Текст книги "Последнее дело Холмса"

– Я понял, что вы имеете в виду. Расследование теперь – лишь предлог, не так ли?

– Несомненно. Сэм Спейд и Марлоу выставили на посмешище Эркюля Пуаро или Фило Вэнса[21]21
  Фило Вэнс – детектив-любитель, герой двенадцати романов С. С. Ван Дайна, упоминающегося ниже, то есть американского журналиста, искусствоведа, художественного критика и писателя Уилларда Хангтингтона Райта, одного из представителей золотого века детектива, автора «20 правил для пишущих детективы».


[Закрыть]. И после этого авторы эмигрировали в детективы мнимосоциальные – вот как Сименон со своим Мегрэ, от которого так и несет Бальзаком, – читают американскую муть вроде Хайсмит, чьи персонажи не могут разобраться с собственной сексуальной ориентацией, или берутся за простую и жесткую чернуху, где полицейские продажней преступников, за которыми они гоняются. А если подобное творится в книгах, страшно вообразить, что происходит в кино. Публика ныне предпочитает трепетать, а не думать.

– Публика всегда была такой. Вспомните цикл о Фантомасе и Рокамболе или фильмы Бориса Карлоффа и Белы Лугоши.

Фокса взглянул на меня с интересом:

– Вы знавали их? Чудовище Франкенштейна и Дракулу?

– Да, конечно. Был знаком с обоими.

– И они были так же ужасны, как на экране?

– О нет… Немного с приветом, как теперь говорят, но восхитительны.

Довольный моим ответом, он продолжал:

– Но теперь, Бэзил, публика ушла так далеко и шагает так проворно, что никакой Шерлок Холмс ее не догонит. И вы…

Он осекся, увидев мою улыбку. Я очень спокойно договорил за него:

– И я тому наглядный пример, вы ведь это хотели сказать?

– Ну да, что-то в этом роде, – с запинкой промямлил он.

– Похороны Шерлока Холмса, – заметил я печально. – Триллер уничтожил thrill[22]22
  Дрожь, трепет (англ.); от этого слова и происходит название жанра.


[Закрыть] интеллектуальной радости.

Он не ответил. И избегал моего взгляда, словно сознавая, что зашел, пожалуй, слишком далеко. Я успокоил его любезным жестом. Вполне в стиле и духе Шерлока Холмса.

– Знаете, что я вам скажу, Бэзил? Наверно, я устал зарабатывать себе на жизнь продажными полицейскими, мутными сыщиками и опасными блондинками. И потому меня привлекла идея вернуться к интеллектуальному детективу. Восстановить его в правах, пораженных модой, которую навязали нам американскими боевиками и «нуаром».

– Но вы же пишете, следуя именно этому образцу.

– Одно дело – зарабатывать на хлеб насущный, а другое – делать то, к чему тянет.

– И теперь вас потянуло к Эдгару По и Конан Дойлу, а не к Хэммету и Чандлеру?

– Можно и так сказать… Притом что эти двое дьявольски хороши.

Меня это позабавило:

– Уильям Пауэлл или ваш покорный слуга против Богарта, Гарфилда или Кэгни?[23]23
  Американский актер Уильям Пауэлл (1892–1984) сыграл, как уже упоминалось выше, профессора Мориарти в немом фильме «Шерлок Холмс» с Джоном Бэрримором в заглавной роли, а также – вместе с Мирной Лой – в комедийном детективе «Тонкий человек» («The Thin Man», 1934) В. С. Ван Дайка по одноименному роману Дэшила Хэммета и его пяти сиквелах 1936–1947 годов. Крупнейшие голливудские звезды Хамфри Богарт (1899–1957), Джеймс Кэгни (1899–1986) и предтеча великих актеров, работающих по Методу, Джон Гарфилд (Джейкоб Джулиус Гарфинкл, 1913–1952) играли сумрачных персонажей в зачастую более нюансированных нуарах, где значим не только детективный сюжет, но и внутренняя жизнь героя, а также в гангстерских фильмах; Богарт, в частности, играл (вместе с Кэгни) в классической гангстерской драме «Ангелы с грязными лицами» («Angels with Dirty Faces», 1938) Майкла Кёртиза, а также роли Сэма Спейда и Филипа Марлоу в экранизациях Дэшила Хэммета и Рэймонда Чандлера.


[Закрыть]

– Именно. Потому что во времена антигероев плаща и шпаги или шпионов за железным занавесом викторианец с Бейкер-стрит сохраняет свою ценность и вес. Вы одарили его достоинством, обаянием и значительностью. Наделили своей элегантной наружностью. Вы, так сказать, вселили в нас, зрителей, доверие к нему.

Я продолжал прислушиваться к стрекоту цикад.

– К социопату-наркоману.

– Вы преувеличиваете.

– Нимало. Он ведь не только играет на скрипке, пользуется лупой и курит крепкий трубочный табак. Но еще и впрыскивает себе семипроцентный раствор кокаина.

Фокса развел руками:

– И на солнце есть пятна. Но при всем том Холмс умиротворяет нас куда успешней, чем нынешние следователи, которые держат в ящике письменного стола бутылку виски и так похожи на нас самих. Не находите?

– Возможно.

– Более того, в схватке добра и зла романы Конан Дойла излучают какое-то умное простодушие. В них словно заключен договор между автором и читателем, что нисколько не мешает последним сохранять присущие взрослому человеку трезвомыслие и критический взгляд.

– Понимаю. Вы говорите о тех читателях, которые не расстались со своим детским восприятием мира.

– Или хотят восстановить его.

– Играя в сыщиков?

– Да.

– О господи… – Я удивленно взглянул на него. – Да вы романтик.

– Лишь в тех случаях, когда я в отпуску и меня бросила женщина.

Я улыбнулся этим словам:

– Думаю, вы, писатели, сильно переоцениваете значение женщины, придавая ей обворожительную таинственность. Если бы каждый развод обходился вам в миллион долларов, вы смотрели бы на них приземленнее.

– Должно быть, вы имеете в виду американок.

– О да. По многим показателям они обходят англичанок и француженок, но в конечном счете и обходятся дороже.

Я пыхнул сигарой, медленно выпустил облачко дыма и продолжал:

– Что же касается неразрывной связи персонажа и актера, то я в конце концов возненавидел Шерлока Холмса. Понимаете? И понял, почему его создатель решил уничтожить своего героя в Райхенбахском водопаде. Я не получал других ролей, а когда перестал играть его, прекратилась и моя артистическая карьера. Мне предлагали только эпизоды во второстепенных лентах.

Когда окурок сигары стал почти обжигать мне ногти, я огляделся по сторонам, аккуратно затушил его о цветочный горшок и бросил туда же. И добавил:

– Позвольте рассказать вам кое-что. Один-единственный раз за всю мою карьеру я отказался дать автограф каким-то юнцам. Я шел по улице, а они окликнули меня: «Мистер Холмс, можно автограф?» Я окинул их долгим взглядом и спросил: «Как меня зовут?» – «Шерлок Холмс», – ответили они. Я предложил им автограф от лица Хопалонга Бэзила, они отказались. Тогда я послал их подальше.

И после паузы, краткой и грустной, добавил:

– И мне до сих пор стыдно, понимаете?

– Да, конечно.

Я помолчал немного. В саду знай себе заливались цикады.

– Откуда в вас такой интерес ко всему этому?

– Прежде чем начать писать свои детективы, доходные и посредственные, я перечел немало хороших. А кроме того, я, как уже говорил, ненасытный зритель ваших фильмов.

Он замолчал надолго, словно прислушиваясь к звукам в саду, а потом договорил:

– И теперь вот стою здесь, без пары.

Я оглядел его красивое, южного типа лицо – лицо симпатичного негодяя – и подумал, что он, несомненно, должен пользоваться у женщин успехом.

– Вы, похоже, не привыкли быть в одиночестве.

По лицу его скользнула улыбка, медленная и циничная.

– Если я правильно понял, что вы имеете в виду, то да, мне это внове. И я уже начинаю скучать.

– Может быть, это вы и убили мисс Мендер, – сказал я холодно. – Для развлечения.

Он выдержал мой взгляд и улыбнулся еще шире:

– Может быть, и я. Мы тут с вами рассуждаем о преступлении как о чем-то трудноосуществимом, а на самом деле ничего нет проще. Пирог с телятиной сложней испечь.

Тут уж улыбнулся и я:

– Может быть.

– Столь же вероятно, что это был я, сколь и то, что это был кто-то другой. Идея убийства без побудительного мотива захватывает, не так ли?

Я внимательно оглядел его руки, его башмаки, его пиджак. Потом взглянул ему в глаза. Слишком уж у него они чисты, подумал я. Слишком невинны. И в них причудливо сочетаются восхищение и самоуверенность. Я вдруг пожалел, что не знаю испанского: любопытно было бы прочесть какой-нибудь его роман – из тех, что продаются в привокзальных киосках. «Я уже давно принял за аксиому, – говорил Шерлок Холмс, – что нет ничего важнее мелочей»[24]24
  Цитируется рассказ «Установление личности», здесь и далее перев. Л. Бриловой.


[Закрыть]. И я пришел к выводу, что Пако Фокса куда значительней, чем хочет казаться. Впрочем, как и я.

– Вы игрок?

Он поглядел на меня внимательно и сейчас же отвернулся, вслушиваясь в треск цикад. И слегка зашевелил пальцами, словно нажимал невидимые клавиши или перебирал струны.

– Все на свете – игра, – ответил он. – А то, что нельзя превратить в игру, не стоит упоминания. Homo ludens[25]25
  Человек играющий (лат.).


[Закрыть], знаете ли… Это касается и кинематографа, и литературы. По моему мнению, чем ближе к вымыслу рассказы, напоминающие о негласном договоре автора с читателем, тем они ценнее. Чрезмерная реалистичность в конце концов подводит их.

– Возможно…

– И потому я не доверяю тому, что сейчас называют cinéma vérité[26]26
  Cinéma vérité (фр. правдивое кино) – экспериментальное направление, возникшее во Франции в 1950-х годах; направление названо по серии советских документальных фильмов «Киноправда» и многим обязано Дзиге Вертову.


[Закрыть]. А вы?

– Тут вы правы. Кино становится правдой, когда не тщится ею стать. Когда оно – ложь.

– Как и лучшие образцы литературы.

В отдалении на холме взвыл, усиливаясь, ветер, и мы невольно взглянули на верхушки кипарисов, качавшиеся в вышине. Заходящее солнце коснулось их копьевидных вершин. Под одним небосводом – два разных пейзажа: тот, что наверху, взбудоражен яростью стихии; тот, что внизу, безмятежно нежится в безветренном покое. Тихая пристань для олив, цветов, насекомых и тайн, требующих разгадки.

– Представим себе на миг, – сказал я, – что благодаря счастливому стечению обстоятельств я установил, что это было не самоубийство и среди нас находится преступник. И что дальше? Как применить мои выводы?

Он оглядел меня сверху донизу. С элегантной небрежностью держа руку в кармане пиджака, я угадывал мысли Фокса: Шерлок Холмс в отпуску, остров, отель, дело для Пуаро, Эллери Квина или Фило Вэнса. Может быть, он был не так уж не прав.

– Ну вот что, – сказал он. – Тут на какое-то время собралось небольшое общество. И у него, как и у всякого общества, есть свои нормы и возможность использовать меры принуждения. Впрочем, это не самое важное. – Он показал на салон у нас за спиной. – Еще недавно все понимали, что речь идет не о торжестве правосудия, а об удовлетворении любопытства. Так что забудьте о полицейском аспекте этого происшествия, сколь бы трагичным оно ни было, и рассматривайте его как развлечение, как некую настольную игру с доской и фишками.

– Нечто вроде «Cluedo»[27]27
  «Cluedo» (от англ. clue – улика и лат. ludo – я играю) – популярная настольная игра, имитирующая расследование убийства; была придумана в 1944 году Энтони Э. Праттом, впервые издана в Великобритании в 1949 году и вскоре стала одной из самых известных настольных игр в Англии и США.


[Закрыть].

Он долго смотрел на меня, силясь понять меру моего сарказма. А потом улыбнулся, как слабоумному:

– Мы хотим знать, а вы можете помочь. Вот и все. Быть может, приняв этот подход, вы избавитесь от моральных тягот.

– Нет у меня моральных тягот, – качнул головой я.

– Вот и у Холмса их не было.

Я улыбнулся, припомнив:

– Не ищите здесь этики, Ватсон. Это всего лишь охота.

Фокса открыл рот в изумлении:

– О боже! Вы произносите эту реплику в «Союзе рыжих».

– Да. Но принадлежит она не Конану Дойлу, а автору сценария.

– Вот видите?.. Вы помните целые фразы.

– Ничего удивительного. Умение запоминать текст – профессиональное качество актеров.

Мы помолчали, глядя друг на друга. Потом я не без растерянности развел руками:

– Беда в том – даже с учетом абсурдности ситуации, – что я не знаю, с чего начать.

– Перестаньте, Бэзил, – попытался он воодушевить меня. – Я уверен, что знаете. Налицо у нас труп и некое количество подозреваемых. А кроме того – и это самое притягательное, – классическая детективная тайна. Чего же вам еще?

– Вернемся к запертой комнате.

– В буквальном смысле слова. Это и есть главная тайна.

– Следы вели только в одну сторону.

Я заметил, как он радостно встрепенулся.

– Я знал, что вы это заметите! И как объясните?

– Следы можно использовать как для установления истины, так и для того, чтобы ее сокрыть. – Я немного подумал. – Или Эдит Мендер была в павильоне одна, или кто-то был с ней, и этот «кто-то» потом затер свои следы.

– На песке?

– Ветер дул вдоль берега, но не на отрезке между павильоном и отелем.

– Верно.

– А убийцы летать не умеют.

– Не умеют. Если только они не вампиры.

Я засмеялся. Мне было приятно разговаривать с ним. Мы словно перемигивались.

– Ну, это уже другой жанр.

Он на миг задумался. Потом ткнул себя указательным пальцем в грудь, в область сердца, а потом в голову:

– Скажите откровенно, Бэзил: от всего этого у вас по телу бегут мурашки?

– Иными словами, заводит ли это меня?

Он насмешливо наблюдал за мной:

– Ну да.

– Нужно бы еще немного туману. Вам не кажется? Такое странное происшествие.

– Убийцы таятся в тумане, как тигры в джунглях, – задумчиво произнес он.

Я рассмеялся. Он слышал, как я произносил эту реплику в другом фильме.

– Но тумана у нас нет, – вдруг прибавил он.

Я кивнул с таинственным видом:

– Это даже странно.

Солнце уже скрылось за гребнем холма, небо вокруг него стало краснеть, и наши силуэты против света стали, наверно, похожи на старинную гравюру. Нет, в самом деле мы, должно быть, походили на иллюстрацию из «Стрэнда».

– Без тумана все как-то не то. – Я вытянул шею, со смутной улыбкой вглядываясь в дальний край сада. – Ничего, обойдемся без тумана.

– Следует ли это понимать так, что вы согласны?

Я стоически повел плечами и достал очередную сигару – восьмую за день. Фокса поднес мне зажженную спичку. С задумчивым видом я вдохнул дым и медленно выпустил его изо рта и из ноздрей. Подумал о десятках непочатых бутылок виски. О потерянном рае и о прочих проторях и ущербах. О тех временах, когда зарабатывал по восемь тысяч долларов в неделю и метрдотель нью-йоркского «Сторк-клуба», едва завидев, как я оставляю в гардеробе пальто и шляпу, предоставлял мне столик, хоть я его и не резервировал.

– Следы на песке…

Я произнес это так, словно дождался команды: «Внимание! Свет! Мотор!» Может быть, все это время я только и мечтал, чтобы меня уговорили. Или оправдывался за то, что дал себя уговорить.

– Вам понадобится Ватсон, – заметил Фокса.

Он улыбался как сообщник, будто все уже решено и он готов стать моим помощником. У меня не было лазейки, да, по правде говоря, я и не хотел юркнуть в нее. «По роли и от себя», говорим мы, британские актеры. Именно это и произошло сейчас. Я довольно долго был «внутри» – дольше, чем все думают. Персонажи приходят, вселяются в тебя и уходят, говорил мне Дуглас Фэрбенкс – младший, разумеется, – когда мы снимали «Ночи Монте-Карло» с Фредом Астером и Клодетт Кольберт. Но хороший актер остается.

– Как я понимаю, вы были в Афганистане, – сказал я.

– Был, – с полнейшей естественностью отозвался он. – И под Майвандом получил пулю из джезайла[28]28
  Под Майвандом 27 июля 1880 года произошло одно из крупнейших сражений Второй англо-афганской войны. Джезайл – длинноствольное ружье, заряжающееся с дула; особенно широкое распространение получило в Афганистане. Оба упомянутых обстоятельства сообщает о себе доктор Ватсон в «Этюде в багровых тонах».


[Закрыть].

Наш хохот грянул одновременно. Фокса был просто счастлив.

– Уверен, что мы сумеем спроворить и профессора Мориарти, – добавил он.

– Вот увидите, мы это устроим, – ответил я. – Не в первый раз актер играет две роли в одном и том же фильме.

3
Тайна порванной веревки

– Я не вижу ничего.

– Напротив, Ватсон, вы видите все. Но у вас не получается осмыслить увиденное.

Артур Конан Дойл. Голубой карбункул[29]29
  Здесь и далее перев. Л. Бриловой.


[Закрыть]

Перед ужином я побеседовал с официантом Спиросом. По удачному выражению Пако Фокса, перед тем как продолжать расследование, надо было связать концы с концами. И потому, с разрешения мадам Ауслендер и в присутствии ее и Жерара, мы сошлись в кабинете хозяйки отеля.

Спирос бегло говорил по-английски. У этого смуглого, стройного красавчика были руки крестьянина и спокойные глаза. Внешне он напоминал тех нагловатых средиземноморских юношей, что бродят по отелям и ресторанам в поисках иностранных дам, готовых принанять их для определенного рода услуг на несколько дней или на весь сезон, – но я-то видел, как Спирос работает, и мог оценить его деловитость и серьезность. Судя по всему, отдавали ему должное и мадам Ауслендер, и Жерар. Хозяйка сидела за своим письменным столом, заваленным бумагами и заставленным ящичками с документами, рядом высился огромный деревянный картотечный шкаф и стоял другой столик, поменьше и на колесиках, с пишущей машинкой. Жерар оставался на ногах, а мы с Пако устроились в креслах возле радиоприемника «Хаммарлунд», с помощью которого, за неимением телефонной связи, можно было сноситься с Корфу.

Наша следственная бригада, напоминавшая трибунал, не произвела особенного впечатления на юношу, который стоял, заложив руки за спину, почти как по команде вольно. И был безмятежно спокоен.

– Спасибо, Спирос, что нашли для нас время.

– К вашим услугам.

Он отвечал естественно и непринужденно на те вопросы, которые я самым любезным тоном задал ему: какое впечатление произвела на него Эдит Мендер, как она вела себя в дни, предшествовавшие смерти, и прочее. Он обслуживал их с подругой точно так же, как и остальных постояльцев, и не заметил ничего странного. Эти дамы держались самым обычным образом – английские туристки, каких множество.

– Разве что привлекательней прочих, – заметил я без нажима.

Спирос взглянул на хозяйку и метрдотеля. И на краткий миг напомнил мне молодого лиса, почуявшего ловушку.

– Ничего особенного, – ответил он спокойно. – Дамы, каких много.

Я постарался, чтоб этот вопрос прозвучал невинно. Обычно люди отвечают не на то, о чем их спрашивают, а на то, что, по их мнению, спрашивающий имел в виду.

– Много?

Он пожал плечами:

– Я с четырнадцати лет работаю в отелях и ресторанах.

– А сейчас вам сколько?

– Двадцать пять.

– Понимаю… Повидали всякое.

– Кое-что видел, сэр.

Теперь я рассматривал его внимательно, с подобающей случаю улыбкой:

– Замечали ли вы, что симпатичны мисс Эдит Мендер?

– Может быть.

– И чем конкретно, по-вашему, вы ей приглянулись?

– Вам, сэр, лучше было бы ее саму об этом спросить.

Хозяйка сочла, что ей самое время вмешаться.

– Этот юноша, – сказала она, – умеет вызвать к себе симпатию у барышень и дам. Потому – в том числе потому – он здесь и работает. Но он знает свое место… Не так ли, Спирос?

– Знаю, мадам Ауслендер.

Приняв самый рассеянный вид – так, словно думал о чем-то совсем ином, – я спросил:

– Скажи-ка, Спирос… Покойная Эдит Мендер никогда не обращалась к тебе частным образом?

Официант сморщил лоб. Он явно не знал, что ответить.

– Не понимаю, про что вы спрашиваете?

– Вы с ней никогда не разговаривали за стенами ресторана или бара?

– Не, никогда, сэр.

– И никогда не виделись наедине?

Спиро мгновение помедлил с ответом:

– Кажется, нет.

– Что-то мне не нравится ваш разговор, – заметила мадам Ауслендер.

Я откинулся в кресле, скрестил руки на груди. Реплика хозяйки спугнула какую-то мысль, смутно замаячившую у меня в голове.

– Понимаю вас, – сказал я. – Однако есть аспекты, которые следует прояснить полностью. Не допуская уверток и околичностей.

– Быть может, я смогу в этом помочь? – вмешался Жерар.

До этой минуты ни он, ни Фокса не проронили ни звука, и я обернулся к метрдотелю. Он был, по обыкновению, в своей рабочей одежде – безупречном смокинге. Волнистая седая шевелюра, усики и золотая коронка в углу рта придавали ему сходство с жуликом былых времен – из эпохи немого кино. Нечто вроде Джорджа Рафта, вышедшего из моды, осмотрительного и элегантного.

– В круг моих обязанностей входит приглядывать за персоналом, – заговорил он с сильным французским акцентом. – Как Спирос, так и Эвангелия – поведения безупречного. Что же касается покойной, то… я замечал… э-э… – Он замялся, подыскивая подходящее слово. – Ну, скажем, проявления с ее стороны известной симпатии к Спиросу.

– Симпатии… – задумчиво повторил я.

– Не истолкуйте мои слова в дурную сторону, сэр. – Под усами вспыхнула золотая искорка. – Это не первая наша клиентка, с которой происходит нечто подобное. Но, как и в предшествующих случаях, юноша вел себя абсолютно корректно. Я ни разу не заметил ничего такого, что можно было бы поставить ему в упрек. – Он мельком глянул на официанта, который внимал ему с безмятежным спокойствием. – И не только потому, что он славный молодой человек. Но и потому, что знает: при малейшем нарушении правил его уволят.

– В ту же минуту, – подала голос хозяйка.

Я переключил все внимание на Жерара. И после краткой паузы спросил:

– А вы? Вы не замечали каких-нибудь особенностей поведения мисс Мендер?

Метрдотель потеребил узел своей черной бабочки.

– Нет, сэр.

– Общалась ли она или миссис Дандас с кем-либо из постояльцев?

– Нет, насколько я могу судить. Обе лишь здоровались, и не более того. В беседы не вступали.

– В самом деле, вы никого не запомнили? Это важно.

– Я же сказал, сэр.

– А супруги Клеммер? – предположил Фокса. – Может быть, доктор Карабин?

– Боюсь, что нет.

– Расскажите нам, пожалуйста, как бы вы охарактеризовали отношения этих женщин?

– Я бы назвал их превосходными. Отношения единомышленников, если здесь уместно употребить это слово. Быть может, мисс Эдит Мендер была непосредственней и веселей, чем ее более сдержанная спутница. С прислугой и со мной обе они были холодно-корректны.

– В английском стиле, – улыбнулся я.

– Именно так.

– Не припомните ли какой-нибудь подробности, которая могла бы нам пригодиться?

– Да вроде бы нет… За прошедшие дни все было именно так, как я сказал. – Он помолчал, вспоминая. – Разве что однажды…

Я взглянул на него со вновь пробужденным интересом:

– Да?

Он замялся:

– Едва ли это будет…

– Вы расскажите, а мы решим.

Он раздумывал еще мгновенье и наконец вымолвил:

– Ну, как вы знаете, вечером я играю на рояле в баре…

– И?

– Однажды, когда после ужина там собрались наши постояльцы – и вы в том числе, – одна из этих дам попросила меня сыграть некую определенную мелодию…

– А раньше никогда этого не было?

– В том-то и дело, что это произошло впервые. Потому я и запомнил. Я немного удивился тогда… Дама была оживлена, весела, улыбалась…

– Навеселе? – решил уточнить Фокса.

– Веселая, как я сказал.

– А которая из двух заказала вам?..

– Точно не помню, то ли одна, то ли другая. – Он склонил голову, припоминая. – Впрочем, кажется, это была мисс Эдит Мендер.

– И что же она попросила сыграть?

– «Очарование» Карлоса Риверы. Я сыграл. Дослушав до конца, обе поднялись и удалились.

– А кто, кроме них, был в баре?

– Доктор Карабин… И вот этот господин. – Он показал на Фокса. – Кажется, еще и супруги Клеммер… А еще вы, мадам Фарджалла и синьор Малерба.

Я откинулся в кресле и кивнул, подтверждая. Жерар вновь потеребил узел бабочки.

– Как раз тогда вы все и вышли из ресторана. «Очарование», как я сказал. Потом постепенно начали расходиться, и я перестал играть.

– Вы помните, в каком порядке мы выходили?

– Кажется… – начал вспоминать Жерар. – Кажется, сначала вы и чета Клеммеров, а потом доктор. Возможно, сеньор Фокса покинул салон после них, но раньше синьора Малербы и синьоры Фарджалла.

– Но вы сыграли эту мелодию дважды, – припомнил я.

– Нет, – вмешался, удивившись, Фокса. – Один раз.

– Мистер Бэзил прав, – поправил его Жерар. – Дважды. Синьора Фарджалла попросила исполнить на бис. Но к этому времени в салоне оставалась только она и синьор итальянец.

– Я слышал ее из своего номера. – Я взглянул на Фокса. – А вы нет? Ведь ваш номер напротив моего.

– Не помню. – Он закурил. – Скорее всего, я уже спал.

Ужин вышел печальный и проходил в молчании. Веспер Дандас оставалась в своем номере, куда время от времени к ней наведывалась мадам Ауслендер. «Спит», – докладывала она по возвращении, и все на этом. Обстановка в зале заметно изменилась, потому что у каждого было время поразмыслить. Мы сидели, уткнувшись в тарелки, боясь, что, если бросим взгляд на сотрапезников, это будет выглядеть беспардонно. Никто, разумеется, не переоделся к ужину, потому что это был не фильм Грегори Ла Кавы. Только Жерар блистал своим смокингом, Спирос – белой курткой, а Эвангелия – голубым форменным платьицем с передником. Все остальные предпочли вольный стиль, при галстуке был один я. К светскому общению мы были непригодны. Царило ощущение нереальности всего происходящего, витал дух взаимной подозрительности, так что неуместная шутка Малербы атмосферу не разрядила:

– Надеюсь, суп не отравлен?

Он задал этот вопрос Эвангелии, когда она наполняла ему тарелку, и бедняжка задрожала и стала оглядываться по сторонам, ища поддержки. Шутку не оценили. Супруги Клеммер из-за своего столика обернулись к Малербе, испепеляя его взглядами, и даже Нахат Фарджалла протянула унизанную кольцами руку и с безмолвным упреком дотронулась до его локтя. Я, сидевший рядом, вообще промолчал.

По окончании ужина все мы, один за другим поднимаясь из-за стола, словно по предварительному сговору направились в салон, как будто ожидали такого, о чем никто не говорил вслух. Первыми прошли Клеммеры – прошли и уселись в кресла возле большой застекленной двери в сад. Пако Фокса выбрал себе высокий табурет у маленькой стойки американского бара в углу, а доктор – кресло невдалеке от входа. Примадонна и Малерба заняли диван. Я остался стоять у рояля, заложив руки за спину и сознавая, что все взоры обращены ко мне.

– Жестоко ошибется тот, кто будет ждать от меня сейчас нелепой речи, – сказал я громко, но совершенно бесстрастно. – Мы с вами в реальном мире, где никто ничего не пародирует. У вас своя жизнь, у меня своя.

– Вы… – начал было Клеммер, но тотчас осекся.

Жена толкнула его локтем, давая понять, что сейчас лучше помалкивать.

– Да, действительно, – заметил я задумчиво. – Разумеется.

С этими словами я упер подбородок в грудь, сделав вид, что эти слова ни к кому конкретно не обращены. Или что я имею в виду нечто иное. Или просто отвечаю собственным потаенным мыслям.

– Да, это вполне возможно, – продолжал я с той же таинственностью.

Присутствующие хранили молчание, и нарушить его первым решился Малерба.

– Он прав, – весело заметил мой итальянский друг. – Чего вы ждете от него? Речи на последних страницах, где он будет указывать поочередно на каждого из нас, пока не определит виновного?

– Это стиль Эркюля Пуаро, – возразил Фокса. – А мы сейчас в другом романе.

Итальянец глянул на него с насмешкой:

– Вы хотели сказать – мы сейчас в кино?

– Я полагаю, – сказал Клеммер, – что все мы прочли и посмотрели множество детективов.

Внешне я сохранял безмятежное спокойствие, но на самом деле пребывал в сомнениях. И переводил взгляд с одного на другого, словно отыскивая скрытые следы. Потом, как бы внезапно очнувшись, обернулся к Карабину:

– Мы можем поговорить, доктор? С глазу на глаз, если будете так любезны.

– Разумеется, я к вашим услугам.

– Прошу вас.

Вопреки собственным словам, Карабин поднимался нехотя и сначала обвел всех неуверенным взглядом. Я повернулся на каблуках, и он послушно направился следом за мной в библиотеку.

– Не забудь, дорогой Шерлок, рассказать нам потом, – съязвил Малерба, когда я проходил мимо.

В библиотеке было уютно и удобно. Единственное окно выходило в темный сад, а три другие стены были заняты полками, где стояли книги в кожаных переплетах и в мягких обложках; на столе кипами лежали английские, французские, греческие и итальянские журналы. Мы с доктором сели друг против друга, но в этот миг без зова и спроса вошел Фокса. Я окинул его коротким безразличным взглядом, где не читалось ни привета, ни запрета. Чуть помедлив в нерешительности, испанец предпочел остаться на ногах и немного в стороне – он прислонился к одному из стеллажей.

– Расскажите мне о результатах вскрытия, – попросил я Карабина.

Он немного поколебался:

– «Вскрытие» – это чересчур. У меня нет ни опыта судебного медика, ни нужных инструментов… Я просто произвел более тщательный осмотр тела.

– Пусть будет так. Будьте добры, расскажите о том, что вы обнаружили.

Я видел, что он по-прежнему пребывает в сомнениях.

– Причина смерти ясна, – вымолвил он наконец. – Мне раньше доводилось видеть повешенных. Эдит Мендер скончалась в результате самоповешения.

Я откинулся в кресле, поставив локти на поручни и соединив под подбородком кончики пальцев – в точности как в первых кадрах «Одинокой велосипедистки». Не хватало только домашней куртки, не менее домашних туфель, трубки и миссис Хадсон в дверях. Добрый день, мистер Холмс, я принесла чай вам и доктору Ватсону. В прихожей вас спрашивает какая-то дама.

– Мог ли это сделать кто-нибудь другой? Задушить, а потом повесить?

– Вряд ли.

– Почему?

– При самоповешении, даже с учетом последних судорог, на шее остается характерный, специфический след веревки, который соответствует тому, что я обнаружил у покойной.

Карабин провел двумя пальцами по шее, показывая, где находился упомянутый им след. Я слушал его с огромным интересом, а потом спросил:

– Значит, если бы кто-нибудь задушил мисс Мендер, след был бы иным?

– Совсем иным. Если бы ей сдавили горло руками – а для этого нужны немалые физические усилия, – кровоподтек был бы обширней. Кроме того, вполне вероятно, имелись бы переломы шейных костей.

– А если бы ее задушили не руками, а, скажем, другой веревкой?

– Следы от двух веревок не могут совпасть с такой точностью.

– Значит, она повесилась?

– Именно так.

– Или ее повесили.

Карабин с сомнением скривил губы:

– Рискованная версия. Очень трудно повесить человека, который не дается.

– Полагаю, что да. Трудно.

– Можно утверждать со всей определенностью лишь то, что она умерла именно такой смертью и билась в предсмертных конвульсиях. И еще один признак – то, что произошло… гм… вульгарно выражаясь, выделение кала. Это бывает.

– Вы установили, в каком состоянии тело?

– Да. Я взял на себя смелость… э-э… – Доктор развел руками, будто оправдываясь. – Раздеть ее. Ну, просто я подумал, что…

– А еще какие-нибудь повреждения нашли? – перебил я, не оценив его щепетильность. – Какие-нибудь признаки того, что она сопротивлялась?

– Нет. Никаких. Только след от ушиба, полученного при падении, и небольшой синяк на лодыжке.

– Чем можно объяснить его появление?

– Не знаю. Не исключено, что он возник раньше, по какому-нибудь пустячному поводу.

Я сидел совершенно неподвижно и бесстрастно, а Пако Фокса, прислонившись к стеллажу, слушал молча. Он, кажется, получал удовольствие от этой ситуации, и я, позволяя ему вступить в диалог, спросил:

– Что скажете, Ватсон?

Сначала он растерянно заморгал. Потом, принимая игру, заулыбался.

– Вот этот синяк на виске… – отважился он.

– И что с ним? – подозрительно спросил Карабин.

– Может быть, кто-то сначала ударил мисс Мендер?

– Может быть, – подумав, ответил доктор. – Но это не очевидно.

– Для того, чтобы инсценировать самоубийство.

– Слишком грубо для инсценировки.

– И слишком странно для самоубийства, – с безразличным видом заметил я.

Карабин как-то неопределенно развел руками.

– Послушайте, – сказал он смиренно. – Вы помните, что я первым заметил в павильоне детали, не соответствующие картине самоубийства? Я обсудил это с вами обоими и потом сказал, что следует провести более основательный осмотр тела.

Я слушал его, не понимая пока, к чему он клонит.

– Что вы хотите сказать?

– Что у меня были сомнения относительно обстоятельств этого несчастья, но не его самого.

Он замолчал, пригладил бороду и со вздохом поднял обе руки, как бы демонстрируя, что у него в запасе нет больше аргументов. А потом заявил категорично:

– Она умерла от удушения петлей. В этом нет ни малейших сомнений.

Вот в этот миг я все так же бесстрастно сделал легкое движение. Всего-навсего поднял указательный палец.

– И петля эта, вероятно, все еще там.

Карабин неожиданно растерялся от этих слов.

– Точнее, веревка, разорванная надвое, – настойчиво продолжал я. – Один обрывок оставался на шее покойной, второй свисал с потолочной балки.

Сморщив лоб, доктор обдумывал мои слова. Потом провел ладонью по темени, поправляя парик. Мне показалось, что ему уже не хочется обсуждать эту тему.

– Их там больше нет.

Я напряженно выпрямился:

– Что вы такое говорите?

– То, что слышите… Веревка, на которой удавилась Эдит Мендер, исчезла.

В этот вечер Жерар не играл на рояле, и кое-кто из постояльцев удалился сразу после ужина. Первыми были супруги Клеммер. Доктор Карабин последовал за ними по одной из двух лестниц, ведущих на верхний этаж, и от моего внимания не укрылось, что турок стал явно избегать меня. Я был заинтригован этими новациями в его поведении, но не успел обменяться впечатлениями с Пако Фокса, потому что Малерба и его примадонна забросали меня вопросами о ходе расследования, на которые я отвечал осторожно, то есть увертками, экивоками и общими местами.