Текст книги "Последнее дело Холмса"

– Нет… – с непривычной задумчивостью ответил он. – Вы не просто актер. Хоть, может быть, и самый гениальный из всех, кого я видел в жизни. Как это вы говорите Брюсу Эльфинстоуну в «Чарльзе Огастесе Милвертоне»?..

Я стал припоминать – или делать вид:

– Не знаю, о чем вы.

– Напрягите память. Ну, что-то такое: «…Могу вам признаться, меня не раз посещала мысль…»

Я был польщен и, слегка улыбнувшись, подхватил. Это была одна из моих любимых реплик.

– «Знаете, Ватсон, могу вам признаться, меня не раз посещала мысль, что я мог бы стать очень ловким преступником»[91]91
  Цитируется рассказ «Чарльз Огастес Милвертон», перев. Л. Бриловой.


[Закрыть].

Фокса продолжал стоять молча и неподвижно. Он был потрясен.

– Будь это настоящий и хороший детектив, – прибавил я, – мы бы уже давно от главы к главе вели читателя по тем следам, которые позволили бы ему самому определить преступника. Вы, наверно, того же мнения?

– Матерь Божья… – наконец промолвил он. – Но ведь не может быть, чтобы…

– Да, – прервал я его.

Мы были уже у самой террасы. Тут я заметил, что нам навстречу в сопровождении неизменного Жерара идет мадам Ауслендер. И – не в пример прошлым дням – лицо ее просто сияет.

– Только что связывалась с полицией Корфу, – еще издали сказала она. – Шторм наконец унялся, и они на катере направляются сюда.

– Жалко… – вполголоса заметил я. – Кажется, игра кончена.

Фокса услышал меня. Он по-прежнему хранил молчание, как будто вдруг онемел от встречи с чем-то неведомым, и я с легкостью прочел его мысли: если отбросить невозможное, то, что останется, каким бы невероятным оно ни казалось, должно быть истиной.

Я улыбнулся про себя. А может, и не должно быть, дорогой мой Ватсон. Может, и не должно.

9
Посмертный разбор полетов

В конце концов, Ватсон, я не нанимался исправлять недоделки полиции.

Артур Конан Дойл. Голубой карбункул

Над горами, окружавшими озеро Гарда, поднималось осеннее солнце, золотило виллы на другом берегу. Не было ни ветерка. В зеркальной неподвижности воды отражалось безоблачное небо. Погода была такая приятная, что я оставил плащ и шляпу в такси, попросил водителя подождать часа два, сунул левую руку в карман пиджака и, наслаждаясь пейзажем, медленно двинулся вперед.

Мыс Сан-Виджилио, неглубоко врезавшийся в озеро, был покрыт кипарисами, оливами и лимонными деревьями. По дороге к дому, показывавшему крышу из-за крон, я оглянулся на берег, где чистили перья синие и бурые утки, а чуть поодаль медленно, будто без малейших усилий, скользили по тихой воде два изящных лебедя.

Я взглянул на часы. Без четверти одиннадцать. Любуясь видом, я остановился, подтянул узел галстука, оправил воротник и манжеты сорочки. И через минуту двинулся дальше. Последний отрезок пути вился по гравийной дорожке между старыми лаврами, по сторонам которой стояли две колонны, украшенные каменными, исклеванными временем тритонами. Широкая лестница в конце ее поднималась к портику у входа в виллу – старинную, неброскую и незатейливую постройку, высившуюся у самого берега.

Я протянул визитную карточку отворившей мне горничной-итальянке. Она проводила меня в гостиную, где стены, свободные от книжных полок, были покрыты фресками в неоклассическом стиле. Комната примыкала к трем аркам галереи, которая вела прямо к озеру.

– Un attimo, signore.

– Grazie[92]92
  – Одну минуту, синьор.
  – Спасибо (ит.).


[Закрыть].

Я стал рассматривать галерею и открывавшийся за ней пейзаж. Парапет нависал над самой водой, мягко накатывавшей на камни, которые служили опорой стены. Солнце играло на синей глади, слепило глаза блеском, и от солнечных зайчиков, казалось, оживают фигуры на стенах между шкафами и гипсовым орнаментом, который венчал камин и складывался в старинную загадочную надпись: Il mondo è il mio diàvolo. Мир – это мой демон.

– О господи… – послышалось у меня за спиной. – Вот не ждала.

Я не слышал шагов. И медленно обернулся:

– Простите, что без предупреждения. У меня нет номера вашего телефона.

– О-о, какие пустяки.

Дымчато-серые глаза глядели на меня с удивлением.

– Рада видеть вас, Бэзил.

– А я – вас.

Мы молча разглядывали друг друга. На Веспер был кашемировый джемпер с высоким воротом, очень узкие черные брюки, туфли на плоской подошве. Немного отросшие после Утакоса светлые волосы были собраны в «конский хвост», отчего лицо, чуть тронутое косметикой – только губы слегка подкрашены, – казалось помолодевшим, похудевшим, посвежевшим. Я не заметил иных перемен в ее облике за минувшие три месяца. Не заметил и опасения или недоверия в ее глазах.

– Чем обязана вашему визиту?

– Простое совпадение, – солгал я. – Был с друзьями в Вероне и подумал о вас. Может быть, вам интересно было бы узнать последние новости о том, что осталось позади.

Она молча и довольно долго смотрела на меня.

– Разумеется, интересно, благодарю вас, – услышал я наконец. – Есть новости?

Я выдавил из себя виноватую улыбку:

– Новость в том, что ничего нового не нарыли. Следствие прекращено, дело закрыто: преступник не установлен.

– Вот как… – Она сделала несколько шагов к галерее и взглянула на озеро. – Жаль, что они раньше не пришли к такому выводу. Пять дней допросов, которым нас подвергали эти хамоватые греческие полицейские, были крайне неприятны. Тем более что все впустую. – Она оглянулась на меня. – А подробности какие-нибудь есть?

– Никаких. Улик не нашлось ни против кого из постояльцев, три вскрытия и анализ следов результатов не дали. Не смогли даже отбросить версию, что убийца был со стороны и скрывался где-то на острове.

– Какая чушь, а? И никого не заинтересовали дедуктивно-детективные методы – ваши и вашего испанского друга.

Я проверил это высказывание на предмет сарказма – и не нашел его. Смиренно развел руками:

– Напротив. Полиция взяла крайне неприятный тон. Я бы даже сказал, враждебный тон.

– Я помню. Смотрели на вас как на выскочку, который лезет не в свое дело.

– Именно.

– А потом попросили нас всех убраться. Убийца же гуляет на свободе.

– Да, судя по всему.

Мы снова замолчали. Смотрели на озеро. Там, белея парусом, с севера на юг медленно плыл кораблик.

– Чудесное место, – сказал я.

– Чудесное. Виллу построили в начале прошлого века. Между двумя мировыми войнами ее превратили в locanda – небольшую гостиничку. Потом ее купил мой муж и стал приводить в порядок и в прежний вид. К сожалению, не дожил до окончания работ.

– Вы бывали здесь раньше?

– Нет, никогда. Когда мы поженились, здесь еще шла перестройка.

– А Эдит Мендер тоже не видела?

– Ну конечно. Я хотела, чтобы она поселилась здесь со мной, но…

Она запнулась.

– Бедная Эдит… Нестерпимо сознавать, что ее убийца остался безнаказанным.

Я понимающе покивал и снова обвел взглядом комнату – мебель и лампы в венецианском стиле, книги, гипсовый барельеф, изображающий сцены из легенды о дьяволе.

– Вы постоянно здесь живете?

– Таково было мое намерение – я не выношу Лондон. Мне хорошо здесь – тихо, приятные соседи… Кое с кем подружилась. Читаю, гуляю по берегу.

– Впору позавидовать.

Она поглядела с любопытством:

– А как вы?

– Ничего особенного. Живу там же, где и прежде, – в своем доме в Антибе.

– Чем кончилась затея с телепроектом, который предложил этот итальянец-продюсер?

Я улыбнулся:

– Вы помните?

– Естественно.

– Работа над «Нашими любимыми негодяями» идет полным ходом. В начале года начнем съемки первого сезона. Не бог весть что, и особенных надежд не питаю, но все же это позволит по-прежнему чувствовать себя актером.

– Вы и на Утакосе были им, – ободряюще улыбнулась она. – И обрели там уникальный опыт, пусть даже расследование ваше провалилось.

Я задержал на ней взгляд:

– Не беда. Стрелку полезно промазать, чтобы понять, что он делает не так. Неудачи случались и у самого Шерлока Холмса.

– А как поживает этот испанец? Фокса?

– Ничего больше о нем не знаю. Наверно, по свежим впечатлениям сочинил очередной роман.

– «Три убийства без убийцы» – неплохое было бы название.

– Конечно.

Мы оба улыбнулись. Солнце, как и прежде, било прямо в озеро, и вот отблеск наконец-то проник под своды арок и затопил всю комнату светом. Я сощурился, ослепленный сиянием, которое скрыло от меня лицо Веспер Дандас.

– Интересно, что вы упомянули о моем провале, – сказал я. – Потому что на самом деле преступление я раскрыл.

Не знаю, как долго мы смотрели друг на друга в молчании. Наверно, достаточно долго, чтобы все между нами стало ясно, хотя облечь эту ясность в слова будет трудней. С этой мыслью я неловко задвигался, пошевелился, долгим взглядом окинул озеро, а потом вновь перевел глаза на Веспер. Скрестив руки на груди, она внимательно рассматривала меня. С полнейшим спокойствием.

– Вы, кажется, так и не поделились тогда с нами своими последними выводами, – наконец произнесла она.

– Нет, не поделился.

– Хранили при себе?

Я любезно кивнул:

– В сущности, я и пришел, чтобы поведать их вам.

– Почему мне?

Я ответил не сразу. Сначала ограничился тем, что повернул голову и взглянул на озеро. Потом сказал:

– Если у кого-то хватит ума совершить преступление, всегда найдется и тот, кто придумает, как его раскрыть. Воображение позволяет заполнить пустоты, образованные отсутствием фактов, хотя всегда существует опасность пойти по ложному следу или зайти в тупик.

Она, все так же скрестив руки на груди, смотрела на меня с веселым недоумением:

– Вы все еще играете Шерлока Холмса? И в самом деле приехали сюда, только чтобы изречь эту…

Воспитанность заставила ее оборвать фразу, но я договорил:

– Прописную истину?

И, слегка смутясь, поправил узел галстука. Она была права.

– Простите. Я сокращу вступление.

– Буду вам очень признательна, – насмешливо улыбнулась она.

– Изворотливое хитроумие, свойственное преступному уму, превосходит ум нормального человека. Порой в преступлении проявляется истинный талант. Мы о таких злодеях даже не слышим, мы иногда не подозреваем об их существовании, потому что они никогда не совершают ошибок.

– Ближе к делу, если можно, – сказала она, как будто теряя терпение.

– Вы же допустили несколько ошибок.

– Я?

– Вы. Но не по недостатку ума, а от избытка самоуверенности и даже тщеславия. Я не сразу заметил ваши промахи, потому что все это было рассеяно в пространстве, но потом все же увидел.

Я сделал несколько шагов к книжным полкам. Простейший сценический прием – так нагнетается напряжение. Актер, как бы стар он ни был, никогда полностью не утратит своих привычек. Или инстинктов.

– Самый трудный случай был с Кемалем Карабином. Я имею в виду мотив. Он был промежуточным звеном, не связанным непосредственно ни с первым убийством, ни с третьим. Никаких связей в прошлой жизни. И роль его во всем этом деле сводилась к тому, что он тщательно осмотрел тело Эдит Мендер. Из всех трех убийств только его отношения с убийцей можно считать случайными.

Она слушала внимательно и с неподдельным интересом:

– То есть доктор тоже что-то обнаружил?

– Думаю, не просто обнаружил, а получил все основания для подозрений. Он поделился ими с убийцей, и это стоило ему жизни.

– А почему только с убийцей, а не со всеми? Почему он утаил от остальных то, что выяснил?

– Не знаю. Может быть, хотел воспользоваться ситуацией в свою пользу. У него были, что называется, материальные проблемы.

– Да, в отеле это обсуждали.

– А может быть, просто слишком длинный язык. Так или иначе, он если и не представлял опасности, то причинял беспокойство, и убийца решил сбросить его с доски. И сделал это очень изощренно, перемешивая ложные следы с истинными. Думаю, его ум был в это время уже обострен той ролью, которую мы с Пако Фокса взялись тогда играть.

– Иными словами, он начал игру с вами обоими. – Она сделала едва заметную паузу. – Со всеми нами.

– Именно так. Убийца зашел к Карабину в номер поговорить. Выкурил одну, по крайней мере, сигарету, а окурок выбросил или спрятал, а потом, под каким-то предлогом зайдя доктору за спину, вонзил ему в затылочную ямку нож для разрезания бумаги. Потом, движимый тем, что мы вправе назвать «вдохновением»…

– Боже, что вы такое говорите…

– Простите. Но все же это так. Это именно вдохновение.

– И что же он сделал в порыве вдохновения?

– Если позволите немного тщеславия, он устроил небольшую экспозицию в мою честь: надел на голову доктора парик задом наперед и вытянул его руку так, чтобы она указывала на старый экземпляр «Зефироса» с материалом о фильмах про Шерлока Холмса…

– А откуда взялся этот журнал?

– Из павильона на пляже. И после всего этого преступник вышел через балконную дверь на общую террасу. Однако позднее – не меньше чем через час – передумал и тем же путем вернулся в номер.

– Какое, однако, хладнокровие.

– Да уж, не отнять. Может быть, он спохватился, что забыл в пепельнице окурок, и вернулся за ним, а может быть, уступил искушению еще немного потешить упомянутое вдохновение. Может быть, он и не курил, а унес окурок Карабина, чтобы еще больше запутать картину преступления.

– Или ограничился тем, что зажег спичку и оставил ее в пепельнице.

Я взглянул на нее с новым интересом:

– Верно. Об этом я не подумал.

Она ответила мне легкой улыбкой, напрочь лишенной тепла:

– Вдохновение?

– Несомненно. Убедившись, что рука доктора окоченела, преступник убрал книги, на которые она опиралась. Потом задвинул изнутри щеколду на балконной двери, прихватил нож, который, наверно, оставил в ране – не думаю, чтобы до этого он таскал нож с собой, – вышел из номера в коридор и запер дверь на ключ.

– Невероятно.

– Оказавшись в коридоре, он подсунул под дверь номера Фокса ключ, а под мою – записку, написанную, чтобы не опознали почерк, корявыми заглавными буквами. Несомненно, это был вызов.

– Какое безумие! Но ведь его могли заметить?

– Думаю, в этом-то и была соль. Рисковать, пройти по самой грани.

– А ключ?

– Фокса, узнав, от какого он номера, сумел избавиться от него с похвальной ловкостью.

– Но вы об этом догадались?

– Да.

– А это не превратило Ватсона в подозреваемого?

– Превратило. На какое-то время.

Заложив руки за спину, я рассматривал книги на полках. Вкусы хозяйки были разнообразны, авторы и названия представляли собой удивительно пеструю смесь: Филлипс Оппенгейм, Моэм, Скотт Фицджеральд, Патрисия Хайсмит, Цвейг, Манн, Джозеф Конрад… И с ними соседствовали книги по математике и бухгалтерскому учету, музыке и шахматам, а рядом с Агатой Кристи стояли пожелтевшие и потертые тома сочинений Конан Дойла.

– Ну а что Ганс Клеммер? – раздался у меня спиной ее голос.

Я медленно обернулся. Веспер стояла на прежнем месте и наблюдала за мной.

– Это странный случай, бросающий вызов теории вероятности. Случай один на тысячу, однако же вот – через шестнадцать лет дороги преступника и жертвы сошлись.

– И кто же тут преступник?

– Клеммер.

– А жертва?

Я помедлил с ответом:

– Признаюсь, что поначалу меня сбила со следа некая любовная история.

– И что же это была за история?

Голос ее звучал чуть растерянно. Я продолжал, словно не замечая:

– Для объяснения событий нельзя выдвигать гипотезы более необычайные, нежели сами события. В соответствии с этим увязывать роман с хладнокровным убийцей, действовавшим в отеле на острове Утакос, так же абсурдно, как Ромео и Джульетту – с теоремами Евклида. Однако же наконец возник фактор, соединивший одно с другим.

Я вытащил из кармана маленький блокнотик и сверился с датами и фактами.

– В ночь на тринадцатое февраля тысяча девятьсот сорок пятого года во время налета союзной авиации на Дрезден британский бомбардировщик «ланкастер» был подбит зенитным огнем, экипаж выбросился на парашютах. Живыми приземлились трое из семи – второй пилот, штурман и хвостовой стрелок. Их взяли в плен и отправили в ближайший лагерь под названием Горбитц. Через неделю летчики и еще шестеро пленных попытались бежать, но были схвачены… Под бомбами погибли тысячи людей, немцы были в ярости и беглецов расстреляли. Приказ был подписан заместителем коменданта лагеря штурмбаннфюрером СС Гансом Людвигом Клеммером.

– О господи.

– После войны он был арестован и отдан под суд вместе с другими сотрудниками лагеря. Однако он сумел оправдаться, заявив, что приказ был отдан комендантом лагеря, полковником по фамилии Айхенберг, а он, Клеммер, лишь оформлял документы. Еще один офицер и лагерный надзиратель подтвердили его показания. В результате коменданта повесили, а его подчиненный был признан невиновным и после краткого пребывания в тюрьме вышел на свободу.

Я закрыл блокнот и спрятал в карман. Веспер смотрела на меня ошеломленно:

– Как вам удалось это выяснить?

– Было нетрудно. Убийца, верный себе и своей отваге, положил в карман Клеммеру вырезку из газеты. Тоже своего рода художественный штрих.

– Я спрашиваю про остальных.

– Во время войны я, когда снимался в «Героической эскадрилье», познакомился с майором Томом Оупеншо – он был у нас кем-то вроде консультанта. Сейчас он полковник, работает в архиве британских ВВС, и мы время от времени обмениваемся открытками… Я обратился к нему за сведениями о Горбитце, и он мне предоставил интересную информацию.

– Вы меня просто огорошили.

– Фамилия хвостового стрелка на британском бомбардировщике, сбитом над Дрезденом, была Мендер. И его расстреляли вместе с остальными.

Замечательная женщина, сказал я себе. В буквальном смысле глазом не моргнула.

– Мендер? – переспросила она. – Как у…

– Да. Как у Эдит. Которая была его женой.

Я сделал несколько шагов к галерее, вытащил из кармана листок бумаги и протянул его Веспер.

– Это копия брачного свидетельства сержанта Королевских ВВС Джона Т. Мендера и Эдит Хауэлл. Венчание прошло в церкви Святой Марии, ближайшей к аэродрому в Скемптоне, тридцатого января тысяча девятьсот сорок пятого года, всего за две недели до налета на Дрезден… Как рассказал мне полковник Оупеншо, Эдит в ту пору служила в Женском вспомогательном батальоне, расквартированном опять же в Скемптоне. Там они, без сомнения, и познакомились. Потом – по крайней мере, пока не овдовела и не начала работать в Кромере, графство Норфолк, – Эдит получала за мужа маленькую пенсию.

Лицо Веспер было неподвижно, как маска.

– Клеммер на Утакосе, – только и сказала она. – Не может быть, чтобы это была случайность.

– Да это и не она. Вернее, у всякой случайности есть собственные правила: произошло непредвиденное совпадение – вдова и немец оказались рядом. А дальше уже все делалось сознательно.

– И вы полагаете, что он убил Эдит?

– Нет, ну что вы! Наоборот.

Я снова сделал долгую театральную паузу. Театральную, насколько хватило сил.

– Клеммера убили вы.

Не знаю, сколько времени прошло в молчании – но немало. Я вытащил коробочку «Пантер»:

– Вы позволите?

– Конечно.

Я предложил сигару и ей, зорко следя за ее реакцией, и, к моему удивлению, она очень непринужденно согласилась. Голос ей не изменил, руки не дрожали, словно мы с ней вели ничего не значащую беседу.

– Значит, вы курите?

Она кивнула и ответила насмешливо:

– Сегодня да. Вы удивлены?

– Стало быть, вы уже давно сбили меня с толку. Я был уверен, что вы не курильщица.

– Этот вывод вы сделали при виде моих зубов и пальцев.

– Вероятно, я ошибался.

– Вероятно.

Я дал ей прикурить, а потом с удовольствием вдохнул дым своей сигары.

– Вы напечатали на «оливетти» записку, благодаря которой мы с Фокса ознакомились с цитатой из сочинения Томаса Де Квинси «Убийство как одно из изящных искусств».

Дымчатые глаза ее, казалось, подернулись ледком. И уставились на меня не моргая.

– Это смешно.

– Кроме того, вы похитили паспорта, чтобы завладеть документом Ганса Клеммера. Путая следы, забрали все, хотя нужен был вам только один… Впрочем, тут есть кое-что еще.

– Вот как? – Она медленно набрала в легкие и выпустила дым. – И что же?

– Узнаете в свое время… Дело обстояло так: выяснив место и год рождения и убедившись, что он – это он, вы назначили Клеммеру встречу в читальном салоне, если только не встретились с ним случайно. Это, впрочем, одно и то же. Вы отцепили гирьку от часов и проломили ему череп. И не устояли перед искушением сунуть ему в карман вырезку из «Пари матч», а также указать страницу, на которой помещен рассказ «Пестрая лента» и изображено, как Шерлок Холмс и Ватсон обнаруживают труп. – Я чуть улыбнулся, задумчиво следя взглядом за голубой спиралью дыма. – К этому времени мы с вами были уже, с позволения сказать, партнерами.

– Тайна запертой комнаты?

– Да.

– Опять проявление художественной натуры?

– Точно так. Вы завоевывали доверие и становились все более и более раскованной и дерзкой.

– Вы имеете в виду случай с доктором Карабином?

– Да, вам нравилось играть с огнем. И еще одна деталь. Я заметил ее, когда вы спустились в читальню и обнаружили труп Клеммера. Вы посмотрели прямо на него, а потом сразу же – на меня. Не моргали, никуда больше не смотрели.

– И что это значит?

– Вы себя этим выдали – это я понял позже. Кто угодно удивился бы, ну, скажем для примера, обнаружив, что в кофе у него соль, а не сахар. А если не удивился, значит имеет мотивы это скрывать. – Я взял паузу. – Похоже на странное поведение собаки в ночные часы[93]93
  Отсылка к рассказу «Звездный», перев. С. Сухарева; согласно «20 правилам для пишущих детективы», этот прием тоже запрещен в детективах как слишком расхожий.


[Закрыть]: странен был бы не лай, а то, что она не залаяла.

На лице Веспер по-прежнему не отражалось никаких чувств. И я не мог понять, сумела ли она оценить тот полушутливый, полунасмешливый, в духе Шерлока Холмса, тон, которым я продолжал говорить:

– Это было как стоп-кадр в кино. Понимаете? Камера замерла. Вы уже были там, и больше ничего видеть было не надо. Вы лишь должны были убедиться, все ли на трупе так, как должно быть, и правильно ли я все воспринял. Ничего больше в этой комнате вас не интересовало.

Я показал на сигарку, зажатую в ее пальцах. На тонкую полоску губной помады, оставшуюся на ней.

– И теперь я понимаю, что исчезнувший окурок – далеко не пустяк. Вы уничтожили его, потому что он тоже был испачкан помадой, и это могло бы навести меня на мысль о том, что тут замешана женщина.

– Женщина, дорогой Ватсон.

Я вздрогнул от того, как спокойно она это произнесла. И не сдержал восхищения:

– Сударыня, вы блистательны.

– И вы тоже в конечном-то итоге. Я и не думала, что до такой степени.

– Благодарю вас.

– Я в самом деле удивлена.

Моя подача. И я не торопясь взял ракетку и мячик.

– Могу удивить вас еще больше.

– Вы о чем?

– Когда я выдвинул убедительную гипотезу относительно вас, я заметил в ней один серьезный недостаток – она была невозможна.

– Не понимаю.

Я показал на полки с книгами:

– Вы знаете истории про Шерлока Холмса не хуже нас с Фокса, хоть и старались не показывать виду.

– Из чего вы это заключили?

– Вернемся на минутку к Клеммеру. Вы помните, что было написано на стене в рассказе «Этюд в багровых тонах»?

Она сделала вид, будто припоминает.

– Не уверена… Нет, не помню.

Я терпеливо улыбнулся:

– А все же…

– «Rache»… Да? «Месть».

– Правильно.

– А почему я должна мстить тому, кто оставил вдовой мою подругу?

– Я упомянул теоремы Евклида. Помните шестую, из Первой книги «Начал»?

– О двух сторонах треугольника?

– Она самая. Если две стороны треугольника равны, то равны и углы в его основании… Не так ли?

– Не понимаю… – Она сморщила лоб в явной растерянности. – Как не понимаю и того, почему я хотела отомстить Гансу Клеммеру.

– Потому что Эдит Мендер – это вы.

К моему удивлению, она лишь вздохнула. Вздохнула тяжело, но скорее устало, нежели раздраженно или озадаченно.

– Сказать по совести, я этого не ожидала, мистер Шерлок Холмс.

– Рад, что все еще оказался в силах озадачить вас, мисс Ирэн Адлер.

Прежде она никогда не смотрела на меня так. Ни на Утакосе, ни сегодня. Не берусь определить, что выражал этот взгляд, холодный и лишенный всяких чувств.

– И как же вы пришли к такому странному выводу?

– Как почти ко всему на свете – через книги. – Я показал на полки. – Знаете рассказ Агаты Кристи «Четыре и двадцать черных дроздов»?

– Не помню.

– Если вспомните – удивитесь[94]94
  В рассказе Агаты Кристи «Четыре и двадцать черных дроздов» («Four and Twenty Blackbirds», 1941) Эркюль Пуаро делает далеко идущие выводы из цвета и здоровья зубов фигуранта, а также его рациона.


[Закрыть].

Она медленно пососала сигару и швырнула ее в озеро, видневшееся между арок галереи.

– Ну, удивите меня еще чем-нибудь, пожалуйста.

– Малина, – ответил я.

– Что «малина»?

– Ягоды черной малины оставляют следы на зубах. Мы обнаружили их у вашей подруги.

– А я при чем?

– Рискну выдвинуть одну гипотезу. В формуляре Эдит Мендер, помимо прочего, указаны медицинские сведения, в том числе периодические мигрени и астматическая аллергия, главным образом на фрукты. Полковник Оупеншо прислал мне копию и этого документа. И фотографию.

Подобно хорошему фокуснику, я приберег лучший трюк на финал. Сунул руку во внутренний карман пиджака и извлек фотокарточку три на четыре. С нее, робко улыбаясь – явно по просьбе фотографа, – смотрела девушка, казавшаяся еще юнее от военной формы с эмблемами Женских вспомогательных частей ВВС на петлицах, с непокрытой головой, с прической в стиле сороковых годов.

– В ту пору вы еще были брюнеткой.

Она взяла фотографию и довольно долго рассматривала ее, не говоря ни слова. И совершенно не переменилась в лице – ни один мускул, как говорится, не дрогнул.

– Эдит Мендер в тот вечер никак не могла есть пирожные с малиной, зато, вполне вероятно, это делала Веспер Дандас… Не знаю, это ли установил при осмотре трупа доктор Карабин или что другое, но это и не важно, суть в том, что он понял: что-то не сходится, и сообщил об этом вам. Признаю, что не могу установить, что именно и по каким мотивам.

Она с полнейшим безразличием протянула мне фотографию:

– Продолжайте удивлять меня, Холмс. Вернемся к Клеммеру.

– Я мало что могу сказать об этом. Если одного вы убили из предосторожности, то второго – из мести.

– А Эдит? Что случилось там, в павильоне?

– Вы последовали за своей подругой и издали наблюдали, как она кокетничала со Спиросом. Потом убили ее, инсценировав самоубийство, закрыли дверь с помощью хитроумного трюка с шалью и вернулись, заметая собственные следы.

– Подумать только… И все это я?

– Это еще не все. Потому что на следующий день, сохраняя полнейшее самообладание, вы прошли от венецианского форта к павильону – причем по пляжу, чтобы не оставлять следов, – и спрятали веревку.

– Где это я ее спрятала?

– Вот уж не знаю. Однако спрятали.

– Если уж тасовать гипотезы, отчего бы не предположить, что веревку мог унести сам Карабин в доказательство своего открытия и предъявить ее убийце?

Я подумал и признал довод веским. Но сообразил тотчас:

– Нет, не получается. Не верю.

– Не разочаровывайте меня, Холмс, – саркастически усмехнулась она. – И уж во всяком случае не рассуждайте так примитивно. Неужели вы считаете, что это убийство из ревности?

– Я этого не говорил. Мне кажется, это исполнение тщательно обдуманного плана. Тонкого и безжалостного.

Дотлела и моя сигара. И, по примеру Веспер, я бросил ее в озеро.

– Другой мотив для кражи паспортов совпадает с мотивом для убийства Клеммера, но в данном случае это не добавочный мотив, а основной. Это был способ перекрыть прямой путь к установлению личности обеих дам – вас и вашей покойной подруги. После приключений на Утакосе, после смерти истинной Веспер не составило бы труда – как оно и оказалось – получить в британском консульстве в Афинах новый документ, только фотография теперь была бы ваша. И вот пожалуйста – новая личность, подтвержденная официальным документом.

Она снова зло усмехнулась:

– Поразительно вы умеете, Бэзил, заполнять пустоты предположениями.

– Вы слишком часто старались сделать так, чтобы туз треф оставался в самом низу колоды. Вас так завораживала собственная виртуозность, что вы порой не понимали, что это не нужно. И потому я сейчас оперирую фактами, а не предположениями.

Она скептически пожала плечами:

– Вам видней. Продолжайте, пожалуйста.

Я продолжил:

– Не знаю, как давно вы задумали подменить собой Веспер Дандас, но на Утакосе, отрезанном ураганом от всего мира, поняли, что настал самый благоприятный момент. Недурная перемена участи: из одинокой женщины, разочаровавшейся в мужчинах и с весьма сомнительными перспективами стать вдовой и наследницей недавно скончавшегося мужа. Вы с подругой удивительно похожи, оставалось добавить кое-какие мелкие штрихи. Уверен, вы задумали это, лишь только познакомились с ней, и потому покрасились и вообще стали добиваться полного сходства, понимая, что одну фотографию на паспорте легко поменять на другую… Думаю, Веспер воспринимала это как забаву или проказу, но беру на себя смелость высказать предположение, что вы-то сразу решили ее убить. Нужен был лишь удобный случай.

Тут я помолчал, раздумывая, упомянуть про фонарь или нет. Решил рискнуть:

– Подозреваю, что вы извели не один лист почтовой бумаги с логотипом отеля, отрабатывая почерк вашей подруги и ее манеру расписываться. Вероятно, вы до последнего дня учились копировать ее подпись.

Она взглянула на меня сперва растерянно, а потом ехидно:

– А вы видели этот блокнот?

– Нет. Я спросил Эвангелию, которая убирала номер. В каждом номере лежит такой блокнот, а из вашего пропал. Зато в корзине для бумаг она обнаружила пепел.

Она издала пронзительный смешок:

– Не ставьте мне ловушки, Бэзил. Не помню такого.

Я пожал плечами, нимало не смутясь:

– Ладно, это был выстрел вслепую. Порой приходишь к верному решению ошибочным путем.

– Ну, тут у вас был полный провал. Взято напрокат из бульварного романа.

– Не важно. Пусть не на Утакосе, но где-то вы это непременно делали. Подпись Веспер Дандас должна стоять на чеках или на платежном поручении.

Я помолчал, огляделся по сторонам:

– Место вы, конечно, выбрали изумительное. Ни вас, ни вашу подругу никто здесь не знает. Вы никогда здесь прежде не бывали, а потому нетрудно было представиться миссис Дандас, вдовой и наследницей Эдварда Дандаса. И далеко от Лондона, где вас обеих кто-то знавал в прежние времена.

Она поглядела на меня пытливо:

– Сведения от своего приятеля из Королевских ВВС вы получили недавно, на Утакосе вы еще ничего не знали. Что же навело вас на подозрения?

Я улыбнулся не без самодовольства:

– Плох тот следователь, который считает маловажными маловажные детали внешности.

– Ради бога… – Она всплеснула руками с деланым отчаянием. – Нельзя ли попроще?

– Нельзя, к сожалению. Это важно.

– Я не понимаю, о чем вы.

– О ваших руках.

– Что?

– В четырех рассказах о Шерлоке Холмсе он демонстрирует свою способность определять профессию человека по его рукам.

– И?

– Вы, может быть, помните, что при знакомстве я сказал, что у вас руки человека, не чуждого музицированию. Дело в том, что руки пианисток и руки машинисток очень схожи. У тех и других есть характерные проворство и подвижность… Однако я ошибся в первоначальном определении. Ваши пальцы сновали по клавишам пишущей машинки, а не рояля.

Она взглянула на свои руки, но промолчала.

– Руки же погибшей свидетельствовали о том, что она никогда не работала, а я, уверяю вас, подобных белоручек видел в своей жизни немало… Я, повторяю, не сразу это осознал, а уж когда осознал, ногти красноречиво подтвердили мой вывод. У женщины, убитой в павильоне, ногти были длинные, ухоженные, выхоленные, какие бывают только у тех, кто проводит дни в праздности. Безупречный маникюр. Ни у какой секретарши, подруга она или не подруга, такого быть не может. Наоборот, у вас ногти коротко острижены, не заострены, и к тому же обкусаны.