Текст книги "Все мы смертны. Что для нас дорого в самом конце и чем тут может помочь медицина"

Глава 4
Помощь

Казалось бы, массы должны были восстать. Казалось бы, мы должны были сжечь дома престарелых дотла. Но мы не стали бунтовать, поскольку, по-видимому, не могли даже представить себе, что на те месяцы и годы, когда мы станем так слабы и беспомощны, что больше не сможем жить самостоятельно, можно придумать что-то лучшее. У нас на это не хватило воображения.

В целом главной альтернативой дому престарелых оставалась семья. Шансы избежать дома престарелых прямо зависят от того, сколько у тебя детей[67]67
  G. Spitze and J. Logan Sons, Daughters, and Intergenerational Social Support // Journal of Marriage and Family 52 (1990): 420–430.


[Закрыть], а согласно исследованиям – правда, таких исследований было очень мало – объем помощи, на который ты можешь рассчитывать в старости, резко возрастает, если у тебя есть хотя бы одна дочь. Однако увеличение продолжительности жизни совпало с тем фактом, что экономика семьи теперь зависит от доходов обоих супругов, а это привело к новым тяготам и мучениям для всех заинтересованных сторон.

Лу Сандерсу было 88 лет, когда им с его дочерью Шелли пришла пора принимать трудные решения по поводу будущего Лу. До этого он прекрасно справлялся сам. Он никогда ничего особенного не ждал от жизни – ему достаточно было скромных удовольствий и общества друзей и родных. Он родился в семье русскоговорящих евреев, иммигрантов из Украины, и вырос в Дорчестере, рабочем районе Бостона. Во время Второй мировой он был летчиком, служил на юге Тихого океана, а когда вернулся, женился и осел в Лоуренсе, промышленном городке неподалеку от Бостона. У них с женой Рут были сын и дочь, и Лу вместе со свояком открыли хозяйственный магазин. Лу смог купить семье дом с тремя спальнями в хорошем квартале и дать детям высшее образование. Их семейная жизнь не обошлась без неурядиц и горя. Их сын пристрастился к алкоголю и наркотикам, у него были финансовые неприятности, а потом оказалось, что он страдает маниакально-депрессивным психозом. Он покончил с собой, когда ему было едва за сорок. А хозяйственный магазин, процветавший долгие годы, прогорел в результате распространения торговых сетей. В 50 лет Лу неожиданно пришлось все начинать с нуля. Но, несмотря на возраст, недостаток опыта и отсутствие высшего образования, Лу получил новый шанс: стал специалистом по наладке электронного оборудования в компании “Рейтион” и проработал там до выхода на пенсию. Ушел с работы только в шестьдесят семь, поскольку за два дополнительных года на работе “Рейтион” пообещала ему прибавку к пенсии на 3 %.

Между тем у Рут начались нелады со здоровьем. Она всю жизнь курила, и у нее нашли рак легких; она вылечилась, но курить не бросила (Лу решительно не мог ее понять). Через три года после того, как Лу вышел на пенсию, у Рут случился инсульт, от которого она так полностью и не оправилась. Она все сильнее зависела от мужа: без Лу она не могла перемещаться по городу, ходить в магазины, вести хозяйство – практически ничего. Потом у нее под мышкой появился какой-то узел, и биопсия показала, что это метастаз. В октябре 1994 года Рут умерла в возрасте 73 лет. Лу стал вдовцом в семьдесят шесть.

Шелли за него тревожилась. Она не понимала, как он будет жить без Рут. Однако заботы о Рут, когда она угасала, научили Лу душевной стойкости, и хотя он глубоко скорбел, но постепенно обнаружил, что одиночество его вовсе не тяготит. Десять лет он жил полной, счастливой жизнью. Вставал спозаранку, готовил себе завтрак, читал газету. Гулял, покупал продукты в супермаркете, возвращался домой, готовил ланч. Потом наведывался в городскую библиотеку. Там было красиво, тихо и светло, и он часа два проводил за чтением любимых газет и журналов, а иногда с головой погружался в какой-нибудь детектив. Брал книги домой и читал их по вечерам, а под настроение смотрел кино или слушал музыку. Раз-два в неделю ходил поиграть в криббедж с соседями. “У моего отца очень интересные друзья, – говорила Шелли. – Он с кем угодно найдет общий язык”.

Среди новых приятелей Лу был один иранец, продавец в видеомагазине, куда Лу часто заглядывал. Звали его Боб, и было ему лет двадцать. Лу садился на барный табурет, который Боб ставил ему у прилавка, и они болтали часами – юный иранец и пожилой еврей. Они так подружились, что даже однажды вместе съездили в Лас-Вегас. Лу очень любил казино и путешествия с друзьями.

В 2003 году, когда Лу было 85 лет, у него случился инфаркт. Лу повезло: скорая быстро доставила его в больницу, и врачи успели вовремя стентировать его закупоренную коронарную артерию. Две недели в кардиологическом реабилитационном центре – и Лу снова был как новенький. Однако через три года он впервые упал, а это предвестие неотвратимой беды. Шелли заметила, что у отца дрожат руки, и невролог поставил диагноз – болезнь Паркинсона. Симптомы удавалось снимать лекарствами, но тут у Лу стала пошаливать память. Шелли обратила внимание, что если Лу начинал рассказывать длинную историю, то иногда терял нить. А иногда явно не помнил, о чем они только что говорили. В остальном казалось, что все хорошо и даже прекрасно: как-никак ему было уже восемьдесят восемь. Лу по-прежнему водил машину. По-прежнему выигрывал в криббедж. По-прежнему поддерживал порядок в доме и сам управлял своими финансами. Но потом он снова упал и чудом не покалечился – и это его напугало. Он вдруг ощутил бремя накапливавшихся годами мелких перемен. Он сказал Шелли, что боится, что когда-нибудь упадет, ударится головой и умрет. Страшила его не смерть, а то, что придется умереть в одиночестве.

Шелли спросила, что он думает о доме престарелых. Лу и слышать об этом не хотел. Уж он-то видел, как живут в таких заведениях его приятели: “Да там одно старичье!” – говорил он. А его такая жизнь не устраивала. И Лу взял с Шелли слово, что она никогда не отправит его в дом престарелых. Но жить один он тоже больше не мог. Оставался только один выход: перебраться жить к Шелли и ее семье. Именно это она и организовала.

Я спросил у Шелли и ее мужа Тома, как они к этому отнеслись. Очень хорошо, хором ответили они. “Мне было бы неспокойно, если бы он и дальше жил один”, – сказала Шелли, и Том с ней согласился. Лу перенес инфаркт. Ему скоро будет девяносто. Как в такой ситуации не взять старика к себе? К тому же Шелли и Том признались, что у них мелькала мысль: это ведь ненадолго.

Том и Шелли вели тихую уютную жизнь в скромном доме в колониальном стиле в Норт-Ридинге, неподалеку от Бостона, однако не все у них было гладко. Шелли работала секретаршей. Том целый год оставался без работы после сокращения. Теперь он работал в туристической компании, но зарабатывал меньше прежнего. У них было двое детей-подростков, и супруги не совсем понимали, куда поселить Лу. Однако Шелли и Том превратили гостиную в спальню, поставили в ней кровать, большое кресло, любимый гардероб Лу и роскошный телевизор. Остальную мебель распродали или отправили на склад.

Совместное проживание потребовало притирки. Вскоре всем стало понятно, почему представители разных поколений предпочитают жить раздельно. Отец и дочь поменялись ролями, а Лу не нравилось, что теперь не он в доме хозяин. Кроме того, он не ожидал, что ему будет так одиноко. В тихом пригороде ему было не с кем провести день, да и пойти особо некуда – ни библиотеки, ни видеомагазина, ни супермаркета.

Шелли попыталась записать его в центр дневного пребывания для престарелых. Свозила его туда на завтрак. Лу там совсем не понравилось. Шелли узнала, что старичков иногда возят в “Фоксвудс” – казино в двух часах от Бостона. Это было не самое любимое казино Лу, но он согласился съездить. Она была в восторге. Может быть, у него появятся друзья? “Как будто сажала ребенка в школьный автобус”, – рассказывала мне Шелли. Возможно, именно это ему и не понравилось. “Помню, как я сказала: «Всем привет, это Лу. Он сегодня едет в первый раз, и я надеюсь, вы примете его в компанию»”. Когда Лу вернулся, Шелли спросила, с кем он подружился. Ни с кем не подружился, ответил Лу. Играл один.

Впрочем, со временем Лу сумел приспособиться. У Шелли и Тома был пес – китайский шарпей Пекин, и они с Лу души не чаяли друг в друге. Пекин ночью спал у него в ногах и сидел рядышком, когда Лу читал газету или смотрел телевизор. Они подолгу гуляли. Если Пекин занимал любимое кресло Лу, тот приносил себе табурет из кухни, лишь бы не побеспокоить пса.

Приятели-люди у Лу тоже появились. Он взял за правило каждое утро выходить поздороваться с почтальоном, и они подружились. Почтальон тоже играл в криббедж и стал приходить к Лу поиграть каждый понедельник в обеденный перерыв. К тому же Шелли наняла для Лу компаньона – молодого человека по имени Дейв. Обычно такого рода принудительная дружба терпит крах, однако, представьте себе, Лу и Дейв нашли общий язык. Дейв заходил к Лу два-три раза в неделю днем, они болтали или опять же играли в карты.

Лу успокоился, привык к новой жизни и решил, что так и проведет остаток дней. Ему удалось приспособиться – зато Шелли было с каждым днем все труднее. Она работала, вела хозяйство, занималась детьми, которым приходилось преодолевать обычные для старшеклассников трудности. А теперь ей еще приходилось заботиться о любимом, но таком немощном и несамостоятельном отце. Это было непосильное бремя. Например, Лу по-прежнему то и дело падал. У себя в комнате, в ванной, на кухне, когда вставал из-за стола, – у него вдруг подкашивались ноги, и он валился, будто срубленное дерево. За год его четыре раза увозила скорая. Врачи предположили, что все дело в лекарствах от болезни Паркинсона, и отменили их. Но от этого у Лу только сильнее дрожали руки и при этом все равно подкашивались ноги. В конце концов ему поставили диагноз “ортостатическая гипотензия” – это типичный для глубоких стариков симптом: при перемене позы – когда человек встает или садится – организм теряет способность поддерживать нормальное артериальное давление и функции мозга нарушаются. Врачи оказались бессильны – они только и могли, что посоветовать Шелли еще внимательнее присматривать за отцом.

Кроме того, Шелли обнаружила, что у Лу по ночам случаются панические атаки. Ему снилась война. Он никогда не участвовал в боевых действиях, но во сне враг набрасывался на него с мечом и пронзал ему грудь или отрубал руку. Сны были очень яркие и страшные. Лу метался, кричал, стучал в стену. Его крики были слышны во всем доме: “Не надо! Что ты делаешь! Сукин сын!” Раньше он никогда не ругался.

Так что Лу не давал им нормально спать по ночам, а нагрузка на Шелли росла и росла. В 90 лет Лу уже не хватало ни ловкости, ни чувства равновесия, чтобы самостоятельно мыться. По совету консультантов из центра дневного пребывания для пожилых людей Шелли установила в ванной поручни, стул для душа и удобный высокий унитаз, но этого оказалось недостаточно. Тогда Шелли наняла сиделку, чтобы та помогала Лу мыться и оказывала другие мелкие услуги. Но Лу не хотел принимать душ днем, когда приходила сиделка. Он хотел мыться вечером, перед сном, а значит, помогать ему должна была Шелли. Это тоже стало ее ежедневной обязанностью.

То же самое относилось к переодеванию, когда Лу случалось намочить белье. У него было не все в порядке с простатой, и хотя уролог прописал ему лекарства, все равно случались и протечки, и аварии, когда Лу не успевал дойти до туалета. Шелли уговаривала его носить специальное одноразовое белье, но Лу не соглашался: “Памперсы – они и есть памперсы!” – говорил он.

Сложности поджидали в самых неожиданных местах, большие и малые. Лу не нравилась еда, которую Шелли готовила на всю семью. Он не жаловался. Просто не ел, и все. Поэтому ей приходилось готовить для него отдельно. Он плохо слышал – и включал телевизор в своей комнате так громко, что у остальных голова раскалывалась. Родственники закрывали дверь, но Лу это не нравилось: так Пекин не мог входить и выходить. Шелли была готова уже придушить отца. В конце концов она купила ему беспроводные наушники. Лу их терпеть не мог, но Шелли все же настояла, чтобы он их надевал. Это было просто спасение! Мне оставалось только гадать, кого именно спасли наушники: семью Шелли или самого Лу.

В нашу эпоху всемогущей медицины уход за немощным стариком превращается в непосильное сочетание эмоциональной заботы и технических приемов. Лу получал очень много лекарств, и за ними надо было следить, пополнять запасы, сортировать таблетки, отсчитывать дозы. Его нужно было показывать целой толпе специалистов, иногда чуть ли не еженедельно, а они постоянно назначали анализы, обследования, визиты к другим специалистам. У Лу была электронная тревожная кнопка на случай, если он упадет, и ее нужно было ежемесячно проверять. И все это Шелли должна была делать практически одна. На самом деле в наши дни человеку, который ухаживает за престарелым родственником, приходится делать гораздо больше, чем сто лет назад. Шелли превратилась в круглосуточную консьержку-шофера-медсестру-техника-ремонтного рабочего и к тому же должна была держать в голове сложное расписание срочных дел. А еще она была кухаркой-горничной-компаньонкой – и при этом никто не отменял того факта, что именно она оставалась главным добытчиком в семье. То и дело сиделки в последнюю минуту объявляли, что не могут прийти, а врачи переносили время приема, от этого у Шелли все шло наперекосяк на работе, а в результате и дома: у Шелли начались эмоциональные срывы. Если Шелли просто хотела съездить куда-нибудь с мужем и детьми на выходные, нужно было нанимать кого-то, чтобы посидеть с Лу, и даже тогда обязательно случалась какая-нибудь накладка, и все приходилось отменять. Один раз они улетели на каникулы на Карибское море – и пришлось вернуться всего через три дня. Лу не мог без нее обойтись.

Шелли боялась, что вот-вот сойдет с ума. Она искренне хотела быть хорошей дочерью. Хотела, чтобы отец был в безопасности, хотела, чтобы он был счастлив. Но еще она хотела, чтобы сама она могла хоть как-то управляться с собственной жизнью. Как-то вечером Шелли спросила у Тома: может, надо бы поискать для Лу дом престарелых? Ей было стыдно даже заикнуться об этом. Ведь она дала отцу слово – а теперь собиралась его нарушить. Том ее не поддержал: “Ты справишься, – сказал он. – Ведь осталось совсем недолго”.

Оказалось, что нет. Три года спустя, вспоминая тот вечер, Том признал, что это было бестактно с его стороны. А Шелли чувствовала, что еще немного, и она сломается. У нее был родственник – главный врач дома престарелых. Он посоветовал пригласить медсестру, которая оценит состояние Лу и поговорит с ним, и тогда Шелли не придется брать на себя неприглядную роль дочери-злодейки. Медсестра сказала Лу, что с учетом его возросших потребностей ему нужна дополнительная помощь, которую невозможно обеспечить дома. Ему нельзя оставаться одному на весь день, сказала она.

Лу с мольбой смотрел на Шелли, и она поняла, что у отца на уме. Неужели она не может бросить работу и сидеть с ним? От этого немого вопроса у нее сжалось сердце. Шелли расплакалась и сказала отцу, что не готова обеспечить ему необходимую заботу и уход – ни эмоционально, ни финансово. Лу неохотно согласился съездить посмотреть, куда ему предлагают переехать. Выходит, когда человек дряхлеет, быть счастливым уже невозможно.

Учреждение, которое подобрали для Лу, было не домом престарелых (nursing home), а пансионатом для проживания с дополнительным уходом (assisted living facility). Сегодня такие учреждения считаются как бы промежуточной стадией между самостоятельной жизнью дома и жизнью в доме престарелых. Когда Керен Браун Уилсон, стоявшая у истоков этой концепции, в 1980-х годах построила свой первый пансионат в Орегоне, целью ее было добиться, чтобы дома престарелых были больше не нужны. Керен Уилсон считала, что можно создать место, где люди вроде Лу Сандерса – с любыми физическими особенностями и ограничениями – смогут вести свободную и независимую жизнь. Она считала, что нельзя обрекать старика на жизнь в сумасшедшем доме только потому, что он одряхлел и ослабел. И хорошо представляла себе, как добиться счастливой жизни для пожилых людей. Это представление было основано на жизненном опыте таких, как Лу и Шелли, – на историях людей, которым приходилось мириться с зависимостью, и тех, кому пришлось взвалить на себя непосильное бремя ответственности.

Керен Уилсон была дочерью прачки и шахтера из Западной Виргинии. Родители окончили всего по восемь классов, но Керен с детства тянулась к знаниям и была настоящей бунтаркой. Отец умер, когда Керен еще училась в школе. А когда ей было девятнадцать, у ее матери Джесси случился тяжелейший инсульт. Джесси было всего пятьдесят пять, но у нее необратимо парализовало половину тела. Она больше не могла ни ходить, ни стоять. Не могла поднять руку. Лицо у нее перекосилось. Речь стала невнятной. Сознание и интеллект сохранились полностью, но ни мыться, ни готовить, ни ходить в туалет, ни стирать Джесси больше не могла, не говоря уже о том, чтобы работать. Ей нужна была помощь. Но Керен еще училась в колледже. У нее не было собственных доходов, она снимала в складчину с подругой крошечную квартирку и ухаживать за матерью была не в состоянии. У Керен были братья и сестры, но их положение было не лучше. Оставался только один выход – дом престарелых. Керен Уилсон нашла подходящее учреждение поблизости от своего колледжа. С ее точки зрения, там было уютно и персонал приветливый. Но Джесси все время просила дочь, чтобы та забрала ее домой. Забери меня отсюда, повторяла она.

Керен Уилсон стала интересоваться, какие в принципе бывают варианты для пожилых людей. После колледжа она поступила на работу в службу социального обеспечения штата Вашингтон. Шли годы, и Джесси переводили из одного дома престарелых в другой – поближе к кому-нибудь из детей. Ни одно из этих мест ей не нравилось. Между тем Керен вышла замуж, и ее муж, социолог, уговорил жену продолжить обучение. Она поступила на кафедру геронтологии в Портлендский государственный университет в Орегоне. Когда она сказала матери, что будет изучать науку старения, Джесси задала вопрос, который, как вспоминала позднее Керен, перевернул ее жизнь: “Почему ты ничего не делаешь для таких, как я?”

Она прекрасно представляла себе, чего хочет, писала впоследствии Уилсон:

Она хотела, чтобы у нее была комнатка с кухонькой и ванной. Чтобы там было все, что она любит, – и ее кот, и ее незаконченные картины, баночка ее ментолового крема, кофеварка и сигареты. Чтобы были люди, которые помогли бы ей сделать то, что ей самой не по силам. В этой воображаемой квартирке Джесси могла бы запирать свою дверь, регулировать отопление и расставить свою собственную мебель. Никто не будет ее будить, запрещать пользоваться любимым шампунем, прожигать утюгом ее платья. Никто не покусится на коллекцию ее “сокровищ”, добытых на барахолках, и не выбросит ее старые журналы, потому что от них якобы одна зараза. Она сможет оставаться одна, когда захочет, и никто не заставит ее одеваться, принимать лекарства или заниматься чем-то, что ей не по душе. Она снова станет Джесси – человеком, живущим в своем доме, – а не пациенткой на койке[68]68
  K. B. Wilson “Historical Evolution of Assisted Living in the United States, 1979 to the Present// Gerontologist 47, special issue 3 (2007): 8–22.


[Закрыть].

Когда Джесси рассказала все это дочери, Керен не знала, как ей быть. Желания матери были вполне понятными, разумными и скромными, но абсолютно несбыточными: исполнить их не позволяли правила внутреннего распорядка заведений, где жила Джесси. Керен очень расстроилась из-за сотрудников дома престарелых – ведь они так старались и просто прекрасно исполняли свои обязанности – и почувствовала себя виноватой, что мало делает для матери. Прямой и неприятный вопрос, который задала ей Джесси, не давал Керен покоя всю аспирантуру. Чем больше Керен узнавала, чем больше собирала фактов, тем сильнее убеждалась, что дома престарелых никогда не обеспечат ничего похожего на то, о чем мечтала Джесси. Эти заведения были с начала и до конца продуманы с единственной целью: полностью контролировать обитателей. А поскольку цель эта служила исключительно безопасности и здоровью обитателей, поскольку все это делалось ради их же блага, руководство домов престарелых не желало менять подход и сопротивлялось любым переменам. Керен Уилсон решила попробовать изложить на бумаге собственный проект дома престарелых – концепцию, которая позволяла бы старым и немощным сохранять максимум контроля над своей жизнью, а не отдавать его полностью в руки тех, кто за ними ухаживает.

Ключевым словом концепции Керен Уилсон было слово “дом”. Дом – это место, где ты сам решаешь, как проводить время, как организовать жизненное пространство, как обращаться со своим имуществом. Вне дома ты этого не можешь. Вне дома ты утрачиваешь свободу – и именно этого боятся люди вроде Лу Сандерса и Джесси Уилсон.

Итак, Керен с мужем уселись за кухонный стол и записали, каким должен быть настоящий дом для пожилых людей – дом, о котором мечтала ее мать. Потом они попытались найти тех, кто мог бы построить такой дом, чтобы попробовать наладить там работу так, как они задумали. Они обращались в поселки для пожилых людей и в строительные компании. Никто не заинтересовался. Все считали, что это нелепый и непрактичный проект. Тогда супруги решили построить дом сами.

Они были учеными и не имели ни малейшего опыта в подобных делах. Однако супруги учились всему поэтапно. Вместе с архитектором начертили подробные планы. Обошли несколько банков, чтобы получить кредит. Ничего не вышло, и тогда они нашли частного инвестора, который согласился им помочь, но потребовал, чтобы они отдали ему контрольный пакет акций и при этом взяли на себя личную ответственность в случае неудачи. Они подписали контракт. Потом штат Орегон пригрозил отобрать у них лицензию на учреждение для проживания пожилых людей, поскольку в планах было указано, что там смогут жить также инвалиды. Керен несколько дней провела, обивая пороги кабинетов в администрации штата, и все-таки получила разрешение – в виде исключения. Как ни поразительно, им с мужем в конце концов удалось преодолеть все препятствия, и в 1983 году они открыли в Портленде свой новый “пансионат для проживания с дополнительным уходом” (living center with assistance) под названием “Парк-Плейс”.

К моменту открытия “Парк-Плейс” давно перерос рамки пилотного исследовательского проекта: это был крупный жилой комплекс на 112 мест, которые почти тут же заполнились. Сама идея оказалась не просто революционной, но еще и очень соблазнительной. Хотя многие обитатели пансионата были глубокими инвалидами, никто не называл их пациентами. Они считались просто постояльцами пансионата, и обращались с ними соответственно. Каждому полагалась отдельная квартира с полноценной ванной, кухней и входной дверью, запиравшейся на замок (эту деталь многим было особенно сложно себе представить). Разрешалось держать домашних животных и самостоятельно выбирать мебель и ковровое покрытие. Постояльцы сами решали, что им есть, когда включать отопление, кого и когда впускать к себе в дом. Это просто люди, живущие в своих квартирах, снова и снова подчеркивала Керен Уилсон. Но поскольку они пожилые и у них ухудшается здоровье, им обеспечена дополнительная помощь – та самая, которую так легко и охотно оказывали моему деду многочисленные родственники. Это помощь с самым необходимым – едой, лекарствами, личной гигиеной. При этом имеется и сестринский пост, и у каждого постояльца есть тревожная кнопка, с помощью которой можно вызвать помощь в любое время дня и ночи. Помогут здесь и наладить достойный образ жизни – найти компанию, сохранить связи с внешним миром, продолжить заниматься всем тем, что вам было важно раньше.

По большей части обслуживание было таким же, что и в любом доме престарелых. Однако здесь сотрудники осознавали, что, входя к постояльцу, переступают порог чужого дома, а это радикально меняло распределение власти и ответственности. Постояльцы сами контролировали расписание, правила внутреннего распорядка, решали, чем они готовы рисковать, а чем нет. Если вы не хотите спать ночью, а хотите спать днем; если вы хотите, чтобы к вам приехали погостить друзья противоположного пола; если вы не желаете принимать лекарства, от которых путаются мысли, а хотите пиццы и шоколадных конфет (пусть вам трудно глотать, не хватает зубов, а врач не разрешает вам ничего, кроме какого-то протертого размоченного картона) – пожалуйста! А если разум у вас помутился настолько, что вы больше не можете принимать рациональные решения, тогда родные – или те, кого вы заранее назначили, – обсуждают степень риска и возможные варианты. “Помощь” в рамках концепции Уилсон позволяла добиться, чтобы никто никогда не чувствовал себя пациентом специального лечебного учреждения.

Критика последовала немедленно. Многие давние поборники защиты прав пожилых людей сочли, что сама организация фундаментально опасна. Как сотрудники могут обеспечить безопасность постояльцев, если те запирают двери? Разве можно подпускать физически немощных людей с расстройствами памяти к плитам, ножам, алкоголю и так далее? Кто будет следить, чтобы их домашним животным ничего не грозило? Как чистить и обеззараживать ковролин и устранять запах мочи? Как сотрудники узнают, если у постояльца изменилось состояние здоровья?

Все это законные вопросы. Если человек не наводит чистоту и порядок в доме, курит и ест сладости, от которых у него подскочит сахар в крови и придется лечь в больницу, кем его считать – заброшенным больным или воплощением личной свободы? Четкой грани здесь нет, да и сама Уилсон не давала простых ответов. Она считала, что ей самой и ее сотрудникам предстоит разработать способы обеспечить безопасность постояльцев. При этом ее идея состояла в том, чтобы сама обстановка в пансионате позволяла постояльцам сохранять частное пространство и автономию – такие же, как у себя дома, – а это предполагало право отказываться от систем, навязанных извне по соображениям безопасности или ради удобства администрации.

Власти пристально наблюдали за ходом эксперимента. Когда пансионат расширили и создали второе отделение в Портленде – на 142 места и с возможностью размещения бедных пожилых людей за счет штата, – штат потребовал, чтобы Керен Уилсон с мужем начали мониторинг здоровья, когнитивных способностей, физического функционирования и уровня удовлетворенности жизнью у постояльцев. В 1988 году результаты этого мониторинга были опубликованы[69]69
  K. B. Wilson, R. C. Ladd, and M. Saslow Community Based Care in an Institution: NewApproaches and Defi nitions of Long Term Care, доклад на 41 й ежегодной научной конференции Американского геронтологического общества, Сан-Франциско, ноябрь 1988 г. Цит. по Wilson Historical Evolution.


[Закрыть]. Оказалось, что постояльцы вовсе не покупали себе свободу ценой здоровья. Уровень удовлетворенности жизнью возрос, а здоровье оставалось прежним. Более того, физическое и когнитивное функционирование даже улучшилось. Случаев глубокой депрессии стало гораздо меньше. А расходы на тех, кого содержал штат, были на 20 % ниже, чем в обычных домах престарелых. Это был бесспорный успех программы.

Свою задачу Керен Уилсон видела в том, чтобы попытаться ответить на обманчиво простой вопрос: в чем смысл нашей жизни тогда, когда мы становимся старыми и немощными и не можем сами за собой ухаживать? В 1943 году психолог Абрахам Маслоу выпустил в свет свою этапную статью A Theory of Human Motivation (“Теория человеческой мотивации”), где описал иерархию потребностей человека[70]70
  A. H. Maslow A Theory of Human Motivation // Psychological Review 50 (1943): 370–396. [Рус. изд.: Маслоу А. Мотивация и личность. СПб.: Евразия, 1999. С. 77–105 (с сокращ.).]


[Закрыть]. Ее часто изображают в виде знаменитой пирамиды. В основании пирамиды – базовые потребности, обеспечивающие физиологическое выживание (пища, вода, воздух) и безопасность (закон, порядок, стабильность). Ступенью выше – стремление к росту: возможность достигать личных целей, овладевать знаниями и навыками, получать признание и награды за достижения. Наконец, на самом верху – желание “самоактуализации”, по выражению самого Маслоу: это самореализация через служение моральным идеалам и творчество ради творчества.

Маслоу утверждал, что безопасность и выживание – это первейшие фундаментальные цели в жизни, которые сохраняются и тогда, когда наши возможности ограничены. Если это в самом деле так, то, значит, принятый в нашем обществе подход, согласно которому дома престарелых обеспечивают главным образом здоровье и безопасность, – лишь признание и воплощение этих базовых устремлений. Считается, что именно таковы главные приоритеты у каждого из нас. Но в реальности все несколько сложнее. Люди то и дело демонстрируют готовность пожертвовать своей безопасностью и даже жизнью ради чего-то или кого-то другого: ради семьи, страны, справедливости. И с возрастом это не связано.

Более того, основная наша мотивация в жизни – пусть мы и стремимся к стабильности – сильно меняется со временем, причем не всегда в соответствии с классической иерархией Маслоу. В юности и в молодости люди стремятся двигаться вверх и вперед, пытаются реализоваться, как и предсказывал Маслоу. Когда ты взрослеешь, твоя жизнь постоянно расширяется. Мы ищем новых впечатлений, расширяем социальные связи, стремимся оставить свой след в этом мире. Однако ближе к среднему возрасту приоритеты у нас существенно меняются. Большинство уделяют достижениям и социальным связям меньше времени и сил. Жизнь словно бы сужается. Если есть выбор, молодой человек предпочтет познакомиться с новыми людьми, а не проводить время, скажем, с братом или сестрой; старики – наоборот. Исследования показывают, что чем старше человек, тем уже у него круг общения и тем чаще он предпочтет проводить время с родными и давними друзьями[71]71
  D. Field and M. Minkler Continuity and Change in Social Support between Young-Old, Old-Old, and Very-Old adults // Journal of Gerontology 43 (1988): 100–106; K. Fingerman and M. Perlmutter Future Time Perspective and Life Events across Adulthood // Journal of General Psychology 122 (1995): 95–111.


[Закрыть]. Старики стремятся не делать, а быть, сосредоточены не на будущем, а на настоящем.

Если этого не понимать, невозможно понять психологию старости. Чтобы объяснить, почему происходит такой сдвиг, ученые выдвинули несколько теорий. Одни считают, что это свидетельствует о мудрости, которая приходит с жизненным опытом. Другие – что так влияют на когнитивные способности возрастные изменения в тканях мозга. Третьи – что такой тип поведения навязан пожилым людям обществом и что это поведение на самом деле не отражает подлинных желаний пожилого человека. Жизнь стариков сужается, поскольку они слабеют физически и умственно, а это не дает им стремиться к прежним целям. Или окружающий мир не позволяет им двигаться дальше – просто потому, что они постарели. И старики не сопротивляются, а приспосабливаются – или, если подобрать более грустное слово, сдаются.

Пожалуй, самое значительное и изобретательное исследование по этим вопросам за последние десятилетия проделала Лора Карстенсен, психолог из Стэнфорда. В одной из самых своих важных работ она с коллегами изучила эмоциональные переживания почти двухсот человек в течение нескольких лет их жизни[72]72
  L. L. Carstensen et al. Emotional Experience Improves with Age: Evidence Based on over 10 Years of Experience Sampling // Psychology and Aging 26 (2011): 21–33.


[Закрыть]. Происхождение и возраст участников исследования были самые разные (на момент начала исследования им было от 18 до 94 лет). В начале исследования, а затем каждые пять лет испытуемым давали пейджер, которые они должны были носить при себе круглые сутки в течение недели. За эту неделю им 35 раз в случайное время отправляли сообщения с просьбой выбрать из списка эмоций ту, которую они ощущают в данный момент.