Текст книги "Одураченные. Из дневников 1939–1945"

Блудный сын

Не питая иллюзий относительно того, как нацисты в Майнце будут обходиться с оппонентами, Фридрих перевез семью в Лаубах, небольшой старинный город с замком, примерно в шестидесяти километрах к северу от Франкфурта, где никто не знал о его политической деятельности. Высокая должность, которая ждала его в суде Лаубаха, отчасти защищала от давления местных нацистских властей. Став управляющим делами суда, он получил одну из двух служебных квартир в здании. Главный судья с семьей жил этажом выше.

Большой город или провинция – если сравнивать, сколько там было фанатиков Гитлера, для Кельнеров все оказалось едино. Более шестидесяти процентов голосов в Лаубахе отдали за национал-социалистов, они получили контроль над муниципалитетом[31]31
  Braunroth H., Feuchert S. and Schäfer A. (eds.), 1925–2000: 75 Jahre Sozialdemokratische Partei Laubach, Dokumenta-tion zum 75 jährigen Bestehen des Ortsvereins Laubach der Sozialdemokratischen Partei Deutschlands (Giessen: Druckkollektiv, 2000). S. 57. В окрестностях Шоттена, к которым относится и Лаубах, за НСДАП было отдано более семидесяти процентов голосов. Franz E. G. “Volksstaat Hessen 1918–1945” in: Walter Heinemeyer (ed.), Handbuch der hessischen Geschichte. Bd. IV: Hessen im Deutschen Bund und im neuen Deutschen Reich (1806) 1815 bis 1945. (Elwert: Marburg, 2000). S. 916.


[Закрыть]. Профессиональное сословие беззастенчиво заискивало перед новой властью и пыталось давить на Фридриха и Паулину, заставляя их вступить в нацистскую партию. Это не было обязательным, но в городе, где всего восемнадцать тысяч жителей, отказ не мог остаться незамеченным и навлекал на них подозрение. Не улучшило положение и то, что Фридрих неодобрительно высказался о принятых нацистами репрессивных законах – среди них был акт, обеспечивавший Гитлеру диктаторские полномочия, закон, не допускавший к гражданской службе евреев, и закон о стерилизации людей с наследственными заболеваниями.

Их сын был недоволен: в Майнце остались его друзья; найти с ним общий язык не получалось. Окончив школу, Фриц не стал искать работу. Сказал, что это ему неинтересно, ведь скоро его призовут на государственную службу или в армию. Он занимался тем, что паял радиоприемники, – зарабатывал их починкой. Чтобы избавить отпрыска от нацистского влияния, родители пристроили его на попечение к одному нью-йоркскому родственнику. Незадолго до отъезда Фриц побывал в Лондоне, где учился на курсах по радиоремонту и английскому языку при Политехническом университете. По возвращении в Германию его приняли на работу в суд, на неполный день. Когда с конторского стола пропала небольшая сумма – две марки, оставленные в качестве платы, – судья обвинил в этом Фрица. Доказательств не было, Фриц утверждал, что не брал деньги; однако судья пригрозил расследованием – он хотел не столько наказать сына, сколько унизить отца, не симпатизировавшего нацистам.

14 августа 1935 года на пароходе «Президент Рузвельт» Фриц отплыл из Гамбурга в Нью-Йорк. В списке пассажиров он значился как Фред Вильям Кельнер. Ему было девятнадцать, и для него все только начиналось. Пока океанский лайнер на всех парах выходил в Северное море, его безутешные родители подбадривали друг друга. Фридрих думал о своем отце, который хоть и был незаконным ребенком, но прожил достойную жизнь в усердном труде. Он молился, чтобы у внука Георга впереди был такой же путь.

Вновь они увидятся только через одиннадцать лет – тех страшных лет, за которые причал, где стояли Фридрих и Паулина, как и все верфи вокруг, и весь Гамбург, и бóльшая часть Германии будут разрушены мощными бомбардировками. Даже проницательный судебный инспектор не мог представить себе руины того мира, в котором они воссоединятся с сыном.

Через несколько недель после того, как пароход «Президент Рузвельт» взял курс на Нью-Йорк, властители Германии огласили новые расовые законы. Все евреи, независимо от того, насколько глубоко они укоренились в стране, произвольно лишались гражданства и прав[32]32
  Два «нюрнбергских закона» были оглашены на ежегодном нацистском митинге в Нюрнберге в сентябре 1935 г.: Reichsbürgergesetz, Закон о гражданине рейха, лишавший евреев германского гражданства, и Schutze, Закон об охране немецкой крови и немецкой чести, запрещавший браки евреев и арийцев.


[Закрыть]. Фридрих воспринял это как немыслимое преступление. «Когда евреев, чьи очевидные достижения в экономике веками служили общему развитию нации, лишают всех прав, такое деяние недостойно культурной нации»[33]33
  Дневник, 13 октября 1939 г.


[Закрыть].

Официально объявляя евреев людьми второго сорта, власти поощряли низменную неприязнь к ним среди населения, переходящую в жестокую травлю даже в школьных классах. Об этом в репортажах из «новой Германии» сообщали миру многие иностранные корреспонденты, работавшие в Берлине. Но осуждались такие действия редко и нерешительно. При поддержке манипулируемых политиков, знаменитостей и фабрикантов в демократических странах, где потакали Гитлеру, новый лидер вместе со своими приспешниками начал планировать массовые беспорядки.

Сочувствие Фридриха германским евреям не обусловливалось дружескими или профессиональными связями. Евреи составляли менее одного процента населения, поэтому нет ничего необычного в том, что их не было в близком ему кругу. Просто он полагал, что инаковость – не повод для преследований, и его возмущало, что эту простую истину так легко свела на нет расовая пропаганда, рассчитанная на то, чтобы подогревать примитивную клановую вражду. Этим принципам предстояла проверка на прочность: весной 1935 года к Паулине обратилась еврейская семья Хайнеманн – им нужна была помощь Фридриха. Их зять Юлиус Абт и дочь Люси попали в поле зрения полиции и местного отделения нацистов. Узнав, что против Юлиуса сфабриковали дело, чтобы конфисковать его имущество, Фридрих помог преследуемому человеку безопасно покинуть Лаубах и перебраться в Америку. Люси Абт в июне должна была родить, поэтому она осталась. На следующий год, когда младенцу исполнилось девять месяцев, Фридрих и Паулина помогли им уехать. Они пытались убедить родителей Люси – Салли и Гульду Хайнеманн – эмигрировать, покуда для евреев это еще было возможно, но пожилая пара осталась: они были уверены, что соседи не сделают им ничего плохого[34]34
  Салли Хайнеманн (Heynemann, в дневнике – Heinemann, 1879–1942) – еврей, владевший магазином в Лаубахе. Его жена – Гульда Гортензия, урожденная Гаас (1879–1942). Джон Питер Абт, доктор философии, живущий в Сан-Диего, штат Калифорния, рассказывает, что его родители часто обсуждали прошлое и судьбу его деда и бабушки. При этом доктор Абт знал, что у его отца в 1935 г. были большие неприятности с полицией (из переписки Джона Питера Абта и Роберта Скотта Кельнера, 2003). В 1942 г. Салли и Гульду Хайнеманн отправили из Лаубаха в концентрационный лагерь в Польше, где они были убиты.


[Закрыть].

Предчувствуя приближение еще одной войны в Европе, Кельнеры были счастливы, что их сына она не коснется. Бодрые письма Фреда из Нью-Йорка подтверждали, что решение отправить его туда было правильным. Он нашел работу в компании, занимавшейся импортом, встретил американку с немецкими корнями и обвенчался с ней в лютеранской церкви Святого Марка. На свадебных фотографиях молодая пара напоминала кинозвезд: он в смокинге, невеста в белом платье. Через год он прислал свою фотографию с новорожденной дочкой.

Из всего этого правдой было только рождение дочери. Работы у него не было; их невестка не была немкой и не исповедовала лютеранство; брак заключил мировой судья, а свадебные фотографии сделали в фотоателье. Но, учитывая все, что предстояло пережить Фридриху и Паулине в последующие страшные годы, их неведение относительно того, чем на самом деле занимается их сын, можно назвать благом.

Дневник

«Разум у всех затуманен и помрачен», – писал Фридрих о своих соотечественниках, поддавшихся промыванию мозгов: «Vernebelt, verdunkelt sind alle Hirne!»[35]35
  Фраза из предвоенной записи 26 сентября 1938 г. Она послужила заглавием при публикации дневника Кельнера в Германии – “Vernebelt, verdunkelt sind alle Hirne”: Tagebücher 1939–1945 / ed. Sascha Feuchert, Robert Martin Scott Kellner, et al. (Göttingen: Wallstein Verlag, 2011).


[Закрыть] То же самое думал он и о главах других государств, которые по-прежнему верили в ложь Йозефа Геббельса и пасовали перед угрозами Гитлера. Они с Паулиной совершили две короткие поездки во Францию – в Страсбург в 1937 году и в Форбак в 1938-м, – чтобы отправить письма Корделлу Халлу, госсекретарю в кабинете Франклина Делано Рузвельта, с описанием репрессивных германских порядков. Фридрих призывал Халла отказаться от нейтралитета Америки[36]36
  Кельнер фиксировал примеры своего активного и пассивного сопротивления в двух разных списках. Поездки во Францию для отправки этих писем – в списке примеров активного сопротивления.


[Закрыть], а вернувшись из Форбака, начал описывать «настроения и картины», которые наблюдал вокруг. В первой такой заметке от 26 сентября 1938 года он рассказывает, как встревожили жителей его городка притязания Гитлера на Судетскую область Чехословакии; они не были готовы к новой войне с Англией и Францией. Но главы этих двух стран неверно оценили происходящее и пошли на поводу у потрясавшего кулаками Гитлера. «Весьма жалкий персонаж» – так отозвался Фридрих о британском премьер-министре[37]37
  Дневник, 11 мая 1940 г.


[Закрыть].

Успех воинственной внешней политики побудил нацистов ужесточить порядки внутри страны. В крупных городах притеснение граждан Германии еврейской национальности продолжалось уже не один год, коричневорубашечники разоряли еврейские лавки и преследовали людей на улицах. Ночью 9 ноября 1938 года штурмовики устроили погромы по всей стране, так что даже небольшие города охватила исступленная ненависть, уже ставшая характерной для Берлина и Мюнхена. Той Хрустальной ночью (Kristallnacht) в Лаубахе Альберт Гаас, школьный учитель и предводитель местной группы СА, повел толпу мимо здания суда к дому Хайнеманнов[38]38
  Многие сотрудники школьной администрации и учителя поощряли участие учеников в гонениях на евреев, особенно на второй день, 10 ноября 1938 г. «Множество юных немцев участвовали в избиениях евреев и уничтожении их собственности. Большинство из них было привлечено местными руководителями гитлерюгенда или учебных заведений. Ученики собирались у своих школ и классами маршировали к местам, выбранным для погромов с одобрения учителей» (Steinweis. Kristallnacht. S. 60).


[Закрыть]. Фридрих попросил главного судью Людвига Шмитта распорядиться, чтобы полицейские проводили еврейские семьи, проживавшие в Лаубахе и окрестностях, в здание суда. Судья отказал[39]39
  Доктор Людвиг Рихард Шмитт (1898–1947), главный судья, жил на верхнем этаже здания суда с женой и тремя детьми. Будучи членом нацистской партии и военнослужащим запаса, Шмитт постоянно предлагал Кельнеру вступить в партию. В начале польской кампании Шмитта призвали в армию, но он часто возвращался на побывку.


[Закрыть]. Паулине не больше повезло с фрау Деш, возглавлявшей отделение нацистской женской лиги. Евреев избивали всюду, где находили, имущество из их домов выбрасывали на улицу, а затем растаскивали или ломали. Свитки Торы и книги из синагоги Лаубаха сожгли на рыночной площади. На следующий день полиция взяла пострадавших под стражу, но не для защиты, а чтобы еще больше припугнуть.

Фридрих хотел, чтобы Гааса и еще одного виновника беспорядков, Вильгельма Рухла, привлекли к ответственности. Судья Шмитт сказал, что для этого ему нужно, чтобы два фактических свидетеля дали показания под присягой – причем таким свидетелем нельзя признать еврея[40]40
  Дневник, 23 февраля 1942 г., где упоминается роль этого человека в Хрустальной ночи. Упоминание есть также в неопубликованных мемуарах Вильгельма Кнау.


[Закрыть]. Найти подходящих людей оказалось невозможно. Когда Фридрих предложил собственное письменное свидетельство и показания Паулины, Шмитт раздраженно ответил, что Паулина сама под следствием и отправится в концентрационный лагерь. «Как и вы», – мрачно добавил судья.

Паулина не захотела вступать в женскую лигу, сочувствовала евреям, да еще сын у нее был в Америке – в понимании нацистов это означало одно: у жены судебного управляющего есть еврейские корни. По настоянию фрау Деш судья Шмитт распорядился тайно проверить родословную Паулины и передал дело председателю регионального суда Герману Кольноту в Гиссене. Девятого ноября, накануне Хрустальной ночи, Кольнот согласился провести следствие и направил соответствующие рекомендации своему руководителю в Дармштадте, верховному председателю регионального суда Людвигу Скрибе.

Взбешенный тем, что под прицел попала его жена, Фридрих собрал семейные документы Паулины и отвез их в Дармштадт. На обложке пухлой папки с собственным семейным архивом он написал: «В доказательство арийского происхождения судебного инспектора Кельнера из Лаубаха». Свидетельства о рождении и смерти, крестильные документы, позволявшие проследить семейное древо Паулины и Фридриха вплоть до начала XVII века, вполне удовлетворили председателя Скрибу. Восемнадцатого ноября он вынес краткую резолюцию, подписанную от его имени судьей, доктором Мейером, и адресованную председателю Кольноту и судье Шмитту, – закрыть дело. Тема резолюции звучала так: «Судебный инспектор Кельнер из Лаубаха. – Касательно рапорта председателя регионального суда Гиссена от 9 ноября 1938 года». Текст состоял из двух предложений: «Прошу вернуть приложенные документы фигуранту рапорта. Сомнения в чистоте германских корней у его жены необоснованны». Позже, когда документ уже попал к Фридриху, тот добавил перьевой ручкой на полях еще два слова: «Сомнения в чистоте германских корней у него и его жены необоснованны».

Фридрих вел записи целый год, а 30 августа 1939 года завершил последний текст и поставил подпись под заключительным абзацем: «Это был глас вопиющего в пустыне, но я чувствовал, что обязан записывать мысли, владевшие мною в то роковое время и разрушавшие мою нервную систему, чтобы потом – будь это возможно – нарисовать моим потомкам подлинную картину событий». Он был эмоционально изможден, попал под слежку за высказывания, и хорошо еще, что не угодил в концлагерь. Их сын находился по ту сторону Атлантики, так что они могли никогда не увидеть собственных внуков. К тому же Фридриху было пятьдесят четыре, ишиас отдавался болью в его покалеченной ноге и развивалась астма.

Но «роковое» время только начиналось. Через два дня после того, как Фридрих поставил финальную точку в своих заметках, Германия захватила Польшу. Блицкриг! Страшное явление – война – требовало не просто разрозненных заметок, а методичного освещения. Отец призывал его ответить на «Майн Кампф» Гитлера. И вот ответ: свой дневник военного времени он назвал «Mein Widerstand» («Моя оппозиция»). Первая запись в нем появилась 1 сентября 1939 года – в тот день, когда германские войска двинулись на Польшу, – и сколь бы опасной ни была поставленная им самому себе задача, он исполнял задуманное вплоть до безоговорочной капитуляции своей страны в мае 1945 года. Подобно военному корреспонденту на линии фронта, он продолжал выполнять свои обязанности в суде, черпая информацию для дневника непосредственно у нацистских городских чиновников.

До войны он вел записи на разрозненных чистых листах. Для дневника стал использовать бухгалтерские книги в перелете, с разлинованными страницами. Иногда он решал сделать дополнительную запись, чтобы подробнее остановиться на какой-либо теме или описать событие, не включая его в дневник. В таких случаях он использовал чистые листы.

Вскоре после нападения на Польшу Фридрих написал сопутствующий текст, подводя итог первым неделям дневника, и назвал его «Начало сентября 1939 года». Хорошо, что он это сделал. Много лет спустя первая дневниковая тетрадь и довоенные записи, по всей видимости, будут украдены, а позднее обнаружатся уже без первых страниц с записями от 1–12 сентября. Из довоенных текстов останутся только три.

В тексте «Начало сентября 1939 года» примечательная деталь: Фридрих знает, что за ним следит наиболее фанатичная и опасная нацистская организация – Schutzstaffel (СС, или Отряды охраны) под командованием Генриха Гиммлера. Эсэсовец Вилли Вольф пытался выяснить у подчиненных Фридриха, использует ли он, здороваясь с ними, жест гитлеровского приветствия. Неуважение к фюреру могло стоить людям не только работы, но и жизни.

Это был не единственный соглядатай-нацист. Пятнадцатого ноября 1939 года Фридрих написал: «Очередная попытка прицепиться ко мне». Судебный исполнитель и действующий комендант Генрих Шердт решил разобраться, почему Фридрих и Паулина отказали солдату, которого они должны были разместить у себя в квартире. Пассивное сопротивление супругов отчасти заключалось в том, чтобы по мере возможности не помогать войне. Но им пришлось отдать комнату, и позже Шердт не преминет уточнить у солдата, доволен ли тот хозяевами. «Бывший полицейский старается собрать на нас компромат, забывая, видно, хорошую поговорку: отольются кошке мышкины слезки»[41]41
  Дневниковые записи, 15 ноября 1939 г.; 15 января 1940 г. За несколько месяцев до этого бургомистр Хеги отчитал Кельнера за нежелание размещать военных. См. письмо Отто Хеги к Фридриху Кельнеру от 17 ноября 1939 г.


[Закрыть].

Когда к ним приходили сборщики средств из «Национал-социалистической народной благотворительности»[42]42
  «Национал-социалистическая народная благотворительность» – немецкая общественная организация, основанная национал-социалистами в 1933 г. Примеч. пер.


[Закрыть] (NSV), они жертвовали мало или вовсе отказывали. В январе 1940 года корпусной NSV Георг Вальтер прислал Фридриху письмо, в котором просил сделать небольшое пожертвование. На это Фридрих опрометчиво съязвил – и пожалел об этом, уже отправив ответ. «Так как есть все основания предполагать, [как и в случае с дополнительным пожертвованием NSV], что против меня опять что-то замышляют… Осмотрительность – матерь мудрости»[43]43
  Дневник, 15 января 1940 г.


[Закрыть]. Эльзе Гросс, прислуга судьи Шмитта, искавшая у Паулины утешения, когда переменчивая фрау Шмитт перегибала палку, предупреждала: «Герру Кельнеру следует поменьше говорить о политике, доктор Шмитт сообщил о нем Потту, шефу нацистской партии»[44]44
  После войны Эльзе Гросс (1919–2012) переехала в Аме-рику. В наших беседах и в письмах, которыми мы обменивались, она говорила, что не знала о дневнике, но не удивилась. По ее словам, каждый раз, когда по радио транслировали выступления Гитлера, судья Шмитт или его жена прибавляли звук, чтобы этажом ниже было слышно «смутьянам Кельнерам».


[Закрыть].

За Паулиной тоже следили во все глаза. В одном из текстов, не включенных в дневник, Фридрих отдал ей должное: «Несколько лет подряд руководители Национал-социалистической женской лиги и корпуса „Помощницы вермахта“ (Women’s Block Warden Group) приносят моей жене формы заявлений и убеждают вступить в их организации, формы вручают лично, прямо в квартире, и строго предупреждают, что вернуть их нужно через несколько дней. Но сколько бы раз они ни приходили, как бы ни запугивали, моя жена ни разу ничего не заполнила, ни в одну организацию не вступила. Могу предположить, что по всей Германии мало найдется таких же храбрых жен чиновников. Да, она очень храбрая. Читатель поймет, почему я считаю, что моей храброй жене надо поставить памятник»[45]45
  Датировка отсутствует, “Verwandlungskünstler” («мастер маскировки»).


[Закрыть].

Рискуя жизнью

Девятнадцатого февраля 1940 года Фридриха вызвали в Гиссен к председателю регионального суда Герману Кольноту и крайсляйтеру Генриху Бакхаусу – на них с Паулиной стали поступать жалобы[46]46
  Герман Йоханнес Кольнот (1888–1959), член национал-социалистический партии с 1933 г. Когда он занял пост в Гиссене, местная газета писала: «Кольнот выступал за очищение Германии от евреев еще до „нюрнбергского закона“ 1935 г., его статьи в юридической прессе становились предметом обсуждения специалистов» («Giessener Anzeiger», 3 сентября 1939 г.). После войны суд Висбадена приговорил Кольнота к полутора годам пребывания в трудовом лагере. Глава районного отделения (крайсляйтер) Генрих Бакхаус (1888–1943) был инспектором почтовой службы, в 1925 г. вступил в НСДАП, в 1937 г. стал крайсляйтером района Веттерау. «Kreisleiter Backhaus 50 Jahre alt» («Крайсляйтер Бакхаус, 50 лет»), см. в «Giessener Anzeiger», 2 марта 1938 г.


[Закрыть]. Позднее в тот же день Фридрих опишет эту встречу на отдельном листе, частично – в форме диалога.

Бакхаус: О вас нехорошо отзываются.

Кельнер: К сожалению, я это вижу. Но не пойму почему.

Бакхаус: Партия и «Национал-социалистическая народная благотворительность» много раз на вас жаловались. Вы не вступили ни в одну организацию. И ваша жена в работе женских организаций не участвует.

Председатель Кольнот: Жена должностного лица не имеет права, как она, стоять в стороне. Чиновники должны подавать правильный пример.

Бакхаус открыл папку и протянул Фридриху двухстраничное письмо с жалобой, составленной корпусным Вальтером.

«Если бы вы расширили круг общения и поддерживали дружеские отношения с ответственными лицами вроде Вальтера, – продолжил председатель Кольнот, – трений бы не возникло».

В этот момент внимание Фридриха привлек лист, прикрытый второй страницей письма: это была записка, случайно попавшая под скрепку, когда письмо извлекали из папки. Он прочел леденящие душу слова, написанные местным руководителем «Национал-социалистической благотворительности» Эрнстом Меннигом: «Своим поведением Кельнер плохо влияет на население, поэтому нам представляется, что было бы лучше удалить его из Лаубаха»[47]47
  Эрнст Менниг (1885–1950) возглавлял местное благотворительное отделение. В его записке крайсляйтеру Генриху Бакхаусу, датированной 1937 г., говорится: «Мы продолжаем испытывать трудности с инспектором Кельнером, особенно по части сборов. Он, как правило, не открывает сборщикам и ничего не пожертвовал даже в Рождество. В своих посланиях он взвешивает каждое слово, это видно по приложенному письму. Кельнер придерживается принципа: лучше ничего не делать. У него сын в Америке, обзавелся там семьей. Своим поведением Кельнер плохо влияет на население, поэтому нам представляется, что было бы лучше удалить его из Лаубаха».


[Закрыть].

Фридрих встревожился, повысил голос: поведение Вальтера и его подход не соответствуют тому, как правила, «установленные председателем рейхстага», предписывают вести себя корпусным. Кольнот и Бакхаус оцепенели при упоминании любимчика фюрера, фельдмаршала Германа Геринга, который командовал люфтваффе и возглавлял парламент.

«Корпусных наделили самыми широкими полномочиями, чтобы они сохраняли уважение к каждому гражданину, именно это я объяснил Вальтеру, – продолжал Фридрих. Он сослался на еще одного приближенного Гитлера. – Сожалею, что вам пришлось разбираться с этой ерундой. Все это легко можно было уладить в Лаубахе, между мной и Вальтером. Но если уж предавать недоразумение огласке, то только не так. Я бы настаивал на официальном слушании и мог бы использовать более весомые аргументы». Эти «весомые аргументы» были обусловлены извне. Коль скоро колеса нацистской государственной машины требовалось держать в движении, представителей чиновничьего аппарата нельзя было просто так отдать в руки гестапо. Они имели право на судебное разбирательство – Гитлер распорядился, чтобы его заместитель Рудольф Гесс следил за всеми судами над чиновниками. Все трое находившихся в этой наполненной напряжением комнате знали: берлинский начальник останется недоволен, что его беспокоят из-за мелких дрязг.

«Дальше это не пойдет», – ответил председатель Кольнот и добавил: он, дескать, свое дело уже сделал – ознакомил Фридриха с некоторыми жалобами. Впрочем, по мрачному взгляду крайсляйтера Бакхауса было ясно, что на этом все не закончится.

Хотя в Гиссене Фридрих храбрился, встречу он описывал в подавленном состоянии духа. Он знал, что с теми, кто лишает нацистов ощущения пол-ной власти, не церемонятся. Поэтому запись завершал гнетущий вывод: «Закона и справедливости больше нет»[48]48
  Запись на отдельном листе, 19 февраля 1940 г.


[Закрыть].

Более серьезными последствиями грозил конфликт, случившийся месяц спустя. Двадцать второго марта в кабинете Фридриха появился Шердт и сообщил, что его вызывают в магистрат на разговор с бургомистром Хеги и руководителем местного отделения нацистской партии Поттом. Фридрих заявил, что сначала ему нужно спуститься к себе в квартиру, и велел Паулине ехать в Майнц, если он не вернется к полуночи. Увидев маячащего в дверях судебного исполнителя, Паулина быстро все поняла.

Бургомистр был моложе Фридриха на несколько лет, всегда знал, чего хочет, и цепко держался за власть. И он, и ортсгруппенляйтер Отто Потт были на хорошем счету в Третьем рейхе: оба умели убеждать евреев, что собственность лучше продать за бесценок. Они стали расспрашивать Фридриха о его отношении к национал-социализму, Адольфу Гитлеру и другим нацистским вождям. Хотели, в частности, выяснить, почему он отказался стать добровольным казначеем местного отделения Колониальной лиги, с неохотой размещал в своей квартире солдат и не проявлял товарищескую солидарность – не участвовал в совместных празднованиях, в том числе – дня рождения фюрера. Потт упомянул анонимные жалобы: якобы Фридрих невыгодным образом сравнивал Германию с Англией и Америкой. «Еще раз что-то подобное, – пригрозил предводитель нацистов, – и вас с женой отправят в концлагерь».

Фридрих зло посоветовал Потту не доверять анонимкам и пристыдил бургомистра: история с Колониальной лигой – такая старая песня, что не стоит и вспоминать. «Я уже объяснил крайсляйтеру Бакхаусу, что мои обязанности в суде оказались важнее, чем миссия казначея при этом клубе местного масштаба»[49]49
  Герман Деш, глава местного комитета Колониальной лиги, жаловался крайсляйтеру Бакхаусу, что Кельнер отклонил его обращение от 17 мая 1939 г., в котором ему предлагалось стать казначеем ячейки. Отвечая на вопросы Бакхауза, Кельнер утверждал, что слишком занят делами суда. Письмо ортсгруппенляйтера Деша от 17 мая 1939 г. и письмо Фридриха Кельнера к Генриху Бакхаусу (копия – Отто Потту) от 26 мая 1939 г.


[Закрыть]. Фридрих поступил так же, как в Гиссене, – пообещал, что потребует официального разбирательства и тоже подаст несколько жалоб. «Мои жалобы будут содержать факты, а не слухи и не будут анонимными, – подчеркнул он. – У меня все задокументировано». Ему было известно, что они незаконно присваивали земли, недоплачива-ли налоги, знал он и о предосудительной слабости Потта, не пропускавшего ни одной юбки. «Ваши обвинения против меня – мелочные и частные. То, что я могу предъявить против вас, – как и некоторых ваших родственников, – весьма заинтересует Берлин, откуда германский народ уверяют в том, что партийные руководители на местах – порядочные и искренние». На этом встреча закончилась, хотя развязка не обошлась без эмоций: Потт вспылил и бросил Фридриху, что впервые сталкивается с таким непатриотичным человеком. Выведенный из себя бывший сержант поднял правую штанину и предложил партайгеноссе выдвинуть обвинение тому увечью, которое он получил в бою на службе кайзеру.

Фридрих застал Паулину, когда она подбирала с пола разбросанные бумаги и книги. Георг Вальтер и Эрнст Меннинг, накляузничавшие на него председателю Кольноту и крайсляйтеру Бакхаусу, внезапно явились без предупреждения, чтобы обыскать квартиру. Похоже, допрос и обыск были проведены по приказу Бакхауса. К счастью, благодаря тому, что Фридрих смог предупредить супругу, – и особенно увидев выражение лица Шердта, – Паулина поняла, что нужно собрать все листы с хроникой и другие компрометирующие записи мужа и сжечь их в подвальной печи. Когда в дверь, как она и ожидала, постучали, дневник был у нее в руках, она спрятала его под блузкой и свитером. Двое мужчин, обшаривших дом без всякого ордера, старались держаться подальше от хрупкой женщины, испепелявшей их взглядом.

Невзирая на страх, Фридрих был не намерен прекращать свою работу. Нацисты могли заткнуть ему рот сегодня, но в его силах было победить их в будущем, его дневник мог послужить оружием для следующих поколений, чтобы не допустить возвращения нацистских типажей и тоталитарной идеологии. Он сел за стол и переписал все, что сумел вспомнить из уничтоженной хроники. Затем соорудил потайной отсек в буфете, стоявшем в столовой, куда и сложил написанное.

Только после войны они с Паулиной узнали, насколько глубоко под них пытались копать. За четыре дня до драматичной встречи в ратуше политический руководитель НСДАП Герман Энгст так прокомментировал ходатайство Отто Потта об отправке Фридриха в концентрационный лагерь:

Я много раз читал сообщения про Кельнера и пытался понять их подоплеку. Мне не удалось найти ответ, поскольку Кельнер не был замечен в отсутствии интереса к Германии, как и не показывал, что преследует какие-либо цели… Не стоит забывать, что люди типа Кельнера слишком умны и не позволяют застать себя врасплох, а потому не дают повода обвинить их в дисциплинарных нарушениях в судебном порядке. Лишь если такие люди высказывали свое мнение или вели себя так, что дали тайной полиции повод для обвинения, появляется возможность передать их гестапо. Тогда это уже вопрос партийной дисциплины, и с одобрения представителя фюрера их могут отправить в концентрационный лагерь. Для поимки субъектов вроде Кельнера придется выманивать их из нор, где они окопались, чтобы они сами себе подписали приговор. В настоящее время иного пути у нас нет. Не пришло еще время принимать такие же меры, как по отношению к евреям. Это можно отложить до конца войны. В связи с этим полагаю, что крайсляйтер [Генрих Бакхаус] отклонит тот рапорт, который мы планировали; так что подавать его бессмысленно. Хайль Гитлер, Энгст[50]50
  Оригинал хранится у частного владельца в городе Колледж-Стейшен, штат Техас. Копия документа находится: Wiedergutmachungsakte Friedrich Kellner, Hesse Main State Archives, Wiesbaden: HHStAW, Abt./Nr. 518/29744, Bl. 9, undated enclosure “Betr.: Antrag der Ortsgruppe Laubach der NSDAP”.


[Закрыть].