Текст книги "Последнее дело Холмса"

– Это не первые немцы, остановившиеся в нашем отеле, мистер Бэзил.

Эти слова произнесла не Рахиль Ауслендер. Это был голос метрдотеля. Я вздрогнул от неожиданности и обернулся. В полумраке белела манишка его смокинга.

– Не нужно, Жерар, – сухо ответила хозяйка.

Допрос Ренаты Клеммер, когда утром она проснулась и обрела способность говорить, не дал ничего нового. Все еще не придя в себя от случившегося, она снова дала отрицательные ответы на два главных вопроса: знали ли она или ее муж кого-либо из постояльцев отеля и не почувствовали ли она или ее муж в последние дни, что им грозит какая-то опасность? И уверяла, что в этом отношении их ничего не тревожило, хотя они, естественно, были удручены гибелью двух соседей. Муж, который старался, как мог, успокоить ее, ни разу не высказал никаких опасений и не упоминал о том, что в сложившейся ситуации ему или им обоим что-то угрожает.

Во всем, что рассказала Рената, меня смущало только одно – а именно то, о чем она как раз не упомянула. Ни на один из моих вопросов о деятельности ее супруга во время войны я ответа не получил, ибо не считать же таковым молчание, ссылки на скверную память или увертки с околичностями. По завершении процедуры я рассказал об этой странности Фокса, и он разделил мои подозрения.

– Есть в биографии Клеммера такое, что ей не хочется ворошить. Однако этого недостаточно, чтобы увязывать его биографию с нашими происшествиями. Как вы полагаете, Бэзил?

Я подумал о листке, найденном на трупе, – странице, вырванной из комплекта «Пари матч». Полезно знать детали, неведомые остальным.

– Я полагаю так же. В его прошлом могут быть важные обстоятельства, которые нам неизвестны.

– Да какие же?

– Не знаю, – солгал я.

Мы многозначительно переглянулись. Фокса и я сидели на террасе в тени магнолии. Остальные вместе с прислугой оставались в салоне, карауля друг друга.

Фокса взглянул на них и понизил голос:

– Мадам Ауслендер? Пятнадцать лет назад она вышла из лагеря смерти.

– Это очевидный факт.

– Потому я его и упомянул.

Я в сомнении покачал головой:

– Помните, очевидные факты – штука очень ненадежная.

– А что скажете о Жераре? Он может быть исполнителем…

– Все возможно.

– И даже вероятно, а? Вы сами мне рассказывали, что после разгрома Франции он попал в плен к немцам и был отправлен в Германию.

– Все так.

Фокса подумал еще немного и потом негромко присвистнул:

– Мадам Ауслендер и ее метрдотель…

– Удивляете вы меня, Пако! Вы что, забыли одно из нерушимых правил детектива, о которых мы вчера с вами толковали: убийцей не может быть дворецкий?

– Тем не менее версия недурна.

– Есть и другие.

– Ну например?

– Веспер Дандас.

– Не верю я, что…

Я взмахнул рукой, отметая возражения:

– Все началось с нее и ее подруги Эдит Мендер. А женщины – животные, сложно устроенные.

– Спироса не поделили?

– Не обязательно. Не сводите все страсти к одной.

– А что же тогда? Соперничество? Зависть? Ревность еще к чему-то?

– Вы же слышали. Она призналась, что способна убить.

– Да мы все способны… Разве не так? При должном стечении обстоятельств. Вот, к примеру, ваши друзья Малерба и Фарджалла.

Я улыбнулся. Воображения не хватает представить себе, как Нахат кого-то убивает. Вот Малерба – дело другое, но у него наверняка и причины бы нашлись.

– Замечаю, Ватсон, что бо́льшая часть ваших заключений ошибочна. Однако временами ваши заблуждения указывают мне дорогу к истине[85]85
  Цитируется «Собака Баскервилей».


[Закрыть].

На лице моего собеседника лишь через минуту появилась улыбка, да и та была больше похожа на гримасу.

– Поясните вашу мысль, Холмс.

– Подлинное искусство детективщика, как вы знаете, заключается не в том, чтобы рассказать историю, а в том, чтобы читатель – ошибаясь или нет – рассказал ее самому себе. Истинный мастер повествования лишь подталкивает читателя к этому. Не знаю, насколько посредственны могут быть его романы, но рассказывать он умеет.

– Я так и не понял…

– Я и вас считаю способным на убийство, – перебил я его. – Да и я бы мог.

Он в очередной раз взглянул на меня как-то странно:

– Ну конечно… И вы тоже. Или я.

Мне надо было выпить. Все мое существо, мозг и сердце требовали этого. С безнадежным вздохом я склонил голову и провел пальцами по вискам, приглаживая волосы. Будь у меня под рукой кокаин, семипроцентный или еще какой, я бы вколол себе дозу. Вплотную приблизилось, думал я с тревогой. Да, меня тревожил близкий финал – возвращение в печальные вечера, пропитанные туманом и тоской.

– Как вы отлично знаете, – сказал я, – речь идет о том, чтобы выстроить гипотезу, которая связала бы факты, казалось бы несочетаемые, и объяснила их. Затем надо проверить эту концепцию и все возможные комбинации и, если она этой проверки не выдержит, выстроить другую. Вы согласны?

– Вполне.

Я соединил кончики пальцев под подбородком.

– Однако мыслю я с черепашьей скоростью, Ватсон.

– О чем вы? – удивился он.

– Нисколько не блещу сплавом воображения и действительности – основой моего искусства[86]86
  Парафраз монолога Холмса из «Загадки Торского моста».


[Закрыть].

С этими словами я поднял голову, чтобы взглянуть на него. А он не сводил с меня смущенных глаз.

– Чтобы солгать, пригодиться может все что угодно, – добавил я. – И вы дали мне ключ. Поединок в детективе идет не между убийцей и сыщиком, а между автором и читателем.

Взгляд моего собеседника сейчас вдруг стал странно пристальным. Фокса глядел не моргая.

– А вы уже решили, кто здесь кто?

Поднявшись, я показал на дорожку в сад и на берег, с соседнего стула взял свою панаму:

– Пойдемте прогуляемся. А заодно проясним этот пункт.

Он еще на меня посмотрел. Затем встал и двинулся за мною следом.

Мы молча шли через оливковую рощу, и со всех сторон нас окружал треск цикад. Солнце, стоявшее почти в зените, прижимало наши тени к теням деревьев. Я остановился там, где начинался песчаный путь к павильону и морю. Оттуда слева от нас виднелись последние в жизни следы Эдит Мендер, а рядом отпечатки моих подошв, оставленные, когда я замерял расстояние.

Я взглянул на Фокса:

– Знаете, в скольких рассказах и романах о Шерлоке Холмсе фигурируют следы?

– В десяти или больше.

– В двадцати семи. «Отчетливо прочитал на снегу пространную и непростую историю»[87]87
  Цитируется рассказ «Диадема с бериллами».


[Закрыть].

Мы постояли молча, глядя на чистое небо, на море, которое до венецианского форта было безмятежно гладким, а за фортом – бурливым, на поросший кипарисами склон холма, защищавший нас от шторма.

– Три дня всего прошло, – вздохнул Фокса. – А кажется, будто три недели. – Он вскинул руки и тотчас уронил. – О себе могу сказать, что чувствую себя побежденным.

Эти слова меня удивили.

– Не падайте духом. Случай сложный, запутанный, но не безнадежный. Ничто так не взбадривает, как ситуация, где все оборачивается против тебя.

– И становится невыносимо противным.

– Зато нас двое.

– Уже нет. Вы оставили меня позади. – Он взглянул с подозрением. – Не может быть, чтобы вы были так же растеряны, как и я.

Я внимательно посмотрел на него, осмысливая его тон. Он не столько удручал, сколько наводил на размышления. Внятнее, чем признание в своем бессилии, звучал намек, что я не открываю ему свои карты. Между прочим, так оно и было.

– Полагаете, я скрываю какие-то факты? Или выводы?

Мы сделали еще несколько шагов, прежде чем он ответил:

– Подозреваю, что вы прошли дальше, чем кажется. И что каждое ваше слово и даже ваше молчание указывают на какое-то определенное место.

Я невозмутимо достал из кармана последнюю жестянку «Пантер». Оставалось пять штук. Предложил Фокса, но он молча отказался.

– Мир полон очевидных фактов, которые никто не удосужился заметить. Гибель Эдит Мендер преступник хотел выдать за самоубийство. Это злодеяние мы можем считать не связанным с последующими. Мотив его неизвестен, и, вполне вероятно, тем бы все и кончилось, если бы дела убийцы не приняли опасный для него оборот. – Я остановился и раскурил сигару. – До этого места мои рассуждения правильны?

– Вполне, – кивнул Фокса.

– На сцену вышел доктор Карабин – вышел и сделал некие выводы, которые нам также неизвестны. Вернее, в этом заподозрил его убийца, а еще вернее – доктор уведомил его сам. Так или иначе, убийца решил его убрать. И еще я подозреваю, что к этому кое-какое отношение имеет малина.

– Малина?

Я помолчал, выпуская дым.

– Да. Ее сок пачкает зубы.

– Не понимаю.

– Я тоже, это всего лишь впечатление. Впечатление от того, что меня интригует. Но всему свое время. Сейчас важно другое – в интервале от гибели Эдит Мендер до убийства Кемаля Карабина возник некий фактор, придавший всему происходящему иной вид. А именно вмешались мы с вами в качестве толкователей событий и фактов.

– Вы думаете, это и ускорило ход событий?

– Правильней было бы сказать – изменило. Превратило более или менее скрытое преступление в очень заковыристую интеллектуальную задачу. В шахматную партию. В зловещую игру.

Фокса с рассеянным видом созерцал небо, далекое море, пляж за павильоном, где все еще лежал труп Эдит Мендер.

– Или, иначе говоря, на сцену вышел гений зла.

– Что же, можно и так сказать. И с этой минуты все превратилось в клубок тщеславий и вызовов – вызовов прежде всего уму. Поняв, что я взял на себя роль, столько раз сыгранную в кино, убийца, который тоже внимательно читал Конан Дойла и видел мои фильмы, решил и себе взять роль… Принять участие в этом празднестве.

– Стать на сцене третьим.

Я вздернул бровь и холодно ответил:

– Порой от третьих до вторых рукой подать.

– Не понимаю… – запнувшись, проговорил Фокса.

– Не важно, – сказал я. – Важно то, что, когда убийца прикончил Карабина, он уже вошел в игру, уже наслаждался этим, провоцировал нас, рассыпал записки, оставлял следы, ложные и реальные. Всячески старался усложнить результаты, чтобы затемнить причины.

– Адресуя все это вам и мне.

– Особенно мне.

– Запертая комната…

– Да.

– Парик, надетый задом наперед…

– Это был ложный след, который никуда не вел. Отвлекающий маневр, наподобие тех, что использовал в своих фильмах Хичкок. Жуткая шутка.

– Записка с упоминанием античной трагедии…

– И орудие убийства, подсунутое под дверь.

Фокса в очередной раз согласно кивнул:

– «Разоблачи меня, если считаешь, что тебе это по зубам, – вот что как бы говорил вам убийца. – Стань больше чем человеком, превратись в воплощение холодного ума».

– Да, это весточка, – признал я. – Точно так же, как рука убитого доктора, указывающая на тот журнал, где помещена моя фотография в роли Шерлока Холмса. И записка, напечатанная на машинке Эдит Мендер, тоже адресована мне.

Я снял шляпу, рассеянно стряхнул несколько сухих листьев оливы, упавших на поля, и снова надел. Вздохнул глубоко и соболезнующе, как человек, принесший дурную весть.

– В тот день, когда мы с вами познакомились, вы высказали интересную мысль о способности читателя забывать прочитанное, а потом повторили это после гибели Клеммера. В таинственной истории задача автора не просветить читателя, а ослепить. Добиться того, чтобы читатель сосредоточился на вопросе «как?», а не «кто?». И потому задача автора – не дать читателю распознать расставленные ему ловушки, а если тот все же разглядит их или почует, следует накапливать ложные следы, предъявлять их один за другим, не давая читателю перелистнуть страницы, вернуться в начало, осмыслить и убедиться… Понимаете?

– Отлично понимаю.

– И это будет равносильно тому, чтобы заставить читателя выработать нечто вроде теории, похожей на теннисоновскую «Мод» – безупречно ущербную, холодно-цельную, великолепно никакую.

– Так оно и есть, – восхищенно кивнул он.

– В таком случае кажущийся беспорядок станет не чем иным, как препятствием на пути к излишнему размышлению. Ибо читатель, чересчур склонный к анализу, всегда опасен для автора.

Каменное изваяние, в которое превратился мой собеседник, вдруг ожило.

– У вас есть подтверждение какой-нибудь гипотезы? – охрипшим голосом спросило оно.

– Кое-что есть. Мне не хватает последних элементов, чтобы можно было ее сформулировать.

– А пока не можете?

– Вот-вот смогу.

Фокса поглядел с растерянным любопытством:

– Три плюс один равно четырем, Холмс, – так вы сказали вчера. И не время от времени или если выйдет, а всегда.

– Это в реальной жизни, – ответил я. – Но не забудьте – мы с вами в романе.

Я загляделся на облачко сигарного дыма. Ветра не было, и он поднимался вертикально.

– Кто сказал, что преступный мир навеки утратил дух авантюризма и романтики?

– Вы и сказали. – Намек на улыбку так и не проявился полнее. – Ну то есть Шерлок Холмс.

– Это из «Вистерии-Лодж»?

Он сморщил лоб, припоминая:

– Кажется.

– Ну вот видите, Шерлок Холмс или Конан Дойл ошиблись. Остались еще романтичные убийцы.

– О господи…

– Еще раз должен признать, что наш убийца – настоящий виртуоз. Гений изобретательности, способный сорвать банк. Затевая свою игру он так сильно рискнул, что, в сущности, до сих пор почти ничем не рисковал.

Я шел по песку к той части пляжа, что тянулась от павильона до развалин форта. Испанец шагал за мной, продолжая допытываться:

– А Клеммер? Он что, принимал в этом участие? Думаете, его убили из-за этого?

– Сомневаюсь, что это было чисто игровое – простите мне это жуткое определение – убийство. Что касается версии «импровизация», есть очень весомые аргументы против.

Я сделал еще несколько шагов к форту. Солнце так отблескивало на песке, что глазам было больно, и шляпа не спасала. Ближе к берегу уже слышались посвист ветра и шум прибоя.

– Сомневаюсь я и в том, что Клеммер имеет прямое отношение к двум другим убийствам. Склоняюсь к мысли, что какая-то часть его прошлого случайно пересеклась с намерениями убийцы. И тот, обнаружив это, всего лишь воспользовался представившейся возможностью.

– Вот как… Интересно.

– Когда внимание зрителей привлекает какое-нибудь значительное событие, зрители обычно не в состоянии заметить что-нибудь еще, даже если оно происходит у них на глазах.

Фокса поглядел с подозрением:

– Это вы о чем?

– Одно из неудобств реальной жизни состоит в том, что очень редко удается увидеть развитие сюжета до конца. Зато в литературе и в кино развязку можно приберечь для последней главы.

Мой собеседник по-прежнему не сводил с меня немигающих глаз:

– А мы с вами на какой?

– На предпоследней.

– Стало быть, до решения еще далеко, Бэзил. То ли случайно, то ли умело воспользовавшись открывшимися возможностями, преступник уложил одним выстрелом трех бекасов, уж простите за такую вольность, а нас поднял на смех. Шерлок Холмс и Ватсон унижены Наполеоном преступного мира.

Остановившись, я обернулся к нему. Потом, возражая, поднял руку с сигарой:

– Простите, что выпячиваю свой приоритет, но множественное число вами тут употреблено не вполне корректно.

– О чем вы?

– Об употребленном вами местоимении «мы».

Он трижды моргнул:

– Это как?

– Вы, надеюсь, помните «Второе пятно»?

– Разумеется, помню… – Фокса был сбит с толку. – Но при чем тут…

Я позволил себе толику педантизма:

– Quis custodiet ipsos custodes?[88]88
  Кто устережет самих сторожей? (лат.) – крылатое латинское изречение, впервые встречающееся в «Сатирах» Ювенала.


[Закрыть]

– Простите, не понимаю…

Я процитировал по памяти:

– «Мы в такой ситуации, дорогой Ватсон, когда закон опасен для нас не менее, чем преступники»[89]89
  «Второе пятно», перев. С. Сухарева.


[Закрыть].

Он снова захлопал ресницами. Вернее сказать – хлопнул лишь один раз, а потом взгляд его зале-денел.

– Что вы имеете в виду?

– Многое… – отвечал я спокойно. – В том числе и эпизод, когда открылась якобы запертая изнутри дверь в номер доктора Карабина.

– Что?

– Вы прекрасно знаете что. Знаете, не правда ли, дорогой Ватсон? Или на этой странице рассказа вы предпочли бы зваться «профессор Мориарти»?

На развалинах венецианского форта ветер с моря на склоне холма превратился в приятный бриз. От подножия стены, грязной от всякого мусора и обломков, принесенных морем, полукругом простирался пляж, а в ста шагах от нас стоял павильон и виднелись на песке спутанные мотки водорослей. Вода, изумрудная у самого берега, дальше становилась темно-синей, и утихающий, по всему судя, шторм еще срывал с нее клочья белой пены.

– Номер доктора Карабина был заперт не изнутри, а снаружи, – сказал я. – И ключ лежал у вас в кармане.

Сняв шляпу, я сидел на выступе крепостной стены. Фокса стоял передо мной, черный на фоне светлого неба, как если бы на съемочной площадке его осветили сзади. Солнце в зените покрывало его лицо глубокими бороздами тени и света.

– Отчего вы так решили? – осведомился он очень спокойно.

– Знаете ли вы, что такое монтаж? – спросил я, будто не слыша.

Он кивнул:

– Режут и склеивают отснятые кадры, да?

– Именно так. Камера показывает один эпизод, потом другой, но между ними есть зазор, разрыв. Режиссер и монтажер убирают этот ненужный промежуток… Для того, к примеру, чтобы перейти с плана одного лица на другое, не меняя точки съемки, не прибегая к панорамированию, не показывая, что было между этими героями, какое выражение было на их лицах перед тем и после того, что они сделали или сказали.

– К чему это все?

– Монтаж нужен, чтобы зритель получил возможность сам заполнить эти пустоты. И вот в них-то и можно устроить ловушки. Понимаете?

– Не совсем.

– Ложь может выявить не меньше, чем правда, просто надо внимательно слушать.

– О какой лжи вы говорите?

Чтобы придать моменту торжественности, я про себя досчитал до десяти и лишь потом ответил:

– Ключ находится у вас. Вы нагибаетесь, смотрите в замочную скважину и говорите, что номер, кажется, заперт изнутри. Мадам Ауслендер ушла за мастер-ключом и вот-вот вернется, после чего наверняка выяснится, что вы сказали неправду; а вы тем временем говорите, что вроде бы изнутри доносится стон. И это оправдывает то, как торопливо вы делаете все дальнейшее.

– Что же я делаю?

– Хватаете со стены огнетушитель и бьете им в дверь. Важная деталь: бьете не в замочную скважину, а ниже. Пробиваете в филенке дыру. Просовываете руку и говорите, что ключ в скважине, что не соответствует действительности. Пряча ключ в кулаке, вставляете его в замок с обратной стороны. Делаете вид, что не дотягиваетесь, отстраняетесь, зовя на помощь меня, а я обнаруживаю его в скважине.

– А как же щеколда? Вы же сами убедились, что там была и задвижка.

– Да, это так, и признаю, что это был мастерский ход – великолепная импровизация на ходу. Едва лишь вы ощупью вставили ключ в замок, как тут же нащупали и задвинули щеколду. Потом сказали, что не дотягиваетесь, уступаете место мне, и я подтверждаю вашу версию.

– Прекрасно, – согласился Фокса.

Я взглянул на него насмешливо:

– Вы имеете в виду мою дедукцию или свои действия?

Он не ответил. По-прежнему стоял передо мной, сунув руки в карманы, и задумчиво меня рассматривал.

– Иногда, – сказал я, – достаточно взглянуть под другим углом, чтобы подробности, которые на первый взгляд казались незначительными, сделались решающими.

– И как же вы пришли к этому выводу?

– Мысль давно бродила в голове, но оформилась несколько часов назад.

– И потому вы сегодня держались так сухо? И неприязненно?

– Вероятно.

– Вы в самом деле считаете меня убийцей?

– А недурно было бы, а? В этом была бы даже некая извращенная логика. Доктор Ватсон оказывается преступником.

Фокса наконец улыбнулся – впервые за все это время:

– Смутные фигуры в лондонском тумане, где все не то, чем кажется… Признаю, это соблазнительная идея.

– В высшей степени, – сказал я. – Поэтому мне с вечера не терпится спросить у вас, как далеко вы намеревались зайти.

Он оглянулся по сторонам, где валялись осыпавшиеся со стены камни. И на миг меня посетила неприятная мысль: уж не ищет ли он что-нибудь подходящее, чтобы размозжить мне голову?

– Эдит Мендер? – только и спросил он.

Я кивнул, намереваясь разложить факты в каноническом порядке:

– Есть две версии, из которых одна выглядит правдоподобней. В соответствии с ней вы и Эдит Мендер были знакомы раньше и неожиданно встретились на Утакосе. Стремительный отъезд вашей спутницы может иметь к этому отношение… Возможно даже, что мужчина, который бросил ее в Париже, – это вы и есть.

Фокса слушал меня очень внимательно.

– А вторая версия, Холмс?

Я в духе и стиле моего героя неопределенно повел рукой:

– Она не исключает первую, а скорее дополняет ее: вы были на пляже возле павильона, когда Эдит зашла туда. Может быть, вы оказались там без ее ведома, или, может быть, у вас там было свидание.

– А каким же манером туда затесался Спирос?

– Женщины, как я уже говорил, – животные сложные. Помните?

– Прекрасно помню.

– Нельзя исключить, что она, зная, что вы вертитесь вокруг нее, хотела использовать этого паренька, чтобы…

Он захохотал так, что на глазах у него выступили слезы:

– Разыграть сцену и вызвать у меня ревность?

– Нечто в этом роде.

– И я в отчаянии убил ее, когда парнишка вернулся в отель?

– Признайте, что это хорошая гипотеза. Немного вульгарная, но хорошая. Ну а потом вы приготовили антураж, чтобы симулировать самоубийство. Совсем недурно, принимая в расчет неблагоприятные обстоятельства и недостаток времени.

– Невероятно.

– Невероятно не значит невозможно.

Он понурился, размышляя, и тут же вскинул голову:

– А как вы можете доказать, что я отлучился из отеля, чтобы устроить все это?

– Никак не могу. Но в тот вечер Жерар сыграл «Очарование» Карлоса Риверы дважды. Дважды! И во второй раз – когда почти все мы, за исключением Малербы и Нахат Фарджалла, разошлись по номерам спать. Вы не знали, что он исполнил пьесу вторично, потому что вас в это время уже не было в отеле.

Он немного подумал:

– Я мог быть у себя в номере.

– Наши с вами номера расположены напротив друг друга, и оттуда слышна музыка. Я-то слышал ее в ту ночь. Всю программу, включая «Очарование». Жерар сказал, а примадонна подтвердила, что попросила исполнить еще раз.

– И что это доказывает? Может, я спал крепким сном и ничего не слышал?

– В таком случае вы слишком рано уснули.

– Я мог выйти – выкурить сигаретку, прогуляться.

– Это верно.

– По саду.

– Да. А также могли догулять до павильона на пляже.

Он ухмыльнулся насмешливо и злобно:

– Только не говорите, Холмс, что нашли там окурок моей испанской сигареты. И что ваш знаменитый трактат о ста сорока видах пепла сигарного, сигаретного и трубочного позволил вам точно установить сорт и марку.

– Нет-нет, – успокоил я его. – Такую ошибку не допустил бы даже ваше альтер эго, автор боевиков Фрэнк Финнеган.

– А Карабина, если следовать вашей логике, убил тоже я? Зачем бы мне это могло понадобиться?

– Это самое простое. При вскрытии доктор отмел версию самоубийства Эдит Мендер. И заявил об этом в присутствии убийцы.

– И в вашем тоже, Холмс.

– Конечно, но, вероятно, он обнаружил некую особенность, позволившую исключить самоубийство. И прямо указывавшую на преступление.

– Или доктор хотел его пошантажировать – в духе моих самых слабых романов. Вот в «Семи жизнях кота» рассказывается подобная история.

– Вполне вероятно.

Я встал, отряхнул брючины и надел панаму.

– На этом этапе своей интриги убийца просто упивался ею. Признайте, что это совпадает с вашей манерой оценивать происходящее – литературные и кинематографические аналогии, шуточки и трюки в жанре бульварного детективного чтива и даже обращения ко мне как к знатоку и ценителю… В этом ряду и записка про Аякса, напечатанная на «оливетти» покойной Эдит Мендер…

– Так ведь я сидел рядом с вами, внизу! Забыли?!

– Вы могли напечатать ее раньше и оставить у себя в номере. И потом… имеется ведь у нас рука доктора Карабина, указывающая на журнал с моей фотографией, номера страниц «Стрэнд мэгэзин»… И часть орудия его убийства – просунутый под дверь нож для разрезания бумаги. Вспомните, что я вам об этом рассказал тогда же, меж тем как ключ от номера вы спрятали у себя. Вы ничего мне не ответили.

– А четвертый окурок в пепельнице Карабина был мой, не так ли?

– Весьма возможно. Потому вы и заставили его исчезнуть.

Фокса, повесив голову, глядя на свои башмаки, как будто раздумывал над тем, что сейчас услышал.

– Ну хорошо… Но если преступник я, зачем понадобилась третья жертва? – спросил он наконец. – Клеммера-то за что?

Я пожал плечами:

– Вы, как автор детективов, привыкли нанизывать тайны на тайны. Умеете строить такую стратегию, чтобы читатель был очарован и получал стимул читать дальше. И по вашим же словам, умеете ослеплять его, когда он слушает, и оглушать, когда смотрит.

– И дальше что?

Я не без пренебрежения воздел руку в стиле Холмса:

– Раньше я говорил, что надо исключить безумие, игру и все, что лежит на поверхности. Подобных ходов должен избегать и стыдиться даже самый посредственный писатель.

– В «Преступлении без убийцы» я описал сумасшедшего убийцу.

– И без сомнения, эта книга не относится к числу ваших шедевров. С другой стороны, Полоний, которого я играл в фильме Роберта Леонарда (в роли Гамлета был Ларри Оливье), произносит: «Если это и безумие, то в своем роде последовательное»[90]90
  Уильям Шекспир «Гамлет», акт II, сцена 2.


[Закрыть].

Фокса смотрел на меня нахмурясь. И очень серьезно. Это выражение лица портило его красоту.

– А при чем тут вообще Клеммер?

– В романах и фильмах, – ответил я, – убийства совершают лишь после долгой и обстоятельной подготовки. А в реальности восемь из десяти преднамеренных убийств происходят в обстоятельствах спонтанных и случайных. Последующие кропотливые усилия направлены чаще всего на сокрытие этих обстоятельств или своей вины.

– Вы-то откуда это знаете? Подобную статистику, я хочу сказать.

– Вычитал в «Ридерз дайджест».

– Подумать только… Все-то вы вычитали в «Ридерз дайджест».

– Почти все.

Я зашагал по тропинке, спускавшейся от форта к пляжу. Фокса шел следом и, признаюсь, от того, что он был у меня за спиной, по спине этой бежали мурашки. И потому я остановился и подождал, когда он со мной поравняется. Потом я очень спокойно извлек из кармана вдвое сложенный листок.

– Да, тут вы правы: с Клеммером все по-прежнему неясно. Хотя имеется вот это.

Он взглянул с любопытством:

– И что это такое?

– Только не говорите, что впервые видите.

– Именно впервые.

– По всей видимости, наша третья жертва в момент убийства что-то читала или с кем-то что-то обсуждала.

– И где вы это нашли?

– В кармане убитого. Он сам туда сунул листок, либо это сделал убийца. Если так, он совершил ошибку – возомнил себя всемогущим. И вероятно, не сумел побороть искушение. Художественная натура, помните?

– Вы мне ничего не говорили. – Фокса теперь был по-настоящему растерян. – И я не видел, как вы припрятали эту бумажку.

– Помните, что я говорил о монтаже, – удовлетворенно улыбнулся я. – Мастерство сыщика, как и опытного преступника, сродни искусству фокусника: тот и другой должен изменить поле зрения жертвы. Речь не об этих дурацких фокусах, когда глаз не поспевает за рукой, а об отвлечении внимания. Надо, чтобы, пока публика следит за одной рукой, действовала другая.

– О черт… У вас это очень ловко вышло.

– Вспомните, что я играл Раффлза в «Воре-джентльмене». Это, разумеется, другой роман.

– Ну да.

– Как видите, все может стать литературой.

Пляж остался позади, а мы входили в оливковую рощу. Я передал листок Фокса, и тот торопливо его развернул.

– Это страница из «Пари матч» – вторая неделя июня тысяча девятьсот сорок девятого года, – вырванная из подшивки в читальне. Речь в заметке идет о процессе над нацистами, виновными в военных преступлениях. Подсудимые – люди несравненно менее известные, чем подсудимые в Нюрнберге. Посмотрите на одиннадцатую фамилию в списке.

– «Штурмбаннфюрер СС Ганс Людвиг Клеммер, – прочел Фокса. – Лагерь военнопленных в Горбитце. Обвиняется в казнях…» – Он осекся и удивленно заморгал: – И никакого Освенцима?

– Нет. Только Горбитц.

– А где это? В Польше?

– Не уверен. Мне кажется, в Восточной Германии.

Фокса стал читать дальше:

– «Проведя год под стражей и представ перед судом, был освобожден за недостатком улик». – Он ошеломленно взглянул на меня. – Невероятно. Неужели это в самом деле он?

– По крайней мере, кто-то был в этом уверен.

– Но все же это он или не он?

– Ни доказать, ни опровергнуть нельзя. Я лично не уверен, а кто-то не сомневался. Пропавшие паспорта, очевидно, имеют к этому отношение и помогли подтвердить личность.

Фокса окинул меня каким-то странным, едва ли не оскорбленным взглядом:

– Неужели вы в самом деле считаете меня…

– Спрашиваете, считаю ли? Всякое предположение может оказаться неверным. Правильные ответы можно дать исключительно с помощью логики. А этот ключ – чистая логика. Как и выключатель в номере Карабина.

Фокса замер с открытым ртом:

– А с ним-то что?

– Когда мы вошли, ставни были закрыты. Но вы без колебаний зажгли свет, хотя замочная скважина с ключом была расположена в левой части двери.

– И?

– А в вашем номере – с правой. Как вы определились в темноте? Логично предположить, что вы уже бывали там раньше.

– Интуиция.

– Слишком четко она у вас сработала, не находите? Слишком четко и слишком быстро. Вы снова нарушили законы детектива, помните? В соответствии с которыми, как вы сами сказали, преступниками не могут быть дворецкие и китайцы.

Он взял меня за локоть и остановил:

– Бэзил… Насчет ключа я могу объяснить.

– Прекрасно! Приступайте.

Теперь он смотрел на меня не моргая. Упорно.

– Ключ от номера Кемаля Карабина я нашел на полу в собственном номере. И убедился, что там выбит номер. Мне подсунули его под дверь точно так же, как вам – нож для разрезания бумаги. Я положил его в карман и стал думать, что с ним делать. И когда представится случай рассказать вам об этом. Но когда решился, мы уже сидели с Веспер Дандас на террасе ее номера.

– Прекрасно помню.

– И момент был неудачный. Тут на террасе соседнего номера – того, который занимал доктор, – появились мадам Ауслендер и Жерар, позвали нас – и все завертелось. Внезапно я увидел возможность избавиться от ключа – и воспользовался ею.

– Хитроумно.

– Да. Впрочем, этот трюк я позаимствовал у Пьера Буало, который описал его в романе «Рука, запирающая дверь».

Он снова сложил страничку из журнала и твердой рукой протянул ее мне.

– Признаю, что наслаждался так же, как и вы. Играть в Ватсона было невероятно увлекательно. Но ваша дедукция неверна, хоть и убедительна. И неверна была прежде всего отправная точка ваших размышлений. Ибо я никого не убивал.

Он смотрел на меня в полнейшем спокойствии. Я постоял неподвижно и пожал плечами:

– Как вы помните, наверно, ошибки были свойственны и Шерлоку Холмсу.

– Верно.

– Есть детали, которые по отдельности могут указать путь к решению, а вот в совокупности теряют свою убедительность…

Он остановился и с убитым видом покачал головой:

– Он уплыл у нас из рук, Шерлок.

Я довольно долго молчал. Потом, пряча листок в карман, мрачно кивнул:

– Да, наверно. Я, в конце концов, не устаю твердить, что я всего лишь актер.

И собрался уже продолжить путь, но остановился, заметив, что Фокса смотрит на меня с открытым ртом. Он оцепенел, замер, его вдруг осенила неожиданная идея.