно… И создавалось впечатление, будто Эдит, падая, ударилась о табурет, который использовала для самоубийства.

– И потому мы с вами искали нож, – догадался Фокса.

– Да, потому. Убедившись, что Эдит Мендер мертва, убийца влез на табурет, намереваясь перерезать веревку. Вернее, надрезать, чтобы все выглядело так, словно веревка оборвалась под тяжестью тела.

– Так вот почему вы так долго всматривались в нее, когда мы все были в павильоне?

– Мое внимание привлекла еще одна деталь. Я заметил, что с одной стороны обрывок гладкий, словно чем-то отрезанный, а с другой – обмахрившийся, как будто его сильно тянули.

– А где нож?

– Не знаю. – Я взглянул туда, где в полумраке ревело море. – Может быть, убийца бросил его в воду; может быть, закопал в песок; может быть, унес с собой. Как сказал Шелли, «…и в ране этой исчезает нож»[36]36
  Цитируется стихотворение Перси Биши Шелли «Письмо Марии Гисборн» («Letter to Maria Gisborne», 1820).


[Закрыть].

– А пропавшая веревка?

– Оставляя в стороне вмешательство сверхъестественных сил как нереальное и использование магии как недоказуемое, примем самый вероятный вариант: веревка пропала по той же причине, по которой пропал нож. Убийца опасался, что разрыв не будет выглядеть убедительно.

– По словам доктора Карабина, когда днем он вернулся в павильон, веревки уже не было.

Красный огонек моей сигареты разгорелся ярче.

– Да, разумеется. По его словам.

– Полагаете, он чего-то недоговаривает?

– Полагаю, он знает или думает, что знает, больше, чем говорит.

Фокса, как мне показалось, размышлял над чем-то еще.

– А что касается следов, то это просто что-то очень странное…

– «Странное дело – не значит сложное»[37]37
  Цитируется «Этюд в багровых тонах», перев. Л. Бриловой.


[Закрыть]. Ибо оно, разъяснившись, может обернуться банальным.

– Но ведь отсутствие других следов…

– Да это же проще простого. Убийца, благо ночь была лунная, возвращался, ступая в свои собственные следы, которые оставил, когда направлялся в павильон. Кроме того, он мог на обратном пути заметать их.

– Чем?

Я огляделся по сторонам. И мне вспомнилось: наблюдать мир и разбивать его на значимые фрагменты, как если бы это были элементы математического множества, – вот метод. И наконец показал на металлический совок с деревянной ручкой, стоявший у входа.

– А метлы нет. А должна быть.

– Правда ваша. Но мы ее вообще нигде не видели.

– Завтра поищем при свете. Может быть, она где-то у отеля.

– Убийца мог ведь еще прийти и потом вернуться по самой кромке берега. От развалин венецианского форта.

– Мог, – согласился я. – Но это был бы ненужный риск. Даже если бы он вернулся в отель глубокой ночью, сомневаюсь, что он решился бы появиться там в мокрых башмаках. Мадам Ауслендер ложится поздно, а Спирос дежурит в холле – мало ли что может понадобиться постояльцу?

С этими словами я снова глубоко затянулся сигаретой. Потом далеко отбросил окурок, и красная точка, описав дугу, исчезла во тьме.

– Сперва надо будет уточнить одну деталь.

Я повернулся, чтобы войти в павильон, и Фокса последовал за мной.

– Примем как данность, что на острове нет никого, кроме нас, постояльцев отеля, и персонала? – спросил он вдруг.

Я немного подумал.

– Похоже, что так. Островок маленький.

– А если все же кто-то тайно проник сюда?

– Возможно, но маловероятно. Тут скорей попахивает каким-то внутренним конфликтом.

– В отеле?

– В отеле.

– О какой детали вы упомянули только что? – припомнил он мои слова.

– Эдит Мендер получила удар в левую сторону головы. В висок.

– И как это истолковать?

– Если ее ударили сзади, со спины, то естественно, чтобы удар пришелся в правый висок.

– Да. Но след от удара – слева.

– Тут два варианта. Либо Эдит Мендер стояла лицом к своему убийце. И знала его.

– А второй?

– Либо она все же стояла спиной, а убийца держал табурет в левой руке. Что возможно, только если он левша. Вот как вы.

Он вздрогнул и забормотал растерянно:

– Что за черт? Вы намекаете…

– Ни на что я не намекаю. – Я передал ему табурет. – Ну-ка, попробуйте взять его правой рукой.

Он повиновался. Держать на весу тяжелый тиковый табурет было трудно. Фокса попытался раза два взмахнуть им в воздухе. Орудовать табуретом ему явно было неудобно.

– Удивительно, – сказал он. – Задачка для первоклассника.

– «Любая задача окажется по-детски простой, когда услышишь объяснение».

– «Союз рыжих»?

– Кажется. Точно не помню[38]38
  На самом деле герой цитировал рассказ «Пляшущие человечки», перев. Л. Бриловой.


[Закрыть].

– И что из этого следует? – спросил он, ставя табурет на пол.

– А то, что если жертву ударили сзади, то убийца был левшой.

– Вы уверены?

– Уверенным можно быть лишь в том, что смерть неизбежна.

И я задумался о левшах. Фокса не спускал с меня глаз:

– Вы не заметили, есть ли еще левши в отеле?

– Ганс Клеммер, – улыбнулся я.

– А как вы, черт возьми… – ошеломленно спросил Фокса.

– Он берет жену за руку, становясь справа от нее. Лопаточку для рыбы он держит в левой руке. И кофейную чашку – тоже.

– Вы разве видели, как он пьет кофе?

– Не видел, но пустая кофейная чашечка всегда стоит слева, ручкой наружу.

– Гений, – произнес Фокса с восторгом почти благоговейным.

Он схватил табурет и попробовал повертеть его то в одной руке, то в другой. Раза два он едва не задел мою голову. Я его не останавливал.

Он вдруг остановился сам и сказал, нахмурившись:

– Повернитесь, пожалуйста.

Я повиновался, позволив ему изобразить удар с левой руки. Потом с правой, так что воображаемый удар пришелся в то же самое место по диагонали. Выходило, что и так, и так можно было попасть в одно и то же место.

– Думаю, ваше построение ошибочно, – сказал он после нескольких проб. – Справа можно нанести удар сзади с такой же силой. Видите? Вот так, по диагонали слева направо. Или даже держа табурет обеими руками.

Я медленно обернулся. Поморгал в раздумье.

– Ну-ка, ну-ка… Повторите, пожалуйста.

Он снова выполнил эту серию, показывая мне движения, – поднял табурет над моей головой, изобразил удар с одной стороны, потом с другой. Держа табурет сперва одной рукой, потом двумя. Я смотрел на него, не меняясь в лице.

– А у вас остались еще эти крепкие сигареты?

Он вытащил пачку. Там лежали две штуки.

– Берите-берите, не стесняйтесь. У меня еще почти целый блок.

Он протянул мне одну, а другую взял себе, потом смял пачку. Я задумчиво выпустил дым. Взглянул на табурет.

– Я же говорил: перед вами – всего лишь актер.