Текст книги "Последнее дело Холмса"

– Я же говорила – никого.

– Вы уверены?

– Абсолютно. Разве что… вы навели меня на мысль, не была ли Эдит раньше знакома с доктором.

– И вы думали об этом?

– Долго, но без результата. Должно быть, вы ошиблись и это ложное впечатление.

– Было ли в ваших паспортах что-то такое, что могло бы заинтересовать убийцу?

– Ничего такого, насколько я знаю… А в остальных?

– Тоже. По крайней мере, ничего, что было бы нам известно.

Она снова принялась ощупывать листок в кармане. И о чем-то задумалась. Я с интересом наблюдал за ней, но не более того.

– А чем кончилось дело с убийством в запертой комнате? – спросила она. – Шерлок Холмс нашел убийцу?

– Да, – ответил Фокса. – И убийцу, и орудие убийства.

– Какой дурацкий вопрос… – Она улыбнулась невесело. – Он ведь всегда всех находит?

– Нет, не всегда. Если верить доктору Ватсону, в пятидесяти шести рассказах и четырех романах Шерлок Холмс иногда теряет след и даже терпит неудачу. – Фокса взглянул на меня, как бы ссылаясь на мой авторитет. – Поправьте меня, Бэзил, если ошибаюсь.

– Нет-нет, не ошибаетесь. Время от времени он допускает грубые ошибки. Так произошло с Ирэн Адлер и с леди Франсес Карфэкс[62]62
  Имеется в виду рассказ «Исчезновение леди Франсес Карфэкс».


[Закрыть], а также в деле о рысаке Звездном, в рассказе «Человек с вывернутой губой» и в деле о желтом лице… А его просчет в рассказе «Биржевой маклер» едва не стоил жизни подозреваемому.

– «Газета! Ну да, конечно же! Таких олухов, как я, поискать!»[63]63
  Перев. С. Сухарева.


[Закрыть] – с улыбкой процитировал Фокса.

Мы переглянулись, ликуя, как мальчишки, которых объединяет общий секрет, тайный код или шалость. Веспер же смотрела на нас, оторопев, как на полоумных. Потом недоверчиво тряхнула головой и сунула руку в кармашек жакета.

– Я сомневалась, надо ли показывать вам это… Поначалу приняла это за шутку не просто дурного, а отвратительного тона… Но теперь…

И протянула мне сложенный вчетверо листок. И я прочел:

Люди начинают понимать, что для создания истинно прекрасного убийства требуется нечто большее, нежели двое тупиц – убиваемый и сам убийца, а в придачу к ним нож, кошелек и темный проулок. Композиция, джентльмены, группировка лиц, игра светотени, поэзия, чувство – вот что ныне полагается необходимыми условиями для успешного осуществления подобного замысла[64]64
  Перев. С. Сухарева.


[Закрыть].

Я просто остолбенел:

– Где вы это нашли?

– Поднялась за жакетом к себе в номер и нашла в шкафу.

Я растерянно передал записку Фокса, а тот, прочитав, со всей прямотой выругался по-испански.

– На машинке напечатано, – сообщил я.

– Да, – ответила Веспер. – И это меня тревожит.

– Почему?

– Я думаю, что напечатано на «оливетти» Эдит.

– Вы уверены?

– Шрифт очень похож.

– А где машинка?

– У нас в номере, на столе, где она ее оставила.

Мы с Фокса переглянулись, не веря своим ушам. Веспер в очередной раз убрала со лба волосы. Потом показала на записку, и я убедился, что, хоть англичанка и держится молодцом, рука у нее дрожит.

– И к чему же это относится?

– Понятия не имею, – ответил я. – По стилю напоминает Конан Дойла.

– А вот я знаю, – с торжеством возгласил Фокса. – Это из эссе Томаса Де Квинси «Убийство как одно из изящных искусств».

7
Проблема на три трубки

– Если новые факты не будут противоречить схеме – гипотеза превратится в разгадку.

– Но в чем она состоит, наша гипотеза?

Артур Конан Дойл. Вистерия-Лодж[65]65
  Здесь и далее перев. Л. Бриловой.


[Закрыть]

– Это проблема на три трубки[66]66
  Цитируется рассказ «Союз рыжих», перев. Л. Бриловой.


[Закрыть], – сказал я.

– Или на четыре, – улыбнулся Фокса.

Мы сидели вдвоем на террасе под магнолией и бугенвиллеями, в этот час дававшими тень. На мраморной столешнице расположились: бокал Фокса, мой стакан тоника, греческий журнал «Эйконес» с фотографией Жаклин Кеннеди на обложке, сине-белая пачка крепких испанских сигарет и пепельница, где копились окурки. Мраморная Венера с бесстрастной надменностью двухтысячелетней выдержки взирала на нас.

– Человек, конечно, необыкновенное существо, – высказался я. – Поведение многочисленной общности людей можно рассчитать с математической точностью, а отдельный индивидуум совершенно непредсказуем.

– Вероятно, вы правы, – кивнул испанец. – И в данном случае…

– О данном случае я и толкую. И сильней всего обескураживает то, что убийца проявляет поистине безграничную дерзость. Обычно, если преступление хладнокровно обдумывают заранее, то столь же хладнокровно рассматривают и меры по его утайке.

Фокса взглянул на меня с живым интересом:

– «Камень Мазарини»?

– Нет. «Загадка Торского моста».

– Ну да, конечно.

– Меж тем, – продолжал я, – наш преступник поступает наперекор обыкновению. Он оставляет множество следов. Он упорно раскрывает свою игру. Или, по крайней мере, то, что считает нужным.

– Согласен. Он словно бы бросает нам вызов, рассыпая разнообразные приметы.

– И естественно, здесь приготовлена ловушка. Если рыба или мясо с душком, это скрывают соусом.

Он задумался.

– Вы читали Эллери Квина?

– Кое-что, разумеется, читал. Кто же его не читал?

– Вы правы, потому что наш убийца очень напомнил мне его: Квин тоже вроде бы дает читателю все необходимые данные, чтобы разгадать тайну, и даже как бы поддразнивает его: ну давай же, у тебя есть все, неужто не справишься с загадкой?

Я согласился с этим:

– У нашего убийцы сложно устроенные мозги. Как, впрочем, и у всех выдающихся преступников.

Фокса изучал содержимое своего бокала с таким видом, словно убийца оставил там какие-то следы или намеки.

– Итак, Холмс, не имеем ли мы дело с очередным подлинным аристократом преступного сословия, который как бы между прочим предложит вам выпить послеобеденную чашечку чая, а она-то и сведет вас в могилу.

Я узнал цитату из «Сиятельного клиента», но ограничился лаконичным:

– Элементарно, Ватсон.

Фокса в задумчивости поджал губы:

– Мы снова и снова возвращаемся к проклятой загадке запертой комнаты.

– Но в случае с Карабином это очевидней, чем в первом.

– Да неужели? А стул, припертый к двери в пляжном павильоне? Разве это не способ ее запереть?

– Это относительно.

– А следы на песке?

– Ну, тут сомнений нет – следы принадлежат Эдит Мендер.

– А почему их не мог бы оставить убийца?

– Вряд ли. Логично предположить, что свои следы и в ту и в другую сторону убийца бы затер. Кроме того, вспомните, что, по мнению Шерлока Холмса, расстояние между следами выдает рост, как и надпись на стене, ибо буквы находятся на уровне глаз пишущего… Так вот, следы соответствуют росту Эдит Мендер.

– А вы что – измеряли их?

– Разумеется. С помощью швейного сантиметра мадам Ауслендер.

На самом деле я ничего не смог прояснить этим сантиметром, но мое фанфаронство возымело действие – собеседник снова смотрел на меня с уважением.

– Ну так что там было с этой дверью и со стулом?

– Поначалу я растерялся, как и все вы. Потом мы с вами сосредоточились на осмотре табурета из тика, стола и разорванной веревки. И я кое-что заметил и сказал об этом вам: порог по сравнению с полом слишком чист. Ни пыли, ни песка.

– И что дальше?

– А вы не думали об этом?

– Думал, но ни к какому выводу не пришел.

– Вы не осмотрели комнату?

– Осмотрел и ничего не обнаружил.

Я окинул его скептическим взглядом, поскольку не был уверен в правдивости его слов. Нечто подобное тому, что я чувствовал и в отношении его книг, о которых он отзывался так уничижительно: во мне росла уверенность, что они не могут быть такими скверными.

– Этот ответ недостоин вас, друг мой. Просто надо увидеть нечто там, где другие не видят ничего.

Лицо его оставалось бесстрастным.

– Ну говорите же, не томите.

Я по-прежнему не сводил с него глаз, пытаясь понять, не преувеличивает ли он свое невежество.

– Вы заметили, что между полом и дверью оставалось два сантиметра пространства?

– Честно сказать, я не приглядывался.

Я улыбнулся с видом законного превосходства профессионала над дилетантом:

– И упустили из виду множество указаний на то, что произошло, Ватсон.

– Просветите же меня, Холмс, – улыбнулся он в ответ.

– Для того чтобы укрепить версию самоубийства, преступник расстелил на полу шаль Эдит Мендер, поставил стул на эту шаль, а ее конец положил за порог. Потом вышел из павильона, закрыл дверь и стал медленно подтягивать шаль к себе, пока стул не оказался вплотную прижат к двери, после чего вытянул из-под него шаль и спрятал.

Фокса слушал, раскрыв рот.

– О черт… Так вы это имели в виду, когда вчера в павильоне обратили мое внимание на то, что на пороге нет ни пыли, ни песка?

– Да, конечно. Шаль, когда ее тянули через порог, стерла то и другое.

– И все это подтвердилось?

– Сегодня утром, после завтрака, я гулял по пляжу.

– Что же вы меня не подождали?

– Мне хотелось побыть одному и все хорошенько обдумать. Я искал инструмент, которым перерезали веревку, и эту самую шаль.

– И нашли?

– Нож или бритву – нет. Возможно, как я сказал, убийца бросил их в море. Но чуть подальше в куче спутанных водорослей я обнаружил шаль – черную, расшитую цветами. Такую, как описывала Веспер Дандас.

– О боже.

– Вот именно.

– И что же вы с ней сделали?

– Принес в отель и спрятал у себя в номере. Счел, что не ко времени будет объяснять это кому бы то ни было, даже мадам Ауслендер.

– Вы мне одному об этом рассказали?

– И больше никому.

– Невероятно! Вы в самом деле маэстро сыска.

Он взглянул на дорожку среди олив, ведущую к отелю. Под закатными лучами тени стали четче и длинней.

– Ну а каковы же мотивы? Они ведь должны быть одинаковы в обоих случаях.

– Может быть, Эдит Мендер стало известно больше, чем надо. Или она кого-то узнала. Или… Не знаю.

– Заранее обдуманное преступление?

– Для импровизации слишком уж тщательно все исполнено.

– А Карабин обнаружил какие-то следы?

Я послал ему неопределенную улыбку:

– Может быть, это он был главным объектом, а Эдит Мендер – всего лишь второстепенной деталью.

– Полагаете, они были знакомы раньше? Вот и Веспер не готова поручиться, что они не знали друг друга.

– Возможно.

– И эти пропавшие паспорта…

– Да, возможно.

Он откинулся на спинку стула, осмысливая сказанное. Раздумчиво покачал головой:

– Слишком уж он уверен в себе, наш преступник… Не находите?

– Он нас обыгрывает, а потому может себе позволить самоуверенность.

– Записки… нож из номера доктора… Кажется, преступник глумится над нами. Поднимает на смех.

Я кивнул с важным видом:

– Он действует чересчур открыто даже для умного и саркастического убийцы. У меня создается впечатление, что он хочет запутать нас в ложных следах.

– Или в истинных.

– Все может быть, – согласился я.

– Примерно как похищенное письмо у Эдгара Аллана По[67]67
  В рассказе «Похищенное письмо» («The Purloined Letter», 1844), третьем из серии рассказов Эдгара Аллана По о сыщике Огюсте Дюпене, министр, шантажирующий даму похищенным у нее письмом, прячет его в стопке других писем в своем кабинете.


[Закрыть].

– Совершенно верно.

– В таком случае зачем он это делает?

Я пожал плечами:

– Ему нравятся такие рискованные вызовы. И это осложняет нашу задачу: он предполагает, что вам и мне тоже это нравится.

– «Я, Ватсон, целиком состою из мозга».

Я узнал цитату и продолжил мою реплику из первой части фильма «Камень Мазарини»:

– «Все прочее не более чем придаток»[68]68
  Перев. С. Сухарева.


[Закрыть]. Дай бог, чтоб это было так.

Словно ища вдохновения и новых идей, я поднял глаза к небу. А было оно голубое, воздух – теплым, и ни за одним окном не было тумана. Не слышно было колесного грома экипажей по мостовой, на каминной доске не лежала корреспонденция, сколотая кинжалом. Во рту у меня не было трубки, и я не предлагал Ватсону набить свою табаком, который держал в персидской туфле. Ничего этого не было в помине: мы находились на маленьком островке в Ионическом море, где бушевал шторм, отрезавший нас от всего мира, в павильоне на пляже лежал труп, а в 7-м номере – еще один. Тем не менее я вел себя так, словно сидел в квартире дома № 221Б по Бейкер-стрит: опустив голову и сдвинув брови, опершись о подлокотники железного кресла, а кончики пальцев соединив, я пытался разгадать новую загадку – последнюю пакость, учиненную профессором Мориарти или злобным полковником Мораном. Сам Сидни Пэджет, художник «Стрэнда», не изобразил бы лучше.

– Какое хладнокровие, – заметил Фокса. – После всего, что случилось, зная, что все мы настороже, проникнуть в номер к Веспер, написать и оставить там записку. Крепкие нервы у человека.

Я кивнул. Цирковой акробат решается выполнить свой номер, только если уверен, что внизу натянута сетка, но рискует уже на пятнадцатиметровой высоте обнаружить, что никакой сетки внизу нет. А нашему герою с самого начала нравилось действовать без страховки.

Фокса задумчиво кивнул:

– Несомненно, он идет на огромный риск.

– Ну, знаете, старинная арабская пословица гласит: «Бог ослепляет тех, кого желает погубить».

– Будем надеяться, что и его ждет та же участь.

Я вытащил из кармана напечатанную на машинке записку и перечел. Напечатана она была на листке почтовой бумаги с логотипом отеля, как и та, где говорилось об Аяксе и следах на песке. Мы сравнили шрифты двух машинок, имевшихся в отеле, – «Ройал» из кабинета мадам Ауслендер и портативной «Оливетти Леттера – 22», принадлежавшей покойной Эдит Мендер. Напечатано было именно на этой последней.

– По крайней мере, – заметил я, – мы знаем, что имеем дело с человеком культурным: убийца читал Томаса Де Квинси.

– И знает его наизусть.

– Невелика премудрость, – возразил я. – В библиотеке есть экземпляр.

– Правда?

– Ей-богу.

– Когда же вы это выяснили?

– Недавно, когда вы поднимались к себе за сигаретами.

– Оттуда и переписал?

– Наверняка.

– А зачем?

– Он играет с нами. Это же очевидно.

Фокса молчал, соображая и прикидывая. Я почти слышал, как ворочаются шестеренки в его мозгу.

– Вы допускаете возможность того, что это напечатала сама Веспер? – вымолвил он наконец.

Я был готов к этому вопросу.

– Разумеется. Я рассматриваю все версии, включая и эту.

– Рассмотрели и отбросили?

– Мы не так богаты версиями, чтобы ими разбрасываться.

Он в растерянности погладил подбородок:

– Сомневаюсь, что это она… Слишком странно все это… Она что – хотела привлечь наше внимание? Придать себе большее значение?

– Мне кажется, это не тот тип женщины.

– Вот именно!

Я пожал плечами:

– Но могла и убить свою подругу.

– Матерь Божья! – вскричал Фокса, вздрогнув. – Да вы всерьез? А доктора Карабина – тоже она?

Я принял позу шекспировского героя, которой позавидовал бы мой старый друг Джон Гилгуд. Между прочим, перед выходом на сцену он любил декламировать скоромные стишки гримершам, чтобы «настроить голос».

– «Гораций, много в мире есть того, что вашей философии не снилось»[69]69
  Уильям Шекспир «Гамлет», акт I, сцена 5, здесь и далее перев. Б. Пастернака.


[Закрыть].

– Черт возьми! – Фокса энергично мотнул головой. – Она… Ну… Это же представить себе невозможно, не то что поверить!

– Может быть, в реальной жизни это и так, – отвечал я холодно.

Он поглядел на меня почти испуганно, как на умалишенного:

– Это и есть реальная жизнь, Бэзил.

Я окинул его глумливым взглядом:

– Вы все еще в это верите? Вы меня разочаровываете, Ватсон. Это роман.

Он лишился дара речи, словно вдруг перед ним предстало нечто непредвиденное и таинственное. Предстало или привиделось.

– Отриньте чувства, действуйте разумом, – наставительно продолжал я. – Развейте дымовую завесу, прибегните к логике. В том, что Веспер Дандас – возможная убийца Эдит Мендер и Карабина, нет ничего невероятного. Это удивительно – да, но не невероятно. Зачем же исключать эту версию?

– Но обычно…

– «Преступление заурядно. Логика – большая редкость. И посему не на преступлении, а на логике вам следует сосредоточиться»[70]70
  Цитируется рассказ «Усадьба Медные Буки».


[Закрыть].

– Логике литературной, вы хотите сказать? Логике повествования?

Я спокойно кивнул:

– Задачу, стоящую перед нами, можно решить только так.

Фокса взирал на меня, как, должно быть, апостолы – на Христа в лучшие моменты Его жизни.

– Воображение читателя против воображения романиста?

– Да, хотя с этим надо быть осторожным. Воображение способно возместить нехватку очевидности, но это обоюдоострое оружие.

– В каком смысле?

– Один из недостатков воображения в том, что оно предлагает слишком много вариантов, а те могут направить по ложному следу. Ладно, давайте-ка пока оставим Веспер. Верните эту карту в колоду. Займемся Клеммерами, персоналом, вами и мной, если угодно. И Пьетро Малербой с Нахат Фарджалла. Если убийца, кто бы он ни был, так умен, как он сам полагает, он будет знать, когда остановиться. – Я задумчиво сморщил лоб. – Впрочем, может быть, он уже выполнил свою программу.

Фокса несколько секунд размышлял над моими словами. Потом взял сигареты.

– Полагаете, остановится на Эдит Мендер и Карабине?

Я осторожно кивнул, вытягивая сигарету из протянутой мне пачки:

– Что ж, гипотеза допустимая[71]71
  Цитируется рассказ «Знатный холостяк», перев. С. Сухарева.


[Закрыть].

Мой собеседник оценил саркастическую холмсовскую интонацию.

– Вы полагаете?

– В этом нет ничего невероятного.

Он взглянул на меня как-то странно.

– Это вас и беспокоит, не так ли? Опасаетесь, что убийца перестанет убивать, прежде чем мы отыщем ключевую улику?

– Я дорого бы дал, чтобы этого не слышать, – ответил я сурово.

Фокса отозвался кратким циничным смешком:

– Да будет вам, Холмс… Я двое суток неусыпно наблюдаю за вами. Не пытайтесь внушить мне, будто вас вся эта история не заводит. Сознайтесь, что это лучше, чем играть главную роль в фильме. Я прямо вижу, как вы дрожите от удовольствия, которое доставляет вам непредсказуемость нашей охоты. И куда девалось бы это удовольствие, будь вы непогрешимо точным, как расписание поездов?

Фокса удалился в свой номер, объяснив, что должен подумать и кое-что записать. Посмотрим, как мы справимся с допросом Клеммеров, – пора уже. Я как раз докуривал, собираясь подняться и покинуть террасу, когда появились Малерба со своей дивой. Ни с одним из тех, с кем мне приходилось общаться после загадочной трагедии, произошедшей на Утакосе, не чувствовал я себя так неловко, как с ним. Мы были слишком давно знакомы; он не принимал меня всерьез, я был в этом уверен. Итак, они предстали передо мной в тот миг, когда я собрался уходить. Примадонна – накрашенные ресницы, густо подведенные глаза, сандалии, бледно-лиловая блуза с большим вырезом, плещущая вокруг ног юбка – разместила свою тонкую и томную фигуру на подушках железной скамьи, а Малерба остался на ногах, критически разглядывая меня. Потряхивая принесенным из бара стаканом виски, позванивая кубиками льда.

– В чем дело, Хоппи? Тебе взбрело в голову учинить нам допрос?

Не обращая внимания на грубость, я тщательно загасил окурок в пепельнице.

– Ну, Шерлок, поделись своими выводами.

На язвительность тона я ответил укоризной взгляда.

– Эдит Мендер и доктор Карабин были убиты. Их смерти, а быть может, и их жизни как-то связаны. В этом нет ни малейшего сомнения.

– Ага, Пьетро, а я что говорила?! – воскликнула дива.

Не выпуская из руки стакан, Малерба отмахнулся и тем самым дал понять: все, что было или еще может быть ею сказано, – чушь собачья.

– Дорогая, не вмешивайся. Все это слишком глупо.

Нахат Фарджалла помахала мне ресницами:

– Но у него есть…

– Не лезь, я сказал!

Он глотнул виски, глядя на меня поверх края стакана:

– Все это несусветная чушь. Двое суток назад мы были на яхте, а здесь, на Утакосе, оказались по чистой случайности. Мы тут с какого боку?

– Да почти что ни с какого, – согласился я.

– Тогда скажи, какого… мы с Нахат тут делаем?! Мы про этих людей и это место знаем еще меньше, чем ты.

Я холодно взглянул ему прямо в глаза:

– Ты знал Кемаля Карабина?

– Кого?

– Ты слышал кого. Знал его, спрашиваю?

– В жизни не встречал.

– А Эдит Мендер?

– Да твою же мать!.. Ты спятил? Кем ты себя возомнил?

Я повернулся к примадонне:

– Ты бывала в Смирне?

Она смотрела на меня в растерянности:

– Никогда, Ормонд. Уверяю тебя.

Малерба медленно поднял стакан. Потом задумчиво повел вокруг себя глазами, пока не остановился на оливах в саду.

– Ты чересчур серьезно все это воспринимаешь…

– Не исключено, – согласился я.

– Черт знает что воображаешь о себе.

– Может быть.

– Хочешь, скажу, что я об этом думаю, Хоппи?

Я шевельнулся:

– Сделай милость, больше не называй меня так.

Он злорадно хохотнул:

– Тебя это раздражает?

– Да, Пьетро, – терпеливо ответил я. – Ты единственный человек на свете – а я, видит Бог, кое-каких людей знавал, – который меня раздражает.

– И сильно?

– Порядочно, если начистоту. Тебе бы понравилось, если бы я звал тебя Педрито или Пупсик? Или «трастеверский шакал», как зовут тебя за глаза американские продюсеры?

Нахат Фарджалла расхохоталась, заработав злобный взгляд Малербы.

– Да вряд ли, – сказал он.

– Ну и вот.

Он сузил свои татарские глазки, почесал бровь:

– Так хочешь знать, что я обо всем этом думаю, или тебе неинтересно?

– Выкладывай, – подбодрил я его.

– Убийца, если он и есть, не может быть в отеле. Я поразмышлял над этим и понял, что ни Клеммеры, ни вы двое, ни мадам Ауслендер, ни ее персонал не вписываются в этот образ.

– Образ, говоришь.

– Говорю.

– И что же это за образ?

– Мне почем знать? Тот, кто способен завалить двоих.

– Если ни один из вышеперечисленных, то кто же тогда?

– Третий человек.

Я невольно заморгал:

– Что?

– Да-да, ну помнишь, как в кино с этим придурком Уэллсом. Там еще этот… как его? Гарри Лайм[72]72
  Имеется в виду нуар «Третий человек» («The Third Man», 1949), поставленный Кэролом Ридом по сценарию Грэма Грина; неуловимый Гарри Лайм – персонаж Орсона Уэллса.


[Закрыть]. Тот, кого мы не видим. Некто, прячущийся на острове.

Я задумался. Сказать по правде, я уже обдумывал этот вариант и добавил его в число прочих. И даже обсудил его с Фокса. Вот теперь он всплыл снова.

– Не думаю, что… – начал я, выигрывая время.

– А я вот думаю, – оборвал меня Малерба. – Более того, я в этом убежден. Никого из нас, постояльцев этого отеля, я в роли убийцы не представляю.

– Что ты предлагаешь?

– Это маленький островок, но здесь есть развалины храма и венецианского форта, есть оливковые и сосновые рощи. Но главное, конечно, форт. Уверен, что там есть какая-нибудь пещера или подземная галерея, где он прячется.

– Кто?

– Убийца, ясное дело! Кто бы он ни был.

– А по ночам выходит убивать, да?

– Именно так.

– Как вампир? – не сдержался я.

– Теперь ты вздумал пошутить?

Я внимательно смотрел на него. Интересно же ознакомиться с другой точкой зрения.

– А зачем ему убивать?

– Понятия не имею.

– Может, он сумасшедший… психопат, – с готовностью ввязалась Нахат Фарджалла. – Как в кино.

– Что за чушь, – сказал Малерба.

– Чушь? В «Ла Скала» была одна уборщица, которая засовывала в мыло бритвенные лезвия. И вспомните «Призрак Оперы».

Малерба, больше не обращая на нее внимания, в последний раз звякнул льдинками и поставил запотевший стакан на журнал «Эйконес» – прямо на голову миссис Кеннеди. Потом с видом сообщника предложил:

– А может, нам с тобой, пока солнце не село, сходить поглядеть на эти развалины?

– Нам? Сейчас?

– Ну да. Типа мы бесстрашные исследователи. Прогулочка в загадочный мир.

Я переставил стакан так, чтобы на обложке не осталось влажного пятна. А почему бы и нет? Чтобы исключить невозможное или хотя бы это изобразить, венецианский форт годится не хуже прочего. И я поднялся.

– Ладно. – И взглянул на часы. – До ужина обернемся.

– А мне можно с вами? – спросила Нахат.

– Конечно, – ответил Малерба. – Чем больше нас соберется, тем смешней будет.

Дива, страшно обрадовавшись, захлопала в ладоши, а потом послала мне еще один приветный взмах ресниц и пальцы с длиннейшими красными ногтями прижала при этом к вырезу своей блузы. Я же снова отметил, что и руки ее, и голос уже не так красивы и свежи, как лет пять-шесть назад, когда за три часа разлетелись билеты в Ковент-Гарден на «Медею», где она пела заглавную партию, или когда после «Ифигении в Тавриде» в «Акрополисе» овация продолжалась двадцать минут. Глядя на ее игривое оживление, я сказал себе, что в любом детективе именно она, а вовсе не Пьетро Малерба – как предполагал Фокса – была бы первой претенденткой на роль очередной жертвы. Ибо как две капли воды походила на тех неправдоподобных героинь, которых авторы вводят в повествование исключительно затем, чтобы их убили.

– Нет худа без добра, Хоппи. И знаешь почему? Потому что вся эта катавасия подкинула мне пару отличных идей. Представь: таинственная история в таком месте, где нельзя спрятаться и откуда не удерешь. К примеру, на борту яхты, стоящей на якоре… ну, скажем, у Эоловых островов. Мастрояни будет самое то, как считаешь? А в партнерши ему возьмем хорошенькую блондиночку… как ее? Монику Витти! А можно слепить из этого комедию, такую, знаешь, черную комедию. Тогда на главную роль пригласим Сорди. Что скажешь? А если Альбертоне не загорится – тогда Тоньяцци. В этом случае ставить будут Ризи или Дзампа, они справятся.

Все это произносил Малерба по дороге. Я слушал и рассеянно кивал. Мы уже добрались до тропинки, которая вела на холм и к развалинам храма и ушла вправо, прежде чем мы одолели треть пути. Здесь не чувствовалось ни малейшего дуновения. За листвой кипарисов и олив, уже припорошенных пеплом заката, виднелись камни форта.

– Что же касается тебя, дружище, – продолжал итальянец, – то, знаешь, я наблюдал за тобой эти дни и окончательно понял: ты обязательно должен сыграть в этом сериале – ну, про знаменитых негодяев.

Я повернулся к нему:

– Ты ничего не принимаешь всерьез, да? Даже убийства?

Фарджалла, став на мою сторону, произнесла с упреком:

– Пьетро принимает всерьез только свой бизнес, ты разве не знаешь?

Продюсер издал некое ворчание:

– Эй, полегче там! Преступление – штука серьезная, без дураков. И мне жалко этих бедолаг – и ее, и его. Но я не могу оценить это изнутри и соотнести с собой… Вы оба понимаете, что я говорю?

– А ты, Нахат? – обратился я к примадонне. – Тоже считаешь себя только зрительницей?

Последовал прочувствованный театральный вздох.

– Я в растерянности… Все это кажется нереальным. Я словно бы среди декораций на сцене, где возникают ситуации и ходят герои.

Малерба издевательски захохотал:

– Ты могла бы спеть «Vissi d’arte, vissi d’amore»[73]73
  «Я жила для искусства, я жила для любви» (ит.) – ария Тоски из одноименной оперы Джакомо Пуччини.


[Закрыть], чтобы немного оживить пейзаж.

– Как ты груб, Пьетро! – порозовев, отвечала она. – И циничен. И шутка твоя совершенно не смешна.

Малерба, не обращая на нее внимания, обернулся ко мне.

– В любом случае, – он наставительно воздел палец, – я бы на твоем месте плотно занялся метрдотелем.

Этот совет удивил меня. Меж тем мы оставили позади деревья и двигались к развалинам форта, поросшим кустарником. За парапетом виднелось море, а позади и в отдалении – горы Албании, еще освещенные солнцем. Все это напоминало кадр цветного широкоформатного фильма.

– А почему Жераром? – спросил я.

– Да сам не знаю почему. Манеры у него, как у предателя из фильма. Он тебе не напоминает Клода Рейнса из «Дурной славы»? Поставь его рядом с Ингрид Бергман, и увидишь.

– Я с ним уже разговаривал.

– Да ну? И что?

Я уныло качнул головой. Мы теряли время. На земле среди сорной травы стояла древняя, заржавленная пушка, и я, остановившись, подал руку Нахат, чтобы помочь ей перелезть. Дива, которая, судя по аромату, извела полфлакона «Л’эр дю Тан», не меньше, оперлась на меня несколько сильнее, чем было нужно. И вдруг, напустив на себя таинственный вид, сказала доверительно:

– Раз уж Пьетро заговорил о прислуге, значит…

– Милая, я же просил тебя, кажется, не встревать! – неожиданно окрысился на нее Малерба. – Досидим здесь, пока не стихнет, и отвалим.

– Но ведь это может быть важно, – настаивала она.

– Я два раза не повторяю!

– О чем спор? – вмешался я.

– Да так, ни о чем. Ерунда.

– А все же, Нахат?

Тем временем мы добрались до остатков крепостной стены, вдоль которой ветер бушевал уже всерьез. Низко, над самой землей, сновали чайки, пытаясь укрыться под защитой холма. У наших ног, за маленьким волнорезом, тянулся пляж, где в павильончике лежал труп Эдит Мендер. Дива прижала руки к груди и терла их так, словно от порывов ветра, раздувавшего юбку, ей стало холодно или при виде павильона ее пробрал озноб. Она, как мне показалось, о чем-то напряженно думала. Потом, искоса взглянув на Малербу, повернулась ко мне:

– Я говорила Пьетро, а он твердит, что это не имеет значения. И это только все запутает еще больше. И все же… может, тебе пригодится… В ту ночь, когда англичанка покончила с собой или была убита, я видела, как из сада в отель пошел этот юноша… официант.

Я встрепенулся:

– Спирос?

– Да.

– Когда это было?

– Не знаю. Наверно, после полуночи, потому что генератор уже не работал. Мои таблетки не подействовали, я не могла заснуть и слышала, как в смежном номере храпит Пьетро.

– Ты уж выкладывай все, как было, – вмешался Малерба. – Ты отправила меня в мой номер, потому что у тебя якобы разболелась голова.

Казалось, ее ливанские глаза мечут молнии.

– Пьетро, ты наглец!

– Это мне известно. Но что-то в последнее время у тебя слишком часто болит голова. – Он подмигнул мне. – А когда рядом Хоппи, все проходит. Отчего бы это?

Нахат Фарджалла, заалев, негодующе фыркнула:

– Мало того что наглец, так еще и пошляк, вот ты кто! О прочем лучше помолчу! – Она обернулась ко мне, ища поддержки. – Сама не знаю, что я в нем нашла, Ормонд. Может, хоть ты мне скажешь, что я в нем нашла?

Физиономия Малербы расплылась в гнусной ухмылке, достойной киностудии «Чинечитта».

– Я-то прекрасно знаю, что ты во мне нашла.

– Какая же ты все-таки скотина! – вспыхнула Нахат. – Твоя мораль – резинка, которой перехватывают пачки стодолларовых купюр.

– Ну довольно, довольно… – вмешался я. – Так что там со Спиросом?

– Я вышла подышать свежим воздухом на балкон, а оттуда виден сад и дорожка на пляж.

– И?

– И увидела внизу этого гречонка.

Вот это было уже интересно. И открывало новые многообещающие перспективы. И могло, впрочем, все запутать еще больше.

– Он шел с пляжа?

– Может быть, и оттуда, а может быть, просто прогуливался по саду. Ночь была лунная. Он стоял внизу, курил. Потом вошел.

Малерба полоснул ее злобным взглядом.

– Ты просто шарлатанка! – рявкнул он. – Несешь всякую чушь, и кончится тем, что сломаешь парню жизнь.

Фонарь освещал проход. Я шел впереди, Нахат за мной, а Малерба замыкал шествие.

– Сколько страсти… – сказала дива.

Ее голос и наши шаги гулко отдавались в этой нише, а она была неширока – всего десяток истертых каменных ступеней и коридор, ведший в круглый зал под сводчатой низкой крышей и с маленькими смежными комнатками.

– Дай бог, чтобы нам на голову не упал какой-нибудь долбаный камень, – пробурчал итальянец.

Я посветил фонарем туда и сюда, оглядываясь по сторонам. Пахло старыми стенами, землей и сыростью, чуть ли не могилой. Ни малейшего признака человеческого присутствия.

– Видите, следов на пыли нет, – показал я. – Здесь давно уже никто не бывал.

Не было и признаков того, что зал или комнатки были когда-то обитаемы, – ни матрасов, ни одеял, ни остатков чего бы то ни было. Как и кострищ, оставшихся после того, как тут разводили огонь, чтобы что-то сготовить или погреться.

– Ой, какая гадость! – воскликнула Нахат Фарджалла, стряхивая с волос паутину.

Я осветил тонкий развевающийся подол юбки, посеревший от пыли. Крошечная летучая мышь, ослепленная светом, появилась из тьмы, ошалело заметалась в воздухе, вызвав у дивы крик ужаса, и скрылась в другой дыре.