Текст книги "Последнее дело Холмса"

Я перевернул еще несколько страниц и остановился на той, где была иллюстрация к «Последнему делу»: Шерлок Холмс и профессор Мориарти, обхватив друг друга, вот-вот упадут в Райхенбахский водопад. Фокса продолжал наблюдать за мной.

– А вам никогда не хотелось завести семью… детей?

С отсутствующим видом я возвел глаза к потолку:

– Никогда. И не потому, что меня к этому не склоняли.

– Склоняли и спрягали. И раньше, и теперь.

– Как правило, женщины хотят изменить нас. А мы – чтобы они не менялись.

– Это уравнение решения не имеет.

– Я придерживаюсь той же позиции.

– В самом деле, трудно представить Шерлока Холмса в кругу семьи, – засмеялся он.

– Может быть, – кивнул я. – И вот я перед вами. Любопытный случай бывшего сыщика – поддельного, разведенного и бездетного.

– Не очень-то бывшего и не вполне поддельного. Перед нами преступление, Холмс.

Я взглянул на него и увидел, что он смотрит на меня выжидательно и с еще большим почтением.

– Вы ведь думали о нем, Бэзил? – спросил он. – И что нового надумали?

– Мне стало ясно, что ничего не ясно.

Он кивнул, показывая, что узнал цитату[48]48
  Цитируется «Пенсне в золотой оправе», перев. С. Сухарева.


[Закрыть].

– А помимо этого?

– Доктор Карабин, – отвечал я решительно.

– Знаете, я тоже думал об этом: слишком много темных мест в его эпикризе. С ним следовало бы серьезно поговорить.

– Конечно, но только так, чтобы не спугнуть. Будем осторожны.

– Что предлагаете?

– Надо поговорить с теми, кого мы еще не расспрашивали, – с супругами Клеммер, например.

– И Веспер Дандас?

– С ней мы уже провели вторую беседу несколько часов назад, после вашего ухода. В присутствии мадам Ауслендер.

– Ах вот как… – протянул он разочарованно – Я пропустил.

Я изложил ему суть разговора. Ничего нового. Никакой пользы для расследования.

– Сказать по правде, я никого не могу вообразить в роли убийцы Эдит Мендер.

Я положил книгу на стол и улыбнулся:

– А меня?

– Абсолютно нет. И потом, вы в этой истории сыщик. С возможным читателем или зрителем надо вести честную игру. Вам так не кажется?

– А вот я, признаться, вас в этой роли представлял, как и всех остальных.

– Вот же чертовщина! Я ведь Ватсон!

– Современный мир – мир двусмысленный. – Я чуть приподнял руку. – Но успокойтесь. По зрелом размышлении я отбросил этот вариант. Если не полностью, то признал маловероятным.

– Боже, не знаю, как вас благодарить!

– Я этот вариант отбросил, но недалеко: надо будет – подберу.

– Знаю-знаю… Тысячу раз слышал в кино: если отбросить невозможное, то, что останется, каким бы невероятным оно ни казалось, должно быть истиной[49]49
  Эту фразу или ее вариации Шерлок Холмс произносит то и дело – например, в рассказе «Диадема с бериллами», здесь и далее перев. С. Сухарева, в рассказах «Солдат с бледным лицом» и «Чертежи Брюса-Партингтона», здесь и далее перев. Л. Бриловой, и т. д. Сам Конан Дойл признавал, что этот афоризм – парафраз слов Огюста Дюпена из «Убийства на улице Морг» Эдгара Аллана По.


[Закрыть].

– Кажется невероятным, а окажется огромной ложью.

– Этого я и опасаюсь.

– Во всяком случае, вы не даете повода считать вас убийцей.

Немного подавшись вперед, он слушал очень внимательно. И очень серьезно. Я в очередной раз подумал, что он хорош собой и наверняка пользуется успехом у женщин, а потом невольно вспомнил слова доктора Ватсона, утверждавшего, что он повидал женщин многих национальностей на трех континентах[50]50
  Аллюзия на «Знак четырех».


[Закрыть].

– Это почему же? – спросил он.

Я ограничился тем, что молча посмотрел на него. Поняв, что иного ответа не будет, он откинулся на спинку кресла:

– Даже не знаю, благодарить вас или обидеться.

Я засмеялся. И, вставая, сказал вполголоса:

– Завтра присмотримся повнимательней к Клеммерам. Ну, думаю, теперь я наконец смогу уснуть. Идете?

– Нет, посижу еще вот с этим. – Он побарабанил пальцами по корешку книги.

– Ну ладно… Тогда спокойной ночи, Ватсон.

– До завтра, Холмс.

Не прошло и четверти часа, как я вернулся. Фокса продолжал листать книгу и, подняв на меня глаза, удивился моему раздражению.

– Что вам известно об этом? – спросил я, немного драматизируя.

И протянул ему сложенный вдвое листок. Он закрыл книгу и взял его.

– Ваша работа? – наседал я. – Решили подшутить надо мной?

Он развернул листок. На почтовой бумаге с грифом отеля карандашом, заглавными буквами было коряво выведено:

НА ПЕСКЕ, ИСТОПТАННОМ АЯНТОМ, ЭЛЕМЕНТАРНА ТОЛЬКО СМЕРТЬ

Он перечел текст несколько раз.

– Если это шутка… – начал я.

– Это не я, – перебил он.

Я долго и пристально вглядывался в его лицо. Потом вырвал из его руки записку и перечел в молчании. Потом спросил:

– Даете слово?

– Да, разумеется. Где вы ее нашли?

– Лежала у меня в номере, на полу под дверью. Я заметил, когда ложился спать.

Я вытащил из кармана нож для разрезания бумаги – узкий, плоский, остроконечный, как кинжал. Чеканная рукоять и блестящее стальное лезвие длиной сантиметров семнадцать.

– Этого достаточно, чтобы протолкнуть записку под дверь.

Фокса растерянно рассматривал нож. Попробовал острие на подушечке большого пальца.

– Нож тоже был в номере?

– Да.

– Он не ваш?

– Впервые вижу.

Он попросил у меня записку и принялся ее рассматривать.

– В рассказе «Райгейтские сквайры», – сказал он, возвратив мне листок, – Шерлок Холмс извлек из клочка бумаги двадцать семь умозаключений.

– Мне и одного бы хватило.

– Кажется, что писал ребенок.

– Или тот, кто имитировал детский почерк: все буквы заглавные. Я уже думал об этом, пока спускался.

– А может быть, написано левой рукой? Вы это имели в виду?

– Или левша писал правой.

Мы замолчали, уставившись друг на друга.

– А вы понимаете, что это значит? – спросил я.

– Может быть, кому-то пришла охота подразнить нас? И это не имеет никакого отношения к…

– Вот как? Вы в самом деле так думаете?

Он не нашелся с ответом. В наступившей паузе я скользил взглядом по корешкам книг на полках. Ночь вокруг нас казалась теперь еще темней, а мрак – еще гуще.

– В делах подобного рода, – сказал я наконец, – нужно совершить два дополняющих друг друга действия: поставить себя на место преступника, приняв как данность, что он умнее нас, либо – что мы умнее его. И в том и в другом случае мы сталкиваемся с определенными трудностями.

– И как нам быть сейчас?

– Пока не знаю.

Я сел на прежнее место.

– «На песке, истоптанном Аянтом…» Может быть, подразумевается пляж?

– Может быть, – ответил Фокса.

– Следы на песке, ведущие к павильону.

– Вполне вероятно.

Я вспомнил, как Шерлок Холмс дразнил Ватсона, прикидываясь невеждой, и решил повторить:

– А что это за Аянт такой?

Фокса удивился:

– Вы не знакомы с античной драматургией?

– Дорогой друг, вы представить себе не можете, до какой степени необразованны люди моей профессии. Мы, актеры, состоим из пустот, которые заполняем каждым новым персонажем. И почти все мы, получая новый сценарий, читаем только свои реплики.

Я помолчал, словно припоминая сценарии и картины, а на самом деле следя за тем, как воспримет мои слова Фокса. Потом раскрыл перед ним портсигар. Фокса качнул головой. В пепельнице лежали уже четыре окурка.

– Да-да, уверяю вас, никто не сравнится с актерами в пустоголовости, – продолжал я, закуривая. – Вы слышите это от человека, который считается знатоком Шекспира, – что же тогда говорить о прочих?

– Аянт – это Аякс.

– Кто-кто? – переспросил я.

Это был явный перебор, и Фокса, почуяв его, взглянул на меня с подозрением:

– Вы меня дурачите, да?

– И не думаю даже.

– Хотите сказать, что не знаете, кто такой Аякс?

Я поднял брови с самым невинным видом:

– Ну, положим, знаю… Один из героев Троянской войны.

– Есть такая пьеса у Еврипида… То есть, виноват, у Софокла. Называется «Аянт». И записка явно имеет в виду этого персонажа.

– А истоптанный песок?

Он ненадолго задумался. А потом лицо его просияло, словно от вспышки блица.

– Что такое? – спросил я.

– Это даже лучше, чем я думал, – ответил он. – Очень изысканно.

– Пребываю в недоумении.

– В первой сцене первого акта ахейский герой Улисс стоит на коленях и рассматривает следы, оставленные на песке его товарищем Аяксом, который в припадке безумия и бешеной ярости убил всех быков у себя в хлеву, а заодно и пастухов.

Я изобразил на лице восхищение – впрочем, сдержанное:

– Вот как… И что дальше?

– Я помню не всю пьесу, а один-два эпизода… Улисс прибегает к «чутью лаконской собаки»… А второй: «И вот – то убеждаюсь, что след – его, то сам не знаю, так ли.

Я посмотрел на него с искренним уважением:

– Черт возьми… Какая память.

– Я был последним учеником по всем предметам, кроме литературы, греческого и латыни.

– Эта история с Улиссом тянет на детектив. На первый детектив в мировой литературе, а?

– Может быть. Впрочем, Улисс соперничает с пророком Даниилом, который посыпал пеплом пол в храме, чтобы по следам доказать, что священнослужители входили туда и съедали подношения. И с Эдипом, который установил, что убил своего отца и женился на родной матери.

– Да что вы говорите. – Я сделал удивленное лицо. – Такой древний жанр?!

– На первых же страницах Библии описывается кража и братоубийство. Ну а потом сами знаете: По, Габорио, Леблан… Даже у Александра Дюма в «Виконте де Бражелоне» д’Артаньян действует как сыщик. И, как говорится, новое – это хорошо забытое старое.

– Следы… – заметил я задумчиво.

– Да. Это древнейший детективный элемент. С длиннейшей родословной.

– Они появляются и во многих рассказах про Шерлока Холмса.

Фокса с повышенным вниманием наблюдал, как я выпускаю густую струю табачного дыма.

– И все это означает, – добавил я, – что если в отеле есть убийца – а он, по всей видимости, есть, – то это образованный человек.

– По крайней мере, он читал Софокла.

– «Элементарна только смерть…»

– …дорогой Ватсон, – подхватил Фокса.

– Именно так. Он глумится над нами.

Фокса показал на записку и на разрезной нож:

– Не вижу связи между этими предметами.

– Я тоже не вижу. Но злая насмешка налицо. Адресовано мне. И вам.

Мы помолчали, размышляя каждый о своем видении проблемы. Должен признаться, что, вопреки обстоятельствам, я испытывал приятное ощущение. Своеобразное, бесспорно, однако зловещая подоплека уравновешивалась азартом. Хотелось настичь добычу, пусть даже она окажется не той, о которой все думают. В этот миг я чувствовал себя так, будто в зале погас свет и с экрана зарычал лев «Метро-Голдвин-Майер» или мускулистый атлет ударил в гонг. Или как если бы я стоял у своей отметки и ждал, когда раздастся звук хлопушки.

– Да, – заключил я, – это неожиданный оборот дела. Оно движется теперь в непредсказуемом и неведомом направлении. И если мы в самом деле столкнулись с преступлением…

– А это, мне кажется, именно оно и есть, – объективно заметил Фокса.

– А если это оно, с чем я согласен, спрашивается, каков же должен быть преступник, чтобы провоцировать нас таким образом?

– Понятия не имею.

Я молчал, окутавшись дымом, словно сидел в квартире на Бейкер-стрит, одной рукой обхватив локоть другой, а ладонью подперев подбородок. Я был уверен, что если мой собеседник снова откроет книгу и поищет среди иллюстраций, то без труда найдет изображение Шерлока Холмса в такой позе.

– Сегодня днем, – промолвил я наконец, – мы с вами говорили об игре, помните?

– Помню, разумеется.

– И мадам Ауслендер высказалась по этому поводу.

– Подумать только, какое совпадение.

– Однако, сдается мне, совпали не три мнения, а четыре. Ваше, мое, хозяйки отеля и безвестного игрока, сведущего в античной драматургии.

Я увидел, как Фокса подскочил. Я не преувеличиваю – он в самом деле чуть не вывалился из кресла. И уставился на нож, как на змею, готовую ужалить.

– Мориарти? Человек, виновный в половине преступлений, совершенных в мире?

– Клянусь Юпитером… – Я раздавил в пепельнице окурок сигары, словно мне вдруг расхотелось курить. – Не говорите так.

5
Тайна запертой комнаты

Я привык к делам, загадочным с одного конца, но не с обоих.

Артур Конан Дойл. Сиятельный клиент[51]51
  Здесь и далее перев. С. Сухарева.


[Закрыть]

На следующий день по обоюдному согласию мы отправились завтракать очень рано, хотя я поднялся едва ли не на заре. Сонный и вялый Фокса – он, как и я, спал лишь несколько часов – спустился в ресторан, когда прочие постояльцы еще даже не встали. Когда мы вошли, яркие горизонтальные лучи солнца только начали освещать застекленную дверь в сад.

– Много думал, – сообщил я.

Это была чистая правда. Я повалился на кровать, чувствуя, что сна, как говорится, ни в одном глазу, и воображая, что за окном в сыром и мутном тумане – осенний вечер, что на душе смутно, на столе шприц с дозой кокаина, а тянущиеся вдоль Стрэнда фонари в мутно-желтых ореолах превращают прохожих в призраков: вступая в узкие полосы света, они на миг становятся похожи на живых людей и вновь исчезают в полумраке.

– Я тоже, – сказал Фокса.

Я пропустил его вперед, и к нашему столу он прошел первым.

– Вот что я вам скажу. Если глазами Шерлока Холмса смотреть на жизнь и на смерть, они становятся…

Я замялся, подыскивая верное слово.

– Иными? – подсказал Фокса.

– Стимулирующими. И даже, я бы сказал, питательными.

– Вы правы.

Тут мы умолкли и, усевшись напротив друг друга, взялись за яичницу с беконом, апельсиновый сок и за содержимое дымящегося кофейника, поданного нам Спиросом. На мне был поношенный твидовый пиджак, полотняные брюки, тот же, что и накануне, галстук в крапинку и единственная свежая сорочка, потому что другую, прихваченную с яхты, сейчас стирала Эвангелия. Пахло от меня лосьоном после бритья, а следы бессонной ночи – морщины на высоком лбу, который до сих пор кое-кем считается признаком высокого интеллекта, и вокруг глаз – делали тщательно выбритое лицо еще печальнее.

– Будьте так добры, – попросил я, – передайте мне сахарницу.

– Пожалуйста.

– Благодарю вас.

Словно выполняя безмолвный договор, мы не упоминали минувшие ночь и день, равно как и записку, которую я показал Фокса. И избегали смотреть друг другу в глаза, пока я не закурил сигару, а он – сигарету. Только тогда, откинувшись на спинку, я окинул его задумчиво-пристальным, но беглым взглядом. Потом показал на сад:

– Шторм, кажется, не утихает.

– Да.

– Остаюсь без табака, – с досадой вздохнул я. – Надеюсь, здесь, в отеле, есть запас, пусть даже не того, что я курю обычно.

Фокса, казалось, был рассеян и погружен в какие-то беспокойные мысли. Но тут, услышав мои слова, он пощелкал ногтем по сигаретной пачке, лежавшей у пустой чашки из-под кофе.

– У меня много, как я вам говорил. Курите, пожалуйста.

Я благодарно кивнул и повторил с напором:

– Да, так вот – я много думал.

Он взглянул на меня как-то по-особенному:

– О записке и ноже?

– Обо всем.

– Может быть, это шутка?

Я с сомнением качнул головой:

– Неужели вы думаете, что у кого-то хватит дурновкусия шутить над смертью Эдит Мендер?

– Да нет, не думаю… Или не знаю… А может быть, и хватит.

– По причине, мне пока непонятной, нам бросили вызов. Нам с вами лично.

– Вы в самом деле верите в существование убийцы?

Вопрос показался мне столь несвоевременным, что я вперил в испанца пытливый взгляд.

– Убийцы или того, кому захотелось сыграть в него, – сказал я чуть погодя. – Ошибкой было бы считать, что персонажи довольствуются жизнью на страницах книг.

– Я думаю так же, – ответил он, немного поразмыслив. – И ошибкой опасной.

– Еще кое-что… – Я обвел взглядом еще пустой зал. – Настоящий ли это преступник, или он притворяется, но этот человек очень уверен в себе. И крайне тщеславен.

– Не исключено, что некто, не имеющий отношения к гибели Эдит Мендер, решил подшутить над нами. Быть может, ваш приятель-продюсер?

– Вряд ли… Не похоже на него. Слишком тщательно все разработано.

Фокса почесал висок:

– Тогда, может быть, сумасшедший?.. Надо быть сумасшедшим, чтобы… Нож и записка… – Он с подозрением глянул на меня. – Вы намерены рассказать об этом остальным?

Это был хороший вопрос. Я пожал плечами:

– Пока не знаю.

– А где эти предметы?

– Положил в ящик моего ночного столика…

Мы еще помолчали, а я поразмыслил.

– Кто бы ни был он – настоящий преступник, мастер розыгрышей или то и другое вместе, – он знает, чем мы заняты, и глумится над нами, – после паузы продолжал я.

– И провоцирует нас.

– Без сомнения. Я бы сказал, что эта авантюра приятно щекочет его самолюбие. Мотивирует его.

– Ерунда какая…

– Не скажите. Признаюсь, что и меня это горячит и заводит. А вас нет?

Он потрогал подбородок. На миг мне показалось, что ему как-то не по себе. Он избегал моего взгляда.

– После истории с запиской и ножом я, право, не знаю, что сказать. Еще вчера слово «стимул» было вполне подходящим, но утром я оказался сбит с толку… – Он дотронулся до брючного кармана, как если бы там что-то мешало ему. – А наши, с позволения сказать, допросы прояснили немногое.

– Я многого и не ждал. Даже ни в чем не повинный человек мог чего-то не заметить или что-то начисто забыть. Со всяким бывает.

– С вами – реже, чем с прочими, – ответил он с улыбкой, значение которой я определить затрудняюсь.

– Со мной – как и со всеми, – ответил я. – Если мы ищем полнейшей и исчерпывающей точности, признаем, что показания свидетелей особой важности не представляют и доверия не вызывают. Вот попробуйте-ка сейчас рассказать мне во всех подробностях все, что вы делали в последние сорок восемь часов.

– На это не способен никто.

– Разумеется. И даже когда мы припоминаем нечто увиденное, оно обусловлено тем, что видели другие, – или тем, что им привиделось. Детальнейшие описания существуют только в романах.

– Приметы и ловушки, созданные для того, чтобы читатель угадал или ошибся?

– Именно так.

Фокса опять ненадолго задумался.

– Не хотелось бы выглядеть занудой… Но когда роман выстроен хорошо, по всем законам жанра, почти невозможно, чтобы читатель определил убийцу раньше сыщика.

– За исключением тех случаев, – возразил я, – когда читатель знает эти правила и умеет истолковывать сюжетные ходы, не дожидаясь, пока рассказчик предоставит ему разгадку.

– Верно.

– И это не борьба добра со злом, а поединок двух интеллектов. Так мне это видится.

– Думаю, так оно и есть. На самом деле перед нами не моральная проблема, а холодная задача.

– Требующая математического подхода.

– Да, я это и хотел сказать.

Мы помолчали. Первым заговорил Фокса:

– Я ведь тоже всю ночь анализировал, кто же нас окружает. Тасовал все вероятные комбинации, пытался выделить подозрительных и отвести непричастных. Комбинировал факты с интуитивными ощущениями, чтобы превратить предположения в непреложную уверенность.

– И как – преуспели? – осведомился я.

– Нисколько. Мне кажется, что в схватке инстинкта и раздумья верх неизменно берет первый.

– Вы имеете в виду, что внешность редко бывает обманчива?

– Более или менее… Интуиция позволяет ухватывать суть с одного взгляда и не нуждается в том, чтобы постигать ее по слогам, как дети, когда учатся читать. И поначалу я доверился ей, но в данном случае она не сработала…

Я заметил, что он вдруг заулыбался – и как-то иначе на этот раз. Я спросил, чему. Припомнился мне, ответил он, рассказец одного испанского писателя по имени Хардиэль Понсела, много лет назад опубликовавшего пародию под названием «Новейшие приключения Шерлока Холмса».

– Знаете такую книжку?

– Нет.

– Очень забавная. Последний рассказ озаглавлен «Нелепые убийства в замке Рок», и там, после того как всех персонажей перебили, Холмс, доведя до логического конца свою теорию – «если отбросить невозможное, то, что останется, каким бы невероятным оно ни казалось, должно быть истиной», – приходит к выводу, что убийцей может быть только он сам, и предается в руки правосудия[52]52
  Логично, что Фокса вспоминает рассказ «Los asesinatos incongruentes del castillo de Rock» (1928): в нем, помимо прочего, собственно автор, испанский писатель Энрике Хардиэль Понсела (1901–1952), выступает при Шерлоке Холмсе Ватсоном.


[Закрыть].

Мы оба засмеялись. История была хороша.

– Надеюсь, до такого не дойдет, – сказал я.

– А что скажете про остальных персонажей? Я имею в виду реальных лиц.

Я ответил, что как раз и занят тем, что собираю признаки, достаточные для суждения. Перед нами самоубийство, вызывающее серьезные сомнения, что это именно оно, перед нами разорванная веревка, которая исчезла бесследно, перед нами врач, который при втором вскрытии стал, что называется, темнить и напускать туману таинственности; а дело происходит в отеле, временно отрезанном от всего мира, и в отеле этом восемь постояльцев, трое служащих и хозяйка. Никто, за исключением миссис Дандас, подруги покойной, прежде не был с ней знаком…

Тут я остановился и в раздумье сморщил лоб. Взглянул на сигарету, зажатую между пальцами, словно в голубых спиралях дыма хотел прочесть отгадку.

– Еще у нас наличествует некий актер, – продолжал я спустя минуту, – имеющий к сыску и дознанию лишь то отношение, что в роли Шерлока Холмса раскрыл немало запутанных дел при содействии некоего автора популярных книг. А также имеются записка и нож для разрезания бумаги, похожий на кинжал, относительно которых мы пока не знаем, считать ли их шуткой, признанием или угрозой… Я ничего не забыл?

– Вроде бы нет.

Фокса ответил, отведя глаза, – ну, или мне так показалось. Чтобы убедиться, что все учтено, я еще раз неторопливо поразмыслил. И продолжал:

– Тем не менее прийти к какому-либо выводу труда не составит. «Поступки отдельного человека предугадать нельзя, однако поведение коллектива легко спрогнозировать». И на этом острове мы представляем такой коллектив.

Фокса улыбнулся едва ли не через силу:

– Это «Знак четырех».

Я ничего не ответил и продолжал курить. Фокса качнул головой.

– Не понимаю… – произнес он вслед за тем. – Не понимаю, Бэзил, как же это так вышло, что вы практически покончили с кинематографом… Вы – человек… Не знаю, как сказать… Без сомнения, совершенно особенный.

Я вскинул руку с элегантным пренебрежением. Это кинематограф, повторил я, покончил со мной. Это сам Шерлок Холмс покончил с Хопалонгом Бэзилом, как с настоящим Мориарти.

– Не считая немногих – Кэри Гранта, Купера, Нивена или Джимми Стюарта, – всю нашу старую гвардию после войны послали подальше. Наше место заняли Дугласы, Лемоны, Хестоны и Митчемы, и к тому же в моду вошли сомнительного вида юнцы, неопрятные, с плохой дикцией и тягой к наркотикам, – Брандо и ему подобные. Или Джеймс Дин. Или Монти Клифт с безумным взглядом… Впрочем, это большой актер… Знаете, что сказал мне Берт Ланкастер в Каннах, после того как они сыграли вместе в «Отныне и во веки веков»?

– Откуда же мне знать? Расскажите.

– Что в начале съемок с ним у него дрожали коленки. Это у Ланкастера-то! «Этот малец, этот щенок, – сказал он, – съел меня и косточки разгрыз…»

Фокса проявил интерес:

– Ходят слухи, что Берт Ланкастер гомосексуал? Это правда?

Минуту я молча смотрел на него.

– Как говорил Дино Мартин: «Да кто ж после четвертого стакана не окажет любезность другу?»

Фокса непринужденно рассмеялся и налил себе еще кофе.

– Вы собираетесь в Канны?

– Нет, больше никогда там не бываю. Да и зачем?.. Но года два назад был приглашен на ужин с Бертом, Авой Гарднер, Ивом Монтаном и еще кем-то, благо живу поблизости.

– Неужели за последнее время вам не предлагали каких-нибудь значительных ролей?

– Только Негулеску хотел дать мне роль в «Мальчике на дельфине», где должны были сниматься эта итальянская красотка, бог знает кем себя возомнившая… София Лорен и бедняга Алан Лэдд, который, несмотря на успех в «Шейне», тоже едет с ярмарки. Но не сложилось, и мою роль отдали Клифтону Уэббу[53]53
  В «Мальчике на дельфине», романтическом приключенческом фильме Жана Негулеску, главный герой должен был (вместо Клифтона Уэбба) сыграть роль бессовестного коллекционера древностей Виктора Пармали, а Алан Лэдд сыграл археолога Джима Колдера – обоим ныряльщица Федра с острова Гидра (София Лорен) пытается продать древнюю статую мальчика на дельфине.


[Закрыть].

Я замолчал, на несколько мгновений погрузившись в воспоминания. Перебирая ворох упущенных возможностей. Потом упер палец в столешницу и вернулся к действительности.

– Перенесемся на Утакос, если не возражаете.

– Да-да, разумеется. Простите.

– Кем бы ни был этот предполагаемый или реальный преступник, мы больше не должны блуждать в потемках. Он предлагает нам сделать ход… – Меня вдруг осенило. – И наверняка… А, кстати! Вы играете в шахматы?

– Нет… вернее, играю, но очень скверно. Но видел, как доктор Карабин играл с Гансом Клеммером.

– Вот как? – На лице у меня заиграла довольная улыбка охотника, напавшего на след. – И хорошо играли?

– Неплохо, насколько я могу судить. – Он немного подумал. – Однако шахматы, знаете, чересчур отдают беллетристикой. Игрок-психопат и прочая… Я сам использовал этот мотив в четырех или пяти романах. Слишком просто.

– Ну а моя роль во всем этом – разве не из романа?

– Вы правы. Жизнь порой копирует искусство.

Я театрально, с показной меланхолией, вздохнул:

– Мы, дорогой друг, склонны недооценивать простоту. Мы даем ослепить себя сложностью, меж тем как простота обычно находится куда ближе к реальности. Мир полон разных видов простоты, которые никто не замечает. И нет ничего важнее маленькой детали, когда она находится в нужном месте.

– Нечто похожее вы говорите в «Собаке Баскервилей».

– Это не я говорю, ну, или не вполне я. Эти слова написал Конан Дойл в книге, по которой потом сняли фильм.

– Вам следует допросить Карабина и Клеммера.

Я окинул его снисходительным взглядом:

– Разумеется. Я, как и вы, подозреваю, что наш уклончивый доктор слишком много утаивает. Но у нас есть более неотложное дело – миссис Дандас оправилась и чувствует себя в силах продолжить нашу беседу.

Сообщив это, я сдвинул брови, уперся взглядом в застекленную дверь террасы и после паузы добавил:

– Искушение строить незрелые теории на неполных данных – это бич нашей профессии[54]54
  Цитируется повесть «Долина страха».


[Закрыть]. Вместо того чтобы опираться на факты, мы станем подгонять их под нашу версию и тем самым искажать.

– А версия-то у вас есть?

– Стараюсь, чтобы не было.

Я аккуратно погасил окурок о кофейное блюдце. Потом отогнул рукав пиджака и манжету рубашки, взглянул на часы и поднялся из-за стола во всю свою костистую долговязость.

– Игра в разгаре, и нам остается только играть. Вы со мной?

Не знаю, завтрак ли так на меня подействовал, но я вдруг ощутил прилив энергии – такой же примерно, как в фильмах, когда я надевал пальто и шляпу и приглашал Брюса Элфинстоуна следовать за мной, навстречу новому приключению. Мне даже померещилось, что верный Ватсон в возмущении созерцает анаграмму королевы Виктории, инкрустированную на стене в гостиной пулями «эли» номер два[55]55
  Аллюзия на рассказ «Обряд рода Масгрейвов».


[Закрыть].

Фокса тоже встал из-за стола. Восторг и преданность светились в его глазах.

– Хоть на край света.

Воодушевление и простодушная готовность сделали бы честь любому бойскауту. Я приветливо ухмыльнулся ему. Впрочем, сдержанно. Следовало держать определенную дистанцию.

– Искусство для искусства. Не так ли? Вы сами вчера сказали, что все на свете лишь игра.

– Конечно, – отозвался он. – А если в самом деле где-то бродит убийца и это он оставил нам записку…

Я остановил его одним из тех вальяжно-небрежных жестов, к которым уже начал заново привыкать.

– А в этом случае, клянусь Юпитером, да будет этот преступник достоин сам себя. И пускай, ужасаясь его преступлениям, я буду восхищаться его ловкостью.

– О господи! – в изумлении вскричал Фокса. – Вы помните не только свои роли! Вы наизусть знаете и романы о Шерлоке[56]56
  На самом деле главный герой перефразирует фрагмент монолога Холмса из рассказа «Последнее дело Холмса».


[Закрыть].

– Ах, полноте. – Я покачал головой, давая понять, что похвала лестна, но незаслуженна. – Не все. Но, дорогой Ватсон, это вполне естественно после стольких лет и стольких картин.

Веспер Дандас, в легких белых брючках, в синем джемпере, в туфлях на плоской подошве, с косынкой «Эрмес» на плечах, только что умытая и ненакрашенная, в это утро казалась скорее жительницей континента, чем Британских островов. Она не блистала красотой, как я уже отмечал ранее, однако была по-спортивному подтянута, свежа и привлекательна. Ей давно перевалило за тридцать, но она принадлежала к тому типу молоденьких женщин, который с легкой руки французского кино начал входить в моду, – женщин раскованных, свободных и уверенных в себе. Фильмы – Годара там этого или еще кого – были скучнейшие, но в ту пору производили фурор. А кинокритики, переменчивые снобы, в грош не ставя великое кино, все сводили к политике. И даже Джона Форда с Дюком Уэйном записывали в фашисты.

– Не знаю, право, чем смогу быть вам полезна, – сказала Веспер.

Она была спокойней, чем накануне. И сосредоточенней. И явно сомневалась в том, что наше расследование даст результаты. Мадам Ауслендер, нанеся ей визит вежливости, ввела ее в курс дела и удалилась, оставив нас с нею наедине на террасе-балконе: огороженный коваными перилами, этот балкон охватывал три из четырех сторон дома и был общим для всех номеров второго этажа, границу которых обозначали кашпо с геранью (на третьем этаже, где помещались комнаты персонала, балконов не было). В каждом таком отсеке стояли плетеные столик и стулья. Под еще нежарким утренним солнцем мы уселись на балконе, относившемся к номеру 3. Издали доносился приглушенный рокот генератора, стоявшего внизу.

– Вы все еще считаете, что Эдит покончила с собой? – без околичностей приступил я к делу.

Она задумчиво покусывала губу. Вопреки сиянию утра, пронизавшего светом волосы Веспер, лицо ее, казалось, потемнело.

– Я размышляла над этим, – не сразу ответила она. – И на этот вопрос мне сейчас страшно отвечать.

Она произнесла эти слова еле слышно, почти шепотом. Удивившись, я подался вперед:

– Страшно?

Она, словно сумев перебороть себя, кивнула:

– Вчера я была ошеломлена, и мой ответ был вполне естественным. Рассудив холодно и здраво, я пришла к выводу, что это могло быть не самоубийство. И сейчас эта мысль приводит меня в ужас.

Мы с Фокса переглянулись. Потом я откинулся на спинку стула и сказал мягко:

– Версию самоубийства никто пока не отбрасывает.

– Я должна бы принять ее. Но тем не менее…

– Что?

– Слово «самоубийство» совершенно не годится здесь. Зная характер Эдит, уверена, что это невозможно.

– Разъясните вашу мысль.

– Добровольно расстаются с жизнью люди отчаявшиеся, люди, павшие духом, правда ведь?

– Да, обычно это так.

– А Эдит не с чего было отчаиваться, и я очень редко видела ее в унынии.

– Может быть, у нее были какие-то проблемы со здоровьем?

– Ничего серьезного. Мигрени, с которыми она справлялась болеутоляющими… Она была жизнерадостная, живая, всегда надеялась на лучшее… Все приводило ее в восторг.

– А знаете, куда мы зайдем так? Если ваша подруга не покончила с собой, остается только один вариант.

– Знаю. Потому и сказала, что мне страшно даже думать об этом. Особенно при виде того, как вы оба…

– Что?

Она окинула нас долгим задумчивым взглядом. Сперва Фокса, а потом меня – и наконец ответила:

– Угрюмы. Да, это, наверно, самое точное слово.

– Боюсь, миссис Дандас, для этого у нас есть основания.

– Вы думаете, что кто-то…

– Ничего невозможного, – сказал я, приведя выражение лица в соответствие со смыслом ответа.

– О боже…

Она поднялась так порывисто, словно хотела немедленно уйти. Мы с Фокса, слегка растерявшись от ее резкого движения, тоже встали. Я заметил, как она несколько раз глубоко вздохнула. Потом оперлась о перила. Уставилась на холм, где в лучах восходящего солнца гнулись под ветром темные копья кипарисов.

Фокса взглядом показал, что вмешиваться не станет. Он был явно чем-то обеспокоен. Да и пока мы разговаривали, мне постоянно казалось, что голова у него занята другим. Я подумал, что эта женщина немного волнует его. Надо признать, что в известной мере это относилось и ко мне.

Я подошел к Веспер, встал рядом и тоже оперся на перила.